Дракула

ГЛАВА XXV

Дневник доктора Сьюарда

11 октября, вечер

Джонатан Гаркер попросил меня вести записи в этот раз — сам он, по его словам, просто не в силах, а ему нужна точность.

Никто из нас не удивился приглашению к миссис Гаркер незадолго до захода солнца. В последние дни мы заметили, что во время его восхода и захода она чувствует себя более свободно; когда не действует сила, подавляющая ее и побуждающая к несвойственным ей поступкам, — именно тогда и проявляется ее прежний характер. Это настроение или состояние наблюдается приблизительно за полчаса до восхода или заката и продолжается, пока солнце не поднимется высоко или же облака пылают в лучах уходящего за горизонт светила. Сначала миссис Гаркер находится в каком-то зыбком, переменчивом настроении, словно ослабевают некие сковывающие ее узы, потом внезапно наступает состояние абсолютной свободы; так же внезапно оно и проходит, чему предшествует фаза предостерегающего молчания.

Когда мы сегодня вечером пришли к миссис Гаркер, она была еще несколько скованна, в ней явно шла борьба. Но через несколько минут она уже совершенно владела собою, хотя я сразу заметил, что ей пришлось сделать невероятное усилие. Несчастная женщина полулежала на диване и жестом пригласила Джонатана сесть рядом, а мы разместились на стульях вокруг. Взяв мужа за руку, она начала говорить:

— Мы собрались здесь все вместе так вольготно, возможно, в последний раз! Знаю, дорогой, знаю, ты будешь со мной до конца.

Муж, как мы заметили, крепко сжал ей руку.

— Утром мы тронемся в путь, и только Богу известно, что́ ждет нас. Вы так добры, что согласились взять меня с собою. Не сомневаюсь, вы сделаете все возможное, все, что отважные, стойкие мужчины смогут сделать для бедной слабой женщины, душа которой, может быть, погибла, — нет, не волнуйтесь, еще нет, но, во всяком случае, находится в опасности. Однако вы должны помнить: я уже не такая, как вы. В моей крови и душе — яд, способный погубить меня, и непременно погубит, если мне не помочь. О друзья мои, вы, как и я, хорошо знаете, какая опасность угрожает моей душе, и, хотя для меня существует лишь один выход, ни вы, ни я не должны избрать его!

Она умоляюще посмотрела на мужа, потом на каждого из нас, и вновь на Гаркера.

— Какой выход? — хрипло спросил Ван Хелсинг. — Какой же это выход, который мы не должны — не можем — избрать?

— Этот выход — моя немедленная смерть от моей собственной или любой другой руки, пока не произошло нечто еще более ужасное. Как и вы, я знаю: в случае моей смерти вы смогли бы спасти мою бессмертную душу, как когда-то душу моей бедной Люси. Будь смерть или страх смерти единственным препятствием на моем пути, я, не задумываясь, умерла бы здесь и сейчас, среди любящих друзей. Но смерть — это еще не конец. Теперь, когда мы должны исполнить свой горький долг и перед нами мелькает огонек надежды, не думаю, что Бог одобрил бы такой выход. Поэтому я добровольно отказываюсь от вечного покоя и вступаю в неизвестность, таящую в себе, возможно, самые ужасные кошмары этого мира и ада!

Мы молчали, интуиция подсказывала, что это лишь прелюдия. У всех были напряженные лица, а у Гаркера оно стало пепельно-серым; он явно раньше нас догадался, к чему клонит его жена.

— Таков мой вклад, — продолжала миссис Гаркер, — в нашу общую имущественную массу. — Я невольно обратил внимание на необычность юридического термина в таком контексте, да еще произнесенного с такой серьезной интонацией. — А каков ваш вклад? Каждого из вас? Конечно, — сказала она быстро, — вы ставите на карту свои жизни, но для отважных людей это не так уж много. Ваши жизни принадлежат Богу и вернутся к Нему; а вот чем вы готовы пожертвовать для меня?

Она посмотрела на нас испытующе, избегая на этот раз взгляда своего мужа. Куинси как будто бы понял и кивнул; лицо Мины просияло.

— Пожалуй, скажу прямо, что́ мне нужно: между нами не должно быть никаких сомнений и недомолвок. Обещайте мне все — и даже ты, мой любимый муж, — что в случае необходимости вы убьете меня.

— В случае какой необходимости? — спросил неестественно тихим голосом Куинси.

— Если вы поймете, что перемены, происшедшие во мне, необратимы и мне лучше умереть, чем жить. А когда умрет мое тело, то, не медля ни минуты, пронзите меня колом и отрежьте голову, в общем, сделайте все, что нужно для моего покоя!

После некоторой паузы первым отреагировал Куинси. Он опустился перед ней на колено и, взяв ее за руку, торжественно произнес:

— Я всего лишь рубаха-парень, возможно и не заслуживший своей жизнью такого доверия, но клянусь всем, что для меня свято: в случае необходимости я не дрогну и выполню то, о чем вы просите. И обещаю также, что сделаю все как положено, как только у меня возникнут сомнения и я пойму, что час пробил.

— Вы настоящий друг! — едва смогла вымолвить бедная женщина, горько заплакав, и, быстро наклонившись, поцеловала ему руку.

— Клянусь поступить так же, моя дорогая мадам Мина! — проговорил Ван Хелсинг.

— И я! — сказал лорд Годалминг.

И они по очереди опустились перед ней на колено, давая клятву. Последовал их примеру и я. Потом ее муж взглянул на нее потухшими глазами — зеленоватая бледность его лица оттенялась снежной белизной волос — и спросил:

— Жена моя, я тоже должен дать такое обещание?

— Ты тоже, бесценный мой, — сказала миссис Гаркер с бесконечным сочувствием. — Ты не должен отказываться. Ты — мой самый близкий, самый дорогой, ты — всё для меня, наши души срослись воедино на эту жизнь и на века. Вспомни, мой дорогой, о тех временах, когда храбрые мужья убивали своих жен и возлюбленных, чтобы они не достались врагу. Они делали это твердой рукой, ибо те, кого они любили, сами умоляли их об этом. Таков во времена тяжких испытаний долг мужчин перед теми, кого они любят! И если уж, дорогой мой, мне суждено умереть от чьей-либо руки, пусть это будет рука того, кто любит меня сильнее всех. Профессор Ван Хелсинг, я не забыла ваше милосердие в истории бедной Люси по отношению к тому, кто любил… — Она запнулась, на мгновение покраснев, и сказала по-другому: — К тому, кто обладал наибольшим правом дать ей покой. И если возникнет необходимость, обращаюсь к вам: пусть на долю моего мужа выпадет счастливое воспоминание о том, что именно он своею любящей рукой освободил меня от чудовищного рабства.

— Еще раз клянусь! — раздался звучный голос профессора.

Миссис Гаркер улыбнулась, действительно улыбнулась, со вздохом облегчения откинулась на спинку дивана и сказала:

— И еще одно предостережение, никогда не забывайте о нем: необходимость может возникнуть быстро и неожиданно, в таком случае не теряйте ни минуты. В этой ситуации я могу быть — и, более того, непременно буду — в союзе с нашим врагом против вас. И последняя просьба, — она говорила очень серьезно, — конечно, не такая важная, как первая, но прошу вас, если можно, оказать мне одну услугу… — Мы кивнули молча. Слова были излишни. — Я хочу, чтобы вы сейчас отслужили по мне панихиду.

Ее прервал громкий стон мужа; она взяла его руку, прижала ее к сердцу и продолжила:

— Все равно вы когда-нибудь должны будете ее отслужить. Но чем бы ни кончилась эта ужасная история, молитва послужит утешением для всех или хотя бы для некоторых из нас. А ты, мой бесценный, я надеюсь, прочтешь ее так, что она навеки сохранится в моей памяти именно в твоем чтении!

— Но, дорогая моя, — взмолился Гаркер, — смерть еще так далеко от тебя.

— Нет, — возразила она, — я сейчас ближе к смерти, чем если бы лежала под тяжелой могильной плитой!

— О жена моя, — произнес он, — неужели я должен прочесть это?

— Да, мой родной, это послужит мне утешением! — вот и все, что она сказала, и Джонатан начал читать, открыв приготовленный ею требник.

В силах ли я — или кто-либо иной — описать эту сцену, такую торжественную, сумрачную, печальную, ужасную — и в то же время такую трогательную? Даже отъявленный скептик, склонный травестировать горькие истины сакрального или эмоционального толка, был бы до глубины души растроган, если бы увидел эту горстку коленопреклоненных друзей вокруг страждущей, убитой горем женщины и услышал, с какой страстной нежностью, срывающимся от волнения голосом ее муж читал простые удивительной красоты слова англиканской заупокойной молитвы. Не могу продолжать… слова… и… г… голос… от… отказывают мне!

Мадам Мина оказалась права. Интуиция и на сей раз не подвела ее. Какой бы странной ни казалась эта панихида даже нам, ощутившим на себе непосредственную силу ее воздействия, она очень нас успокоила. И молчание, свидетельствовавшее о скором переходе миссис Гаркер в иную ипостась, уже не вызывало у нас такого крайнего отчаяния, как мы опасались.

Дневник Джонатана Гаркера

15 октября, Варна

Двенадцатого утром мы покинули Лондон с вокзала на Чаринг-Кросс, приехали в Париж вечером того же дня и сели на Восточный экспресс, места были забронированы заранее. Ехали ночью и днем и прибыли в Варну около пяти часов. Лорд Годалминг пошел в консульство — узнать, нет ли ему телеграмм, а мы все остались в гостинице «Одессус». В пути, вероятно, были какие-то маленькие события, достойные описания, но я ни на что не обращал внимания, поглощенный желанием поскорее добраться до места. До прихода «Царицы Екатерины» меня в этом мире ничего не интересует. Слава богу, Мина чувствует себя хорошо и даже окрепла, возвращается румянец! Она много спит. В дороге спала почти все время. Оживляется лишь перед восходом и закатом. У Ван Хелсинга уже вошло в привычку проводить с ней в такие часы сеанс гипноза. Сначала это давалось ему не без труда, приходилось делать много пассов, теперь же она поддается сразу, словно по привычке. Кажется, будто ему стоит только приказать — и она сразу мысленно подчиняется ему. Профессор неизменно спрашивает ее, что́ она видит и слышит, и Мина отвечает одно и то же — на первый вопрос: «Ничего, все темно», и на второй: «Слышу, как волны разбиваются о борт и скрипят мачты и реи. Ветер такой сильный, что я слышу, как гудят паруса и снасти, а нос корабля с шипением рассекает пенящиеся валы».

«Царица Екатерина» явно еще в море и на всех парусах мчится в Варну. Только что вернулся лорд Годалминг. С момента нашего отплытия он получил четыре телеграммы, по одной в день, и все одинакового содержания: никаких сведений о «Царице Екатерине» в филиалы «Ллойд» не поступало. Перед тем как покинуть Лондон, Артур договорился со своим агентом, что тот будет ежедневно отправлять ему телеграммы, независимо от того, появится информация о судне или нет, чтобы мы были уверены: ситуация контролируется.

Мы поужинали и рано легли спать. Завтра надо повидать еще вице-консула и договориться с ним, чтобы он помог нам попасть на борт корабля сразу по его прибытии. По словам Ван Хелсинга, необходимо проникнуть на судно между восходом и заходом солнца. Граф, превратись он даже в летучую мышь, не сможет преодолеть море, то есть пространство с мощным течением, и по своему желанию покинуть судно. Вряд ли чудовище решится показаться в облике человека, это вызовет много подозрений, что графу совсем ни к чему, поэтому он, скорее всего, останется в ящике. Если нам удастся попасть на корабль после восхода, граф окажется в нашей власти, мы сможем открыть ящик и, как в случае с бедной Люси, покончить с ним, прежде чем он проснется. Пощады ему ждать от нас не приходится. Надеюсь, у нас не будет осложнений с чиновниками и моряками. Слава богу, в этой стране подкупом можно добиться чего угодно, а денег у нас достаточно. Нужно лишь похлопотать, чтобы, если судно войдет в порт между заходом и восходом солнца, нас непременно предупредили. Тогда все будет в порядке. Думаю, господин Денежный Мешок решит и эту проблему!

16 октября

Мина сообщает все то же самое: плеск волн, шум моря, темнота, вой попутного ветра. У нас еще есть время в запасе, и к приходу «Царицы Екатерины» мы будем готовы. Нам обязательно сообщат, когда судно пройдет через пролив Дарданеллы.

17 октября

Кажется, все уже готово для встречи графа, возвращающегося из путешествия. Годалминг сказал судовладельцу, что подозревает, будто в ящике, погруженном на борт, находятся вещи, украденные у его друга, и уже почти договорился о вскрытии сомнительной тары под свою ответственность. Во всяком случае, владелец дал ему письмо для капитана, содержащее распоряжение предоставить подателю полную свободу действий на судне, и аналогичное письмо — агенту в Варне. Мы встретились с агентом, на которого произвело сильное впечатление любезное обращение с ним лорда Годалминга, и теперь мы спокойны: все от него зависящее он для нас сделает.

Составлен и план действий после вскрытия ящика. Если граф окажется там, Ван Хелсинг и Сьюард сразу же отсекут ему голову и проткнут колом сердце. Моррис, Годалминг и я будем стоять на страже, чтобы предупредить любое вмешательство, пустив в ход, если понадобится, даже оружие. Профессор говорит, что когда мы все сделаем, то тело графа быстро превратится в прах.

В таком случае, если возникнет подозрение в убийстве, против нас не будет никаких улик. А при неблагоприятном повороте событий, возможно, эти записи в дальнейшем спасут нас от петли. Что касается меня, я буду благодарен судьбе за любой шанс разделаться с графом. Мы готовы на все, лишь бы исполнить задуманное. Уже есть договоренность с соответствующими чиновниками: как только на горизонте покажется «Царица Екатерина», нам тут же пришлют гонца.

24 октября

Целая неделя ожидания. Ежедневные телеграммы лорду Годалмингу с неизменным: «Известий нет». В утренних и вечерних сообщениях Мины, сделанных под гипнозом, тоже ничего нового: плеск волн, шум моря, скрипящие мачты…

Телеграмма Руфуса Смита, «Ллойд», Лондон, вице-консулу Ее Величества королевы Великобритании в Варне (для лорда Годалминга)

24 октября

Сегодня утром в проливе Дарданеллы замечена «Царица Екатерина».

Дневник доктора Сьюарда

25 октября

Как мне не хватает моего фонографа! Писать дневник ручкой — утомительное дело, но Ван Хелсинг настаивает. Сегодня мы страшно разволновались, когда лорд Годалминг получил телеграмму от «Ллойд». Теперь я знаю, как чувствуют себя люди, когда слышат приказ начать атаку. Одна лишь миссис Гаркер сохраняла хладнокровие. Хотя это неудивительно, ведь она мало что знает, а мы в ее присутствии стараемся скрывать волнение. Раньше, несмотря на все старания, нам бы вряд ли удалось что-нибудь от нее скрыть, но за последние три недели она очень изменилась. Сонливость, апатия все более овладевают ею. И хотя выглядит она хорошо, вполне здоровой, даже вернулся прежний румянец, мы с Ван Хелсингом обеспокоены ее состоянием. Часто говорим о ней, но своими опасениями с остальными не делимся. Если бы Гаркер узнал о наших подозрениях, это разбило бы ему сердце, не говоря уж о вероятности нервного срыва. Каждый раз во время гипнотического сеанса профессор внимательно осматривает ее зубы. Он считает, что, пока зубы не начали заостряться, миссис Гаркер ничего не угрожает. Вот если начнут, тогда необходимо решительно действовать!.. А уж как — нам обоим это хорошо известно, хотя мы не делимся друг с другом соображениями по этому поводу. И никто из нас не намерен уклониться от этой страшной миссии. «Эвтаназия» — замечательное, успокаивающее слово! Я благодарен тому, кто придумал его.

Из пролива Дарданеллы до Варны двадцать четыре часа ходу при той скорости, с которой «Царица Екатерина» идет из Лондона. Значит, она должна прийти где-то утром, и, хотя едва ли она появится раньше, мы решили лечь загодя. А встать в час ночи и быть наготове.

25 октября, полдень

Никаких известий о приходе судна. Утром миссис Гаркер в состоянии гипноза рассказывала нам все то же самое, так что новости могут поступить в любой момент. Все мужчины в лихорадочном возбуждении, кроме Гаркера, сохраняющего полное спокойствие. Руки у него холодны, словно лед; час назад я видел, как он точил свой гуркхский кинжал, с которым он теперь не расстается. Да, плохо придется графу, если это страшное оружие, направленное этой неумолимой ледяной рукой, вонзится ему в горло!

Мы с Ван Хелсингом несколько обеспокоены сегодняшним состоянием миссис Гаркер. Около полудня она впала в сон, который нам не понравился. Остальным мы ничего не сказали, но сами встревожились. Все утро наша подопечная не находила себе места, поэтому мы поначалу обрадовались, увидев, что она заснула. Однако, когда Джонатан сказал, что она спит очень крепко и он не может разбудить ее, мы пошли в их комнату. Миссис Гаркер дышала спокойно и выглядела так хорошо, что мы невольно согласились: сон ей на пользу. Бедняжка! Ей надо столь многое забыть, что для нее сон, приносящий забвение, — настоящая панацея.

Позднее

Наше предположение оправдалось. Проспав несколько часов, миссис Гаркер проснулась бодрее и веселее, чем в последние дни. На закате во время сеанса гипноза она сказала то же, что и прежде. Ясно, что граф где-то в Черном море, спешит к месту назначения. И надеюсь, к своей гибели!

26 октября

Вновь никаких известий о «Царице Екатерине». Корабль, должно быть, уже на подходе. Хотя очевидно, что он еще где-то в пути, потому что на рассвете миссис Гаркер под гипнозом не сообщила ничего нового. Вполне вероятно, он может дрейфовать из-за тумана: с пароходов, пришедших вчера вечером, поступили сообщения о густой пелене к северу и югу от порта. Нужно быть наготове: «Царица Екатерина» может появиться в любой момент.

27 октября, полдень

Очень странно: никаких известий о судне. Миссис Гаркер и вчера вечером, и сегодня утром по-прежнему говорит об одном и том же: плеск волн, шум моря, — правда, теперь добавляет: «Волны очень слабые». А в телеграммах из Лондона неизменное: «Известий нет». Ван Хелсинг крайне встревожен; высказав мне свои опасения о том, что граф может ускользнуть, он мрачно сказал:

— Ох, не нравится мне эта сонливость мадам Мины. Душа и память способны на странные штуки во время транса.

Я хотел расспросить его, но тут вошел Гаркер, и профессор сделал мне предостерегающий знак. Сегодня вечером во время сеанса нужно ее разговорить.

Телеграмма Руфуса Смита, «Ллойд», Лондон, вице-консулу Ее Величества Королевы Великобритании в Варне (для лорда Годалминга)

28 октября

Сегодня в час пополудни «Царица Екатерина» вошла в Галац.

Дневник доктора Сьюарда

28 октября

Телеграмма о прибытии судна в Галац, мне кажется, не была для нас такой уж неожиданностью. Конечно, мы не знали, откуда и как грянет гром, но подвоха ожидали. Опоздание корабля в Варну подготовило нас к тому, что события сложатся не так, как мы предполагали; вот только никто из нас не мог знать, когда, как именно и в чем будут нарушены наши планы. И все равно это оказалось неожиданностью. Видимо, так уж устроен человек — несмотря ни на что, он надеется на благополучный исход. Трансцендентализм — это маяк для ангелов, а для человека он лишь блуждающий огонек, нечто неуловимое.

Телеграмма стала для нас ударом, который мы восприняли по-разному. Ван Хелсинг вскинул руку над головой, как бы упрекая Всевышнего, но не сказал ни слова. И уже через несколько секунд был на ногах, полный решимости. Лорд Годалминг побледнел как полотно и стал тяжело дышать. Я был ошеломлен и в смятении переводил глаза с одного на другого. Куинси Моррис хорошо знакомым мне движением потуже затянул ремень, что в наших прежних приключениях означало: «Вперед!» Миссис Гаркер побелела так, что красная отметина на ее лбу, казалось, запылала; но эта милая женщина кротко сложила руки и явно молилась про себя. Гаркер улыбнулся — действительно улыбнулся — горькой улыбкой человека, утратившего надежду, однако движение его рук, инстинктивно сжавших рукоятку большого гуркхского ножа, свидетельствовало о другом.

— Когда ближайший поезд в Галац? — спросил Ван Хелсинг, обращаясь сразу ко всем.

— Завтра в 6:30!

Мы в изумлении переглянулись, ибо ответ исходил от миссис Гаркер.

— Откуда вы знаете? — спросил Арт.

— Вы забываете… или, возможно, не знаете, хотя Джонатану и профессору Ван Хелсингу это хорошо известно: я дока по части железнодорожных расписаний. Дома, в Эксетере, я всегда составляла выписки из них для мужа. И теперь с интересом просматриваю расписания — считаю это очень полезным. Предчувствуя вероятность поездки в замок Дракулы и понимая, что ехать придется через Галац или даже Бухарест, я внимательно изучила время отправки поездов. К сожалению, запоминать пришлось немного: завтра, насколько я знаю, будет лишь один поезд.

— Удивительная женщина, — прошептал профессор.

— А что, если заказать экстренный? — спросил лорд Годалминг.

Ван Хелсинг покачал головой:

— Боюсь, что это невозможно. Эта страна отличается от вашей или моей. Даже если бы нам удалось заказать экстренный поезд, вероятнее всего, он прибыл бы на место позднее обычного. Кроме того, нам надо подготовиться, обдумать все, организовать. Вы, друг Артур, идите на вокзал и купите билеты, чтобы завтра утром мы смогли уехать. Вы, друг Джонатан, наведайтесь к судовому агенту и возьмите у него письма к агенту в Галаце с разрешением осмотреть судно, в общем, с теми же полномочиями, что и здесь. Вы, Куинси Моррис, повидайте вице-консула — заручитесь поддержкой его коллеги в Галаце, чтобы у нас не было никаких помех по дороге и когда мы уже окажемся за Дунаем — в Румынии. Джон останется со мной и мадам Миной, мы обсудим ситуацию. Если будете задерживаться, не волнуйтесь — когда зайдет солнце, я расспрошу мадам Мину.

— Я тоже, — подхватила миссис Гаркер с прежней живостью, — постараюсь быть вам полезной — буду, как прежде, обдумывать и записывать все примечательное. Не знаю почему, но я чувствую себя гораздо легче, свободнее, словно что-то отпустило меня!

Трое молодых людей просто просияли, услышав это, а мы с Ван Хелсингом тревожно и мрачно переглянулись, но пока ничего не стали говорить.

Когда все разошлись исполнять поручения, Ван Хелсинг попросил миссис Гаркер найти в дневниках Джонатана описание его пребывания в замке Дракулы. Она пошла в свою комнату. Когда дверь за ней закрылась, профессор сказал мне:

— Итак, мы подумали об одном и том же! Выкладывай!

— По-моему, в ней наметилась перемена. Но это зыбкая, обманчивая надежда, от которой мне становится просто дурно.

— Вот именно. Ты понял, почему я попросил ее принести рукопись?

— Нет, разве что вы хотели поговорить со мной наедине.

— Отчасти ты прав, друг мой Джон, но лишь отчасти. Хочу кое-что сказать тебе. О мой друг, я иду на огромный — страшный! — риск, но, думаю, он оправдан. В ту минуту, когда мадам Мина произнесла слова, которые привлекли наше внимание, меня вдруг осенило. Три дня назад, когда она находилась в трансе, граф послал свой дух, чтобы прочесть ее мысли, или, вероятнее, он вызвал ее дух к себе, когда лежал в своем ящике на корабле среди плещущих волн, как раз на восходе и на закате солнца. Тогда-то он и узнал, что мы здесь, ведь она, чьи глаза видят, а уши слышат, будучи здесь, на воле, могла многое сообщить ему, запертому в его ящике-гробу. Теперь граф пытается скрыться от нас, и мадам Мина пока не нужна ему. Он абсолютно уверен, что, когда понадобится, она явится на его зов, сейчас он отдаляется от нее, выводит ее — он это умеет — за пределы своей власти, чтобы она не приходила к нему. Вот тут-то я и надеюсь, что наша мужская смекалка, наш ум зрелых людей, не утративших Божией благодати, окажутся сильнее неразвитого, инфантильного ума того, кто целые века провел в могиле и теперь преследует свои эгоистические, а значит, ничтожные цели… Мадам Мина идет — ни слова о ее трансе! Она ничего о нем не знает, а если узнает, придет в смятение и отчаяние, но именно сейчас нам нужны все ее мужество, стойкость и, главное, замечательный ум, по-мужски ясный, по-женски милосердный, к тому же она обладает особыми качествами, которыми наделил ее граф, — едва ли они сразу исчезнут, хотя наш противник думает иначе. Прошу, молчи! Я буду говорить, а ты внимательно слушай. О Джон, друг мой, мы попали в ужасное положение. Мне страшно, как никогда. Единственная надежда — милосердие Божье. Тихо! Вот и она.

Мне показалось, что профессор на грани нервного срыва и у него сейчас начнется истерика, как тогда, после смерти Люси, но усилием воли он сдержал себя и был совершенно спокоен, когда миссис Гаркер быстро вошла в комнату, веселая, счастливая и, казалось, позабывшая о своих несчастьях. Она вручила Ван Хелсингу несколько машинописных страниц, он стал просматривать их, оживляясь по мере чтения. Потом, зажав страницы между указательным и большим пальцами, сказал:

— Джон, дружище, вот урок и для тебя, человека, обладающего уже значительным жизненным опытом, и для вас, дорогая мадам Мина, еще совсем молодой женщины: никогда не бойтесь давать волю своей интуиции. Несколько раз у меня в голове мелькало нечто смутное, но я опасался, что это ложный огонек и он лишь уведет меня в сторону. Теперь, уже зная намного больше, я возвращаюсь к тем смутным проблескам и понимаю, что за ними скрывалась настоящая мысль, хотя еще слишком слабая, чтобы взлететь самостоятельно. Более того, как в «Гадком утенке» моего друга Ханса Андерсена, эта мысль вовсе не утенок, а прекрасный лебедь, который гордо взлетит на широко распростертых крыльях, когда наступит час. Слушайте, я прочту, что пишет Джонатан:

Не пример ли Дракулы-героя вдохновил позднее одного из его потомков вновь и вновь переправляться через Великую реку в Турцию? И несмотря на цепь поражений, снова и снова возвращаться туда? И хотя с кровавого поля боя, где гибли его полки, он приходил домой один, но все равно был неизменно уверен, что в конце концов одержит победу.

Какой можно сделать вывод? Думаете, никакого? Ошибаетесь! Очевидно, что граф со своим незрелым умом не видит здесь ничего особенного, потому и рассказывает об этом так свободно. Впрочем, и ваш зрелый мужской ум, друг Джон, ничего не усматривает в этих словах. Да и мой тоже был слеп — но только до настоящей минуты. Так! Ну, а что скажет та, которая видит все со стороны, непредвзято и непосредственно?.. Тоже не знает? А ведь наше мышление похоже вот на что: некие элементы вроде бы неподвижны, но в круговороте природы они вершат свой путь, взаимодействуют, затем — бабах! — вспышка света озаряет все небо, способная ослепить, убить, разрушить, а внизу освещаются обширные земные пространства. Разве не так? Не ясно? Хорошо, сейчас объясню. Сначала ответьте: изучали ли вы философию преступления? Да или нет? Ты, Джон, конечно, да, ибо это и есть исследование безумия. Вы, мадам Мина, нет, ведь преступление — далекая от вас сфера, и вы соприкоснулись с ней лишь однажды. Но ваш ум работает правильно и не станет оспаривать умозаключение a particulari ad universale^,[107]. У преступников всех времен и народов есть одна особенность. Даже полиция, не слишком сведущая в высоких материях, приходит к ее пониманию эмпирическим путем. Да, это эмпирика. Преступник всегда тяготеет к одному виду преступления, речь идет о настоящем преступнике, о том, кому на роду написано быть преступником, иной судьбы он и не хочет. Его ум нельзя назвать зрелым. Преступник может быть сметливым, хитрым, находчивым, но его ум во многом неразвитый, инфантильный… Вот и нашему преступнику уготовано быть преступником, у него тоже инфантильный ум, и поступает он так, как поступил бы ребенок. Птенцы, мальки рыб, зверята не изучают теорию, а постигают мир эмпирически, опытным путем, основываясь на уже полученном ими опыте. «Dos pou sto[108], — говорил Архимед. — Дайте мне точку опоры, и я переверну мир!»81 Сделав нечто однажды, детеныш обретает точку опоры, и постепенно его детское сознание взрослеет; пока у него сохраняется цель, он будет вновь и вновь повторять уже раз содеянное! О моя дорогая, вижу, что ваши глаза широко открылись, и вспышка света позволила вам обозреть все пространство! — воскликнул профессор, когда миссис Гаркер захлопала в ладоши, а глаза у нее оживились. — А теперь скажите двум ученым сухарям, что вы заметили своими прозревшими глазами?

Он взял ее руку и держал так, невольно подумал я, будто измерял ей пульс, пока она говорила:

— Граф и преступник, и преступный типаж — так бы определили его Нордау и Ломброзо[109]. Как у всякого преступника, его интеллект недостаточно развит. Именно поэтому в трудных ситуациях он бессознательно прибегает к шаблонным действиям. Разгадку надо искать в его прошлом; об одном из эпизодов граф сам рассказал моему мужу: когда-то он попал в переплет в стране, которую безуспешно пытался завоевать, и вынужден был бежать на родину, но не отказался от цели и стал готовиться к новой атаке. И опять, подготовленный на этот раз лучше, отправился в ту же страну — и победил. Точно так же он прибыл в Лондон, чтобы завоевать его, но потерпел поражение; и вот теперь, когда само его существование оказалось в опасности, он, потеряв все надежды на успех, бежал за море, домой, как когда-то бежал через Дунай из Турции.

— Хорошо, молодец! О, какая вы умница! — воскликнул в восторге Ван Хелсинг и, наклонившись, поцеловал eй руку. И тут же, как коллега коллеге, будто мы консультировали больного, бросил мне: — Пульс только семьдесят два, и это при таком волнении! Похоже, надежда есть… — И, вновь повернувшись к ней, нетерпеливо подбодрил: — Но продолжайте, продолжайте! Вы можете сказать больше. Не бойтесь. Джон и я знаем, по крайней мере я. И если вы правы, я скажу вам об этом. Говорите смелее!

— Попытаюсь, но вы простите меня, если я покажусь вам слишком эгоцентричной.

— Ну конечно! Не бойтесь, вы и должны быть эгоцентричной, ведь о вас-то мы прежде всего и думаем.

— Итак, как и всякий преступник, граф себялюбив, и, поскольку ум его ограничен, а поступки эгоистичны, он сосредоточен на одной цели. И на пути к ней не знает ни жалости, ни пощады. Когда-то он бежал через Дунай, бросив войска на растерзание врагу, так же и теперь: главное для него — это спастись любой ценой. Ведо́мый своим патологическим эгоизмом, он освобождает мою душу от ужасной власти, которую он обрел надо мной в ту кошмарную ночь. Я чувствовала ее! О, как я ее чувствовала! Благодарю Господа за Его великое милосердие! Впервые после того ужасного часа душа моя свободна; меня мучает лишь страх, что во сне или в трансе он мог выведать у меня ваши планы.

Тут профессор встал и сказал:

— Граф уже их у вас выведал, и в результате мы сидим в Варне, а он провел корабль через туман в Галац, где, несомненно, рассчитывает ускользнуть от нас. Но его инфантильного ума хватило лишь на это, дальше он не пошел; и, вполне возможно, по Божьему провидению, то, на что злодей возлагал свои надежды, как раз и подведет его. Не рой другому яму, как говорит великий псалмопевец. Именно теперь, когда он уверен, что обвел нас вокруг пальца, сбил с толку и опередил, его эгоистичный умишко убаюкает сам себя. Отказавшись от вас как от источника информации, граф думает, что перекрыл нам канал сведений. Вот тут-то он и ошибается! Чудовищное крещение его кровью даст вам возможность мысленно являться к нему, что вы и делали в краткие периоды своей свободы на восходе и заходе солнца. Вот только являлись вы к нему по моей, а не по его воле; эту свою способность, столь полезную нам, вы получили от него ценой ваших страданий. Теперь эта способность особенно важна, так как графу о ней ничего не известно, и, оберегая себя, он теперь отрезал себе даже возможность узнать, где мы находимся. В отличие от него, мы не себялюбивы и верим, что Господь не оставит нас в эти сумрачные часы. Мы будем преследовать графа и не дрогнем, даже если над нами нависнет опасность стать такими же, как он. Друг Джон, это был важный час — мы сделали шаг вперед. Вы должны зафиксировать все сказанное, а когда остальные вернутся, дайте им прочитать.

В ожидании их прихода я все записал, а миссис Гаркер напечатала на машинке ту часть, в которой говорилось, что произошло после ее возвращения с рукописями.