Дракула

ГЛАВА XX

Дневник Джонатана Гаркера

1 октября, вечер

Я застал Томаса Снеллинга дома, на Бетнел-Грин, но, к сожалению, он был не в состоянии что-либо вспомнить. Сама возможность «выпить пивка», связанная с моим приходом, оказалась для него непосильным испытанием — непосильным настолько, что он запил с самого утра. Однако от его жены — как мне показалось, скромной и порядочной — я узнал, что он лишь помощник Смоллета, одного из двух компаньонов, который и был ответственным лицом фирмы.

Я поехал в Уолворт и застал мистера Джозефа Смоллета дома. Сидя в рубашке, он пил свой поздний утренний чай из блюдечка. Он оказался приличным и очень толковым человеком, который серьезно и добросовестно относился к своей работе и явно обладал смекалкой. Историю с ящиками он помнил очень хорошо и, выудив из какого-то потайного кармана брюк потрепанную записную книжку, содержавшую иероглифические полуистершиеся карандашные пометки, сообщил мне, куда были доставлены ящики. Шесть из них он вывез на подводе из Карфакса и доставил по адресу: Майл-Энд-Нью-Таун, Чиксенд-стрит, дом № 197, а еще шесть — в Бермондси, Джамайка-лейн. Если граф замыслил разместить ящики по всей столице, то эти два адреса наверняка лишь «перевалочные пункты» — он надеялся доставить свои страшные пристанища и по другим адресам. Граф действовал по определенной системе, и это навело меня на мысль, что он не ограничится двумя районами Лондона. Он уже охватил всю северо-восточную, юго-восточную и южную части города. И конечно, его дьявольский план не обойдет северных и западных районов, не говоря уж о Сити и фешенебельных кварталах на юго-западе и западе. Я спросил Смоллета о том, не знает ли он, куда были доставлены другие ящики из Карфакса.

— Что ж, босс, вы уважили меня, — ответил он, видимо имея в виду полсоверена, которые я дал ему, — и потому выложу все, что знаю. Я слышал, как один парень по фамилии Блоксем несколько дней назад трепался в «Лисичках» на Пинчер-Элли, что ему с напарником досталась шибко пыльная работа в старом доме в Пёрфлите. Такие заказы перепадают нечасто, и, смекаю, Сэм Блоксем может кое-что вам наболтать.

Я спросил, не знает ли он, где найти Сэма, и пообещал еще полсоверена, если он раздобудет мне его адрес. Смоллет наскоро допил чай, встал и сказал, что немедленно отправляется на поиски. В дверях он остановился:

— Послушайте, босс, вам нет смысла торчать здесь. Не знаю, быстро ли я найду Сэма. К тому же вряд ли он сможет многое рассказать вам сегодня: когда он закладывает за воротник, к нему не подходи. Дайте мне конверт с маркой и своим адресом, я разведаю, где Сэм, и сегодня же вечером сообщу вам письмом. А вы наведайтесь к нему с утра пораньше, а то ищи-свищи: Сэм уходит из дома рано, не гляди, что накануне был в стельку.

Это показалось мне разумным. Одна из его дочек, получив пенни, сбегала за конвертом и бумагой. Когда она вернулась, я надписал конверт, приклеил марку и, вновь получив заверения Смоллета, что он все выполнит, поехал домой. В общем, мы напали на след.

Я устал и хочу спать. Мина крепко спит; что-то она слишком бледна и, судя по глазам, плакала. Бедняжка! Неведение, я уверен, расстраивает ее и лишь усиливает тревогу за меня и других. Но лучше пусть будет так, как есть. Сьюард и Ван Хелсинг были правы, настаивая на ее отстранении от этого ужасного дела. Лучше видеть ее разочарованной и обеспокоенной, чем позволить ей вконец расшатать себе нервы. Надо быть твердым и нести груз этого молчания. Никогда и ни за что не буду обсуждать с ней свои проблемы, тем более это не так уж и сложно. Мина и сама избегает разговоров о графе и его действиях с тех пор, как мы сообщили ей о своем решении.

2 октября, вечер

Долгий, мучительный и тревожный день. С первой же почтой я получил конверт, а в нем — грязный клочок бумаги, на котором размашистым почерком карандашом было написано:

Сэм Блоксем, Коркренс, дом № 4; Поутерс-корт, Бартел-стрит, Уолворт. Спросить у порта.

Письмо принесли, когда я был еще в постели; я встал, стараясь не потревожить Мину. Она выглядела усталой, бледной, нездоровой. Я решил не будить ее; когда вернусь после очередных поисков, устрою ее отъезд в Эксетер. Дома, за повседневными хлопотами, ей станет гораздо лучше, по крайней мере она не будет чувствовать себя не у дел. Встретив доктора Сьюарда, я уведомил его, куда еду, обещав вернуться поскорее и рассказать все, что удастся разузнать.

В Уолворте не без труда разыскал Поттерс-корт — орфография мистера Смоллета ввела меня в заблуждение: я спрашивал «Поутерс» вместо «Поттерс». Зато меблированные комнаты «Коркоран» нашел легко. Человек, открывший мне дверь, на вопрос о порте покачал головой и ответил:

— Не знаю. Да и нет здесь такого. Отродясь не слышал. Нигде — ни здесь, ни в округе никакого порта нет.

Я достал письмо Смоллета, перечитал его и, учтя урок правописания слова «Поттерс», спросил:

— А вы кто?

— Я — портье.

Понятно, орфография вновь чуть было не сбила меня с толку, но я по-прежнему был на верном пути. За полкроны удалось выяснить, что мистер Блоксем, проспавшись после выпитого накануне в «Коркоране» пива, в пять утра отправился на работу в Поплар. Точного адреса портье не знал, но смутно помнил, что это «новый товарный склад». Ухватившись за эту ниточку, я отправился в Поплар. Лишь к полудню мне удалось раздобыть кое-какую информацию в кофейне, где обедали несколько рабочих.

Один из них сказал, что на Кросс-Энджел-стрит строят новый «холодный склад», и, поскольку это перекликалось с «новым товарным складом», я немедленно поехал туда. Беседу с угрюмым сторожем и еще более угрюмым бригадиром пришлось подмазать звонкой монетой. И лишь после того, как я обещал бригадиру компенсировать дневной заработок мистера Блоксема, за ним послали, и я получил возможность задать ему несколько вопросов. Сэм Блоксем оказался довольно смышленым парнем, хотя говорил и держался грубовато. Когда я обещал оплатить его сведения и дал ему приличный задаток, он сообщил, что дважды ездил из Карфакса в какой-то дом на Пикадилли. На специально нанятой для этого лошади и повозке он отвез туда девять больших ящиков — «жуть каких тяжеленных». На вопрос о номере дома на Пикадилли Блоксем ответил:

— Ну вот номер-то, командир, я и не помню, но это в двух шагах от большой белой церкви или чего-то такого же, недавно построенного. Дом пыльный и старый, хоть и не такой запущенный, как тот, откуда мы брали эти чертовы ящики.

— Как же вы попали в эти дома, если в них никто не живет?

— В Пёрфлите в доме был старикан, который меня нанимал. Он и помог погрузить ящики на подводу. Разрази меня гром, в жизни не видел такого здоровяка. Ты не гляди, что старик с седыми усами, да такой тощий, что и не сразу и поймешь, сможет ли он тень отбросить.

Эти слова потрясли меня.

— И что же? — продолжал Блоксем. — Он поднимал ящики с другой стороны так, будто это фунт чая. А я на своем конце обливался по́том и задыхался, а ведь и я не цыпленок.

— А как вы попали в дом на Пикадилли?

— Опять же, он там был. Видать, приехал туда раньше меня — когда я позвонил в колокольчик, он открыл дверь и помог внести ящики в дом.

— Все девять? — спросил я.

— Да, в первую ездку — пять, во вторую — четыре. Чертовски тяжелая работа, даже не упомню, как добрался домой…

— Вы оставили ящики в передней? — перебил я его.

— Да, в очень большой и пустой.

Я предпринял очередную попытку выяснить хоть что-то еще.

— А ключей у вас не было никаких?

— А на кой они мне? Старик сам открывал и закрывал дверь.

Последний раз, правда, не помню, как отъезжал, — все это проклятое пиво.

— А номер дома не сможете вспомнить?

— Нет, сэр. Но вы легко найдете его. Дом высокий, с каменным фасадом, наверху арка и крутые ступени перед дверью. Ох, хорошо я помню эти ступени, по ним-то я и таскал ящики вместе с тремя бродягами — они хотели подзаработать. Старик дал им по шиллингу, они поразевали рты от такой щедрости, но тут же нагло потребовали еще, а он схватил одного из них за плечо и чуть было не спустил с лестницы, ну и тогда они, ругаясь, удрали.

Я решил, что по такому описанию смогу найти дом, и, заплатив Блоксему за ценную информацию, поехал на Пикадилли. И тут меня кольнула новая неприятная догадка: а ведь граф явно мог справиться с ящиками и один. В таком случае надо поторопиться: ведь теперь, когда он развез ящики по разным адресам, он может в удобное для себя время перемещать их, не привлекая ничьего внимания. На площади Пикадилли, отпустив кэб, я пошел пешком. И возле «Джуниор конститьюшенл» нашел дом, похожий на описанный Блоксемом, — еще одно логово Дракулы. Здание выглядело очень запущенным — в нем явно давно никто не жил. Окна запылились, а ставни были открыты. Весь фасад потемнел от времени, на металле облупилась краска.

Перед балконом еще сохранился явно недавний след большой, видимо, грубо сорванной таблички с объявлением о продаже; а подставка, на которой крепили табличку, еще осталась. За перилами балкона беспорядочно валялись доски с необработанными, некрашеными кромками. Многое бы я дал, чтобы прочитать объявление, — тогда, возможно, удалось бы установить прежнего хозяина. Мой опыт расследования и покупки дома в Карфаксе подсказывал, что если разыскать предыдущего владельца, то найдутся и способы попасть в дом.

Что ж, я разузнал достаточно, и пока на Пикадилли мне было делать нечего. Я обошел дом с тыла, надеясь там еще что-нибудь разведать. С той стороны оказалась конюшня, по всей видимости обслуживающая дома, выходящие на Пикадилли. Я расспросил нескольких конюхов и их помощников о пустом доме. Один из них слышал, что дом недавно продан, но кем — не знал и посоветовал обратиться к агентам по сделкам с недвижимостью «Митчелл, сыновья и Кэнди» — кажется, он видел название их фирмы на объявлении о продаже, еще недавно висевшем на доме. Я старался не проявлять слишком большой заинтересованности, чтобы он не догадался, насколько это для меня важно, и, как водится, поблагодарив, отправился дальше. Наступали сумерки, близился осенний вечер, так что я не хотел терять времени. В гостинице «Беркли» я разыскал в справочнике адрес агентства «Митчелл, сыновья и Кэнди» и вскоре уже входил в их контору на Сэквилл-стрит.

Встретивший меня господин был столь же любезен, сколь немногословен. Подтвердив, что дом на Пикадилли — он называл его «особняк» — продан, он счел эту тему исчерпанной. На мой вопрос, кто его купил, конторщик слегка приподнял брови и после короткой паузы ответил:

— Он продан, сэр.

— Прошу меня извинить, — не менее любезно сказал я, — но у меня есть особые причины, по которым мне необходимо знать, кто покупатель.

Конторщик снова, сделав еще бо́льшую паузу и еще выше подняв брови, лаконично произнес:

— Он продан, сэр.

— Но неужели вы мне больше ничего не можете сообщить? — все-таки спросил я.

— Ничего, — ответил он. — Информация о делах клиентов «Митчелл, сыновья и Кэнди» сугубо конфиденциальна.

Да, это был чистейшей воды крючкотвор, спорить с ним не имело смысла, поэтому я решил перейти на язык близких ему понятий:

— Вашим клиентам, сэр, очень повезло иметь такого надежного поверенного. Я сам юрист. — И подал ему свою визитную карточку. — И я здесь не из любопытства. В данном случае я представляю интересы лорда Годалминга, он хотел бы навести кое-какие справки о недвижимости, которая, как ему стало известно, недавно продавалась.

Это в корне изменило ситуацию.

— Если б я мог, — ответил конторщик, — то охотно оказал бы услугу вам, мистер Гаркер, и, уж конечно, его светлости. Мы как-то исполняли его поручение по аренде квартиры, когда он был еще достопочтенным Артуром Холмвудом. Если вы оставите мне адрес, то, посоветовавшись с начальством, я в любом случае сегодня же напишу его светлости. Мне доставит удовольствие, отступив, насколько это возможно, от наших правил, сообщить необходимые его светлости сведения.

Я хотел приобрести друга, а не врага, поэтому поблагодарил конторщика, оставил ему адрес доктора Сьюарда и ушел. Было уже темно, я устал и проголодался. Выпил чаю в «Аэрейтед брэд компани» и ближайшим поездом поехал в Пёрфлит.

Я застал всех дома. Мина была усталой и бледной, но держалась стойко и старалась выглядеть веселой и оживленной. У меня сжималось сердце оттого, что я должен что-то скрывать от нее и быть причиной ее беспокойства. Слава богу, вечером, когда мы проведем совещание без нее, мы в последний раз огорчим ее своим недоверием. Мне потребовалось собраться с духом, чтобы сдержать слово и вновь отстранить ее от участия в нашей зловещей затее. Но она как будто смирилась, более того, по-моему, сама эта тема стала ей неприятна — любой случайный намек вызывает у нее содрогание. Да, мы вовремя приняли решение: если она так реагирует теперь, то что́ бы с нею стало, если б мы посвящали ее во все детали?

Я смог рассказать остальным о своих последних открытиях лишь после ухода Мины. Дело в том, что, поужинав, мы немного послушали музыку, чтобы хоть ненадолго вернуть ощущение нормальной жизни. Потом я проводил Мину в нашу комнату и уговорил лечь спать. Моя дорогая женушка была очень ласкова и так льнула ко мне, будто ни за что не хотела отпускать.

Но мне следовало возвращаться, чтобы обсудить важные вопросы, и я ушел. Слава богу, вынужденная скрытность не сказалась на наших отношениях.

Вернувшись, я застал друзей в кабинете у камина. В поезде я сделал точные записи в дневнике, и теперь мне было достаточно просто прочитать их, чтобы ввести их в курс того, что я узнал. Когда я закончил, Ван Хелсинг сказал:

— Да, сегодня вам пришлось изрядно потрудиться, друг Джонатан. Зато теперь мы напали на след пропавших ящиков. Если мы найдем их в том доме, то дело близко к концу, но, если хоть одного не будет хватать, придется продолжать поиски — до победного конца. Тогда мы сможем нанести последний удар — заставить это чудовище прекратить свое существование.

Некоторое время мы сидели молча, потом Моррис вдруг спросил:

— Послушайте, а как мы проникнем в тот дом?

— Так же, как и в первый, — сразу ответил лорд Годалминг.

— Но, Арт, тут совсем другое дело. В Карфаксе мы попали в дом ночью, да и огороженный стеной парк прикрывал нас. Взломать дверь дома на Пикадилли — что днем, что ночью — гораздо трудней. Не представляю себе, как мы туда попадем, если этот индюк из агентства не раздобудет нам ключи; возможно, завтра мы получим от него письмо и все выяснится.

Лорд Годалминг нахмурился, встал, прошелся по комнате, потом сказал, оглядывая нас всех:

— Куинси прав. Проникновение со взломом — дело нешуточное; один раз обошлось, но теперь случай посложнее; разве только мы найдем ключи у самого́ графа.

До утра мы уже ничего не могли предпринять, нужно было дождаться письма от Митчелла, и мы решили устроить передышку до завтрака. Долго еще сидели, курили, обсуждали разные варианты и возможности; я на всякий случай записал все это в дневник. Теперь очень хочется спать, пойду и лягу.

Еще пара слов. Мина крепко спит, дышит ровно. Немного морщит лоб, будто думает даже во сне. Она еще слишком бледна, но не выглядит такой измученной, как утром. Завтра, я надеюсь, все образуется. Дома в Эксетере она придет в себя. Господи, как же хочется спать!

Дневник доктора Сьюарда

1 октября

Ренфилд снова удивляет меня. Его настроения меняются так быстро, что я не всегда успеваю понять их, а поскольку за всем этим кроется нечто большее, чем его личное душевное состояние, наблюдение за ним представляет несомненный интерес. Сегодня утром я зашел к нему после того, как он отшил Ван Хелсинга, — у Ренфилда был такой вид, будто он вершит судьбами. Бедняга действительно вершит ими, но в своем воображении. Земные суетные дела его не трогают, он парит в облаках и взирает свысока на нас, несчастных смертных, и на наши слабости. Чтобы прояснить ситуацию и найти какую-нибудь зацепку, я спросил его:

— Ну, как поживают мухи?

Ренфилд надменно улыбнулся мне — так, наверное, улыбался Мальволио[94] — и ответил:

— У мухи, уважаемый сэр, есть одна поразительная особенность: она, как и душа, обладает крыльями. Древние греки были совершенно правы, назвав душу и бабочку одним словом[95]!

Я решил довести его аналогию до логического завершения и быстро спросил:

— Значит, теперь ваша цель — души?

Но тут, видимо, безумие затуманило его разум: на лице у Ренфилда появилось озадаченное выражение, и с необычной для себя решительностью он покачал головой:

— О нет, нет, нет! Души мне не нужны. Жизнь — вот все, что мне надо. — Тут у него в мозгу что-то прояснилось. — Хотя теперь меня это не трогает. С жизнью полный порядок — у меня есть все необходимое. Ищите себе нового пациента, доктор, если вас интересуют зоофаги!

Это заинтриговало меня, и я постарался разговорить его:

— Значит, вы теперь распоряжаетесь жизнью; вы что же — Бог?

Он улыбнулся с едва заметным снисходительным превосходством.

— О нет! Я далек от того, чтобы приписывать себе атрибуты Бога. Да меня, собственно, не очень-то и привлекают его творения. Моя позиция по отношению к сугубо земным делам, пожалуй, близка к позиции Еноха!

Он озадачил меня; что там, в Библии, говорилось о Енохе, я не помнил и вынужден был задать вопрос, хотя чувствовал, что тем самым умаляю себя в глазах безумца:

— А почему Еноха?

— Потому что он был взят Богом[96].

Я так и не понял, в чем связь между ним и Енохом, но не стал признаваться, а вернулся к тому, что он отрицал:

— Значит, до жизни вам нет дела и души вам не нужны. Но почему?

Я намеренно задал вопрос без промедления и в лоб, чтобы смутить его. И преуспел. На минуту он вернулся к своему обычному подобострастию, льстиво изогнувшись предо мной:

— Не надо мне никаких душ, это правда, правда! Не надо! Я даже не знаю, что с ними делать; какая мне от них польза? Я не смог бы их съесть или… — Тут он умолк, и по лицу его, как дуновение ветра по поверхности воды, скользнуло хитрое выражение. — Эх, доктор, а, в конце концов, что такое жизнь? Иметь все, что необходимо, знать, что никогда ни в чем не будешь нуждаться, — вот и всё. У меня есть друзья, прекрасные друзья — например, вы, доктор Сьюард, — эти слова сопровождались невыразимо лукавым взглядом. — Я уверен, что они никогда не будут знать нужды!

Наверное, сквозь туман своего безумия Ренфилд все-таки ощущал во мне какое-то сопротивление, потому что внезапно замолчал, будто в убежище скрылся. Вскоре я понял тщетность своих попыток продолжить разговор. Он был не в духе, и я ушел.

Позднее мне передали его просьбу зайти к нему. В другое время я, быть может, и не откликнулся, но только не сейчас, когда я испытываю к нему повышенный интерес и потому охотно иду с ним на контакт. Кроме того, меня обрадовала возможность чем-то заполнить паузу: Гаркера нет дома — он продолжает идти по следу, лорд Годалминг и Куинси тоже куда-то уехали. Baн Хелсинг уединился в кабинете и изучает материалы, собранные Гаркерами, в надежде, что пристальный анализ всех деталей прольет дополнительный свет на ситуацию, и просил не беспокоить его без причины. Я бы взял профессора с собой, однако подумал, что после последнего визита он едва ли захочет пойти опять. Да и Ренфилд, скорее всего, не станет говорить открыто в присутствии третьего человека.

Больной сидел на табурете посреди комнаты — поза, обычно присущая ему в состоянии сильного возбуждения. Когда я вошел, он тут же спросил — вопрос будто висел у него на кончике языка:

— Так что, собственно, души?

Очевидно, мое предположение было верным: он подсознательно продолжал все осмысливать, даже несмотря на психический недуг. Я решил разобраться.

— А что вы сами об этом думаете?

Ренфилд ответил не сразу — оглядывался по сторонам, смотрел вверх, вниз, будто искал подсказки.

— Не нужны мне никакие души! — сказал он едва слышно с виноватой интонацией.

Но этот вопрос явно занимал его, и я решит его дожать — «из жалости я должен быть жесток»[97]. Поэтому спросил:

— Значит, вы любите жизнь и нуждаетесь в ней?

— О да! Но с этим всё в порядке, не беспокойтесь!

— Но как же можно заполучить жизнь, не прихватив при этом души? — это вроде бы озадачило его, а я продолжал: — Чу́дное время настанет для вас, когда вы улетите отсюда в окружении душ тысяч мух, пауков, птиц и кошек, жужжащих, чирикающих и мяукающих. Вы отняли у них жизнь — и вам придется держать ответ за их души!

Видимо, мои слова произвели на него впечатление: он заткнул пальцами уши и зажмурил глаза, как маленький мальчик, которому намыливают лицо. Это тронуло меня, напомнив, что, в сущности, я и имею дело с ребенком — только у этого ребенка измученное жизнью лицо и седая щетина на щеках. Было очевидно, что больной утратил душевное равновесие, и, зная, как с каким трудом он воспринимает чуждые ему представления, я решил попробовать вместе с ним пройти этот путь. Прежде всего нужно было восстановить его доверие, поэтому я спросил довольно громко, чтобы он расслышал меня сквозь заткнутые уши:

— Вам не нужен сахар, чтобы привлечь мух?

Ренфилд отреагировал мгновенно — покачал отрицательно головой и со смехом сказал:

— Ни в коем случае! В конце концов, мухи — несчастные создания. — И, помолчав, добавил: — К тому же я не хочу, чтобы их души жужжали вокруг меня.

— А пауки? — упорствовал я.

— К черту пауков! Какой от них прок? Ни поесть, ни… — Тут он внезапно замолчал, как будто коснулся запретной темы.

«Вот так-так! — подумал я. — Второй раз он вдруг замолкает на слове “пить”. Что это может означать?»

Ренфилд, казалось, пожалел о своем промахе и засуетился, стараясь отвлечь мое внимание:

— Да все это гроша ломаного не стоит. «Крысы, мыши и прочие твари», как сказано у Шекспира[98], их можно назвать «трусливым содержимым кладовых». Вся эта чепуха для меня — в прошлом. Вы можете с равным успехом просить человека есть молекулы китайскими палочками и пытаться заинтересовать меня мелкими плотоядными; я-то знаю, что меня ждет.

— Понимаю, — сказал я. — Вам хочется чего-то покрупнее, во что можно вонзить зубы? А может быть, подать вам к завтраку слона?

— Что за вздор вы говорите!

Больной достаточно расслабился, можно было еще раз, как следует, нажать на него.

— Интересно, — произнес я задумчиво, — какая душа у слона?

И снова преуспел — он упал со своих высот и вновь стал как ребенок.

— Не хочу я никаких душ — ни слона, ни любой другой твари, — пробормотал Ренфилд и некоторое время подавленно молчал, потом вскочил со сверкающими глазами и всеми признаками крайнего волнения. — К черту вас и ваши души! — закричал он. — Что вы надоедаете мне этими душами? Мне и без ваших душ хватает волнений и хворей.

Он с такой ненавистью посмотрел на меня, что я невольно подумал о возможности нового покушения и свистнул в свисток. Однако он в ту же секунду успокоился и смущенно сказал:

— Извините, доктор, я забылся. Вам не понадобится защита от меня. Я так взволнован, что легко выхожу из себя. Если бы вы знали, какая передо мной стоит задача, что́ мне предстоит решить, вы бы пожалели и простили меня, проявив терпимость. Пожалуйста, не надевайте на меня смирительную рубашку, я не могу свободно думать, когда тело сковано по рукам и ногам. Уверен, вы меня поймете!

Больной явно владел собой. Поэтому я успокоил и отпустил прибежавших санитаров. Ренфилд проводил их взглядом. Когда дверь за ними закрылась, он сказал с достоинством и теплотой:

— Доктор Сьюард, вы так внимательны ко мне. Поверьте, я очень-очень вам благодарен!

Решив, что лучше расстаться с ним на этой ноте, я ушел. Да, тут есть над чем подумать. Несколько тезисов, если их выстроить надлежащим образом, могут послужить основой того, что американский журналист, назвал бы «историей». Итак, Ренфилд:

остерегается употреблять слово «пить»;

боится быть обремененным чьей-либо «душой»;

не боится, что ему в будущем потребуется чья-либо «жизнь»;

презирает все низшие формы жизни, хотя и опасается, что их души будут его преследовать.

Логически все это свидетельствует об одном: он уверен, что обретет некую высшую жизнь! Но боится расплаты — взять на себя бремя чьей-то души. Значит, он посягает на человеческую жизнь!

Но откуда у него эти мысли?..

Боже милосердный! Его навестил граф, и он затевает новые жуткие козни!

Позднее

После обхода я пошел к Ван Хелсингу и рассказал ему о своих подозрениях. Он призадумался, потом попросил отвести его к Ренфилду. Я согласился. Подойдя к двери палаты, мы услышали его веселое пение — такого за ним не наблюдалось давно. Когда мы вошли, то с изумлением увидели, что он сыплет на подоконник сахар, как раньше. По-осеннему вялые мухи с жужжанием начали слетаться в палату.

Мы попытались навести его на тему нашего последнего разговора, но он не реагировал и продолжал петь, будто нас в комнате не было. Достав клочок бумаги, он вложил его в свою записную книжку. В общем, мы так и ушли ни с чем.

Да, любопытный он экземпляр, сегодня ночью надо за ним понаблюдать.

Письмо от компании «Митчелл, сыновья и Кэнди» к лорду Годалмингу

1 октября

Милостивый государь!

Мы всегда рады быть Вам полезными. Сообщаем по Вашей просьбе, переданной нам мистером Гаркером, следующие сведения о продаже и покупке дома № 347 по Пикадилли. Продавцы — поверенные покойного мистера Арчибалда Уинтер-Саффилда. Покупатель — знатный иностранец, граф де Вилль, он сам осуществил покупку, заплатив всю сумму наличными, выложив деньги на бочку, если Ваша светлость позволит нам употребить такое вульгарное выражение. Более нам ничего о нем не известно.

Всегда к услугам Вашей светлости

«Митчелл, сыновья и Кэнди».

Дневник Доктора Сьюарда

2 октября

Вчера ночью я установил пост наблюдения в коридоре и велел санитару внимательно прислушиваться ко всем звукам, доносящимся из палаты Ренфилда, а в случае чего немедленно звать меня.

После ужина миссис Гаркер пошла отдыхать, а мы собрались в кабинете у камина и обсуждали итоги дня. Одному Гаркеру удалось узнать что-то новое, и это, надеемся, приведет нас к важным результатам.

Перед сном я прошел к палате Ренфилда и посмотрел в глазок. Он спокойно спал, грудь ритмично поднималась и опускалась.

Утром дежурный сообщил мне, что вскоре после полуночи пациент проснулся и принялся довольно громко молиться. На мой вопрос: «И это всё?» — санитар ответил, что больше ничего не слышал. Его отчет показался мне подозрительным, и я спросил прямо, не заснул ли он на дежурстве. Сначала он отрицал это, а потом признался, что «немного вздремнул». Прискорбно, что людям нельзя доверять и приходится следить за исполнением поручений.

Сегодня Гаркер продолжает свое расследование, а Арт и Куинси ищут лошадей. Годалминг считает, что у нас все время должны быть под рукой лошади; когда картина станет ясной, на поиски не останется времени — надо будет сразу действовать.

Нам необходимо стерилизовать всю привезенную графом землю между восходом и закатом солнца, тогда мы сможем напасть на него в период его наибольшей уязвимости, и ему уже не спрятаться в свое убежище.

Ван Хелсинг отправился в Британский музей посмотреть трактаты по древней медицине. Лекари в давние времена обращали внимание на явления, которые их просвещенные последователи отказываются признавать; профессор ищет средства против ведьм и бесов; возможно, что-то нам пригодится.

Порою мне кажется, что мы все сошли с ума и вылечит нас только смирительная рубашка.

Позднее

Мы снова собрались все вместе. Кажется, мы напали на след и завтра сможем выйти на финишную прямую. Интересно, имеет ли спокойствие Ренфилда какое-то отношение к графу? Все-таки настроения больного связаны с передвижениями этого чудовища, и, вероятно, его гибель как-нибудь да скажется на Ренфилде. Если бы у нас было хоть малейшее представление о том, что происходило у него в мозгу между моим разговором с ним сегодня и тем, что он снова начал ловить мух, возможно, у нас в руках была бы еще одна важная нить. Теперь он как будто ненадолго успокоился…

Но успокоился ли? Кажется, из его палаты раздался дикий вопль… Ко мне в кабинет ворвался санитар и сообщил, что с Ренфилдом что-то случилось. Услышав крики, дежурный вбежал к нему и нашел его лежащим на полу ничком, в луже крови. Срочно к Ренфилду…