Царь нигилистов – 6

Глава 26

— Саша, в мае прошлого года в Пензенской губернии во время базара толпа угрожала разбить питейные дома. Зачинщиков арестовали, но не помогло: в нескольких уездах было разграблено полсотни питейных домов. С оскорблениями и побоями местных начальников и сельских старшин. И угрозами их убить. В селе Исе был ранен офицер, а в городе Троицке толпа с кольями напала на прибывшую воинскую команду.

В Московской губернии в Волоколамском уезде крестьяне, собравшиеся на ярмарку близ Иосифова монастыря, разграбили питейные дома, потом разбили кабаки в соседних селениях.

Беспорядки перекинулись на другие части России.

И не думай, что с пьянством боролись. Просто грабили. В Вятской губернии, после ограбления питейного дома опились до смерти почти 10 человек.

Избивали служителей откупов, сельских старшин, чиновников земской полиции: одного ранили, двух покушались убить. В Самарской губернии староста одного из сел от полученных побоев умер. В городе Волгске крестьяне избили нижних чинов, переломали их оружие и ранили городничего. В Бугуруслане толпа смяла призванную команду казаков.

Только войска и казацкие сотни и смогли справиться с буйством.

В дюжине губерний было разграблено более двухсот питейных заведений; предупреждено почти три десятка покушений. В беспорядках участвовало несколько сотен человек.

Наиболее виновные были заключены под стражу и преданы суду, другие подвергнуты исправительным наказаниям.

Были шпицрутены. Для отпускных нижних чинов. Пять раз сквозь строй из сотни человек. Не из тысячи, Саша. Из сотни. От этого не умирают. В армии столько за пьянство дают.

Мало ещё за все их художества.

— Это единственный аргумент, который мне крыть нечем, — сказал Саша. — Неважно сколько. Главное, что шпицрутены.

Саша оперся на ограду набережной. На другой стороне Невы высился черный, как в театре теней, силуэт Петропавловской крепости.

— Я не знаю, какая у шпицрутенов смертельная доза, — заметил Саша. — Думаю, что и не все читатели «Колокола» знают. Тысяча?

Папа́ закурил сигару.

— Зависит от того, что думают о виновном солдаты. Был случай, когда унтера забили насмерть со 100 ударов. Он украл и пропил всю кассу полка, который остался и без фуража, и без продуктов. В кабаке и взяли. И потом били нещадно.

— А ты говоришь, что пятьсот не смертельно…

— В данном случае не смертельно. Солдаты считают, что пьянство — грех простительный, а откупщики — воры. К тому же цены были завышены, а значит претензии погромщиков справедливы. Никто не будет в полную силу бить. Звучит страшно, а на самом не так серьёзно, как кажется. Бывало, что и по 4000 палок выдерживали в подобных случаях.

— Но это же вообще неправовой подход! Что это за казнь такая с неизвестным результатом?

— Саша, во всех армиях мира телесные наказания есть. Без них сложно поддерживать дисциплину в армии. У англичан — плети-девятихвостки — «кошки», это гораздо хуже шпицрутенов.

— Это нас как-то оправдывает?

— С тобой стало тяжело разговаривать, — заметил папа́.

— Я могу заткнутся. Тебе будет спокойнее, но хорошо ли для России?

— Шпицрутены отменим в скором времени.

— А остальное? Все телесные наказания?

— Посмотрим.

— Я там пишу, что они будут отменены. Это не так?

— Ты написал свой ответ на «Письмо из провинции»?

— Написал, но чувствую слабость аргументов.

Царь приподнял брови.

— Мои аргументы сводятся в общем-то к двум, — продолжил Саша. — Первый: смиритесь с белой и пушистой российской монархией, ибо революционный террор гораздо хуже. Но недостатки монархии у них перед глазами. А революционный террор носит гипотетический характер. Пушкин писал про русский бунт, но он был аристократ, и скептически относился к нашему доброму прекрасному народу, который не французы какие-нибудь, чтобы ставить гильотину на главной площади города.

А если и поставят — угодят на неё те же аристократы, от которых всё равно толку никакого. Немного потеряет любезное Отечество. А тот печальный факт, что для народа какой-нибудь разночинец из попов, но с университетским образованием — это тот же аристократ, им не то, чтобы не известен, они даже видят опасность самим угодить под топор, но как-то у них это на периферии сознания.

— Ты это написал?

— Ну, написал, конечно.

— А второй аргумент?

— Тот факт, что российская монархия всегда желала добрых и прекрасных установлений. А то, что этих установлений до сих пор нет — ну, так сложилось. При либеральном государе Александре Николаевиче — уж точно воплотятся в жизнь! Как только — так сразу! Подожди, дорогой народ, ещё пять-шесть лет. То есть я опять обещаю, а не опираюсь на факты.

— Крестьянская эмансипация раньше, чем через пять лет. Думаю, ждать не больше года.

— Я знаю. Но это одна из самых сложных и противоречивых реформ. Вызовет критику с той или иной стороны в любом случае. Да и она в будущем, хотя и недалёком.

— Сроки службы для рекрутов сократили до 15 лет в сентябре, — заметил папа́.

— Хорошо, но мало. Воспринимается, думаю, как такой малюсенький шажок в правильном направлении. В правильном, но уж очень маленький. А они хотят всё и сразу.

Царь усмехнулся.

— В Великобритании армия вообще добровольческая, — продолжил Саша. — И об этом помню не только я.

— Для нас это дорого, — сказал царь.

— Налоговую систему надо менять, — заметил Саша.

— Княжевич этим занимается.

— Ждём. Может, дождёмся. Подушную подать собирается отменять?

— Собирается. В восемнадцати губерниях подати уже переведены на землю и промыслы ещё со времен министерства Киселёва.

— Это сороковые годы?

— Киселёв покинул министерский пост четыре года назад.

— Министерство Государственных Имуществ?

— Да.

— Сейчас у нас пятьдесят пять губерний, — вспомнил Саша с экзамена по географии.

— Молодец, — прокомментировал папа́.

— Делим 18 на 55. Тридцать процентов с хвостиком. Лучше, чем ничего, но не густо. А пока будет подушная подать, будет передельная община, потому что она выгодна государству, чтобы все налоги могли потянуть. А пока будет передельная община, народ будет нищать, потому что земли будут перераспределять от богатых и работящих в пользу бедных тунеядцев. Пока богатых не останется. Отрицательный отбор, как он есть. Наконец, государству будет не на кого опереться. Будет революция нищих. Передельная община — это ещё одна бомба под наше будущее.

— У Чичерина вычитал?

— Только про то, что община — это фискальный инструмент, а не народная традиция. Остальные выводы может сделать любой, кто хоть немного умеет мыслить логически. К нашим доморощенным социалистам это, правда, не относится. Они не понимают, что проповедуемое ими равенство — это равенство в нищете. И иным быть не может.

— Ты это уже говорил.

— Как будто меня кто-то слушает!

— Я слушаю, — заметил царь, — прямо сейчас.

Он выбросил кончик сигары на лёд Невы и закурил следующую.

Как там у Щербакова: «Что ж ты, кореш, много куришь?»

— Кстати то, что ты предлагаешь, очень близко к реформам Киселёва, — заметил царь. — Только Павел Дмитриевич понимал, что без общины не обойтись.

— Почему, если налог будет поземельный, а не подушный?

— Потому что расплодим сельский пролетариат.

— Лучше путь часть крестьян станут сельским пролетариатом, чем все. Ну, пойдёт кто-то батрачить на более успешного соседа или на помещика. Никакой беды в этом не вижу. Не умеешь вести своё хозяйство — работай на другого. Есть множество людей, которым так комфортнее, меньше ответственности. И должна быть возможность продать надел и переехать в город. Урбанизация всё равно неизбежна.

— Киселёв прекрасно понимал, что община — институт вредный: так как участки постоянно меняют хозяев, у крестьянина нет охоты обрабатывать их с должным рачением. Но он верил, что это детище народа, которое надо уважать.

— Он Чичерина не читал.

— В 1846-м Киселёв добился указа, по которому государственные крестьяне, при переезде на казённые земли, данные им по причине малоземелья, обязаны создавать нераздельные наследственные участки.

— Вау! — сказал Саша. — Он гений. Опередил своё время на 50 лет. А бывшим помещичьим крепостными, у которых мало земли, мы можем такое предложить? Остались в России свободные казённые земли?

— Да, в Пермской губернии, в Сибири, в степных губерниях…

— Только надо будет помочь с переездом. Дорога-то тяжёлая. Кстати, наверняка есть данные в архивах. Как крестьяне сами смотрели на общину?

— Богатым вологодским крестьянам очень не нравился передел, — сказал царь. — Их стали принуждать к этому в начале нашего века при Александре Павловиче.

— Император Александр Первый как стихийный социалист, — хмыкнул Саша. — Союз социалистических Российских губерний. Лагарп ему что ли нашептал? И наша родная уравниловка. Ненавижу!

— Бедные крестьяне были за выравнивание наделов.

— Ну, конечно! Всегда приятно чужое добро получить на халяву!

— «На халяву»? — удивился царь. — «Халява» — это сапожное голенище.

— Да? Не знал. Я имел в виду «задаром». Ладно, не суть. Крестьяне что петиции писали?

— Наказы в Уложенную комиссию по составлению новых законов при Екатерине Великой.

— Она спрашивала у крестьян?

— У государственных крестьян.

— Всё равно обалдеть! Мы от неё сильно отстали. Почему бы и нам не спросить? Был же прецедент. Не прошло и столетия!

— Дело эмансипации и так идёт не быстро. С опросами крестьян затормозим ещё лет на пять. Да и не думаю, что что-то изменилось.

— И что было в наказах?

— Что старательные хозяева участки свои постоянно унаваживают и распахивают новые на месте лесов, гор и болотных мест. А другие пребывают в лености и мотовстве, и участки свои размотали и опустошили, и теперь пришли в скудость и не в состоянии платить подати и просят, чтобы ту распаханную и унавоженную землю поделить по числу душ.

— Вот и я о чём! — усмехнулся Саша.

— И если землю разделить по числу душ, то участки получатся не больше, чем в десятину, с которой кормиться невозможно. И впредь никто такого труда к умножению хлебопашества прилагать не будет, потому что никто не захочет в убытки входить, потому что рачительные распахивают, а ленивые приходят на готовое, проматывают и опустошают, и потом некому будет платить подати.

— Подписываюсь под каждым словом, — сказал Саша и развёл руками. — И много было таких наказов?

— Да! И не только это. Они просят вернуть им право закладывать и продавать земли. Потому что не имеющие детей, слабые здоровьем и старики свою землю обработать не в состоянии, а продавать её запрещено. Отчего деревни их приходят в крайнее запустение.

— Вот что я тут распинаюсь? — поинтересовался Саша. — Народ уже всё сказал, только правительство не прислушалось.

— Народ состоит не только из богатых.

— Не только из работящих. Это точно! А можно эти наказы опубликовать? Это, мне кажется здорово подкосит нашу славянофильскую мифологию о народе-социалисте. Знаешь, я видел во сне, как путешествую по северным губерниям. И в какой-то момент где-то в районе Вологды, бедные серые избы сменяются огромными крашеными домами в шесть окон, с мезонинами, ладными заборами и резными воротами. Я думал потому, что там когда-то проходила северная граница владений помещиков — граница крепостного права. Севернее жили те самые государственные крестьяне, мнением которых интересовалась Екатерина Великая и которые были несколько свободнее. Но видимо и граница общинного земледелия проходила где-то там же. Ведь если крестьяне просят, чтобы их земли не делили, значит, их и не делили до этого.

— Подумаю, — сказал царь.

— Даже ничего делать не надо. Только пустить Чичерина в архив и намекнуть, где искать. Давай, я ему напишу?

— Хорошо, пиши. А там посмотрим.

— От подушной подати надо отказываться одновременно с эмансипаций, — продолжил Саша. — Иначе всё опять ляжет в долгий ящик. Надо переводить налог с людей на земли. Во всех губерниях! Подоходный, конечно, лучше, но сложнее в администрировании.

— Много ты понимаешь!

— Немного. Примерно, как в твоей охране. Но могу, например, Бабста попросить сделать более радикальный проект. Мы с ним это уже обсуждали. После учреждения патентного бюро в твоём письменном столе как раз должен был образоваться совершенно свободный ящик. Что ему пустовать?

— Пока не нужно, — сказал царь. — Что же касается других твоих идей по поводу крестьянской эмансипации, ты не всегда понимаешь суть дела. Без отрезков, например, обойтись невозможно. Потому что в оброчных имениях почти вся земля крестьянская. Ты предлагаешь всё у помещиков отобрать?

— Мои идеи…

— Разумеется я знаю полный перечень пунктов, которые ты выдал Ростовцеву в уплату за его спасение.

— Яков Иванович — предатель со стажем. Я сильно нарушил субординацию?

— Да, ты её очень нарушил.

— Прости. Зато до тебя дошли эти пункты.

— Ты не особенно оригинален. За исключением ненависти к общине, вполне в духе «Современника».

— Определённо, надо почитать. Нет, я не собираюсь отбирать у помещиков всю землю. Просто не знал, что в оброчных имениях такая ситуация. Но половину, наверное, стоит отдать крестьянам.

— Мы собираемся отдать до двух третей.

— Супер! Тогда надо только, чтобы выкупные платежи были посильны. Ну, и Карфаген должен быть разрушен. То бишь передельная община.

— Отказываться от надела позволим вряд ли. Но будут минимальные бесплатные наделы.

— Это имеет смысл только при возможности их продажи, иначе крестьянина такой надел не прокормит, а подъёмные для переселения в город он не сможет получить. Ну, как в наказах.

— Вряд ли. Потому что немедленно продадут и пропьют. Те самые бедняки, которых ты в батраки записал. Всё не так прекрасно, как в наказах сельских богачей. Они не о бедняках заботятся, а о том, как бы расширить свои владения, прикупив земли.

— Я не верю, что можно облагодетельствовать человека, отняв у него свободу. В том числе свободную продажу того, что ему принадлежит.

— Можно, Саша. У нас есть такие люди, которых защищать надо прежде всего от самих себя.

— Я не сомневаюсь, что они есть, но почему мы хотим действовать именно в их интересах? Свобода — это ответственность, увы. Да, это беда для безответственных. Но мы, что безответственных хотим расплодить? Именно в них заинтересовано государство?

— Сашка, ты — демагог. Те, кто пропьют свои наделы, увы, будут проблемой государства. Нам очень нужны нищие и бродяги?

— Это уже другой вопрос. Найдём, куда пристроить. А с усадьбами как? Их можно будет отдать крестьянам бесплатно?

— Скорее всего. Обсуждаем на редакционных комиссиях.

Саша вздохнул.

— Зачем вообще нам дискутировать с людьми вроде автора «Письма из провинции»? — спросил папа́. — Это ставит нас на один уровень с ними.

— Нельзя не дискутировать. Мы утратим инициативу. И наше молчание будет воспринято как доказательство того, что нам сказать нечего.

— Можно это кому-то из литераторов поручить.

— Кто ещё сможет играть на их поле? Я их понимаю. Мне кажется, хорошо. И Герцен меня точно печатает, хотя я с ним спорю. И дело не в словах, а в действиях. Сейчас хорошо бы сделать что-то не такое дорогое и сложное, как крестьянская реформа, но с потенциально большим пропагандистским эффектом: старообрядческие алтари распечатать, шпицрутены отменить.

— Церковные иерархи будут недовольны. Армейское начальство — тоже.

— Что нам церковные иерархи? У нас, слава Петру Великому, не патриарх, а Святейший синод. Или он не тебе подчиняется?

— С ними приходится считаться.

— Кто с ними не считается? Считаться — это не давить конкурентов.

— Саша, тебе вообще всё равно, истинная вера или ложная?

— Истинная вера или ложная, может знать только Бог. А я не Бог, поэтому за свободу вероисповедания. Пусть сами выбирают, во что и как им верить. Всякая религия хороша, если не нарушает уголовный закон и не порабощает своих адептов.

— Ходят слухи, что ты атеист.

— Вопрос о бытие Божием слишком сложен, чтобы ответить на него однозначно. К Рождественскому прислушиваюсь. Закон Божий и в школе Магницкого, и в Воскресных школах теперь есть. Какие ко мне претензии?

— Ты ввел Закон Божий только после того, как на тебя надавили.

— Мне вообще симпатичная американская система образования, когда пять дней дети учатся в государственной школе, которая от церкви отделена, а по воскресеньям ходят в религиозную воскресную школу, кто в какую хочет. И мне кажется, что у них церковь продержится дольше, чем у нас. Потому что связь с государством только вредит искренней вере.

— Ты только что хвалил Святейший синод.

— Для прогресса это удобнее патриаршества, для веры — хуже.

— Сашка! Ты иногда радикальнее Герцена.

— А он вообще умеренный.

Царь хмыкнул.

— А что за проблемы с отменой шпицрутенов? — поинтересовался Саша. Почему армия будет против?

— Телесные наказания в армии отменены только в трёх странах: Франции, Нидерландах и Вюртемберге.

— Две страны победивших революций и отечество нашей принцессы Свободы. На переднем крае прогресса. То есть стоит поучиться.

— Не спешат у них учится. Англичане обсуждали это ещё лет тридцать назад. В палате Общин.

— Не отменили?

— Нет. Сочли неразумным отменять то, что хорошо работает. К тому же во Франции телесные наказания, отменённые официально, по-прежнему практикуются, вплоть до прогона сквозь строй и ударов кнутами. Только тайно и без приговора суда. Англичане считают, что только дисциплине армии они обязаны империей, а дисциплину поддерживают телесные наказания. Отказ от них — это первый шаг к гибели империи.

— Ты тоже так считаешь? По отношению к России? Без шпицрутенов империя распадётся?

— По крайней мере, не стоит торопиться с отменой. О делах всё?

— Почти. Ещё только один небольшой вопрос.

Папа́ вздохнул.

— Спрашивай!

— То, что я тебе сейчас скажу, тебе очень не понравиться. А мне стоило усилий, чтобы решиться, но я обязан.

— Да?