Дракула

ГЛАВА XVI

Дневник доктора Сьюарда (продолжение)

Было без четверти двенадцать, когда мы перелезли через низкую ограду кладбища. Ночь была темной, луна лишь изредка проглядывала сквозь прорехи в густых облаках, тянувшихся по небу. Мы невольно старались держаться вместе, лишь Ван Хелсинг шел чуть впереди, показывая дорогу.

Когда мы подошли к склепу, я взглянул на Артура, опасаясь, что печальные воспоминания могут вконец расстроить его, но тот держался молодцом. Похоже, таинственность происходящего захватила его. Профессор отпер дверь склепа, пропуская нас, но мы по разным причинам замешкались, и, уловив нашу нерешительность, он вошел первым. Мы последовали за ним. Он закрыл дверь, зажег потайной фонарь и указал на гроб. Артур неуверенно шагнул вперед. Ван Хелсинг обратился ко мне:

— Вчера ты был здесь со мною. Скажи, тело мисс Люси лежало в гробу?

— Да, лежало.

Профессор повернулся к Артуру и Куинси:

— Вы слышите? И все-таки мне никто не верит.

Он достал отвертку и снял крышку гроба. Тут молча наблюдавший за ним Артур, очень бледный, приблизился к нему. Очевидно, он не знал о том, что был еще и свинцовый гроб или, во всяком случае, не думал об этом. Когда он увидел надпил на свинцовом гробу, кровь бросилась ему в лицо, но уже через мгновение он снова стал белым как мел, однако по-прежнему не проронил ни слова. Ван Хелсинг отогнул свинцовую кромку, мы заглянули внутрь и в изумлении отпрянули.

Гроб был пуст!

Несколько минут царило молчание. Его нарушил Куинси Моррис:

— Профессор, я поручился за вас. И мне достаточно вашего слова. Я никогда бы не решился задать вам такой вопрос и не хотел бы сомнением хоть в малой степени бросить тень на вашу репутацию, однако тут кроется тайна, выходящая за рамки таких понятий, как честь и бесчестие. Скажите, это ваших рук дело?

— Клянусь вам всем, что для меня свято, я не выносил ее отсюда и даже не прикасался к ней. На самом деле произошло следующее: две ночи назад мы с моим другом Сьюардом пришли сюда — поверьте мне, с добрыми намерениями. Я вскрыл гроб — он был запечатан и так же, как теперь, пуст. Тогда мы стали ждать и увидели, как что-то белое мелькает между деревьями. На следующий день мы пришли сюда днем — она лежала в гробу. Не так ли, друг Джон?

— Так.

— В ту ночь мы подоспели вовремя. Пропал еще один маленький ребенок, и, слава богу, мы нашли его целым и невредимым среди могил. Вчера я наведался сюда перед заходом солнца: «живые мертвецы» просыпаются на закате. Прождал всю ночь до рассвета, но никто не появился. Это было неудивительно, ведь я проложил дверь чесноком и еще кое-чем, чего они не выносят и остерегаются. Итак, прошлой ночью она не выходила. Сегодня перед заходом солнца я убрал чеснок и все прочее — и вот перед нами пустой гроб. Что ж, теперь наберитесь терпения. Уже и так произошло и происходит много необычного. Спрячемся снаружи и подождем, возможны и другие, еще более необычные сюрпризы. Итак — тут он прикрыл рукой потайной фонарь, — идемте.

Открыв дверь, он подождал, когда мы один за другим вышли из склепа, и снова ее запер.

О, каким свежим и чистым показался ночной воздух после невыносимой духоты подземелья! Как приятно было видеть скользящие по небу облака и лунные просветы между ними — совсем как смена радостей и горестей в жизни человека; как чудесно дышать свежим воздухом, а не смрадным духом смерти и тления, видеть красноватые отблески фонарей за холмом, слышать где-то вдали глухой шум жизни большого города!

Каждый из нас, по-своему ощутив это, вздохнул с облегчением. Артур молчал, видимо пытаясь постичь цель и смысл происходящего, проникнуть в суть этой тайны. Я сам теперь стал терпимее и был почти готов вновь отбросить сомнения и принять аргументы Ван Хелсинга. Куинси Моррис держался невозмутимо, как человек, который привык принимать все, что происходит, хладнокровно, мужественно и готов рисковать. Не имея возможности закурить, он отломил кусочек прессованного табака и принялся жевать его. А вот Ван Хелсинг занялся конкретными делами: достал что-то вроде маленьких круглых вафель, аккуратно завернутых в белую салфетку, затем комок беловатого вещества, напоминавшего не то тесто, не то шпаклевку. Мелко покрошив вафли, он смешал их с этим беловатым комком, а из полученной массы приготовил тонкие полоски, которыми стал замазывать щели по периметру двери в склеп. Я, стоявший подле него, был озадачен и спросил о том, что́ он делает. Артур и Куинси, заинтересовавшись, тоже подошли ближе.

— Запечатываю вход в склеп, — ответил профессор, — чтобы «живой мертвец» не мог войти.

— И такая вот штука может это предотвратить? — спросил Куинси. — Боже мой! Мы что, в игры сюда пришли играть? И вы это всерьез?

— Ну, разумеется. Тут не до шуток.

— Что же это все-таки такое? — вмешался Артур.

— Святые Дары, — ответил Ван Хелсинг и благоговейно снял шляпу. — Я привез их из Амстердама. Мне был отпущен этот грех.

Ответ произвел впечатление даже на самых отъявленных скептиков среди нас. Стало ясно: дело действительно серьезное, если профессор решился пустить в ход столь святое для него средство; невозможно было не поверить ему. В почтительном молчании мы заняли указанные нам укромные места вокруг склепа. Я жалел Куинси и особенно Артура. Мне уже был знаком этот кошмар ожидания, но все равно, хотя еще час назад я и отрицал правоту профессора, сердце у меня теперь замирало. Надгробия казались мне белыми призраками, тисы, можжевельник и кипарисы — воплощением кладбищенского мрака, малейший шорох, шуршание дерева или травы — угрожающими, скрип сучьев — таинственным, а вой собак вдали — зловещим предзнаменованием.

Воцарилось долгое молчание. Бесконечную, томительную тишину вдруг прервал резкий присвист — «с-с-с» — профессора, подавшего нам знак. Вдалеке, на тисовой аллее, мы увидели белый силуэт — неясную белую фигуру, она приближалась к нам и прижимала к груди что-то темное. Фигура остановилась, в этот момент луна выглянула из-за туч и явственно осветила темноволосую женщину в саване. Лица ее не было видно, она наклонилась — как теперь удалось рассмотреть — над белокурым ребенком. Было совсем тихо, а потом раздался пронзительный звук — так иногда вскрикивают во сне дети или повизгивают дремлющие у камина собаки. Мы хотели броситься туда, но профессор, прятавшийся за тисом, предостерегающим взмахом руки остановил нас.

И тут белая фигура двинулась дальше. Вскоре она была уже так близко, что мы ясно разглядели ее — луна все еще светила. Меня пробрала ледяная дрожь, стало слышно, как нервно дышит Артур: у призрака были черты лица Люси Вестенра. Да, это была Люси, но как же она изменилась! На ее лице, прежде таком нежном и невинном, теперь запечатлелось жуткое выражение бессердечной жестокости и сладострастия. Ван Хелсинг выступил вперед, и, повинуясь его жесту, мы последовали за ним, встав цепочкой перед дверью склепа. Профессор поднял фонарь, отодвинул затвор и осветил ее лицо: мы увидели, что губы у покойной в крови, которая, стекая по подбородку, уже запятнала белизну батистового савана.

Мы замерли, парализованные ужасом. Судя по тому, как задрожал свет фонаря, я понял, что не выдержали даже железные нервы Ван Хелсинга. Артур стоял рядом со мной, и, если бы я не поддержал его, он бы, наверное, упал.

Увидев нас, Люси — я называю это существо «Люси» лишь потому, что оно имело ее облик, — отступила назад со злобным шипением, как застигнутая врасплох кошка, и окинула нас взглядом. По форме и цвету это были глаза Люси, но не ясные и ласковые, как прежде, а тусклые, тлеющие дьявольским огнем. В это мгновение остаток моей любви к ней перешел в чувство ненависти и омерзения. Если бы надо было убить ее на месте, я бы сделал это с восторгом дикаря. Когда она взглянула на нас, ее глаза злобно вспыхнули, а лицо исказила порочная улыбка. Не приведи Господи снова увидеть такое!

Небрежным движением, бессердечная, словно сам дьявол, она швырнула на землю ребенка, которого только что крепко прижимала к груди, урча при этом, как собака над костью. Ребенок вскрикнул и, хныкая, остался лежать на земле. При виде этой жестокости у Артура вырвался стон. Она же двинулась к нему с распростертыми объятиями, плотоядно улыбаясь, — он отшатнулся и закрыл лицо руками. Но это не смутило ее — с томным чувственным придыханием она стала заклинать:

— Иди ко мне, Артур. Оставь их и иди ко мне. Мои объятия жаждут тебя. Ну же, иди сюда, нам будет хорошо. Приди ко мне, муж мой, приди!

В ее голосе была какая-то дьявольская сладость, он звучал как хрустальный колокольчик и завораживал всех нас, хотя слова ее были обращены к Артуру. Он же, под воздействием ее магии, отвел руки от лица и протянул их к ней, готовый обнять ее. Она было метнулась к Арту, но тут к ним бросился Ван Хелсинг с маленьким золотым крестиком. Люси отшатнулась от священного символа и с искаженным от ненависти лицом, полная ярости, бросилась ко входу в склеп — однако в нескольких шагах от двери замерла, будто остановленная непреодолимой силой, и обернулась. В ясном свете луны и фонаря — у Ван Хелсинга уже не дрожали руки — стало возможным хорошо разглядеть ее лицо. Еще никогда в жизни мне не доводилось видеть лица, исполненного такой инфернальной злобы. И надеюсь, никто из смертных больше не увидит ничего подобного. Нежные краски сменились багрово-синими, глаза метали искры дьявольского пламени, брови изогнулись, будто змеи горгоны Медузы, а когда-то очаровательный рот, измазанный кровью, напоминал зияющий квадрат, как на греческих и японских масках. Если у смерти есть лицо, способное убить одним своим видом, то оно предстало перед нами.

Она стояла между крестом и священным препятствием, не пускавшим ее в склеп, не больше минуты, но нам это время показалось вечностью.

Ван Хелсинг нарушил молчание, обратившись к Артуру:

— Ну, что скажешь, мой друг? Должен ли я исполнить свой долг?

Артур рухнул на колени и, закрыв лицо руками, простонал:

— О мой друг, делайте, как сочтете нужным. Этот кошмар не может больше продолжаться.

Ему стало дурно, мы с Куинси взяли его под руки. Стало слышно, как Baн Хелсинг поставил фонарь, предварительно щелкнув затвором. Потом он подошел к склепу, извлек из щелей сакральные печати и отступил в сторону. Мы были поражены: женщина — вроде бы со столь же реальной плотью, как и у нас, — вдруг проскользнула в щель, через которую едва ли прошло бы лезвие ножа. Глядя, как профессор хладнокровно вновь замазывает щели, мы испытали чувство облегчения.

Закончив свою работу, он взял ребенка на руки и сказал:

— Идемте, друзья мои. До завтрашнего дня нам тут делать нечего. В полдень здесь похороны, нам надо явиться сюда вскоре после их окончания. Друзья покойного разойдутся к двум, сторож закроет ворота, а мы останемся. Тогда-то и можно будет предпринять то, что не удалось нам этой ночью. Что касается малютки, то он серьезно не пострадал и уже завтра будет в порядке. Оставим ребенка где-нибудь на видном месте, чтобы полиция, как в ту ночь, сразу его нашла, и разойдемся по домам.

Повернувшись к Артуру, Ван Хелсинг тихо произнес:

— Друг мой Артур, на вашу долю выпало тяжелое испытание. Но потом, оглянувшись назад, вы поймете, что это надо было пережить. Вы сейчас в горьких водах, дитя мое. Не убивайтесь. Бог даст, завтра в это время вам станет легче. А до тех пор я не прошу вас простить меня.

Ребенка мы оставили в безопасном месте. Артур и Куинси поехали ко мне: мы старались приободрить друг друга, а когда, едва живые от усталости, легли спать, то сон и реальность слились для нас в одну кошмарную фантасмагорию.

29 сентября, ночь

Около полудня мы втроем — Артур, Куинси Моррис и я — приехали к профессору. Не сговариваясь, мы все оделись в черное, хотя лишь Артур официально был в трауре, но остальных подвигло к этому чувство солидарности. К половине второго мы уже прибыли на кладбище и бродили по тенистым аллеям, стараясь не привлекать к себе внимания кладбищенских сторожей. Наконец могильщики закончили свои дела, сторож, уверенный, что все ушли, запер ворота, и на кладбище никого не осталось, кроме нас. Ван Хелсинг вместо своей обычной небольшой черной сумки принес длинную кожаную, похожую на футляр для крикетных бит и явно тяжелую.

Когда не стало слышно ничьих шагов, мы молча, словно по приказу, последовали за профессором к склепу. Он отпер дверь, мы вошли и закрыли ее за собою. Ван Хелсинг вытащил из сумки фонарь, зажег его и две восковые свечи. Он расплавил их нижние части и установил на соседние надгробия — света было достаточно для работы. Когда Ван Хелсинг поднял крышку гроба Люси — Артур дрожал как осиновый лист, — мы увидели покойницу во всей ее красе. В моей душе уже не было любви, только отвращение к мерзкому существу, принявшему облик Люси, но лишенному ее души. Я видел, каким напряженным стало лицо Артура.

— Скажите, это Люси или демон в ее обличье? — спросил он Ван Хелсинга.

— Тело ее — и в то же время не ее. Погодите немного, и вы увидите, какой она была и какая есть на самом деле.

В гробу лежала Люси, но такой она могла нам привидеться лишь в страшном сне: острые зубы, окровавленные, сладострастные губы, на которые невозможно было смотреть без содрогания, — мертвое, бездушное существо, дьявольская насмешка над чистотой и непорочностью Люси. Ван Хелсинг со свойственной ему последовательностью начал выкладывать разнообразное содержимое своей сумки: сначала паяльник и свинцовый припой, потом маленькую масляную газовую лампу, которая, когда ее зажгли в углу склепа, загорелась ярко-синим пламенем; затем хирургические инструменты — их он положил рядом с собой — и, наконец, круглый деревянный кол, толщиной два с половиной — три дюйма и длиной около трех футов, обожженный и сильно заостренный с одного края. Он вынул также тяжелый молоток, который обычно в домашнем хозяйстве используют для дробления угля. На меня как на врача уже один только вид ланцетов и скальпелей подействовал вдохновляюще, но Артура и Куинси они явно смутили, хотя оба сохраняли мужество, молчали и терпеливо ждали.

Закончив приготовления, Ван Хелсинг сказал:

— Объясню вам, что я собираюсь делать, следуя опыту древних и всех тех, кто изучал феномен «живых мертвецов». На этих несчастных лежит проклятие бессмертия: умереть они не могут и из века в век влачат жалкое существование, увеличивая число своих жертв и умножая зло в мире, ибо все, кто становятся их жертвами, сами превращаются в «живых мертвецов» и, в свою очередь, порождают себе подобных. Таким образом, круг постоянно расширяется, подобно кругам на воде от брошенного камня. Друг Артур, если бы Люси поцеловала вас, помните, тогда, перед смертью, или вчера ночью, когда вы были готовы обнять ее, то со временем, после своей кончины, и вы бы стали, как говорят в Восточной Европе, носферату[78] и пополнили бы собою число «живых мертвецов», наводящих на нас такой ужас. Эта милая несчастная леди еще только в самом начале своего страшного пути. У детей, кровь которых она высасывала, дела еще не так плохи, но если ее бессмертное существование продлится, то они будут обречены: бедняжка возымела над ними особую власть и они уже сами приходили бы к ней до тех пор, пока она бы их не обескровила. Но если она умрет по-настоящему, все прекратится: ранки затянутся, дети вернутся к своим играм и забудут о том, что́ с ними произошло. И самое главное: когда наш «живой мертвец» обретет покой, то есть действительно умрет, тогда и душа бедной дорогой Люси обретет свободу. И вместо того чтобы творить по ночам зло, а днем все глубже погрязать в адской пучине, упиваясь своей страшной добычей, она сможет занять свое место в сонме ангелов. Так что, мой друг, рука, которая нанесет ей удар и освободит ее, будет для нее благословенной. Я готов это сделать сам. Но возможно, есть кое-кто, у кого на это больше прав? Не радостно ли будет потом, в ночной тиши, когда сон нейдет, думать: «Это моя рука вернула ее на небеса, ведь я больше всех любил ее, и она сама бы выбрала эту руку, если бы могла выбирать?» Скажите мне, есть ли такой среди нас?

Мы все смотрели на Артура. Он, как и мы, оценил бесконечную доброту Ван Хелсинга, который предлагал ему восстановить святую память о Люси для всех нас, и, выступив вперед, сказал смело, хотя руки его дрожали, а лицо было белым как снег:

— Вы — верный друг, благодарю вас из самых глубин моего разбитого сердца. Скажите мне, что́ нужно сделать, и я не дрогну.

Ван Хелсинг положил ему руку на плечо:

— Вы — смельчак! Немного мужества — это все, что от вас потребуется. Нужно вбить этот кол ей в самое сердце. Знайте, это мучительное испытание, хотя продлится оно недолго, а потом наступят облегчение и радость, и они превзойдут боль и страдание. Вы выйдете отсюда с легкой душой! Начав, вы не должны отступать. Думайте лишь о том, что мы, ваши верные друзья, рядом и молимся за вас.

— Хорошо, — хрипло ответил Артур. — Говорите, что делать.

— Возьмите кол в левую руку — будьте готовы направить его острие в сердце, — а молоток в правую. Когда мы начнем заупокойную молитву, вы все повторяйте ее за мной — я принес молитвенник, — и, во имя Господа, бейте по колу, чтобы покойной, которую мы любим, стало хорошо, а «живой мертвец» сгинул.

Артур взял кол и молоток — а уж если он решился, то рука у него не дрогнет. Ван Хелсинг открыл молитвенник и начал читать заупокойный канон, а мы с Куинси как могли вторили ему. Артур приставил деревянное острие к сердцу Люси — я увидел, как оно придавило белую плоть, — и ударил изо всех сил.

Существо в гробу стало корчиться, и ужасный, леденящий душу вопль сорвался с красных губ. Тело тряслось и дрожало, извивалось в неистовых конвульсиях, острые белые зубы клацали, прокусывая губы, рот был в кровавой пене. Но Артур не дрогнул. Подобный Тору, он твердой рукой все глубже и глубже загонял свой благотворный кол в сердце, из которого, разбрызгиваясь, хлестала кровь. Он был очень сосредоточен, преисполненный чувством высокого долга, его вид вселял мужество в нас, и голоса наши звенели под сводами тесного склепа.

Судороги явно слабели, зубы перестали стучать, лицо разгладилось… Тело покойной наконец успокоилось. Ужасный труд был завершен.

Молоток выпал из руки Артура. Он пошатнулся и не устоял бы на ногах, если бы мы его не поддержали. Пот градом катился у него со лба. Он задыхался — слишком чудовищным было напряжение. Если бы не высокая цель — во что бы то ни стало спасти душу своей невесты, — у него могло бы не хватить сил. Несколько минут мы были заняты им и не обращали внимания на гроб, а когда взглянули туда, шепот изумления пробежал меж нами. Мы так внимательно всматривались, что Артур встал с пола, на который в изнеможении сел, и подошел взглянуть. Мрачное лицо его осветилось радостью.

В гробу лежало не то отвратительное, вызывающее содрогание и ненависть существо, уничтожить которое было доверено наиболее достойному этой миссии, там была Люси — такая, какой мы привыкли видеть ее при жизни, с милым, несравненной чистоты лицом. И хотя невзгоды, страдания и горе оставили на нем свои следы, Люси от этого была нам еще милее и дороже, ведь они свидетельствовали о том, какой она была на самом деле и какой мы ее знали. Мы почувствовали, что непорочная безмятежность, которая, словно солнечный свет, отразилась на ее измученном лице, была не чем иным, как знамением грядущего вечного блаженства.

Ван Хелсинг положил руку на плечо Артуру и спросил:

— А теперь, друг мой Артур, мое дорогое дитя, вы простили меня?

Видимо, после колоссального напряжения наступила разрядка — Артур взял руку старика, поцеловал и воскликнул:

— Простил! Да благословит вас Бог за то, что вы вернули моей любимой ее душу, а мне — покой.

Он обнял профессора и, положив голову ему на грудь, беззвучно заплакал. Мы стояли молча. Когда Артур несколько успокоился, Ван Хелсинг произнес:

— А теперь, дитя мое, если хотите, можете ее поцеловать, даже в губы, против чего она, наверное, не возражала бы, если бы могла высказаться. Люси теперь не служительница дьявола с лукавой ухмылкой, не подвластный ему «живой мертвец», не ужасное, навеки обреченное существо — она принадлежит Богу, душа ее отныне с Ним!

Артур наклонился и поцеловал Люси. Потом профессор отправил его с Куинси на воздух. А мы вдвоем отпилили кол, оставив его острие в сердце, отрезали покойной голову, наполнили рот чесноком, а затем запаяли свинец, привинтили крышку гроба и, собрав свои вещи, вышли. Заперев дверь, профессор отдал ключ Артуру.

Было тепло, светило солнце, пели птицы — казалось, вся природа преисполнена покоем, радостью и весельем, поскольку мы сами обрели покой и радовались, хотя в наших душах и оставалась печаль.

— Ну что же, друзья мои, — сказал Ван Хелсинг на прощание, — это первый шаг, самый мучительный для нас. Но впереди — очень серьезная задача: найти источник наших бед и уничтожить его. У меня есть нить, которая позволит нам добраться до него, но это долгое и непростое дело, сопряженное с опасностью и титаническими усилиями. Вы поможете мне? Мы ведь научились доверять друг другу, не так ли? А если так, то разве это не наш долг? Конечно! Так дадим же обещание исполнить его до конца!

Мы все пожали ему руку, скрепив тем самым клятву. Затем профессор продолжил:

— Через два дня прошу вас пожаловать ко мне на ужин к семи часам. Я представлю вам еще двух своих друзей, которых вы пока не знаете, и изложу вам наши планы и свои соображения. Друг Джон, пойдем ко мне, хочу посоветоваться с тобой, ты можешь мне помочь. Вечером я уезжаю в Амстердам, но завтра же вернусь. И тогда начнется великий поиск. Но сначала я хотел бы многое поведать вам, чтобы вы знали, что делать, чего опасаться. И после этого мы должны снова поклясться друг другу исполнить свой долг до конца, ибо перед нами ужасная задача, а взявшись за плуг, мы не должны отступать[79].