Царь нигилистов – 6

Глава 7

— Александр Александрович, вы описали картину Федотова.

— Да, я её хорошо помню. И что?

— Вы не можете её помнить. Её сняли с выставки, когда вы были совсем ребёнком. А потом продали в частную коллекцию, и она больше не выставлялась.

— Ну, я же ясновидящий, Анна Фёдоровна. Вы ещё не привыкли?

— К этому невозможно привыкнуть. С вами то легко, весело и спокойно, а то вдруг словно бездна разверзается!

— Простите, если напугал.

Тем временем вальс кончился. Объявили польку.

— О, Боже! — воскликнул Саша. — Прыгать, как заяц.

— Не так уж много подскоков в современной польке, — утешила Тютчева, — больше глиссе.

Что глиссе — это скользящий шаг, Саша помнил из уроков с мсье Пуаре.

— Спасайте, Анна Фёдоровна! — взмолился Саша. — Я обязательно скакну не в тот момент, не на ту высоту и не так. Упаду, как Павел Петрович, обижусь, нажалуюсь папа́, попрошу запретить польку, а он так удивится, что я хочу что-то запретить, а не разрешить, что тут же послушается.

И подал Тютчевой руку.

Она озабоченно посмотрела в сторону помощницы и Маши, нашедшей себе кавалера по возрасту и, кажется, вовсе не намеренной пропускать польку, вздохнула и приглашение приняла.

Полька была плоха тем, что не очень-то и поговоришь между прыжками и скольжениями. Но Тютчевой как-то удавалось.

— Смотрите, сколько хорошеньких девочек, — проговорила Анна Фёдоровна, — пригласите их, Александр Александрович. Только не больше трёх танцев одной.

— Ну, кто со мной пойдёт? — поинтересовался Саша. — Я же танцую, как медведь.

— Любая, — усмехнулась Тютчева. — Уверяю вас, Александр Александрович, девушкам в основном совершенно неважно, как вы танцуете… скольжение… подскок…

— Вы замечательно суфлируете, — улыбнулся Саша, — спасибо!

— А после ваших подвигов Геракла, — продолжила Тютчева, — это поискать надо такую глупышку, которая не потерпит от вас отдавленных ног… глиссе… подскок. Вы придумали телефон, вы написали конституцию, вы голодали ради своего друга Склифосовского, вы Ростовцева на ноги поставили! Кто сейчас помнит, как танцевал Джордж Вашингтон?

— Пётр Великий, говорят, неплохо, — заметил Саша.

— Так тренируйтесь, если хотите достичь совершенства… подскок… глиссе… жете…

— Работаю над собой, — кивнул Саша.

И перепрыгнул с одной ноги на другую. Кажется, именно это означал термин «жете». Вроде, да. Не ошибся.

После польки объявили галоп.

— О, нет! — сказал Саша. — Это выше моих сил.

В галопе надо было прыгать уже не как заяц, а как горный козёл.

— Пропускаю! — заявил Саша.

— Слава Богу! — сказала Тютчева.

— Надеюсь, что мазурка моя? — спросил Саша.

— Но… — возразила Анна Фёдоровна.

— С мазуркой я точно без вас не справлюсь. Она сложная. Фигуры перепутаю.

Тютчева заколебалась.

— И мне же надо реабилитироваться за холод бездны, — добавил он.

— Ну, хорошо, — вздохнула она.

И направилась к Маше.

А Саша опустился на стул недалеко от ёлки.

Тем временем публика подпрыгивала, взявшись за руки, играла в ручеёк и водила спиралями хороводы. И всё это в бешеном темпе. Танец напоминал прошлогодний котильон, который Саша тоже благополучно просидел на стульчике, но был гораздо быстрее. Галоп тоже часто ставили в конец, но на этот раз завершающим танцем стоял полонез, и он был уже обещан.

Рядом подсела супруга дяди Низи Александра Петровна, урождённая принцесса Ольденбургская, старшая сестра Тины.

— Я тоже не люблю танцевать, — призналась она.

Александра Петровна была похожа на младшую сестру, но её портил крупноватый, нос и не слишком выдающаяся грудь. К нарядам она была вовсе равнодушна. Золотистое бальное платье с глубоким декольте, конечно, присутствовало, но кто его выбирал — хрен знает. Говорили, что мать — принцесса Тереза Ольденбургская.

Вытащить Александру Петровну в свет было задачей нетривиальной, так что дядя Низи справлялся с этим через раз и всё больше проигрывал. Ибо у Александры Петровны было хобби, которое она предпочитала всему остальному.

— Саша, ты не обидишься, если я поговорю о деле? — спросила Александра Петровна.

— Обрадуюсь. Ненавижу светские разговоры.

— Ты знаешь о моей общине сестёр милосердия?

— Конечно, — кивнул Саша.

Упомянутой общине исполнился год с хвостиком. Она получила название Покровской и для неё был выделен участок на Смоленском поле Васильевского острова. Александра Петровна основала там бесплатную больницу для малоимущих и буквально не вылезала оттуда. Ходила, как на службу. Сама делала перевязки и, говорят, даже работала в прачечной.

В свете над ней смеялись. Дядя Низи хмыкал и пожимал плечами.

Саша нашёл его глазами среди толпы танцующих. Николай Николаевич упоённо порхал по залу за руку с симпатичной нимфеткой лет пятнадцати.

Сколь разных людей сводит судьба в одной постели!

Бывает, что и к счастью. Но явно не в этом случае.

Интересно, какой длины очередь выстроится, когда он продавит здесь право на разводы?

— Ты не поделишься со мной пенициллином для моей больницы? — спросила Александра Петровна.

— Делиться там нечем, — сказал Саша, — у нас его кот наплакал. И сейчас всё для Ростовцева. Я Андреева пришлю. Он научит плесень выращивать. Нужен только подвал побольше.

— Найдём, — сказала Александра Петровна.

— Но это не решение проблемы, потому что придётся выбирать одного из сотен пациентов, которым препарат мог бы помочь. И выбирать, боюсь, будет папа́.

— А в чём решение?

— Надо выделять чистое вещество. Для этого нужна лаборатория. Для лаборатории нужны деньги. Папа́ обещал, но не сейчас, ибо казна не в лучшем состоянии. А у Елены Павловны и Константина Николаевича я уже стыжусь просить.

— Я могу продать мои драгоценности, — сказала Александра Петровна.

— Не стоит, — возразил Саша. — В жизни всякое бывает.

Она улыбнулась.

— Ты говоришь так, как будто тебе не четырнадцать, а пятьдесят.

Знала бы она, насколько в точку!

— Они мне совершенно не нужны! — добавила Александра Петровна. — Я не люблю светскую жизнь. Не надевать же их в больницу!

— Только не все! — взмолился Саша.

— Хорошо, — улыбнулась она. — Да я знаю, что надо мной смеются.

— Не слушайте глупцов! Не они определяют будущее.

— Спасибо! — сказала она.

И поднялась с места.

— До полонеза.

Собственно, полонез Саша должен был танцевать с ней. На сей счёт были чёткие правила. Хозяйка бала главный танец должна танцевать с самым почётным гостем. А так как ни царя, ни Никсы не было, самым почётным гостем оказывался он.

— Только ты мне подсказывай, — попросил он. — Чтобы мне не перепутать фигуры.

— По мере сил и моих скромных знаний о предмете, — сказала она.

Галоп отплясали. Объявили лансье. Танец сложный, на четыре пары, так что Саша тоже надеялся пропустить, но Александра Петровна подвела к нему ту самую нимфетку, с которой минутой раньше отплясывал её муж.

— Это графиня Елизавета Андреевна Шувалова, — представила тётя Александра.

Девочка и правда была мила. Только грудь носила нимфеточный прыщеобразный характер, что только подчёркивало декольте. Саша подумал, что в данном благородном собрании эта часть тела лучшая у госпожи Тютчевой. В чём-то тридцать лет предпочтительней пятнадцати.

Саша поднялся с места.

— У вас свободен лансье? — спросил он девочку.

Лиза обернулась и посмотрела на дядю Низи, который далеко не ушёл.

Тот кивнул.

— Да, свободен, Ваше Императорское Высочество, — сказала Шувалова.

— Вы готовы мне подсказывать?

— Да, — кивнула она, — конечно, Ваше Высочество.

Собственно, лансье — это форма кадрили. Тот факт, что на дворянских балах танцуют кадриль, явился для Саши полной неожиданностью. Кадриль ассоциировалась у него с кавалерами в красных шёлковых рубахах и жилетах мастеровых, работницами в платьях в крупный горошек, а также аккомпанементом из балалаек и гармошек.

Когда мсье Пуаре впервые попытался учить его кадрили, Саша не сдержал удивления: «Но это же русский народный танец». «Это деревенский французский танец!» — возмутился учитель.

Лансье — довольно медленный вариант кадрили, но это почти не спасало. Все пять фигур присутствовали. Распорядитель называл их по-французски, мадемуазель Шувалова честно подсказывала:

— Шассе… амбуате… балансе.

За полтора года он освоил терминологию.

И даже отличал «шассе» от «гляссе», хотя и то скользящий шаг, и то скользящий шаг. Амбуате — это переступить с ноги на ногу, а балансе — этак покачаться из стороны в сторону.

Но Саша слишком боялся запутаться, чтобы отвлекаться на дозволенные речи о погоде и литературе.

С дядей Низи, как кавалер, он не шёл ни в какое сравнение.

Николай Николаевич легко танцевал в соседней паре с очередной нимфеткой.

Её Саше тоже представили. Девочку звали Дарья Опочинина, и она была дочерью флигель-адъютанта. У неё было приятное лицо в обрамлении светлых кудряшек. С ней Саша танцевал вторую кадриль, что было тоже нетривиально, то есть не до разговоров.

После чего Саша решил, что до обещанной Тютчевой мазурки с него хватит, и решил просто осмотреться.

Какой гешефт может получить с бала человек, к танцам равнодушный? Физическую нагрузку и нетворкинг. Кажется, нашлись деньги на химическую лабораторию. Уже неплохо.

Он окинул взглядом зал в поисках кого-нибудь интересного.

Юный цвет российского дворянства весело танцевал французскую кадриль. Третью по счёту, если считать лансье. Вдоль стен за гамбсовских стульях сидели девочки, которые не пользовались успехом или по каким-то причинам пропускали танцы. Ибо, если девушка кому-то отказала, она по этикету обязана была танец пропустить, ибо неприлично тут же соглашаться танцевать с другим кавалером, только что отказав предыдущему.

Так как здесь царил принцип «приехал на бал — танцуй», а больше трёх танцев с одной и той же дамой было танцевать неприлично, если вы не помолвлены, то девушек у стен было не так много.

Саша окинул их взглядом и заключил, что большая часть относится к первой категории. Нескладные подростки женского пола, к тому же пубертатные прыщи никто не отменял.

Но одна девочка показалась ему странной. В общем-то, подростковая угловатость присутствовала, лицо было не то, чтобы некрасивым, но вполне заурядным, да и нос великоват.

Странным было то, что девочка держала в руках. Саша сначала решил, что это типичная бальная книжка (или «карне»), куда дамы рядом с номером танца записывали имена кавалеров, приглашения которых приняли. Но карне обычно в ладонь шириной, а книга, которую девочка держала в руках была в два раза больше и довольной толстой, страниц этак в триста.

И обёрнута в белую бумагу, очевидно, чтобы скрыть название.

Саша предположил, что это какие-нибудь «Опасные связи» Шодерло де Лакло.

Что было ещё интереснее.

Рядом с девочкой стояла скромно одетая женщина, очевидно, гувернантка и осуждающе смотрела на подопечную.

Тем временем кадриль кончилась, и дядя Низи шёл с противоположного конца зала, ведя за руку очередную куклу в светлых кудряшках. Следующим танцем был вальс, который считался «мелким» танцем, вальсов было несколько.

Тогда Саша щёлкнул каблуками, поклонился девочке с книгой и сказал:

— Разрешите представиться? Великий князь Александр Александрович!

Девочка посмотрела с безграничным удивлением. Встала, присела в реверансе и тихо сказала:

— Евреинова Анна Михайловна.

Саша знал, что Евреиновы — древний русский и православный дворянский род, однако фамилия ей подходила: черненькая и глаза умные.

— Дочь коменданта Петергофских дворцов генерал-майора Евреинова, — добавила гувернантка.

И посмотрела на Анну Михайловну, испуганно и умоляюще одновременно.

— Позвольте мне иметь удовольствие пригласить Вас на вальс, — сказал Саша.

Евреинова улыбнулась и подавала руку.

Гувернантка вздохнула с облегчением.

В вальсе Саша чувствовал себя увереннее, чем во всем остальном, и мог разговоры разговаривать.

— Готов поспорить, что предыдущему кавалеру вы отказали, — заметил он.

— Он не пользовался репутацией умного человека… — объяснила Анна Михайловна. — И мне не хотелось тратить на него время.

— Лестно, — улыбнулся Саша, — значит, на меня можно.

— Я всем буду рассказывать, что танцевала с самим автором российской конституции, изобретателем телефона и спасителем Ростовцева.

— Я рад, что вы цените во мне то, что того заслуживает. Признаться, меня заинтересовала книга, которую вы читаете. Я сначала подумал, что это карне, но формат другой и ничем не украшена.

— Я не веду бальную книжку, — заметила девочка. — Во-первых, это пошлое тщеславие. Во-вторых, меня приглашают не так часто, чтобы я не могла этого запомнить.

— Тогда это, наверное, французский роман…

— Нет.

— Не читаете французских романов?

— Я их давно все перечитала, лет в двенадцать.

— Значит, это список моей конституции, — предположил Саша.

— Вы близки к истине, но нет, не угадали. Вашу конституцию я прочитала почти год назад. Достойно. Но это не она.

— Тогда «Полярная звезда», — сказал Саша, — ибо «Колокол» по формату не подходит.

— Нет, — улыбнулась она, — это «Опыты по истории русского права» Бориса Николаевича Чичерина.

— Имею честь быть лично знаком. И зачем прятать под белой обложкой столь уважаемого автора?

— Неуместно на балу. Но я не хотела терять время. Меня не так часто приглашают, чтобы не было возможности читать.

— Не любите балы?

— Не очень. Но мой отец был так счастлив, что меня сюда пригласили, что я не могла отказать. Он давно мечтал об этом.

— А вы сами, о чем мечтаете?

— О невозможном, — печально улыбнулась Анна Михайловна.

— Летать по воздуху, как Дэниел Юм, ходить по воде, строить замки взмахом руки?

— Я бы хотела стать правоведом.

— И что в этом невозможного?

— Я думала, вы будете смеяться.

— Что в этом смешного? Как я посмотрю, в Свете склонны смеяться по странным поводам. Только что моя тётя жаловалась мне, что над ней смеются за то, что она открыла больницу для бедных и сама делает перевязки. По-моему, здесь есть люди и посмешнее. Вам что больше нравится училище Правоведения или юридический факультет Санкт-Петербургского университета?

— Вот уже и смеётесь…

— Нисколько. Я поговорю с Петром Георгиевичем Ольденбургским, когда он вернётся в Россию, он же попечитель училища Правоведения. Скажу, что у меня есть человек, который очень хочет. Наверное, надо будет экзамен какой-то сдать, а потом мы его поставим перед фактом.

— Даже если согласится Петр Георгиевич, мой отец не согласится никогда.

— Я ещё могу Кавелину написать. Если с Училищем правоведения не выйдет, можно рассматривать Санкт-Петербургский университет.

После скандала с запиской об освобождении крестьян Константин Дмитриевич был вынужден уехать заграницу «на лечение». Но к осеннему семестру успел вернуться в Россию, продолжил преподавать на кафедре гражданского права и входил в совет университета.

— Хорошо, — кивнула Евреинова.

— Так что пишет Борис Николаевич Чичерин? Я к стыду своему не читал ещё.

— Я тоже только начала. Первая статья об истории русской общины. Он пишет, что у нас община вовсе не унаследована от патриархальных времён, и что в средние века никакой общины не было, каждая крестьянская семья владела своим участком земли, которую могла и продать, и бросить, перейдя к другому князю. И никакая община даже не знала об этом.

— Интересно, — сказал Саша. — Откуда же взялась община?

— Когда Петр Великий учредил подушную подать, семьям, в которых было много детей, но мало земли, стало трудно платить налоги. И тогда государство стало заботиться о том, чтобы им прирезали землю.

— То есть община — это чисто фискальная штука! Никакой не пережиток первобытно-общинного строя и ни зародыш социализма, как у нас думают некоторые мечтатели, вроде Герцена. Я всегда подозревал, что все эти социалистические штуки нужны только затем, чтобы было удобнее стричь стадо.

Она усмехнулась.

— Прочитаю обязательно, — добавил он, — и Ростовцеву подсуну, если он ещё не читал. Вот оно оказывается, как! Петру Алексеевичу нужно было пробить окно в Европу. На процесс рубки понадобились деньги, и он придумал подушную подать, которая привела к возрождению патриархальной общины и чёрному переделу, что просто не могло не затормозить развитие экономики. А значит, мы не преодолеем последствия крепостного права, пока не отменим подушную подать, её надо одновременно с эмансипацией отменять. Иначе смысла нет! Потому что передельная община останется, чтобы платить подушную подать. И будет дальше нас тормозить.

Звуки вальса уже затихли, а он ещё продолжал говорить.

— Извините, — наконец сказал он.

И отвёл свою даму на место.

— Мне обещала мазурку одна сторонница общины. Сейчас она у меня попляшет! А вы пишите мне, если что-то интересное вычитаете, а то я опять слона-то и не замечу.

Объявили мазурку. Саша пригласил Тютчеву и тут же поделился с ней своим открытием.

— Нет в крестьянском обществе ничего исконно русского, Анна Фёдоровна! Это следствие налоговой реформы Петра Первого.

— Чичерин всегда был западником, — заметила Тютчева. — У сербов и болгар до сих пор есть община.

— У них она может быть и дожила до нашего времени, но не у русских. Анна Фёдоровна, что вы защищаете!

— Прочитаю, — пообещала Тютчева. — Следите за фигурами.

Да, пару раз ошибся, но удержался на ногах. Мазурка — танец сложный и громкий. В нём есть что-то от чечётки. Действительно паркет гремит. А кавалеры подпрыгивают с ударами ног в воздухе и пристукиванием каблуками.

Получалось у Саши так себе, так что он испытал некоторые облегчение, когда надо было опуститься на одно колено, и Тютчева заскользила вокруг него.

После мазурки был небольшой фуршет с ананасами, мандаринами и чаем с пирожными, пирогом и бланманже, то есть белым сливочным пудингом, похожим на панна-котту, но с запахом и вкусом миндаля.

А потом бал завершился полонезом, где Саша чинно вышагивал в паре с тётей Александрой Петровной.

Только утром его просветили, чего от него требует этикет.