Царь нигилистов – 6

Глава 17

— Но… — сказала Жуковская.

— Попробуете? — спросил Саша. — Я вас поддержу.

Александра Васильевна села на диванчик. Коньки ей надевала лично мадам Брюно.

— Надо зашнуровать потуже, — сказал Саша. — Иначе нога будет шататься.

Жуковская поморщилась, но зашнуровать дала.

Саша помог ей встать, с другой стороны поддержал Никса.

На лице у неё было написано замешательство и страх, а не восторг, как представлялось Саше в его мечтах.

И даже двое великих князей слева и справа не исправляли впечатления.

— Придёте в воскресенье в Таврию? — спросил Саша, когда она с облегчением освободилась от коньков.

— Да, — кивнула она, — конечно.

В воскресенье 14 февраля 1860-го, в последний день Масленицы, Саша пришёл на каток немного заранее.

Верный Митька помог надеть и туго затянул коньки.

Было холодно, вокруг катка возвышались двухметровые сугробы, в воздухе кружился снег, и дворники из татар, шурша и скрипя, расчищали лёд широкими деревянными лопатами, окованными железом по режущей кромке.

Багровое солнце стояло над горизонтом, и иллюминацию ещё не зажгли, зато над катком висели гирлянды из разноцветных флажков и раскрашенной бумаги.

У Таврического дворца стояла соломенная, подготовленная к сожжению Масленица.

Народу было ещё мало, зато раздолье покататься.

Саша встал на ноги и легко заскользил по льду. Молодое без малого пятнадцатилетнее тело совсем не чувствовало собственного веса.

А технику он помнил из двадцать первого века.

В последний раз на «гагах» он катался там в будущем, на катке в Коломенском, когда учил кататься дочку. Или это было ВДНХ?

Так или иначе с техникой и тогда было всё в порядке, так что удалось восхитить Анютиных школьных друзей, и коньки успешно выдержали стокилограммовый вес, а вот мышцам тяжко пришлось, так что приходилось отдыхать после каждого круга.

Сейчас он пролетел, не напрягаясь с десяток кругов подряд. Инновационные коньки были настолько быстрее «снегурок», что посетители воспринимались как неподвижные объекты. Он был осторожен. Ещё не хватало кого-то задеть!

Перед ним расступались. И смотрели во все глаза.

Солнце окончательно скрылось за горизонтом, небо окрасилось алым и погасло, у дворца зажгли жёлтые газовые фонари, а над катком — свечки в разноцветных стеклянных колбочках и плошки с маслом по периметру, а Жуковской всё не было.

Саша подумал, что неверное надо было за ней зайти, но хотелось обкатать изобретение.

Наконец она появилась и села на лавочку.

Саша подлетел к ней, мастерски затормозил, из-под коньков фонтаном брызнула ледяная крошка.

— Александра Васильевна, вам помочь?

— Нет, нет, я сама…

Ему показалось, что она ждёт, когда он уедет.

— Что-то случилось? — спросил он.

Она помотала головой.

— Нет.

Рядом стояла Глаша и доставала из сумки коньки: обыкновенные «снегурки» на ремешках.

— Глаша, вы тоже будете кататься? — поинтересовался Саша.

Служанка переглянулась с госпожой.

— Ваше Императорское Высочество! — вздохнула Жуковская. — У меня подруга попросила ваши коньки, она очень хотела попробовать, и я не смогла отказать.

— Александра Васильевна! Вы только говорите, как есть! Я всех этих изящных реверансов не понимаю. Вы не смогли отказать или с облегчением отделались?

— Есть вещи, которые не для меня, — призналась Жуковская. — Простите!

— Ну, конечно, — кивнул Саша. — Сегодня же Прощёное воскресенье. Куда я денусь!

Опустился на одно колено, оттеснил Глашу и помог Александре Васильевне привязать коньки. Легко поднялся на ноги и подал руку Жуковской. Помог встать и потянул за собой.

— Не так быстро! — взмолилась она.

Он отпустил её руку, улетел вперёд, потом вернулся, сделал пару кругов вокруг неё и улетел снова.

Подожгли Масляницу, солома вспыхнула и почернела, вверх взлетели тысячи искр.

И тогда на катке появился папа́ под руку с Александрой Долгоруковой. И на ней были те коньки, которые Саша заказывал для Жуковской.

Могла бы хоть сбагрить их кому-то ещё, а не папенькиной любовнице. Или правда не смогла отказать? Да, нет! Стар он уже обманывать себя!

Долгорукова, надо отдать ей должное, держалась на них совсем неплохо. Саша сперва надеялся, что она не обратит внимания на зубчики впереди и споткнётся, но Александрин уже поняла их назначение, изящно развернулась, раскинув руки, и плавно поехала назад под восхищённых взглядом царя.

И Саша понял, почему она.

Александра Васильевна тем временем отъехала к лавочке и опустилась на неё.

Зато рядом возник Никса.

— Сделаешь мне такие же?

— Да, но, боюсь, не успеют до весны. На эти ушло две недели. Как твоя золотуха?

— Перекись помогает. Не сразу, но уже понятно, что да. Не решилась Александра Васильевна?

— Не трави душу! — попросил Саша.

— Ну, что ты хочешь от женщины? Изобретёшь самолёт — попросишь жену испытать?

— Такие женщины бывают, — заметил Саша.

И Саша вспомнил историю Берты Бенц, которая угнала у собственного мужа свежеизобретённую «самодвижущуюся повозку», посадила в неё двух старших сыновей и поехала к маме в соседнюю деревню. За девяносто километров.

Или Клару Форд, которая взяла кувалду и собственноручно разнесла часть забора, когда первый автомобиль её мужа Генри не прошёл в ворота.

— Просто Александра Васильевна для меня недостаточно сумасшедшая, — добавил Саша.

И подумал, что пытаться сделать из Жуковской Берту Бенц — это всё равно, что Джека Лондона из Достоевского. Она и так прекрасна, просто «не она», как написал Лев Толстой в своём дневнике после первой брачной ночи.

И лучше понять это до свадьбы, а не после, учитывая слабую достижимость брака с неравнородной, сложность разводов и ценность репутации в глазах потенциального электората.

Около Жуковской появился шестнадцатилетний князь Володя Барятинский и, украдкой косясь на Сашу, помогал ей развязать коньки.

Никса оценил ситуацию.

— На всякий случай, если ты его вызовешь, он не сможет принять вызов.

— Причем тут он? — усмехнулся Саша. — Дело совсем не в Барятинском. Дело в Жуковской, точнее во мне. А что так рано? Только начали кататься.

— Сегодня бал в честь последнего дня Масленицы. Хотят успеть. Я тоже собираюсь.

Ну, да! Очередной взрослый бал.

— Сейчас большая часть народа разойдётся, — добавил Никса.

— А я ещё покатаюсь, — сказал Саша.

Переполнение лёгких кислородом всегда отлично помогает от депрессии. Было горько. Хотя он знал, что и это пройдёт. Депрессия проходит за трое суток, если она не клиническая. Ну, в крайнем случае, за три месяца. В совсем патологических случаях: за три года.

Он катался почти до полуночи, пока не остался на катке один, и его наконец не вытащил Гогель, с трудом уговорив вернуться домой.

Второе верное средство от депрессии — это работа.

В понедельник Саша присутствовал на экзаменах в школе Магницкого. Это было не совсем провально, но класс надо было делить на две половины: нулевую и первую, как собственно и сделали когда-то в будущем в 179-й, когда выяснилось, что половина набранного по конкурсу класса всё равно не тянет метод Константинова.

Но, ничего. Восемь человек оставили. Весьма пёстрого национального состава.

Саша посоветовал Остроградскому припахать студентов физмата Петербургского университета принимать задачки, как собственно и было в 179-й. Правда, там задачки надо было сдавать студентам, которые сами окончили ту же школу. Таких пока не было, но Саша решил, что можно попробовать.

Когда он вернулся домой, на пороге, прямо на ковре, его ждала дохлая мышь и гордый успешной охотой Киссинджер, который, судя по длительным отлучкам в последние два месяца, брал мастер-класс у эрмитажных котов.

Саша подумал, как бы не обидеть Генриха, он же старался.

— Понимаешь, Киссенджер, — сказал Саша, — ты, конечно, супер. Поискать ещё таких охотников! Но я мышей не ем.

Он взял кота на руки, погладил, достиг урчания и позвал Митьку.

— Выкинь, пожалуйста! — приказал он лакею, указав глазами на мышь. — А Генриху принеси что-нибудь вкусненькое. Ставридки, например. Он любит.

Во вторник у Саши был Закон Божий. После урока он попросил преподавателя задержаться.

— Иван Васильевич, мне для школы Магницкого нужен преподаватель Закона Божия. После экзаменов у меня осталось восемь человек. Православных из них половина. Но народ умный, а значит слепо верить не расположенный. И обычного батюшку я к ним пригласить не могу. Боюсь, что не воспримут. Нужен кто-то вроде вас. Служебный оклад не будет зависеть от числа учеников.

— Неважно, — сказал Рождественский. — Конечно я согласен.

Ну, одна проблема была решена.

— Ещё мне нужен законоучитель в мои воскресные школы, — продолжил Саша. — Там народ совсем простецкий. Но всё же я не хочу, чтобы вера свелась для них к заучиванию молитв. Я не хочу, чтобы они путали православие с бытовой магией и поминали Бога только, когда гром гремит. Богословие в духе Лейбница, боюсь не для них, но Нагорная проповедь простым языком написана, и Десять заповедей, мне кажется, важнее, чем «Отче наш». Проект волонтёрский. Так что может быть, стоит привлечь желающих слушателей Духовной академии. Кого поумнее. Неграмотным надо на пальцах всё объяснять. А чтобы объяснить на пальцах, надо блестяще знать предмет. Не порекомендуете кого-нибудь?

— Сколько смогу уроков, возьму сам, — улыбнулся Рождественский. — И порекомендую тоже.

Мирное значение слова «волонтёр» царский батюшка уже выучил.

На первой неделе Великого поста Саша успел связаться с химиками: Энгельгардтом и Соколовым. И в субботу поехал к ним в лабораторию на Галерную улицу.

Честно говоря, можно было бы и пешком пройтись по набережной Невы, но погода выдалась истинно февральская, мела метель, бросая в лицо прохожим мелкую холодную крошку, и Саша решил не мучиться.

Провожал его учитель, который и рекомендовал ему эту частную лабораторию: Алексей Иванович Ходнев.

Александр Николаевич Энгельгардт оказался молодым подтянутым офицером в мундире поручика-артиллериста, а его друг Николай Николаевич Соколов — тридцатилетним профессором в сюртуке и хорвате. Первый носил усы, имел прямой нос и зачёсанные назад тёмные волосы. Второй обладал мягкими чертами лица, умными внимательными глазами и носил аккуратно подстриженную бороду. На первый взгляд, Соколов показался Саше интеллигентнее.

Первым делом хозяева показали ему лабораторию.

Она занимала одну комнату, хотя и большую. В центре располагался большой деревянный стол, уставленный колбами, ретортами и ёмкостями с таинственными порошками. Его окружали лавки и табуретки, тоже сплошь уставленные всякой химической всячиной. Картину дополняли деревянные шкафы вдоль стен, заполненные баночками с реактивами, и ряд масляных ламп, висящих над столом.

Имелась даже вытяжка, точнее металлический конус, подведённый к стеклянному кубу и переходящий в трубу, уходящую в стену у потолка, где по этому случаю отсутствовала штукатурка и была видна кирпичная кладка.

И раковина с краником. Видимо, подведение в лабораторию водопровода служило для хозяев отдельным поводом для гордости, так что Энгельгардт подвёл Сашу к раковине и открыл краник, демонстрируя водяную струю.

Сквозь высокие окна в святилище науки вливался приглушённый зимний свет, а там бесновалась метель.

— Здорово! — искренне сказал Саша.

Хозяева скромно заулыбались.

— Александр Николаевич, я читал ваши работы, — сказал Саша Энгельгардту.

Он действительно подготовился и при помощи Ходнева проштудировал пару статей.

— А какие? — полюбопытствовал Энгельгардт.

— О действии анилина на изатин, — сказал Саша, — и «О действии броманилина и хлоранилина на изатин». Я небольшой химик, но Алексей Иванович мне помогал и отвечал на мои гимназические вопросы.

Ходнев усмехнулся.

— Не скромничайте, Александр Александрович! Мало таких гимназистов, как вы.

— Вот, Алексей Иванович мне опять льстит, словно я в этом нуждаюсь, — заметил Саша. — И ещё пятёрки ставит за что-то.

— Такое впечатление, что мои статьи вас чем-то расстроили, Ваше Императорское Высочество, — заметил Энгельгардт.

— Это отчасти так. Дело вот в чём. Сначала я собирался поручить вам только выделение пенициллина. На это есть деньги. Даёт на исследования моя тётя Александра Петровна Ольденбургская, у которой больница для бедных, и она очень хочет для них «чудо-плесень». Добавляет мой дядя Константин Николаевич, который своими глазами видел действие пенициллина на примере своего сына. И казна обещалась в лице папа́, когда дела наладятся. Ибо Ростовцев Яков Иванович для казны ценен, а для батюшки моего — тем более.

— А теперь? — поинтересовался Энгельгардт.

— А теперь я прочитал ваши статьи. Александр Николаевич! Анилиновые красители — это в высшей степени перспективно, и я не хочу вас отвлекать от этой темы. Они у вас есть, кстати?

— Да, конечно, — кивнул химик, — пойдёмте!

Он открыл шкаф и достал баночку с порошком розовато-сиреневого цвета.

— Это мовеин, Ваше Императорское Высочество! Получен английским химиком Уильямом Перкиным четыре года назад из сульфата анилина. Первооткрывателю было 18 лет. А за год он уже наладил производство. Первый искусственный пурпур!

— Угу! — усмехнулся Саша. — Больше не царский цвет.

— Есть ещё! Смотрите: это фуксин!

Он нагнулся, открыл деревянные дверцы нижней части шкафа и вынул оттуда металлическую коробочку. В ней были зеленоватые кристаллики.

— Света боится? — предположил Саша.

— Да.

— Мне казалось, что фуксин должен быть цвета фуксии, — заметил Саша.

— Он и есть, — сказал Александр Николаевич.

Отсыпал несколько кристалликов в колбу и капнул туда воды. И она приобрела оттенок марганцовки.

— Фуксин получил польский химик Якуб Натансон, — прокомментировал хозяин лаборатории, — почти одновременно с мовеином.

Саша кивнул. Очень польский химик… Как бы убедить папа́ окончательно отменить черту осёдлости?

— Только осторожно, Ваше Императорское Высочество, — предостерёг Энгельгардт. — Это сильный яд.

— Отлично! — сказал Саша.

— Отлично? — переспросил Энгельгардт.

— Яд — значит, может обладать противомикробной активностью, — объяснил Саша. — Будем проверять. Александр Николаевич, у меня две фармацевтических лаборатории: в Петербурге и Москве. Питерскую возглавляет Николай Агапиевич Андреев, а московскую Николай Васильевич Склифосовский. Оба врачи. Николая Васильевича вместе с его лабораторией я собираюсь перетащить в Питер, и объединить обе лаборатории в один институт. Но пока можете отправить в обе лаборатории немного фуксина, я хочу, чтобы они его сразу проверили, немедля.

Энгельгардт кивнул.

Саша написал адреса.

— Для вас у меня два направления работы. Первое: пенициллин, второе: производные анилина. Потяните оба?

— Мне кажется, выделение пенициллина не должно быть таким уж сложным делам, ведь лекарство уже есть, — подключился к разговору интеллигентный Соколов.

Саша покачал головой.

— Не обольщайтесь. Просто выпарить его скорее всего не удастся, он этого не перенесёт. Так что год, по самым оптимистическим оценкам. Скорее, несколько лет. Но можете набирать столько лаборантов, сколько понадобится. Хоть весь химический факультет. Деньги будут.

— Думаю, возьмёмся, — сказал Соколов.

— Ваши работы, Николай Николаевич, я, кстати, тоже читал: «О водороде в органических соединениях». Точнее просматривал под руководством Ходнева, если уж честно. Но я понял про что. Глицериновая кислота — это интересно, но для меня пока лекарства актуальнее. Хотя, может быть, я чего-то не знаю, и для лекарств её тоже можно как-то использовать. Пока у меня ассоциации только на взрывчатку.

— Нитроглицерин получается из глицерина при соединении с азотной кислотой, — заметил Соколов. — Им занимается академик Зинин.

— Мой учитель, — добавил Энгельгардт.

— Познакомите? — спросил Саша.

— Я ему напишу, — пообещал Александр Николаевич.

— Пусть приходит на чай, — сказал Саша. — Взрывчатка нам понадобится обязательно. Для строительства дорог.

И подумал: «Может и без Альфреда Нобеля обойдёмся?»

— Я не собираюсь изменять вам с Зининым, как учителем химии, Алексей Иванович, — заметил Саша.

— Это будет правильно, когда мы перейдём к органической, — сказал Ходнев. — Думаю, примерно через полгода.

— Хорошо, — сказал Саша. — Что касается производных анилина, финансирование будет за счёт «Фонда борьбы с туберкулёзом». В попечителях папа́, мама́, цесаревич, Елена Павловна, граф Строганов и я.

— Вы думаете, что анилином можно лечить чахотку? — спросил Энгельгардт.

— Я не знаю, но хочу попробовать. И не только чахотку. Чахотка — дама упорная, уж если пенициллин её не берёт. Будем всё проверять. То есть схема работы такая: вы синтезируете всё, что удаётся синтезировать с помощью анилина, присылаете в мой институт микробиологии, а мы со Склифосовским и Андреевым проверяем.

— «Институт микробиологии»? — улыбнулся Соколов.

— Угу! — кивнул Саша. — Может быть стоит объединить с институтом биохимии.

— А это что за учреждение?

— «Институт биохимии» — это вы с профессором Соколовым, — сказал Саша. — Правда папа́ о нём еще не знает и добро не дал. Но даст, я уверен. И у меня есть ещё одна идея финансирования анилинового проекта…