Царь нигилистов – 6

Глава 3

— Жив, — тихо сказал Склифосовский.

— Тогда по какому поводу траур? — поинтересовался Саша.

— Лекарство не действует, — объяснил Николай Васильевич. — Уже две дозы и никаких улучшений.

— Этому может быть множество объяснений, — сказал Саша, садясь. — Недостаточная доза, нечувствительность бактерий, особенности организма…

И совершенно чётко вспомнил, как когда он болел в десятилетнем возрасте, медсестра прямо при нём прокалывала крышку пузырька с кристаллическим пенициллином, ломала ампулу с физраствором и смешивала одно с другим.

— … и, наконец, препарат мог просто испортиться, — заключил он. — Вы его проверяли?

— Нет, — сказал Андреев, — у нас всего два пузырька.

— Дайте мне! — попросил Саша.

Склифосовский вручил пузырьки.

Один Саша сдал обратно, один оставил себе.

— Есть плошки с гнойным микробом? — спросил он.

Андреев кивнул, открыл термостат и вынул две чашки Петри.

Саша открыл пузырёк и безжалостно вылил половину в одну чашку, а половину в другую.

— Думаю, им должно за глаза хватить, если препарат рабочий, — предположил он.

— А если он не рабочий, то я сгубил дело, — заметил Склифосовский.

— Вы не знали, — горячо возразил Саша. — И никто не знал. Надо телеграфировать Пирогову, чтобы не торопился делать тоже самое.

Телеграмму Саша отправил тут же по возвращении в Зимний:

«Вы ещё не в пути? Не фильтруйте п. Возможно, он не хранится».

На следующее утро получил ответ: «Пока нет. Сегодня выезжаю. Возьму чашки».

А вечером того же дня записку от Склифосовского: «Лекарство не действует».

«Не расстраивайтесь, — ответил Саша. — В конце недели ждём Пирогова с чашками плесени. Будем надеяться, что Яков Иванович доживёт».

Зато Никола чувствовал себя всё лучше. Ну, и слава Богу! По-хорошему надо бы выделить тот самый кристаллический порошок, а в исходном виде применять только в экстренных случаях.

В понедельник Саша сходил на примерки к господам портным.

Звали его гораздо раньше.

Надо сказать, что в обещанный месяц цеховой мастер Степан Доронин не уложился и приглашение на примерку прислал только в ноябре. Но Саша был занят воскресными школами.

Военный портной Каплун Абрам Енохович протормозил по сравнению с конкурентом только на две недели и пригласил на примерку в начале декабря, когда заболел Никола, и Саше было совершенно не до того.

Начали с Абрама Еноховича. Мундир, похоже, был близок к готовности, портной только мудрил с булавками и мелом, чтобы окончательно подогнать его по фигуре.

— К Рождеству будет? — поинтересовался Саша.

— Будет! — героически пообещал Каплун.

Анна Фёдоровна смотрела с изрядной долей скепсиса.

Работа у Степана Яковлевича была на том же этапе, впрочем, это Саша вовремя не дошёл. Над подвальчиком теперь красовалась вывеска: «Доронин Степан Яковлевич. Военный портной». Качество конечного продукта оценить было также сложно, как у ашкеназского конкурента.

— Будет к Рождеству? — спросил Саша.

— Не извольте беспокоиться, Ваше Императорское Высочество! — ответил портной.

Собственно, на Рождественские праздники планировались многочисленные детские балы и, судя по числу приглашений, Саша понял, что не отвертится.

Во вторник к Саше зашёл лично Адлерберг и доложил, что Склифосовскому комнату предложили, но тот отказался. Саша задумался, стоит ли к нему ехать. Для начала написал записку: «Если вам так удобнее, не смею ограничивать вашу свободу, Николай Васильевич. Но если это из-за надуманного чувства вины, то это прискорбно. Между прочим, от Зимнего до Первого кадетского корпуса рукой подать».

«Я благодарен за предложение, Ваше Императорское Высочество, — ответил Склифосовский, — но сочту себя вправе им воспользоваться только, когда Якову Ивановичу станет лучше».

В среду Никса принёс весть о какой-то статье некоего Безобразова, которую везде обсуждают и упоминали даже на Госсовете. Статья, как выяснилась называлась «Аристократия и интересы дворянства» и публиковалась в «Русском вестнике». В ноябре — заключительная часть.

— Говорят, что так можно было писать в Англии во времена короля Иоанна перед истребованием от него великой хартии, — сказал Никса.

— Бедный Безобразов, — вздохнул Саша. — Его разве ещё не сослали?

— Это не тот Безобразов, который написал адрес папа́, — объяснил Никса. — Это Владимир Павлович Безобразов, экономист, редактор журнала Министерства государственных имуществ и член комиссии при Министерстве финансов.

— А что за комиссия?

— О земских банках и улучшении системы податей и сборов.

— Понятно, — кивнул Саша. — Честно говоря, Великая хартия вольностей давно назрела.

— Ты соскучился по гауптвахте?

— А неплохо было бы откосить от рождественских балов…

— Не надейся! — хмыкнул Никса.

Статью Саша нашёл и изучил, ибо надо же знать, от чего народ так возбудился.

Все гражданские свободы там упоминались в положительном контексте. Автору явно нравились права и не нравились привилегии. Вместо парламента Безобразов использовал термин «самоуправление» и считал, что люди, которые в этом самом самоуправлении участвуют должны быть экономически независимы, а дворянство должно превратиться из касты в государственное сословие.

Самое прикольное, что «Русский вестник» выходил под редакцией будущего ретрограда Каткова.

Саша подумал, что хроноаборигенам мало надо.

Зато было что обсудить с Кропоткиным, которого в пятницу вечером Саша пригласил к себе на чай.

Петя тут же заметил на письменном столе «Русский вестник» с густо торчащими из него закладками.

— Статья Безобразова? — поинтересовался он.

— Конечно, — кивнул Саша. — Честно говоря, не вполне понимаю, от чего весь сыр-бор. Автор совершенно ничего нового не написал.

Они сели за чайный столик, и Саша налил другу чай.

— Мне уже мой старший брат разобрал в письме одну за другой все четыре части, — сказал Кропоткин. — Безобразов ратует за отмену привилегий дворянства, самоуправление вместо бюрократии и юридическое государство вместо полицейского.

— «Юридическое государство» — отличный термин, конечно, — заметил Саша. — Вместо «верховенства закона». Подписываюсь под каждым словом. Единственно, с чем можно поспорить, это с тем, что парламентариям не нужно платить. Тогда у нас там будут одни рантье, потому что даже промышленнику или землевладельцу надо своими делами управлять, а это время. И, если заседать в парламенте, ему надо кому-то передавать управление, то есть становиться рантье. А рантье не самый компетентный человек в госуправлении, ибо ничего не делает.

— А если парламентариям платить, они будут зависимы от государства, — сказал Кропоткин.

— Это верно. И в этом большая опасность скатывания к диктатуре. Особенно, в незрелых демократиях. А если им не платить, их скупят частные лица. И в этом большая опасность приватизации государства.

— Не всякого можно купить, — поморщился Кропоткин.

— Не сомневаюсь, что тебя нельзя. Но ты уникален.

Кропоткин усмехнулся.

— Безобразов, кстати, понимает проблему, — продолжил Саша. — Он понимает, что нельзя опираться на людей, готовых идти в тюрьмы и ссылки ради убеждений. Неподкупных мало. Помещика, не купишь за две копейки (если это, конечно, не Плюшкин), а за дворец в Ницце почему нет?

— Всё-таки ты — циник, — припечатал Петя.

— Я реалист, — возразил Саша. — И понимаю, что так называемая «состоятельность» ни от чего не спасает. Поэтому и имущественных цензов быть не должно. Поскольку у людей небогатых есть не только таланты, что признаёт Безобразов, но и свои интересы.

— Он ничего не говорит о цензах, — заметил Кропоткин. — Наоборот, считает, что не должно быть искусственных препятствий.

— Да, мутная статья. Если бы у нас планировались выборы в парламент, её можно было бы рассматривать, как агитационную: «Голосуйте за богатых! Только они могут быть независимы!» Но так как выборов в ближайшей перспективе не видно, равно, как и парламента — о чём вообще речь?

— Он не говорит: «парламент».

— Угу! «Самоуправление». Отличный эвфемизм. Можно ещё сказать: «административно-хозяйственное управление». От одного предводителя дворянства такое слышал. Вообще, мне жаль цензора, который это пропустил. Не моя конституция, конечно. Но она и ходит в списках.

— Кстати о цензуре! — вспомнил Кропоткин. — Я твою книгу прочитал.

Речь шла о черновике «Мира через 150 лет», который Саша всучил другу ещё в ноябре, но всё не было времени встретиться.

— Думаешь не пропустят? — спросил Саша.

— Разве что с пустыми страницами, — улыбнулся Кропоткин.

— А как оно вообще?

— Фантастика!

— Что самое удивительное? — поинтересовался Саша.

— «Освоение космоса».

— А! Сказал Саша. Я тебе картинки покажу. Будущий академик Крамской нарисовал мне суперские иллюстрации.

— Точно будущий академик?

— Абсолютно! Достаточно посмотреть на его рисунки. Вон, кстати, на стене: «Москва-сити».

«Москва-сити» в рамочке висела над письменным столом. Кропоткин даже встал с места и подошёл, чтобы посмотреть поближе.

— Маленькая чёрная штука на фоне заката — это вертолёт, — объяснил Саша.

— Я помню про вертолёты, — кивнул Кропоткин. — Они у тебя в книге есть.

— Туристов катают, — продолжил Саша. — Можно посмотреть на Москву с высоты птичьего полёта. Дорого, правда.

— Ты что катался? — усмехнулся Петя.

— Не-а. Чего зря деньги мотать! С самолёта почти тоже самое.

— Я помню про самолёты, — сказал Кропоткин. — А в Питере такое будет?

— Конечно. «Лахта-центр».

— В Лахте? А почему там?

— Ну, красиво же! На берегу Финского залива. Будет в воде отражаться. Представь себе этакую стоэтажную иглу из стекла и металла.

Кропоткин посмотрел странно.

— Я не сумасшедший, — усмехнулся Саша. — Представь себе, что ты попал в средневековье и описываешь европейскую железнодорожную сеть королю Артуру. «Чего-чего? — спрашивает король Артур. — Сами ездят? Без лошадей? В кандалы его! Он умалишённый!»

Петя усмехнулся.

— Но фантазия у тебя необыкновенная! Это «небоскрёб» называется, да?

— Ага!

Саша вытащил из-под стола коробку с материалами для будущего издания и стал одну за другой показывать другу иллюстрации Крамского.

Надолго задержался на рисунке «Вид на Землю с поверхности Луны». Надо бы попросить Крамского сделать авторскую копию, чтобы на стенку повесить. И нарисовать «Лахта-центр». Саша живьём его не видел, ибо не был в Питере с 1989 года. Но на картинках где-то встречал. Так что описать мог.

— Марсоход чем-то похож на жука, — заметил Кропоткин.

— Должен быть устойчивым, — объяснил Саша. — Как думаешь, будут мою книгу читать?

— Саш, цензура не пропустит.

— Да, ладно! Что-нибудь пропустит.

— Ты государю собираешься показывать?

— Не сейчас, пусть папа́ остынет после статьи Безобразова.

Вернулись за чайный столик.

— Необычные у тебя картины на стенах, — заметил Кропоткин. — Даже без «Москва-сити».

— А, импрессионисты! Это новое французское искусство, самые первые работы. Через полтора века будут стоить миллионы. Если нас свергнут, мои внуки не умрут с голода.

— Мальчик, который ест вишни, то ли смеётся, то ли хочет заплакать.

— А это подмастерье художника, — объяснил Саша. — Он повесился в 15 лет. Но картина мне нравится. Автор прославится в течение нескольких десятилетий.

— У тебя ошибки в твоей книге есть, — перевел разговор на другую тему Петя. — Ты уж извини.

— Толстые книги не бывают без ошибок, — признался Саша. — Я Гроту дам вычитать на предмет правильной расстановки ятей. Ты давал кому-то читать?

— Нет, но я о ней рассказывал.

— Ну, всё! Теперь издание в «Вольной русской типографии» совершенно неизбежно.

— Не надо было?

— Ну, почему? Всегда полезно подогреть интерес перед публикацией.

В субботу пришла телеграмма от Пирогова. Из Москвы. Саша отыскал Адлерберга и попросил разрешения поселить Пирогова в комнатах, приготовленных для Склифосовского. Всё равно пока пустуют. Министр двора возражать не стал. Ну, всё-таки тайный советник и член-корреспондент Академии наук, а не какой-то новоиспечённый лекарь.

В воскресенье Пирогов был в Петербурге.

Саша с некоторым трудом убедил Гогеля, что встретить Николая Ивановича важнее, чем отстоять церковную службу.

— Господь между прочим пошёл спасать овечку, вместо того, чтобы соблюсти субботу, — заметил Саша. — Разве неправильно подражать Христу?

— Вы скоро попов за пояс заткнёте, — усмехнулся гувернёр.

— Учусь, — коротко отчитался Саша.

И они поехали на вокзал.

Пирогов вышел из купе. На нём был его неизменный сюртук. За ним слуги несли два фанерных ящика.

Саша наклонился и обнял профессора. Кажется, с прошлого раза Пирогов стал ещё ниже, точнее Саша вытянулся за лето. От сюртука профессора ощутимо пахло плесенью.

— В ящиках плошки с пенициллом? — поинтересовался Саша.

— Да, — кивнул Пирогов.

— Надо что-то делать, — заметил Саша. — Чтобы каждый раз чашки не таскать.

— Перевозить бутыли с эфиром было гораздо сложнее, — успокоил Пирогов. — Яков Иванович готов нас принять?

— Не сомневаюсь, — сказал Саша. — Вы точно не хотите отдохнуть с дороги?

— Я в Москве выспался.

Ящики с плесенью отправили в Петергофскую лабораторию, а сами поехали в Первый Кадетский корпус. Шёл снег и малиновое солнце стояло низко над горизонтом и едва просвечивало сквозь пелену облаков. Саша вспомнил, что завтра 14 декабря, годовщина восстания декабристов.

— Я всё-таки надеялся, что мы успеем хотя бы к середине литургии, — заметил Гогель.

— Это и есть моя литургия, — сказал Саша. — Разве человека не важнее спасти, чем овечку? Тем более, что это приказ государя.

Гувернёр вздохнул и смирился.

— Вы можете не присутствовать при операции, Григорий Фёдорович, — добавил Саша. — А мне интересно, и я в обморок не падаю. Николай Иванович, хирургические инструменты у вас с собой?

— Разумеется, — сказал профессор, — но надо посмотреть больного. Имеет ли ещё смысл…

Саша не стал уточнять, дезинфицированы ли инструменты. Пирогов с весны по-другому не оперировал.

У кадетского корпуса Саша спрыгнул из экипажа в снег и помог спуститься Пирогову.

— Григорий Фёдорович, вы вполне можете возвращаться в Зимний, — сказал Саша своему гувернёру. — По-моему с Пироговым и Ростовцевым я в надёжных руках. И на литургию успеете.

— Было бы невежливо не поприветствовать Якова Ивановича, — возразил Гогель.

И остался.

Они поднялись наверх, в комнаты Ростовцева, но у дверей их задержал лакей.

— У Его Высокопревосходительства государь, — объявил он. — Но я доложу.

И скрылся за дверью.

Ждать пришлось недолго. Двери распахнулись. Папа́ вышел к гостям, обнял Сашу, пожал руку Пирогову, кивнул Гогелю.

— Пойдёмте, — сказал он.

Ростовцев выглядел ещё хуже, чем в первый раз, лицо приобрело землистый оттенок, на лбу выступила испарина, но он был в сознании.

Пирогов присел рядом с кроватью.

— Ну-с, Яков Иванович, показывайте ваш карбункул.

Саша подошёл ближе и встал рядом с Пироговым.

Слуга помог Ростовцеву повернуться. Карбункул располагался у основания шеи со стороны спины и выглядел малоаппетитно: выпуклое багровое образование диаметром сантиметра три с отверстиями, напоминавшими сито, из которых сочился зеленовато-серый гной.

Пирогов долго смотрел на него. Потом дотронулся пальцем до воспалённой кожи рядом с карбункулом. Ростовцев застонал.

Царь вопросительно посмотрел на хирурга.

— Вскрывать надо, — сказал Пирогов.

— Здекауер сказал, что поздно, — проговорил Ростовцев.

— Было бы поздно, если бы не пенициллин, — возразил хирург.

— Не действует на меня ваше зелье, — сказал генерал.

— «Зелье» было испорчено, — заметил Саша. — Николай Иванович привёз новое из Киева.

Царь с надеждой посмотрел на Пирогова.

— Попробуем, — сказал врач.

— Когда? — слабо спросил Ростовцев.

— Сегодня после полудня, — ответил Пирогов. — Надо отфильтровать плесень. А вы пока приготовьте стол.

— Какой стол? — спросил больной.

— Хоть обеденный, — объяснил Пирогов, — главное, чтобы вы на нём уместились, Яков Иванович.

— Будет сделано, — усмехнулся генерал.

Поехали с Пироговым и Гогелем в Петергофскую лабораторию готовить препарат. Царь не возражал и остался с Ростовцевым. Гувернёра с души воротило от всей этой медицины, так что он периодически выходил покурить, что Сашу только радовало.

Разгрузили чашки и стерильные бинты, которые Пирогов тоже не забыл прихватить с собой. Из первой партии пенициллина сразу выдели каплю для испытания на «гнойном микробе».

С приездом Николая Ивановича как-то сразу стало спокойнее, и Саша смог вздохнуть свободнее, сбросив на него часть ответственности.

— Наверное, надо было вскрывать карбункул неделю назад, — предположил Склифосовский. — Не решились без пенициллина.

— Надо, — кивнул Пирогов. — Только не с вашим опытом. С вашим опытом — две недели назад.

— Боялись вызвать гноекровие, — признался Андреев.

— Правильно боялись, — сказал Пирогов. — Надеюсь, что ещё нет.

К трём пополудни всё было готово, и весь консилиум во главе с Пироговым отправился к Ростовцеву.

Царь ещё был у него. Они что-то горячо обсуждали.

— Перед операцией нужен покой, — заметил Пирогов.

Папа́ немного смутился и встал с места.

— Прямо сейчас да? — спросил Ростовцев.

— Да, — сказал профессор.

— Ваше Величество, — позвал Яков Иванович. — Можете немного наклониться?

Царь вернулся на место и склонился над Ростовцевым.

— Если не придётся больше увидеться… — проговорил генерал.

И добавил уже совсем тихо, но Саша стоял достаточно близко, чтобы услышать…