Адъютор. Его величество

Глава 26

Глава двадцать шестая

Подъезжая к дому Стивена сар Штраузена, я волновался. Многое зависело от его решения, к тому же испытывал к нему нечто вроде пиетета: человек сделал себя сам и ничем свое имя не опорочил, что редкость.

— Здравствуйте, сарр Клименсе, рад нашей встрече!

Стивен выглядел оживленным. Впору было удивиться: его безэмоциональность известна широко. Казалось, небо должно упасть на землю, чтобы он хотя бы нахмурился.

— Так понимаю, у вас ко мне важное дело?

Кабинет, в отличие от прошлых моих визитов, теперь был парадным, и больше походил на зал для приемов.

— Вряд ли в ближайшие годы оно найдется для меня значительней.

— Охотно вас выслушаю. Выпьете?

— Благодарю, но слишком важное дело, — я настроился на разговор, и не хотелось расхолаживаться ни на малость.

— Понял вас. Но вначале вам придётся выслушать мою маленькую исповедь. Так вот, сарр Клименсе, я — патриот. Какой вам будет угодно: ярый, оголтелый, неистовый… Дальше подбирайте синонимы сами. Да-да, не удивляйтесь, все именно так и есть, — отреагировал сар Штраузен на мою почти отвисшую челюсть. — Находятся люди, которые считают явление уродливым. Ну что ж, это их право: все мы вольны тогда, когда дело касается точки зрения. Возможно, патриотизм — болезнь, в этом случае непременно психическая. Но любят же до самозабвения деньги, женщин, азартные игры, и ради них готовы на все⁈ Я люблю родину. Со всей ее славной и трагической историей, трудной судьбой, природой, культурой… Но одного патриотизма мало. Особенно, когда наблюдаешь, что ее существование клонится к закату. Благотворительность? Можно, конечно, читать молитвы над телом смертельно больного, но не лучше ли прибегнуть к лечению, пока еще есть шансы? Поначалу все свои надежды я связывал с Клаусом. Чтобы со временем констатировать — увы. Клаус умен, у него есть характер, но роль спасителя отечества явно не для него. Необходимо намного больше, чем просто посадить на трон человека с правильными взглядами на жизнь.

— И тогда вы решили…

— Нет, — перебил сар Штраузен. — Были и ещё несколько человек. Наиболее перспективный погиб при загадочных обстоятельствах, остальные оказались пустышками. Один из них, кстати, был вашим конкурентом на трон. И чего он достиг⁈ Готов заключить пари, вы даже не знаете его имени. Что тут еще добавить? К вам я до поры относился весьма скептически. Да и как могло быть иначе⁈ Повеса, бретер, скандалист, человек, не получивший мало-мальски приличного образования, погрязший в долгах, но с непомерной гордыней, что вы умели, кроме того, как мастерски махать шпагой⁈ И к вашей дружбе с Клаусом относился крайне неодобрительно, о чем не раз ему говорил. Не нравилось мне, что он постоянно заглядывал вам в рот: «Даниэль сказал то, Даниэль сказал это…»

— Так что же произошло потом? — теперь перебил я.

— Затем случилось нечто.

— Что именно?

— Я стал свидетелем того, как почивший Эдрик представил вас тоже покойному Аугусту. Знаете, что меня поразило? В вашем поведении не было ни капли подобострастия. Вы отдали обоим королям дань того уважения, которое они заслуживают, как монаршие особы, и ни на йоту больше. И это было ни позой, ни гордыней, ни вызовом. Вы не пытались понравиться, произвести впечатление. Тогда-то ко мне и пришла мысль отправить вас вместе с Клаусом в Клаундстон, а там уже посмотреть. То, что произошло дальше, превзошло самые смелые ожидания. Узнаете? — Стивен положил на стол перед собой перстень.

Я кивнул.

— Эдрик пожаловал его, сняв с пальца, а вы расплатились королевским подарком с кредитором. У вас было множество долгов, одним больше, одним меньше. Почему?

— Мужчинами в нашем роду не принято носить украшений. И лежать ему где-нибудь в ящике стола, пока бы он не потерялся.

— А как же медальон на груди?

— Не считаю его украшением.

— И что же он тогда?

— Извините, господин сар Штраузен, — это личное.

Как мне объяснить, что он должен служить напоминанием о том, что однажды я дал себе зарок никого больше не убивать? И сколько от моей руки после этого пало⁈

— Ваше право. Слышали о нем занимательную историю?

— Краем уха. Не удосужился узнать подробней.

— Утверждают, что в ней частица земли из Поднебесного храма. Места, на которое впервые вступила нога Пятиликого после того, как он создал наш мир.

— Люди много чего говорят. Обычный медный медальон, и он пуст. Можете убедиться сами.

Да и не набрать там земли даже при всем желании: сплошные камни. Разве что у подножия, но какой тогда смысл?

— Еще говорят, что Пятиликий спустился с небес, и дал вам свое благословение.

С Пятиликим наша встреча произошла задолго до этого, и ничего я не получал. Он лишь спросил о моих желаниях. Я и не знал тогда, чего хочу от жизни. Пока в ней не появилась Аннета. Если и сам Пятиликий, и все остальные визитеры не являются плодами моего больного воображения.

— Ладно, мы уклонились от темы, сарр Клименсе. Так вот, после того случая и я решил дать вам шанс, и вы им блестяще воспользовались.

— Вы думаете, мне это нужно⁈ — зная себя лучше других, от одних только мыслей во что я ввяз, хотелось кричать и разносить все вокруг.

Стивен вскочил на ноги тоже.

— Сарр Клименсе, вы и представить себе не можете, как это замечательно! Власть категорически нельзя давать тем, кто жаждет ее, добивается! Она должна быть бременем, висеть на шее камнем, ярмом! Ответственность — это всегда тяжкий груз!

«Ну-да, ну-да! — размышлял я тоскливо. — Лучше бы она была как для Эдрика брошью с птичьим пером на шляпе, или бантом на воротнике».

— Все эта постоянная газетная шумиха вокруг моего имени возникла благодаря вам? — хотя мог бы и не спрашивать: и без того понятно. И удивился ответу.

— В том-то и дело, что нет! Я не причастен к ней ни малейшим образом — в этом полностью ваша заслуга. Народу нужны сильные личности, герои, а газетчики — как рыбаки. Чтобы заинтересовать читателей, им подавай уловистое место, и в лице сарр Клименсе они его нашли. Одна женитьба человека с вашей родословной на девушке из простого народа чего стоила. Да они просто захлебывались новостями о вас! Сарр Клименсе борется в Клаундстоне с коррупцией. Проявляет доблесть в морском сражении. Отправляется туда, где должна решиться судьба страны. Погибает во имя отчизны. Нет, остается жив, и отправляет заработанный кровью орден семье какого-то Александра, прибывшего вместе с ним, и погибшего в этом бою. Возвращается в Гладстуар, где по праву крови собирается претендовать на трон. Его жена производит фурор в высшем столичном обществе. В одиночку расправляется с убийцами, отправленными конкурентами, несмотря на его заявление, что передумал участвовать в тараканьих бегах. Сколько я еще пропустил? И все это крупными заголовками на первых полосах. А потом вы удивляетесь, что народ поднял вас на руки, и посадил на трон⁈

Стивен сар Штраузен мог бы и не трясти кипой газет, лежавшей до этого на бюро. А кое-кому следовало бы лучше следить за языком: некоторые заявления я сделал не на площади.

— Главное, чтобы он же через какое-то время не посадил на вилы.

Сар Штраузен рассмеялся:

— Удачная шутка! Королей на них не садят: им уготована другая судьба. Яд, гильотина, расстрел, канделябр, наконец, но не виселица и не вилы.

— Господин сар Штраузен, мне предстоит собрать новый кабинет.

— Тут два варианта, — он не задумался. — Вы назначаете премьера, и тот полностью его формирует, либо берете все на себя. В обоих случаях есть и плюсы, и минусы.

— А как вы посмотрите на то, чтобы его возглавить?

— Нет, нет, и еще раз нет, ради самого Пятиликого! — Стивен замахал перед собой руками, будто отгонял пчелу. — Возраст не тот, да и болячек успел накопить… Дайте мне дожить спокойно, наблюдая за тем, к чему я так долго стремился, и радоваться плодам. Советы, консультации, всевозможная информация, а ее у меня скопилось множество — это в любое время. Возникнет острая необходимость — прямо посреди ночи. Но повторюсь — нет!

Я не стал скрывать своего разочарования. Отлично сар Штраузена понимая: выглядел он отнюдь не пышущим здоровьем.

— При покойном его величестве вы возглавляли Тайный совет.

— Сарр Клименсе, вы бы только знали, что он собой представлял! «Тайный» когда-то означало — достойный доверия. Но Эдрик использовал его в том смысле, в котором оно принято сейчас. Человеком он был глубоко увязшим в мистицизме, и собрания совета больше всего походили на буффонаду, — сар Штраузен улыбался. — Все эти клобуки, обряды, тайные знаки… Можете себе представить, что большинство решений король Эдрик принимал не на основе анализа, а как ему подсказали духи. Смешно ведь?

— Что тогда в нем делали вы? — большего прагматика, чем он, отыскать трудно.

— О! Я был вторым человеком в созданном им Ордене Святых Мучеников, где король числился магистром. Одно название Ордена за себя говорит. Ведь если его монаршее величество в течение жизни отчего и мучился, так это от зубной боли и колик в животе. В чем была выгода? Трактуя на свое усмотрение послания духов манипулировать несложно, а логика в случае с ним была практически бессильна. — Стивен заставил себя принять смущенный вид.

Разговор можно было заканчивать: больше он ничего не даст. Я встал, собираясь прощаться.

— Извините, что ничем не смог помочь, сарр Клименсе. Но, как уже говорил, — по любому поводу. И хочу поблагодарить за сына: он изменился! Наконец-то я увидел его взрослым, уверенным в себе мужчиной. Кстати, какие у вас планы на него?

— Клаусу следует как можно быстрее вернуться в Клаундстон.

— Почему?

— Он все еще представляет собой пороховую бочку с торчащим из нее фитилем, и желающих поджечь его достаточно. Через какое-то время, когда найду, кем его заменить, буду рад видеть Клауса здесь: занятие ему найдется.

Если бы сар Штраузен высказался против, я бы его осадил. Клаус нужен мне в Клаундстоне, а отец пусть радуется тем плодам, которые вырастил. Но Стивен лишь кивнул.

— Сарр Клименсе, будьте уверены, все у вас получится! Среди ваших козырей есть и умение хорошо разбираться людях. К тому же не стоит забывать, что вы находитесь в уникальной ситуации.

— Чем она проявляется?

— Вашей независимостью. Вы никому не должны, и ничем не обязаны. Вас вознесла не группа людей, где каждый в ответ на что-то надеется, а потому действовать можете на свое усмотрение, не опасаясь — кто-то затаит смертельную обиду.

В том, что справлюсь, сомнений не возникало. Но скольких это будет стоить трудов! И кучу времени, которое куда приятнее проводить с любимой женой.

— Возвращаемся во дворец, сарр Клименсе?

Курт Стаккер и его люди выглядели так, словно собрались на войну: при саблях и пистолетах. Не хватало только кирас и шлемов. И сменить парадные мундиры на полевые. Хороша у него получилась конспирация!

— Сначала навестим сар Дигхтеля.

Справлюсь о здоровье, а заодно скажу, чтобы протез заказывал с крюком: им удобно цеплять ручку портфеля министра культуры. Антуан слишком молод, чтобы любоваться плодами, и пусть расхлебывает наравне со мной.

Коронация прошла на удивление буднично, словно всю предыдущую жизнь только и занимался тем, что всходил на престол. Во всяком случае, никаких особых эмоций я не испытал. По моему требованию отыскали старый трон, чтобы с трудом привести его в пристойный вид, настолько он рассохся и утратил былой винир. На коленях перед статуей Пятиликого, дал клятву верности Ландаргии, после чего, уже с короной на голове, сидючи на троне, принимал ее от других. Затем была торжественная месса в храме всех Домов, и долгое катание в открытой карете по запруженным ликующими горожанами улицам Гладстуара. Их реакция была понятна. Человеческая природа такова, что она всегда связывает с переменами надежды на лучшую жизнь. Ровно до той поры, пока они не разобьются о суровую реальность.

Часы, когда я полностью потратил тот запас улыбок, который успел накопить за то время, когда не мог. Немудрено, что к их концу начали болеть мышцы лица. Впрочем, как и плеча. Раз за разом мне приходилось запускать руку в мешок с золотыми монетами, и щедро разбрасывать их, как сеятель зерно. Традиция, которой наверняка столичные жители радовались куда больше, чем новому королю. Поездка закончилась в парке, отчужденного мною в пользу города почти целиком.

В нем кипело веселье. Особенно возле бочек с вином и ромом, из которых щедро наливали в любую подставленную посуду. Случалось, и сразу в рот. Мы с Аннетой прогулялись по нему, вместе с другими полюбовались салютом, и вернулись во дворец. Он походил на потревоженный улей, настолько в нем было много людей. Вторая многовековая традиция, когда любой желающий может в него войти, и что-то отведать со стола короля. Вернее, попытаться, настолько быстро с него исчезало все. Зачастую ещё на подходе, с вереницы подносов в руках у слуг.

Часть стола перед нами с Аннетой не пустовала, и наконец-то появилась возможность что-то съесть за показавшийся мне бесконечным день. Гул в зале стоял такой, что не было слышно музыкантов. Редкие минуты тишины наступали с единственной целью: для того, чтобы кто-то произнес очередной тост. Все как один соревновались в витиеватости, но к середине ночи далеко не у каждого получалось завершить свою мысль заплетающимся языком. Таким улюлюкали, над ними смеялись, но особенно удавшиеся здравицы вызывали бурю восторга.

— Надеюсь, так будет не каждый день, — сказала Аннета.

— Все силы для этого приложу. А пока необходимо терпеть: так принято.

— Неважно себя чувствую, — призналась она, и улыбка у нее показалась мне вымученной.

— Сейчас уйдем.

Нельзя было покинуть зал — вот так, сославшись на недомогание жены, и я с бокалом в руке направился в зал. Чтобы тут же быть окруженным со всех сторон. Ко мне тянулись сотни рук, желая ударить своей посудиной о посудину короля. Действие затягивалось, и мне пришлось его осушить, а пустым бокалом звенеть не принято.

— За процветание Ландаргии! — был мой тост, и рев после него раздался такой, что небеса наверняка услышали, и бросились нам помогать. — Веселитесь! Но не забывайте, впереди целая неделя, смотрите, чтобы хватило сил.

Торжества обойдутся казне в кругленькую сумму, но иначе нельзя.

Рука у Аннеты была горячей. Она держалась до самых дверей спальни, но на пороге ее качнуло.

— У тебя жар?

— Знобит, голова кружится, а перед глазами временами все плывет. Извини, что испортила тебе праздник.

— Он для меня заключается в том, чтобы видеть тебя счастливой. Сейчас уложу в постель, и подниму на ноги всех лекарей Дома Милосердия. А пока прими это, — я протянул Аннете флакон.

— Думаешь, меня пытались отравить?

— Не знаю, но лишним не будет.

— Как будто бы полегчало, — какое-то время спустя сказала Аннета, а в двери уже слышался осторожный стук: прибыли лекари, целая группа, и возглавляла ее Сантра.

— Ваше величество, вам лучше выйти, — строго сказала она, и я даже не подумал ослушаться.

Ждать пришлось долго.

— Это не яд, что-то другое, — Сантра выглядела озадаченной.

— Все серьезно⁈ — я поймал себя на мысли, настолько заискивающий у меня голос. Да и как могло быть иначе, если дело касалось самого дорогого человека во всем мире?

— Не думаю, — уверенность Сантры не говорила ни о чем. — Но на всякий случай мне лучше остаться возле ее величества.

— Что смогу помочь я?

— Разве что молиться Пятиликому. Остальное — наша работа, и мы ее знаем.

Аннета умирала. Неведомая болезнь отбирала у нее жизнь час за часом, минуту за минутой, и Аннета таяла на глазах. Заострились черты лица, истончились губы, образовались темные провалы вокруг поблекших глаз.

— Обидно, — сказала Аннета, и голос у нее был слабым и едва слышным. — Я ведь толком тебя так еще и не узнала. Ты умеешь быть разным, но всегда любимым. Наверное, это наказание за то, что я слишком много плакала от счастья. Прошу о единственном — не смотри на меня, как будто прощаешься. Как угодно, только не так.

Я готов был выть, орать, биться головой о стену, чтобы избавиться от чувства отчаяния. Какие слова можно сказать женщине, которую любишь, когда она умирает на твоих глазах? А ты, способный объявлять войны, менять на свое усмотрение законы, возносить людей, отправлять их на каторгу и даже казнить, ничем, совсем ничем не можешь помочь⁈

— Даниэль, сейчас принесут то ужасное лекарство, от которого вначале сгорают внутренности, а затем долго, до рвоты, тошнит. И мне не хочется, чтобы ты видел, как я буду выглядеть.

Что я мог сказать ей в ответ? Оно — единственное, которое дает хоть какой-то шанс на выздоровление, как дружно все меня уверяют. А если толку от него не будет, получалось, я только усиливаю муки, которые она испытывает и без того? Но велеть его не давать — лишиться последней надежды, и всю оставшуюся жизнь себя проклинать?

Я стоял в темном переходе, прижавшись лбом к стеклу, и смотрел на парк. Отсюда он был виден как на ладони. В нем прогуливались пары, резвилась дети, которым давно пора спать. Оттуда доносилась музыка. С недавних пор излюбленное место музыкантов, где и начинающие, и мэтры, всегда найдут благодарную публику. Впрочем, то же касалось художников, поэтов и певцов.

— Здравствуйте, сарр Клименсе.

Я узнал его сразу, не оборачиваясь, по голосу. Именно ему воздвигнут монумент на площади перед парадным входом во дворец. Пятиликий выглядел точно так же, как и в прошлую, единственную нашу встречу в захолустном Ландаре. Юноша лет восемнадцати, вьющиеся темные волосы, нос с едва заметной горбинкой, и янтарного цвета глаза.

— Согласен, красивый отсюда открывается вид. Столько людей, каждый со своими мечтами, страхами, страстями, тайнами, и в любом из них заключен целый мир. Знаете, что меня тогда подвигло? Отсутствие детских воспоминаний. Я отчетливо помнил любой из прожитых дней, но среди них нет ни единственного из раннего детства, может себе представить? Даже самых смутных, расплывчатых. Если бы только у меня, но ведь у всех! А они обязательно должны быть: откуда-то мы же взялись, и я же об их существовании знаю? Но их нет. Страх потерять маму, например. Внезапно охватившую радость, когда самозабвенно смеешься непонятно из-за чего, а за тобой с улыбкой наблюдают родители. Как во-он у того мальчишки!

В минуте ходьбы умирала жена. Я стоял и слушал, не понимая, к чему он ведет.

— Миров было множество, но не в одном из них ничего подобного не нашлось. Тогда-то ко мне и пришла мысль соорудить собственный. Было что-то похожее, и оставалось лишь внести необходимые мне нюансы. Затем случилось так, что созданный мной мир остался единственным.

— А что произошло с другими?

— Они исчезли за ненадобностью. Как мысли о сапожной щетке, стоит только почистить обувь. Настолько удачно мне удалось сотворить ваш. Странное дело, я имею возможность заглянуть в миллиарды детских воспоминаний, но мне по-прежнему нужны свои собственные.

— Хотите, я встану перед вами на колени? Поцелую вам руки, сапоги, пыль у ваших ног? Поставлю статую в два раз выше. Возведу их в каждом городе, по всей стране. Заберите взамен мою жизнь, наконец. Умоляю, спасите ее!!!

Я готов был схватить его за плечи, и начать трясти. Того, перед кем обязан трепетать.

— Увы, не получится.

— Но почему⁈ Тот, кто создает миры, не может помочь единственному человеку⁈

— Когда мир возник, он начинает жить по своим законам. И слишком велика вероятность: любая попытка что-то в нем изменить, может привести к тому, что он распадется на то, из чего был создан. Научены горьким опытом. А вместе с ним не станет и нас. Повторюсь, он — единственный. Да, мы бессмертны, но нам ведь нужно где-то существовать? Мужайтесь, Даниэль, вот и все, что могу сказать в утешение.

Пятиликий уходил все дальше, пока не исчез во тьме коридора. С юной фигурой, но с походкой старца. Прожившего заурядную жизнь, и ничего после себя не оставившего. Ни духовного, ни материального, ни потомков, ни доброй памяти, ничего. Как будто никогда его и не было. Но ведь он не такой? Или его нет вообще?

Я рычал от бессилия, чувствуя, как переполняет гнев. Неистовый, до безумия. Хотелось схватить шпагу, появиться в парке, и убивать, убивать, убивать! Пока не устанет рука. Почему они должны жить, а Аннета умереть, почему⁈

Через какое-то время набежит стража, навалится и скрутит. Да я и сам сдамся, до краев переполненный кровью, которая мне ничего не даст. Они окружат и отведут во дворец, сочувственно перешептываясь между собой. Или убьют, не признав. Так будет даже лучше, ведь я не увижу Аннету мертвой.

Когда послышался топот ног, я вздрогнул. В королевских дворцах не принято бегать, и срочность означала одно.

— Господин король! — издалека начал тот, кто даже не подозревал: он умрет первым. — Господин король, вас повсюду ищут!

— Говори! — пальцы уже сомкнулись на его горле. — Говори!!!

— Меня Манюэлем Гладнистом зовут!

Я замер: плохие новости не начинают с имен, а Манюэль хочет, чтобы его запомнили.

— Господин король, ее величество почувствовала себя замечательно, поднялась с постели и желает вас видеть!

— Что⁈ — вместо того чтобы ослабить хватку, я сжал еще сильнее.

Манюэль захрипел, но смог выдавить:

— Ее величество выздоровела!

Теперь бежал я сам. Так быстро, как получалось. Некоторое время он держался следом и торопливо рассказывал.

— Все, кто был в комнате с ее величеством, утверждают — произошло чудо! Самое настоящее, прямо на их глазах!

Какое именно, услышать не получилось: он безнадежно отстал.

Посвящается моей маме.

Спасибо всем, кто нашел в себе мужество дочитать до конца. С уважением, автор.