Дракула

ГЛАВА XXII

Дневник Джонатана Гаркера

3 октября

Взялся за дневник — должен что-то делать, иначе сойду с ума. Шесть утра. Через полчаса мы должны собраться в кабинете и позавтракать; профессор Ван Хелсинг и доктор Сьюард считают, что голод не помощник в нашем деле. Да, видит бог, сегодня нам потребуется много сил. Буду при малейшей возможности вести записи — лишь бы ни о чем не думать. Стану описывать все подряд: и важные события, и мелочи, ведь именно мелочи могут оказаться наиболее поучительными. Хотя никакой урок, большой или малый, преподнесенный жизнью нам с Миной, не может быть хуже того, который мы уже получили. Но нужно не унывать и надеяться на лучшее. Бедная Мина сейчас сказала мне — при этом слезы градом лились по ее щекам, — что в несчастьях и испытаниях проверяется наша вера и, несмотря ни на что, нужно уповать на Бога, и в конце концов Он поможет нам. В конце концов! О боже мой! В каком конце?.. Надо действовать! Действовать!

Когда профессор Ван Хелсинг и доктор Сьюард вернулись из комнаты бедного Ренфилда, мы стали обсуждать ситуацию.

Сначала доктор Сьюард рассказал, что они с профессором нашли Ренфилда, лежащим на полу, как куль; все лицо его было разбито, а шея сломана. Доктор Сьюард пригласил санитара, который дежурил тогда на посту в коридоре, и спросил, слышал ли тот что-нибудь. Он сообщил, что слышал — правда, сквозь полузабытье — голоса в палате, и затем Ренфилд несколько раз громко выкрикнул: «Боже! Боже! Боже!» — потом раздался шум, будто что-то упало; вбежав в палату, дежурный нашел больного на полу, лицом вниз — так, как позднее увидели его профессор и доктор. На вопрос Ван Хелсинга о том, слышал ли он «голоса» или «голос», дежурный не мог ответить определенно: сначала ему вроде бы послышались два голоса, но, заметил он, раз в палате находился только Ренфилд, значит, и голос там мог быть только один. И если нужно, он мог бы поклясться, что слово «Боже» произнес Ренфилд.

Когда санитар покинул кабинет, доктор Сьюард сказал, что не хотел бы особенно углубляться в это дело. Если будет предпринято расследование, правду говорить бессмысленно, все равно никто не поверит, а так — на основании слов дежурного — он напишет заключение о смерти в результате несчастного случая после падения с кровати. Ну, а если коронер потребует официального расследования, оно неизбежно приведет к тому же результату.

Приступая к обсуждению плана действий, мы перво-наперво решили, что Мина должна все знать, нельзя скрывать от нее ничего, вплоть до самого тяжкого и страшного. Она признала наше решение мудрым, но как же грустно было видеть ее, несмотря на всю ее стойкость, в такой пучине отчаяния.

— Больше никаких тайн, — грустно сказала она. — Увы! Мы уже достаточно молчали, да и ничто в этом мире не сможет причинить мне большее страдание, чем то, что пришлось пережить! Что бы ни случилось, я готова — либо появится новая надежда, либо снова потребуется мужество!

Ван Хелсинг внимательно посмотрел на нее и вдруг спокойно спросил:

— Но, дорогая мадам Мина, неужели после всего, что произошло, вы не боитесь — если не за себя, то хотя бы за других?

Лицо у нее напряглось, а в глазах читалось смирение мученицы.

— Нет, — ответила она, — я готова на все!

— На что именно? — спросил он мягко; мы же молчали, смутно представляя себе, что она имеет в виду.

Очень непосредственно и просто, как будто констатируя самый обыденный факт, Мина пояснила:

— Если пойму — а я буду настороже, — что причиняю вред тем, кого люблю, то предпочту умереть!

— Неужели вы способны покончить с собой? — спросил профессор хрипло.

— Да, я бы сделала это, не будь у меня друга, который ради любви ко мне мог бы избавить меня от боли и такого страшного поступка!

И она выразительно посмотрела на Ван Хелсинга. Тот встал, подошел к ней и, положив руку ей на голову, прочувствованно сказал:

— Дитя мое, такой друг у вас есть. Я взял бы на себя грех перед Всевышним и нашел бы средство, чтобы вы безболезненно покинули этот мир — даже прямо сейчас. Но нет, это опасно! Дитя мое… — Голос у него сорвался, казалось, в горле возник комок, и профессор поперхнулся, однако справился с волнением и продолжил: — Тут есть люди, которые встанут между вами и смертью. Но ни от чьей руки, тем более своей собственной, вы не должны умирать — по крайней мере, пока по-настоящему не умрет тот, кто отравил вашу светлую жизнь, иначе после смерти вы станете такой же, как он. Нет, вы просто обязаны жить! Вы должны жить и бороться, даже если смерть покажется вам невыразимым благом. Вы должны противостоять само́й смерти, застанет ли она вас в радости или горе, днем или ночью, в безопасном укрытии или в момент предельного риска! Ради спасения вашей души заклинаю вас не умирать, более того — даже не думать о смерти, пока не будет покончено с этим злом.

Моя бедняжка побледнела как полотно, ее охватил озноб, напомнивший мне о мелкой дрожи сыпучего песка во время прилива. Мы молчали — что мы могли сделать?! Наконец она успокоилась и, протянув профессору руку, сказала мягко и — о! — до чего же печально:

— Даю вам слово, мой дорогой друг, если Господь оставит меня в живых, я постараюсь следовать вашим советам, и, надеюсь, наступит час, когда этот ужас закончится.

Доброта и смелость Мины укрепили нашу решимость действовать и постоять за нее. Мы перешли к обсуждению конкретных задач. Я сообщил Мине, что ей поручается хранение документов — всех бумаг, дневников, фонографических валиков, которые могут нам пригодиться. Кроме того, она должна, как и прежде, сама вести записи. Мина была очень рада этим поручениям — если, конечно, слово «рада» можно употребить в сочетании с такими мрачными обстоятельствами.

Как обычно, Ван Хелсинг уже все продумал и подготовил точный план действий.

— Возможно, оно и к лучшему, — сказал он, — что после посещения Карфакса мы решили не трогать ящики с землей, которые там находятся. Тронь мы их — граф догадался бы о наших замыслах и, несомненно, заранее принял бы меры, чтобы помешать нам в других местах. Но теперь он не знает о наших намерениях. Вероятнее всего, он даже не подозревает о том, что у нас есть средство, чтобы стерилизовать землю в его логовах и тем самым лишить его убежищ. А мы теперь располагаем сведениями, где они находятся; осталось лишь обследовать дом на Пикадилли и установить, последнее ли это укрытие. Сегодня все должно решиться. Солнце, осветившее утром нашу печаль, теперь оберегает нас. Нужно, чтобы это чудовище оставалось в том же облике до самого заката. В своем земном образе граф окажется в ловушке и не сможет растаять в воздухе или проскользнуть сквозь щель или замочную скважину. А коли захочет выйти в дверь, так пусть открывает ее, как простой смертный. Сегодня нам нужно найти и стерилизовать все его убежища. Если же не удастся схватить и уничтожить самого Дракулу, надо, по крайней мере, загнать его в такое место, где мы смогли бы наверняка разделаться с ним впоследствии.

Тут я не выдержал и вскочил — мол, вместо того, чтобы действовать, мы тратим время на разговоры, теряя бесценные минуты, от которых зависят жизнь и счастье Мины. Но Ван Хелсинг предостерегающе поднял руку:

— Нет, друг Джонатан, тише едешь — дальше будешь, как говорит пословица. Мы будем действовать, и действовать с ошеломительной быстротой, но в надлежащий момент. А теперь подумайте: скорее всего, все нити сходятся в доме на Пикадилли. Граф мог приобрести много домов. Значит, должны быть документы об их покупке, ключи и прочее. А бумага, на которой он пишет, а чековая книжка и другие необходимые вещи — где-то же он хранит их! Почему бы не в этом доме в центре? Ведь в нем граф может спокойно пользоваться парадным или черным входом в любое время, не привлекая к себе внимания, — там всегда полно народу. Мы поедем на Пикадилли, обыщем дом, выясним все необходимое и лишь затем начнем, как говорит наш друг Артур на своем охотничьем жаргоне, «засыпав норы», «гнать лису». Ну что, договорились?

— Так поехали немедленно! — вскричал я. — Мы зря теряем драгоценное время!

Но профессор даже не шелохнулся и спокойно спросил:

— А как вы собираетесь попасть в дом на Пикадилли?

— Да все равно как! — воскликнул я. — Взломаем дверь, если нужно.

— А полиция? Как она на это посмотрит и что скажет?

Я слегка опешил, поняв, что, если профессор не торопится, у него есть на то свои основания. Поэтому ответил как можно спокойнее:

— Но не медлите долее, чем необходимо. Вы ведь знаете, в каком я состоянии.

— Ах, мальчик мой, знаю, и у меня нет ни малейшего желания продлевать ваши страдания. Но наш черед настанет только тогда, когда все вокруг придет в движение. Так вот, я долго размышлял и решил, что самый простой путь — самый лучший. Мы хотим войти в дом, но ключа у нас нет. Ведь так? — Я кивнул. — Теперь представьте себе, что вы хозяин дома и не можете попасть в него. Но идея взлома не приходит вам в голову, потому что вам чужда психология взломщика. Что бы вы сделали?

— Я бы пригласил хорошего слесаря и попросил открыть дверь.

— А как же полиция?

— Полиция не станет вмешиваться, если будет знать, что слесарь приглашен хозяином.

— Значит, — он внимательно посмотрел на меня, — главное, чтобы полицейский не усомнился в том, что владелец настоящий. Ваша полиция действительно очень усердна и умна — о, весьма умна! — и разбирается в людях. Однако, друг мой Джон, можно открыть сотни пустых домов и в Лондоне, и в других городах мира, если действовать умно да еще в самое удобное для этого время, тогда никто не подумает помешать вам. Я читал об одном джентльмене — владельце прекрасного дома в Лондоне; он, заперев свой особняк, на все лето поехал в Швейцарию. Грабитель, разбив заднее окно, проник в дом, открыл ставни и вышел через парадный вход на глазах у полицейского. Потом устроил в этом самом доме аукцион, предварительно разрекламировав его и разместив на улице большое объявление. И в один прекрасный день с помощью известного аукциониста продал все, что было в доме. А затем договорился со строительной фирмой о продаже особняка, поставив условие, что здание должно быть разобрано к определенному сроку и увезено. Ваша полиция и власти всемерно помогали ему. Когда настоящий владелец вернулся из Швейцарии, то обнаружил лишь пустое место.

Все было сделано en règle[99], и мы тоже будем действовать en règle. Не поедем туда слишком рано, чтобы не вызвать подозрения у полицейского, который утром не очень занят. Поедем после десяти, когда на улице уже много народу и ни у кого не возникнет сомнений в том, что мы и есть хозяева.

Такой план показался мне очень разумным, даже у Мины немного прояснилось лицо. Забрезжила хоть какая-то надежда.

— Попав в дом, — продолжал Ван Хелсинг, — мы можем обнаружить что-то важное. В любом случае часть из нас останется там, другие отправятся в Бермондси и Майл-Энд — на поиски ящиков.

Лорд Годалминг встал:

— Тут я могу кое-чем помочь. Телеграфирую своим людям, чтобы они в определенных местах держали наготове лошадей и экипажи.

— Слушай, дружище, это прекрасная мысль! — воскликнул Моррис. — Конечно, нам могут понадобиться лошади. Но не кажется ли тебе, что твои фешенебельные экипажи, украшенные фамильным гербом, привлекут слишком много внимания на проселочных дорогах Уолворта и Майл-Энда? Думаю, когда мы отправимся на юг или восток, лучше нанять кэбы, да и то оставлять их где-нибудь по соседству, а не около домов.

— Наш друг Куинси прав! — сказал профессор. — Котелок у него, как говорится, варит. Нам предстоит решить нелегкую задачу, и лучше не привлекать к себе внимание посторонних.

Мина проявляла все больший интерес к обсуждению, и я был доволен — это отвлекало ее от ужасного ночного переживания. Она была очень, очень бледна, почти как мел, и так исхудала, что губы оттянулись, обнажив зубы. Я не сказал ей об этом, чтобы не огорчать понапрасну, но у самого просто леденела кровь в жилах при воспоминании о том, что произошло с Люси после того, когда граф напился ее крови. Правда, не заметно, чтобы у Мины зубы стали острее, но прошло еще слишком мало времени…

Когда мы стали обсуждать последовательность наших действий и расстановку сил, возникли новые сомнения. В конце концов было решено перед поездкой на Пикадилли разрушить ближайшее логово графа. Даже если он узнает об этом прежде времени, мы все равно опередим его, а появление его в материальном и самом уязвимом для него облике даст нам некоторое преимущество.

После посещения Карфакса нам всем, по мнению профессора, следует ехать на Пикадилли; потом он, доктор и я останемся там, а лорд Годалминг и Куинси отыщут и уничтожат убежища в Уолворте и Майл-Энде. Профессор допускал, хотя и считал маловероятной возможность прихода Дракулы на Пикадилли днем — но на всякий случай нам нужно быть готовыми к схватке. И при первом же удобном случае попытаться преследовать графа. Я был против этого плана, точнее, против моей поездки, твердо решив остаться и защищать Мину, но она и слышать об этом не хотела — считала, что на Пикадилли могут возникнуть юридические вопросы, входящие в мою компетенцию, или вдруг в бумагах графа обнаружатся какие-то зацепки, понятные лишь мне с моим трансильванским опытом; не говоря уж о том, что для борьбы со столь могучим чудовищем необходимо объединить все наши силы. Я вынужден был уступить. Очень решительно настроенная Мина сказала, что ее последняя надежда — на нашу сплоченность.

— Что касается меня, — заметила она, — я не боюсь. Со мной уже случилось худшее, но теперь, что бы там ни было, все-таки есть надежда. Ступай, мой родной! И, если Богу будет угодно, Он защитит меня так же, как и всех нас.

Тогда я встал и воскликнул:

— Ради бога, пойдемте скорее, не теряя больше времени. Граф может заявиться на Пикадилли раньше, чем мы думаем.

— Едва ли! — сказал Ван Хелсинг, махнув рукой.

— Почему? — спросил я.

— Вы забыли, — невесело усмехнулся он, — прошлой ночью он лихо пировал, поэтому встанет поздно.

Мог ли я забыть? Разве я когда-нибудь забуду! Сможет ли кто-нибудь из нас забыть эту чудовищную сцену? Мина собрала все свои силы, чтобы сохранить спокойствие, но боль воспоминаний захлестнула ее, и она, закрыв лицо руками, задрожала и застонала. Конечно, Baн Хелсинг вовсе не хотел напомнить ей о пережитом кошмаре. Его внимание было сосредоточено на плане действий, и он просто упустил из виду ее присутствие. Когда до профессора дошло, что́ сорвалось у него с языка, он ужаснулся собственной бестактности и попытался успокоить Мину:

— О мадам Мина, дорогая, дорогая мадам Мина! И надо же, чтобы именно я, который столь почитает вас, брякнул такое. Но не стоит обращать внимания на глупого болтливого старика. Вы ведь забудете, правда?

Он склонился к ней, она взяла его руку и сквозь слезы сказала охрипшим голосом:

— Нет, не забуду — нельзя забывать, к тому же у меня так много добрых воспоминаний о вас, и все переплетается. Но всем вам скоро пора отправляться. Завтрак готов, нужно поесть, чтобы подкрепить силы.

Этот завтрак не походил на наши обычные трапезы. Мы изо всех сил старались быть веселыми, подбадривали друг друга; самой общительной и веселой казалась Мина. После завтрака Ван Хелсинг встал и сказал:

— А теперь, друзья мои, нам пора приступить к выполнению нашей ужасной миссии. Все ли мы защищены, как в ту ночь, когда впервые побывали в логове врага? Вооружены ли вы против оккультной и телесной атаки? — Мы подтвердили, что оснащены всем необходимым. — Ну что ж, хорошо. Мадам Мина, вы совершенно в безопасности здесь, по крайней мере до захода солнца, к тому времени мы вернемся… если… Мы обязательно вернемся! Но перед уходом я хочу быть уверенным, что вы защищены от его нападения. Пока вы были внизу, я подготовил вашу комнату, разложив в ней известные вам предметы, — туда он не войдет. Теперь я хочу обезопасить и вас саму. Этой частицей Святых Даров я освящаю ваше чело во имя Отца и Сына и…

Раздался ужасный, пронзительный, леденящий душу крик. Облатка, коснувшись лба Мины, обожгла ее — опалила кожу, как будто то был кусок раскаленного металла! Бедняжка сразу все поняла, ее измученные нервы не выдержали, и она в отчаянии закричала. Но дар речи быстро вернулся к ней. Ее крик еще звенел в наших ушах, когда она упала на колени в мучительном унижении и, закрыв лицо своими чудесными волосами, как прокаженный в старину капюшоном, запричитала сквозь рыдания:

— Нечистая! Нечистая! Даже Господь чурается моей оскверненной плоти! Я должна носить это позорное клеймо на лбу до дня Страшного суда!

Все затихли. Я бросился на колени рядом с ней и крепко обнял ее, ощущая беспомощность и отчаяние. Несколько минут наши истерзанные сердца бились вместе, а друзья плакали, отвернувшись, чтобы скрыть слезы. Потом Ван Хелсинг повернулся к нам и заговорил необычайно серьезно, так, что я почувствовал — на него словно свыше снизошло вдохновение:

— Может быть, вам и придется нести это клеймо, пока в день Страшного суда Сам Господь не воздаст всем должное и не снимет со Своих невинных чад тот груз зла, который лег на их плечи в земной юдоли. О мадам Мина, о моя дорогая, моя дорогая, я верю, что все мы, любящие вас, обязательно окажемся тогда перед престолом Всевышнего и увидим, как этот красный шрам, знак всеведения Господа, исчезнет и ваше чело вновь станет таким же чистым, как и ваше сердце! Я не сомневаюсь, что клеймо пропадет, когда Богу будет угодно снять бремя, столь тяжкое для нас. До тех пор мы будем нести свой крест, как нес свой крест Его Сын, послушный Его замыслу. Кто знает, может быть, мы избраны Его доброй волей для испытания и должны следовать Его указаниям, несмотря на муки, стыд, слезы и кровь, сомнения, страхи и все остальное, чем человек отличается от Бога.

В словах профессора звучали надежда, утешение, призыв смириться. Мы с Миной почувствовали это и, склонив головы, поцеловали ему руку. Потом, ни слова не говоря, все встали на колени и, держась за руки, поклялись в верности друг другу. А мы, мужчины, дали клятву не отступать, пока не избавим от горя ту, которую каждый из нас по-своему любил; и мы молили Бога о покровительстве и помощи в том страшном деле, которое нам предстояло.

Пора было выходить. Я попрощался с Миной — этого прощания мы с ней не забудем до конца наших дней. Но я решил твердо: если выяснится, что Мине все же суждено стать вампиром, в этот неведомый кошмар она уйдет не одна.

Думаю, что в давние времена именно так и бывало: появлялся один вампир и следом за ним — множество других; искренняя, беззаветная любовь вербовала новобранцев в их ужасные ряды — это напоминает о том, что только в освященной земле могли быть похоронены их мерзкие останки.

Без особых затруднений мы проникли в карфаксскую усадьбу — там все было, как и при нашем первом посещении. Трудно поверить, что в этой прозаичной обстановке — с ее запущенностью, пылью и грязью — таится источник запредельного страха, который мы испытали минувшей ночью. Если бы не наше решение и не ужасные воспоминания, не дававшие нам покоя, едва ли мы смогли бы взяться за дело. Никаких бумаг, ничего, представлявшего интерес, в доме мы не нашли; в старой часовне массивные ящики выглядели точно так же, как в прошлый раз. Ван Хелсинг, стоя подле них, торжественно произнес:

— А теперь, друзья мои, настало время очистить землю, которую чудовище привезло из дальнего края для своих бесчеловечных целей. Граф выбрал именно эту землю, ибо она была освящена его предками, но мы победим злодея его же оружием — еще раз освятим ее. Она была освящена во имя человека, теперь мы сделаем это во имя Бога.

Затем профессор достал из сумки отвертку и стамеску, и вскоре крышку одного из ящиков удалось с шумом снять. Земля пахла плесенью и затхлостью, но мы не обращали на это внимания, наблюдая за Ван Хелсингом. Вынув из коробочки частицу освященной облатки, он благоговейно положил его на смрадную землю, накрыл ящик крышкой и с нашей помощью закрепил ее. Мы проделали это со всеми ящиками; внешний их вид никак не изменился, но в каждом остался кусочек Даров. Когда мы вышли и закрыли за собой дверь, профессор сказал с чувством:

— Ну вот, кое-что сделано! Если нам так же будет везти и дальше, то еще до захода солнца лоб мадам Мины снова станет белым, как слоновая кость, и обретет свою первозданную чистоту!

По дороге на станцию мы пересекли лужайку, с которой был виден фасад нашего дома. В окне я заметил Мину, помахал ей рукой и кивнул в знак того, что работа наша успешно выполнена. Она поняла и кивнула в ответ. Оглядываясь, я видел, как она махала нам рукой на прощание. С тяжелым сердцем мы пришли на станцию и как раз успели на подошедший поезд.

Эти записи я сделал в вагоне.

Пикадилли, 12 часов 30 минут

Перед приходом поезда на Фенчёрч-стрит лорд Годалминг сказал мне:

— Мы с Куинси поищем слесаря. Вы лучше не ходите с нами; если возникнут осложнения, то для нас вторжение в пустой дом не будет иметь серьезных последствий. А вы — стряпчий. Юридическая корпорация может не одобрить ваши действия.

Я возразил, что мне нет дела до чужих мнений обо мне или моей репутации, но он настаивал:

— К тому же чем нас меньше, тем меньше внимания мы привлечем. Мой титул поможет при переговорах со слесарем, да и с полицейским, если тот вмешается. Ступайте лучше с Джоном и профессором в Грин-парк и оттуда наблюдайте за домом, а увидев, что вопрос с дверью решен и слесарь удалился, приходите. Мы будем ждать и впустим вас в дом.

— Хороший план! — одобрил Ван Хелсинг, и я больше не спорил.

Лорд Годалминг и Моррис поехали в одном кэбе, мы — в другом. На углу Арлингтон-стрит мы вышли и проследовали в Грин-парк. При виде дома, с которым было связано столько наших надежд, сердце у меня забилось. Он стоял мрачный, заброшенный, в окружении жизнелюбивых, нарядных соседей. Мы сели на скамейку так, чтобы видеть входную дверь, и закурили сигары, стараясь не привлекать к себе внимания. Время тянулось невыносимо медленно.

Наконец подъехал экипаж, из которого неторопливо вышли лорд Годалминг и Моррис, а с ко́зел спустился коренастый рабочий с плетеной корзиной в руках — в ней были инструменты. Моррис заплатил кучеру, тот поблагодарил, прикоснувшись к шляпе, и уехал. Поднявшись по ступенькам, лорд Годалминг показал рабочему, что́ надо делать. Парень не спеша снял куртку и, повесив ее на перила, что-то сказал проходившему мимо полицейскому. Тот утвердительно кивнул, слесарь опустился на колени и придвинул к себе корзину. Порывшись в ней, он вытащил несколько инструментов и разложил около себя. Потом встал, заглянул в замочную скважину, подул в нее и, повернувшись к своим заказчикам, что-то сказал. Лорд Годалминг улыбнулся, слесарь достал большую связку ключей, выбрал один из них и, вставив его в замочную скважину, стал поворачивать туда-сюда. Потом попробовал другой ключ, затем — третий. И вдруг дверь — после того, как слесарь слегка нажал на нее, — распахнулась, и все трое вошли в дом.

Мы молча ждали: я нервно курил сигару, Ван Хелсинг же сохранял спокойствие. Потом мы увидели, как вышел слесарь, взял свою корзину и вернулся в дом. Придерживая коленом полуоткрытую дверь, он еще раз провернул ключ в замочной скважине и отдал его лорду Годалмингу. Тот достал кошелек и расплатился; слесарь надел куртку, взял корзину, попрощался, тронув рукой шляпу, и ушел. Никому не было дела до того, что произошло.

Когда рабочий скрылся, мы пересекли улицу и постучали в дверь. Ее мгновенно открыл Куинси Моррис; рядом стоял лорд Годалминг, куривший сигару.

— Тут пахнет прескверно, — сказал он, едва мы переступили порог.

Действительно, смрад был как в старой часовне в Карфаксе: судя по всему, граф часто пользовался этим убежищем. Мы стали осматривать дом, стараясь на случай нападения держаться вместе, так как очень хорошо знали, что имеем дело с сильным и коварным врагом, а пока еще было неясно, в доме чудовище или нет. В столовой, примыкавшей к передней, мы нашли восемь ящиков с землей. Только восемь из девяти! Нашу работу нельзя было считать законченной, пока мы не найдем недостающий ящик. Первым делом мы открыли ставни на окнах, выходивших в маленький, вымощенный камнем двор. Напротив находилась глухая стена конюшни, похожей на маленький домик. Поскольку окон там не было, мы могли не опасаться любопытных взглядов. Не теряя времени, мы занялись ящиками — по очереди открывали их с помощью инструментов, а потом проделывали с землей ту же операцию, что и в часовне. Было ясно, что графа в доме нет, и мы принялись искать его вещи.

После беглого осмотра здания от подвала до мансарды мы обнаружили кое-что лишь в столовой, на огромном обеденном столе. В беспорядке, не лишенном, однако, своей системы, лежали предметы, которые могли принадлежать графу. Мы внимательно их осмотрели: пачка документов о покупке домов на Пикадилли, в Майл-Энде и Бермондси, почтовая бумага, конверты, перьевые ручки и чернила. Все было покрыто тонкой оберточной бумагой — от пыли. Потом мы нашли платяную щетку, расческу, кувшин и таз с грязной водой, красной от крови. И наконец — небольшую связку ключей разных видов и размеров, наверное, от других домов.

Когда осмотр был закончен, лорд Годалминг и Куинси Моррис, записав адреса домов на востоке и юге Лондона, отправились туда с этими ключами, чтобы стерилизовать землю в ящиках и там. Нам же, профессору Ван Хелсингу, доктору Сьюарду и мне, пришлось запастись терпением и ждать их возвращения — или прихода графа.