Дракула

ГЛАВА VIII

Дневник Мины Меррей

Тот же день. 11 часов вечера

Ну и устала же я! Если бы не моя твердая решимость регулярно вести дневник, сегодня вечером ни за что бы не открыла его. Мы совершили замечательную прогулку. Люси вскоре повеселела, наверное, благодаря чудесным коровам: когда мы гуляли в поле недалеко от маяка, они из любопытства двинулись в нашу сторону и до смерти нас напугали. В результате мы забыли обо всем — правда, никуда не делось беспокойство за близких — и начали новую жизнь. В бухте Робин Гуда напились превосходного крепкого чая в маленькой старомодной гостинице, эркер которой выходил прямо на прибрежные скалы, поросшие водорослями. Боюсь, мы шокировали бы своим аппетитом любую «новую женщину». Мужчины, слава богу, более терпимы! Потом пешком пошли домой. И часто останавливались отдохнуть, хотя панически боялись диких быков, которые здесь встречаются.

Люси очень устала, и мы решили, как только доберемся до дома, сразу лечь спать. Однако пришел молодой викарий — миссис Вестенра пригласила его к ужину, — и нам с Люси пришлось сидеть за столом, изо всех сил борясь со сном; я чувствовала себя прямо-таки героиней. По-моему, епископам надо собраться и подумать о воспитании более внимательных и деликатных священников, которые бы не навязывали своего присутствия девицам, явно усталым и обессиленным.

Сейчас Люси спит и дышит ровно. Щеки у нее горят — какая она красивая! Если мистер Холмвуд влюбился в нее, видя ее только в гостиной, представляю, что бы с ним было, если б он увидел ее теперь. Вполне возможно, однажды всем этим «новым женщинам» — писательницам — придет в голову, что будущим супругам нужно увидеть друг друга спящими, прежде чем делать предложение или принимать его. Впрочем, когда-нибудь «новая женщина», наверное, откажется от унизительной необходимости «принимать предложение» и будет делать его сама. И вероятно, преуспеет в этом! Какое-никакое, а утешение. Как я рада, что сегодня Люси, кажется, получше. Очень надеюсь, что кризис миновал и ее тревожные сны прекратились. Я была бы совсем счастлива, если бы только знала, что́ с Джонатаном… Господи, спаси и сохрани его!

11 августа, 3 часа утра

Вновь за дневником. Не спится. Слишком взволнована, чтобы заснуть. Произошло нечто кошмарное. Вечером, не успела я закрыть дневник, как сразу же провалилась в сон… Потом внезапно проснулась, охваченная чувством тревоги и страха. В комнате было темно, ничего не видно; я пробралась к Люси и ощупала ее постель — она оказалась пуста. Я зажгла спичку — Люси не было и в комнате. Дверь закрыта, но не заперта, хотя я ее запирала. Не решившись будить мать Люси — последнее время она чувствует себя неважно, — я оделась и отправилась на поиски сама. Выходя из комнаты, посмотрела, в чем ушла Люси, чтобы понять ее намерения. Если в халате — значит, она дома; в платье — где-то на улице. И то и другое оказалось на месте. Слава богу, она в ночной сорочке — значит, где-то здесь.

Спустилась вниз: в гостиной ее не обнаружила. Тогда с холодеющим сердцем заглянула в другие комнаты — ее не было. Входная дверь оказалась открыта — не настежь, а просто не задвинут засов. Странно, обычно прислуга тщательно запирает эту дверь на ночь, поэтому я заподозрила, что Люси вышла на улицу в чем была. Раздумывать было некогда, тем более что смутный томительный страх лишил меня способности вникать в детали. Я закуталась в большую теплую шаль и выскочила из дому.

Пробило час, а я все еще ходила по нашей улице — на ней не было ни души. Пробежала по Северной террасе, но никаких признаков фигуры в белом. Стоя на краю Западного утеса над молом, я попыталась через гавань разглядеть Восточный утес — не знаю, в надежде или страхе, что Люси там, на нашей любимой скамейке. Было яркое полнолуние, но темные, бегущие по небу облака создавали удивительную игру света и тени. Сначала я ничего не могла разглядеть: церковь Святой Марии и все вокруг оказалось в тени проплывавшего облака. Но вот оно проплыло, и я увидела руины аббатства; затем узкая полоска света рассекла темноту и выхватила из нее церковь и кладбище. Мои ожидания оправдались: в серебряном сиянии луны я различила белую как снег фигуру, полулежащую на нашей любимой скамейке, а над ней склонилась, мне почудилось, черная тень. Но тут новое облако мгновенно покрыло все мраком, и я не успела толком разглядеть и понять, был ли это зверь или человек. Не дожидаясь, пока снова прояснится, я бросилась по ступенькам вниз на пирс, потом мимо рыбного базара к мосту — это был единственный путь к Восточному утесу.

Город как вымер — ни души. Тем лучше: никто не увидит Люси в таком ужасном состоянии. Время и дорога показались мне бесконечными, колени у меня дрожали, я задыхалась, взбираясь по нескончаемым ступенькам к аббатству. Наверное, я бежала быстро, хотя у меня было ощущение, будто ноги мои налиты свинцом, а суставы не гнутся.

Ближе к вершине я даже сквозь тьму различила скамью и белую фигуру. А над нею — я не ошиблась — склонилась длинная и черная тень. В страхе я закричала: «Люси! Люси!» Тень подняла голову, и я увидела бледное лицо и красные сверкающие глаза. Люси не отвечала, и я ринулась к воротам кладбища, влетела в них — на минуту церковь закрыла от меня мою подругу. Когда я выскочила из-за церкви, облако прошло, луна ярко осветила Люси с откинутой на спинку скамьи головой. Около нее никого не было…

Я наклонилась над ней — она спала, полуоткрыв рот, и тяжело дышала, как будто ей не хватало воздуха. Потом она бессознательно подняла руку и потянула воротник ночной рубашки, прикрывая шею, при этом зябко поежилась. Я накинула на нее свою теплую шаль, плотно стянув концы у шеи, чтобы Люси не простудилась. Опасаясь слишком резко разбудить ее и желая оставить свободными руки, чтобы ее поддерживать, я закрепила ей шаль под самым подбородком большой английской булавкой, но, видимо, от волнения неосторожно уколола или оцарапала ее, потому что вскоре, начав дышать ровнее, она снова прижала руку к горлу и застонала.

Хорошенько закутав спящую и надев ей на ноги свои туфли, я начала потихоньку будить ее. Сначала бедняжка не реагировала, потом сон ее стал тревожнее, она то стонала, то вздыхала. Поскольку время шло быстро, а мне хотелось поскорее отвести Люси домой, я энергичнее потормошила ее, и наконец моя подруга открыла глаза и проснулась. Она не удивилась, увидев меня, и, должно быть, не сразу поняла, где находится. Люси всегда очаровательна, когда просыпается, даже сейчас — когда ей холодно и она в ужасе от того, что проснулась ночью на кладбище, раздетая — она не утрачивает своей прелести. Дрожа, она прильнула ко мне. Я предложила ей поскорее пойти домой — ни слова не говоря, она встала и послушно, как ребенок, пошла за мною. Идти босиком по гравию было больно, и я невольно морщилась. Люси, заметив это, хотела немедленно вернуть мне туфли, но я категорически отказалась. И все же, когда мы вышли с кладбища на дорогу, я, потерев ногой о ногу, обмазала их грязью из лужи, образовавшейся во время шторма, — если мы встретим кого-нибудь, будет незаметно, что я босиком.

Нам повезло — мы дошли до дому, никого не встретив. Лишь однажды увидели идущего впереди, кажется, не совсем трезвого мужчину, спрятались в арке и подождали, пока он не поднялся по ведущей круто вверх узкой улочке — в Шотландии у таких проулков даже особое название — и не исчез из виду. У меня так сильно колотилось сердце, что несколько раз я чуть не потеряла сознание — очень беспокоилась за Люси, не только за ее здоровье, но и за репутацию, если эта история получит огласку.

Дома мы первым делом вымыли ноги, помолились, поблагодарив Бога за спасение, и я уложила Люси спать. Прежде чем заснуть, она просила, просто умоляла меня никому, даже матери, не говорить ни слова о ее ночном приключении. Сначала я колебалась, но, вспомнив о состоянии здоровья миссис Вестенра и понимая, что такая история, если о ней прознают, может быть — и наверняка будет — ложно истолкована, пообещала Люси молчать. Надеюсь, я правильно рассудила. Заперев дверь, я привязала ключ к запястью; надеюсь, сегодня уже ничего больше не случится. Люси крепко заснула. Первые лучи солнца осветили морскую гладь.

Тот же день, полдень

Все хорошо. Люси спала, пока я ее не разбудила. Ночное приключение как будто не только не повредило ей, но даже пошло на пользу: она выглядит сегодня утром лучше, чем в последние недели. Я расстроена лишь тем, что по неловкости задела ее булавкой, да так сильно, что проколола ей кожу на шее: там видны две малюсенькие красные точки, а на тесьме ее ночной сорочки — пятнышко крови. Когда я, обеспокоенная этим, извинилась перед нею, она рассмеялась и обняла меня, сказав, что даже ничего не чувствует. К счастью, шрама не останется — такие крохотные ранки.

В тот же день, ночью

День прошел хорошо. Было ясно, солнечно, дул прохладный ветерок. Мы решили пообедать в Малгрейв-Вудз. Миссис Вестенра поехала туда в экипаже, а мы с Люси пошли пешком по тропе через утесы и присоединились к ней уже на месте. Мне было немного грустно: я не могла чувствовать себя совершенно счастливой, пока Джонатан не со мной. Ну что ж, нужно набраться терпения. Вечером мы прогулялись по Казино-террэйс, насладились прекрасной музыкой Шпора и Маккензи[53] и рано легли спать. Люси выглядит спокойнее, чем все последнее время, она сразу заснула. Запру дверь, а ключ спрячу, как в прошлую ночь, хотя, надеюсь, сегодня не будет неприятностей.

12 августа

Мои надежды не оправдались: ночью я дважды вставала из-за того, что Люси пыталась выйти. Даже во сне она казалась возмущенной тем, что дверь заперта, и возвращалась в постель недовольная. На рассвете меня разбудило щебетание птиц за окном. Люси тоже проснулась, и я порадовалась, что она чувствует себя лучше, чем вчера утром. К ней вернулась ее прежняя беззаботность. Она уютно устроилась подле меня и рассказывала мне об Артуре. Я же поделилась с ней опасениями насчет Джонатана, и она старалась успокоить меня. Пожалуй, ей это удалось. Конечно, сочувствие не может изменить сложившихся обстоятельств, но все же становится немного легче их переносить.

13 августа

Еще один спокойный день. А ночью сон с ключом на запястье и опять внезапное пробуждение — Люси сидела на постели и, не просыпаясь, указывала рукой на окно. Я тихо встала и, отодвинув штору, выглянула. Ярко светила луна; море и небо, объединенные одной великой, безмолвной тайной, были невыразимо прекрасны. Недалеко от окна кружила большая летучая мышь, освещенная лунным светом. Пару раз она подлетала совсем близко, но, увидев меня, видимо, испугалась и устремилась через гавань к аббатству. Когда я отошла от окна, Люси уже лежала в постели и мирно спала. Больше в эту ночь она не вставала.

14 августа

Целый день на Восточном утесе — читаю и пишу. Люси тоже полюбила это место, ее трудно увести отсюда даже к обеду, чаю или ужину. Сегодня она обронила загадочную реплику. Возвращаясь домой к ужину, мы поднялись на самый верх лестницы, ведущей от Западного мола, и остановились, как всегда, полюбоваться видом. Заходящее солнце приблизилось к линии горизонта и вот уже опустилось за Кеттлнесс, багряные лучи озарили Восточный утес и старое аббатство, окутав все прекрасным розовым светом. И вдруг Люси тихо, как бы про себя, сказала: «Снова эти красные глаза! Те же самые глаза».

Это прозвучало очень странно, ни с того ни с сего, и встревожило меня. Я посмотрела на Люси, увидела, что она в полусонном состоянии, с каким-то отсутствующим, незнакомым мне выражением лица, и проследила направление ее взгляда. Она смотрела на нашу скамью, где одиноко сидела какая-то темная фигура. Я сама немного испугалась: на мгновение почудилось, будто у незнакомца большие глаза, полыхающие, словно факелы. Но когда я взглянула снова, иллюзия рассеялась: просто солнце погружалось в море и его багряный свет отражался в окнах церкви Святой Марии за нашей скамьей и как будто двигался, освещая то одну, то другую деталь окрестностей. Я сказала Люси об этом, она вздрогнула и пришла в себя, но оставалась по-прежнему грустной; должно быть, вспомнила о той ужасной ночи. Мы никогда не говорили о ней, я и теперь ничего не сказала, и мы пошли домой ужинать.

У Люси разболелась голова, и она рано легла. Увидев, что она заснула, я решила пройтись. Гуляла по холмам и, исполненная светлой печали, думала о Джонатане. Когда возвращалась, луна светила так ярко, что почти вся улица, кроме нашей части, была хорошо видна. Я взглянула на наше окно и заметила Люси. Решив, что она высматривает меня, я помахала ей носовым платком. Казалось, она не заметила — во всяком случае, никак не откликнулась. Тут луна осветила нашу сторону дома, окно — и я отчетливо увидела, что Люси положила голову на подоконник, глаза ее закрыты, она спит, а около нее сидит вроде бы большая птица. Испугавшись, что Люси простудится, я быстро взбежала наверх, но, когда вошла в спальню, моя подруга уже двигалась к постели. И при этом явно крепко спала, но тяжело дышала и прижимала руку к горлу, словно защищаясь от холода. Я не стала ее будить, лишь потеплее укутала, а затем проверила, хорошо ли заперты дверь и окно.

Спящая Люси выглядела прекрасно, но бледнее обычного, и под глазами темные круги, которые мне не понравились. Что-то мучает ее. Как бы мне хотелось узнать, что именно…

15 августа

Проснулись позже обычного. Люси была вялой, утомленной и встала, только когда позвали к завтраку, за которым нас ждал приятный сюрприз: отцу Артура стало лучше, он торопит со свадьбой. Люси на седьмом небе от счастья, а ее мать не знает, то ли радоваться, то ли горевать. Позднее миссис Вестенра объяснила свое настроение. Ей грустно расстаться с Люси, но она довольна, что скоро у дочери будет такой защитник. Бедная милая женщина! Она поведала мне, что обречена. Люси она не говорила об этом и просила меня сохранить ее тайну: доктор сказал, что ей осталось жить всего несколько месяцев, — у нее плохо с сердцем. Любая неожиданная неприятность или потрясение могут убить ее. Да, мы поступили мудро, скрыв от нее то ужасное ночное приключение.

17 августа

Не прикасалась к дневнику целых два дня. Не хватало духу. Какая-то тень надвинулась на наше счастье. Никаких вестей от Джонатана. Люси слабеет, а дни ее матери сочтены. Не понимаю, отчего угасает Люси. У нее хороший аппетит, она прекрасно спит, много гуляет, но с каждым днем становится все бледнее и слабее; а по ночам я слышу, как она тяжело дышит, будто ей не хватает воздуха. Ключ от двери комнаты каждую ночь у меня на запястье, выйти Люси не может, но встает, ходит по комнате, сидит у открытого окна.

Вчера ночью, проснувшись и вновь застав бедняжку в том же положении, у окна, я попыталась ее разбудить и не смогла: она была в обмороке. Я привела ее в чувство, она была совсем слаба и просто задыхалась, а после приступов тихо плакала. Я спросила о том, как она оказалась у окна. Люси лишь покачала головой и отвернулась. Надеюсь, ее болезнь не вызвана этим злополучным уколом булавки.

Пока она спала, я осмотрела ее шею: крохотные ранки не зажили, они всё еще не затянулись и, пожалуй, даже увеличились, а края их как-то странно побелели. Если эти ранки, похожие на маленькие белые круги с красными точками в центре, не заживут через день-два, обязательно позову доктора.

«Сэмюэл Биллингтон и сын», адвокатская контора, Уитби.

Письмо в компанию «Картер, Патерсон и К°», Лондон

17 августа

Милостивые государи, посылаем Вам накладную на товар, отправленный по Большой Северной железной дороге. Он должен быть доставлен в усадьбу Карфакс, близ Пёрфлита, немедленно по прибытии на грузовую станцию Кингс-Кросс. В доме в настоящее время никто не живет, прилагаю ключи, все они пронумерованы.

Убедительная просьба сложить ящики (в количестве пятидесяти штук), составляющие этот груз, в разрушенной части усадьбы, отмеченной на прилагаемом плане литерой «А». Ваш агент легко найдет это место — речь идет о старой часовне при доме. Товар отправят поездом сегодня в 21:30, он должен прибыть на Кингс-Кросс завтра в 16:30. Наш клиент желал бы получить груз как можно скорее, поэтому мы будем весьма признательны, если Ваши представители прибудут в указанное время на Кингс-Кросс и организуют немедленную доставку груза в назначенное место. Чтобы избежать задержек, возможных из-за стандартной процедуры платежей в Вашем ведомстве, прилагаем чек на десять фунтов, получение просим подтвердить. Если расходы окажутся меньше, остаток можете вернуть, если больше, то по вашему первому требованию мы вышлем чек. По завершении дел ключи следует оставить в вестибюле дома, где владелец сможет взять их, открыв входную дверь имеющимся у него дубликатом.

Надеемся, Вы с пониманием отнесетесь к нашей настоятельной просьбе ускорить доставку и не сочтете ее нарушением правил делового этикета.

Искренне Ваши,

«Сэмюэл Ф. Биллингтон и сын»

Компания «Картер, Патерсон и К°», Лондон

Письмо в компанию «Сэмюэл Ф. Биллингтон и сын», Уитби

21 августа

Милостивые государи, подтверждаем получение чека на 10 фунтов и просим прислать чек на 1 фунт 17 шиллингов 9 пенсов за дополнительные расходы, каковые явствуют из прилагаемого счета. Груз доставлен в точном соответствии с полученными инструкциями, связка ключей оставлена в вестибюле, как и было указано.

С уважением,

за «Картера, Патерсона и К°»

Дневник Мины Меррей

18 августа

Сегодня у меня хорошее настроение, пишу, снова сидя на нашей скамье на кладбище. Люси стало лучше. Прошлой ночью она прекрасно спала, ни разу меня не разбудила. Румянец постепенно возвращается к ней, хотя она еще очень бледна и выглядит неважно. Если бы она была анемична, я бы еще поняла это, но моя подруга обычно бодра, жизнерадостна и беззаботна. Болезненная скрытность прошла, Люси только что напомнила мне (как будто я нуждалась в напоминаниях!) о той ночи, когда на этой самой скамье я нашла ее спящей. Потом она весело постучала каблуком по каменной плите и добавила:

— Ну тогда-то мои ножки притопали сюда тихо-тихо! Бедный мистер Суэйлз, наверное, сказал бы, что я не хотела будить Джорди.

Видя, что она в таком игривом настроении, я решилась спросить, что́ ей снилось в ту ночь. Она задумалась, слегка наморщив лоб, с тем особым милым выражением, которое так нравится Артуру (как и она, я называю его Артуром), что, впрочем, меня и не удивляет.

А Люси, явно пытаясь вспомнить, мечтательно продолжала:

— Это было что-то странное — не сон, но и не явь. Мне почему-то очень захотелось прийти сюда, почему — не знаю; я чего-то боялась, а чего — тоже не знаю. Помню, шла по улицам, как во сне. Когда переходила мост, из воды выпрыгнула рыба. Я перегнулась через перила, чтобы разглядеть ее. Подымаясь по лестнице, слышала вой собак — казалось, город полон ими и все они воют. Смутно помню нечто длинное и темное, с красными глазами, как тогда во время заката, потом почувствовала, как что-то одновременно сладостное и мучительное обволакивает меня; я словно погружалась в глубину зеленых вод, до меня доносилось какое-то пение — мне рассказывали, что так бывает с утопающими; потом все стало отдаляться, душа моя как будто покинула тело и витала в воздухе. Помню, Западный маяк оказался прямо подо мной, затем — какое-то болезненно мучительное чувство уходящей из-под ног почвы, словно при землетрясении. Тут я пришла в себя и увидела, как ты тормошишь меня, — увидела раньше, чем почувствовала.

Люси рассмеялась. Я же слушала ее затаив дыхание, вся эта история тягостно подействовала на меня, да и смех моей подруги мне совсем не понравился. Стремясь отвлечь ее, я перевела разговор на другую тему, и Люси стала прежней. На обратном пути свежий ветерок взбодрил ее, бледные щеки порозовели. Миссис Вестенра повеселела, увидев свою разрумянившуюся дочь, и мы провели чудесный вечер.

19 августа

Какая радость! Радость! Радость! Хотя и с долей грусти. Наконец-то известие о Джонатане! Бедняжка болен, поэтому и не писал. Я уже не боюсь думать и говорить о нем — теперь мне известно, в чем дело. Мистер Хокинс переслал мне письмо и сам написал несколько трогательных строк. Утром еду к Джонатану — помочь ухаживать за ним, если потребуется, и привезти его домой. Мистер Хокинс считает, что было бы неплохо, если б мы поженились прямо там. Я так плакала над письмом сестры милосердия, что оно намокло от слез, — ведь оно о Джонатане, — и теперь храню его поближе к сердцу, потому что он и сам у меня в сердце. План моего путешествия разработан, багаж уложен. С собой беру лишь одну смену платья. Люси привезет мой дорожный сундук в Лондон и оставит у себя, пока я не пришлю за ним; вполне возможно, что… Впрочем, хватит марать бумагу, теперь я все смогу рассказывать Джонатану, моему мужу. Письмо, к которому он прикасался, будет мне утешением, пока мы не встретимся.

Письмо сестры Агаты из больницы Святого Иосифа и Святой Марии, Будапешт, к мисс Вильгельмине Меррей

12 августа

Милостивая сударыня!

Пишу по просьбе мистера Джонатана Гаркера, который еще недостаточно окреп, чтобы написать самому, хотя он уже выздоравливает благодаря Господу, святому Иосифу и святой Марии. Почти шесть недель он пролежал у нас в сильнейшей лихорадке. Мистер Гаркер просит меня успокоить его невесту и сообщить, что посылает также письмо мистеру Питеру Хокинсу в Эксетер, которому передает свое почтение и сожаление по поводу непредвиденной задержки. Все дела мистер Гаркер закончил. В нашем санатории в горах он пробудет еще несколько недель, а затем сможет вернуться домой. Мистер Гаркер просит сообщить Вам также о том, что у него с собой мало денег, а он хотел бы оплатить свое пребывание здесь, потому что найдутся другие, более нуждающиеся.

Да благословит Вас Господь.

Ваша, с самыми добрыми пожеланиями,

сестра Агата

P. S. Мой пациент заснул, и я хочу сообщить Вам еще кое-что. Он рассказал мне о Вас и о том, что скоро Вы станете его женой. Да благословит Господь Ваш союз! По мнению нашего доктора, мистер Гаркер пережил какое-то ужасное потрясение, во время болезни его преследовали кошмары, он бредил волками, ядом, кровью, призраками и демонами; боюсь даже сказать, чем еще. Будьте внимательны: ничто не должно его тревожить, подобные разговоры нужно пресекать. Для выздоровления нужно время, последствия болезни могут сказываться еще долго.

Мы бы написали уже давно, но ничего не знали о его близких, а никаких документов при нем не было. Мистер Гаркер прибыл поездом из Клаузенбурга. Начальник станции сказал проводнику, что он ворвался к ним, требуя билет до дома. Поняв по его эксцентричному поведению, что перед ними англичанин, они выдали ему билет до конечной станции этой железнодорожной линии. В монастыре его все полюбили за воспитанность и добросердечие. Ему действительно гораздо лучше, и я не сомневаюсь, что через несколько недель он полностью придет в себя. Но, ради бога, присматривайте за ним. Я буду молиться Господу, святому Иосифу и святой Марии за Ваше счастье.

Дневник доктора Сьюарда

19 августа

Вчера вечером в Ренфилде произошла странная и внезапная перемена. Где-то с восьми часов он стал волноваться и принюхиваться, как собака, идущая по следу. Санитар насторожился и, зная, что я интересуюсь этим пациентом, постарался разговорить его. Обычно Ренфилд относится к санитару с уважением, иногда даже подобострастно, но тут держался надменно. Не снизошел даже до разговора с ним, заметив лишь:

— Не желаю общаться с вами — отныне вы для меня не существуете; теперь рядом со мной мой Господин.

Санитар решил, что у того приступ религиозной мании. В этом случае возможны припадки: сильный человек, одержимый одновременно манией убийства и религиозной манией, может стать опасен. Ужасное сочетание.

В девять вечера я сам проведал Ренфилда. Он отнесся ко мне так же, как к санитару. То есть, преисполненный сознанием собственного величия, он не видел особых различий между нами, что действительно похоже на религиозную манию. Так ему недолго возомнить себя Богом. Конечно, для Вседержителя различия между нами, смертными, слишком мелки и незначительны. Но как же легко разгадать сумасшедшего! Истинному Богу и воробей дорог, а боги, сотворенные человеческим тщеславием, не видят различия между орлом и воробьем. О, если бы люди знали…

В течение получаса возбуждение Ренфилда все более и более нарастало. Я не подавал виду, что слежу за ним, но на самом деле внимательно наблюдал. Вдруг в его глазах появилось хитрое выражение, столь характерное для сумасшедшего, если у него возникает какая-то идея, и он начал мотать головой туда-сюда — жест, столь хорошо знакомый врачам психиатрических лечебниц. Вполне успокоившись, Ренфилд смиренно сел на край кровати, уставившись в пространство тусклыми глазами. Я решил узнать, реальна или притворна эта апатия, и завел с ним разговор на тему, всегда живо интересовавшую его, — о животных и насекомых, его любимцах. Сначала он не отвечал, наконец раздраженно бросил:

— Да ну их всех! Мне сейчас не до них.

— Как? — воскликнул я. — Вы хотите сказать, что вам безразличны пауки?

(Именно пауки были его последней слабостью, его записная книжка быстро заполнялась длинными колонками цифр.)

На это он загадочно ответил:

— Те, кто ждут невесту, рады и подружкам, но с появлением невесты подружки меркнут[54].

Он не захотел объяснить смысл своих слов и все время, пока я у него пробыл, безмолвно сидел на постели.

Я сегодня очень устал, и настроение неважное. Не могу не думать о Люси и о том, что все могло сложиться иначе. Если сразу не засну, приму хлорал, этот современный Морфей, — С₂НCl₃O + Н₂O! Впрочем, нужно следить, чтобы это не вошло в привычку. Нет, пожалуй, сегодня не стану! Не стоит мысли о Люси смешивать с этим веществом. В крайнем случае не посплю сегодня…

Позднее

Хорошо, что принял такое решение; еще лучше, что последовал ему. Лежал, маялся, услышал, как часы пробили два, — и тут из больницы пришел ночной дежурный и сообщил, что Ренфилд сбежал. Я тотчас оделся и помчался вниз: мой пациент слишком опасен для того, чтобы шататься по округе. Одержимый маниакальными идеями, он способен навредить даже случайным прохожим.

Санитар ждал меня. Он сказал, что за десять минут до побега видел в дверной глазок Ренфилда — он лежал в постели и вроде бы спал. Потом внимание санитара привлек звук выламываемой оконной рамы. Бросившись в палату, он увидел лишь, как в окошке мелькнули пятки пациента. И сразу послал за мной. Ренфилд — в ночной рубашке и не мог уйти далеко. Санитар предпочел проследить, куда он направится, а не бежать за ним через дверь, рискуя потерять беглеца из виду. Вылезти в окно санитар не мог ввиду своей внушительной комплекции, а так как я худощав, то забрался с его помощью на подоконник, спустил ноги наружу и спрыгнул вниз — окно невысоко над землей. По словам санитара, больной побежал налево, а потом прямо, и я помчался со всех ног. Миновав сквер, я увидел белую фигуру — Ренфилд карабкался по стене, отделяющей лечебницу от территории соседнего дома, в котором никто не живет.

Я сразу же вернулся и велел дежурному немедленно позвать трех или четырех санитаров, чтобы они последовали за мной на территорию Карфакса — на случай, если наш друг в буйном состоянии. Сам же я достал приставную лестницу и перелез через стену; увидев, что Ренфилд поворачивает за угол дома, я побежал за ним. И обнаружил его в дальнем конце двора: он стоял, прильнув к обитой железом дубовой двери часовни, и с кем-то разговаривал. Мне хотелось послушать, что он говорит, но я боялся подойти ближе и спугнуть его. Ловля бродячего пчелиного роя — ничто по сравнению с погоней за голым сумасшедшим! Вскоре, однако, я понял, что Ренфилд совершенно не обращает внимания на происходящее вокруг, и подошел ближе, тем более что мои люди уже перелезли через стену и подкрались к нему с флангов.

Мне стало слышно, как он говорит:

— Я здесь, мой Господин, повелевайте мною. Я — ваш раб, и вы вознаградите меня за верность. Я давно боготворил вас издалека. Теперь вы рядом, я ожидаю ваших распоряжений и надеюсь, что вы не обойдете меня, мой дорогой Господин, при раздаче наград.

Старый жадный попрошайка! Думает о хлебе и рыбах, хотя убежден, что перед ним Бог. Поразительное сочетание маний.

Когда мы попытались его задержать, Ренфилд отбивался, как тигр; он и в самом деле похож на дикого зверя и невероятно силен. Никогда прежде не видел сумасшедшего в таком припадке бешенства и надеюсь, что больше не увижу. Счастье еще, что мы, зная о силе и жестокости нашего пациента, вовремя схватили его — он мог бы натворить немало бед! Теперь он по крайней мере безопасен. Сам Джек Шеппард[55] не смог бы вырваться из смирительной рубашки, которую надели на Ренфилда, к тому же его поместили в обитую войлоком палату, приковав цепью к стене. Временами он издает ужасные крики, но еще более зловеща наступающая затем тишина, ибо от него исходит черная энергия убийства.

Только сейчас он произнес первые связные слова:

— Я буду терпелив, мой Господин. Это приближается… приближается… приближается!

Теперь и я уловил намек и тоже решил приблизиться — ко сну. Но был слишком возбужден, чтобы заснуть, однако дневник успокоил меня; чувствую, что сегодня мне удастся наконец выспаться.