Брутфорс 3

Глава 12

Ха! Есть контакт! Ожил чат с отцом.

Муром: А вот не надо лазить туда, куда тебя никто не просил. Отдаю должное твоей изобретательности, но не надо

Муром: За новость про кристаллы — спасибо. Я не сомневался, что они хороши, но подтверждения получать приятно

Муром: Не ищи нас. Все в порядке. Мама с бабушкой передают привет. Дед сам знаешь где

Риц: Супер

Я еле успел вставить реплику, как чат снова уснул. Вот и хорошо, вот и замечательно. Теперь некоторое время я буду спокоен. Как говорила мама, надо знать, что все в порядке — вот я и знаю. Я отлип от стены и перегрузил себя в лабу трилобитов.

В лабе мы сидели втроем: Швед, Хмарь и я, остальные или учились, или были в основной лабе инкубатора. Швед затребовал, чтобы я заполнил журнал не только сделанными работами, но и теми, что в процессе. И я целый час пыхтел, пытаясь объяснить, что же за пластырь я пытаюсь изобразить. И почему в виде кольца. Кое-как я смог выразить свою мысль, подкрепив ее ссылками на лекцию, на которой Швед и сам был.

— Я правильно понимаю, что, когда ты снабжаешь свое кольцо памятью, ты хочешь фактически изобразить стабилизатор? И надеешься, что это сработает? — уточнил Швед.

— Да. Я знаю, что ты хочешь сказать. Что я таким образом лишаю общую программу адаптивности. Потому что, если мое изделие сработает, то оно будет принудительно возвращать его к исходной форме.

— Что-то такое я и думаю, — хмыкнул Швед. — Они же подстраиваются постоянно.

— Ну вот я и хочу понять, как настроить возврат к исходным настройкам. Чтобы не убить основной концепт. У нас ведь есть данные об изменчивости, так? В течение первого года использования они не превышают 10%. В среднем.

— Но бывает иначе. Но в среднем да, ты прав.

— Вот. Я и хочу, чтобы моя нашлепка начинала работать, если объем изменений превысит 10%, а срок годности ей самой назначить месяцев десять. Кому надо, пусть новую снаряжает. И это именно временное решение, пока мы не придумаем, что делать со спонтанным разрушением элементов.

— А в форм-фактор кольца-то ты почему уперся?

— Ну не знаю. Потому что всё с чем я до сих пор работал, имело круговые контуры, на них такое колечко можно навесить. А если делать полноценный пластырь, то не знаю, куда его лепить. Но это не единственная проблема. Можно сделать и прям пленочку и ей обматывать какую-нибудь часть покрупнее. У меня другая проблема. Элемент памяти я вмонтировал, он, к счастью, норм, не надо огород городить. Но у меня проблема с передачей. Ему нужен внутренний механизм взаимодействия со всей программой, чтобы он свою память передал по всему телу системы. И его нет.

— И ты, конечно, бьешься об это дело головой?

— Мм, да… Как обычно. Сначала бьюсь, потом думаю. Но я сейчас набью вариантов и начну выбирать.

— Я понял. У меня сейчас семинар со второкурсниками, не против, если я тебе подсуну напарника? Побьешься об нее?

Я улыбнулся и кивнул. Понятно было, что за напарник. Вон сидит, сверкает глазами и пахнет яблоками. Я не против, пусть. И вообще я собирался исправиться и стать коллективистом.

Вот это была новость так новость. Бином, Полоз и Гелий в изумлении смотрели на Седова. Гелий порылся в памяти — последний раз ведущего разработчика убивали лет десять назад, и с профессиональной деятельностью это было связано весьма опосредованно. Он не сошелся во мнении о местном пиве с местным же посетителем, слово за слово, и поубивали друг друга табуретами. Потом Запад выпустил постановление, обязывающее владельцев баров прикручивать табуреты к полу, и оно даже пару лет соблюдалось. Может, и сейчас такая же история?

Заметив в глазах Гелия немой вопрос, Седов ответил:

— Нет, в этот раз пиво, похоже, не при чем. Его ждали около дома и там же убили. Крайне маловерятно, что это случайность. В общем, Пирес говорит, что лаборатория в полном раздрае, они отказались взаимодействовать исключительно для виду, потому что на самом деле им сейчас просто нечем. Они вернутся к вопросу обмена библиотеками, как только минимально разгребут дела.

— Какой ужас, — только и произнес Бином. — А у них были какие-то подвижки?

— Если и были, они остались в голове у разработчика. Весьма вероятно, что были не столько подвижки, сколько понимание, как и кто запланировал атаки на элементную базу.

— А не изобрели, случайно, считывание памяти мертвых людей? — рассеянно спросил Полоз.

— Да и у живых не изобрели, — сердито прокомментировал Гелий. — В своей собственной голове ходишь-бродишь и не можешь ничего найти.

Рассеянные по территориям лаборатории были отличным подспорьем для независимых разработок, когда надо было подойти к проблеме с разных сторон, и настоящим кошмаром, если возникала необходимость консолидировать усилия. Это было все равно, что кошек пасти, а теперь, когда одна из кошек мертва, кошмар перешел к какой-то новой форме. Огромный Запад, включавший в себя обе Америки, зачастую понятия не имел, что и где у него происходит. Столица Запада много лет полагалась на личные связи внутри и снаружи, которые даже близко не покрывали всю территорию. В каком-то смысле Западная территория хранила в себе больше загадок, чем голова отдельного человека, или даже ста человек, но концептуально проблемы у них были общие.

Похожие проблемы были и у Юга, который традиционно понятия не имел, что происходит, например, в Австралии, но они хотя бы могли обозначить куски, в которых по определению ничего интересного быть не может. Запад не мог и этого. Определенные его части одновременно славились приличной благоустроенностью, независимостью и непрозрачностью. Но свариться в таком горшочке могло всё, что угодно. Оно и сварилось.

— Эта информация не для широкого разглашения, хотя я понимаю, что с ближайшим кругом вы все равно поделитесь, — предупредил Седов.

— Неужели об этом убийстве еще не разнюхали новостники? — усомнился Бином.

— Разнюхали. Но никто пока не установил связи между ним и отказом об обмене библиотеками. И желательно, чтобы оно так и осталось, и не потому что хотя это плохо говорит о координационных способностях Запада, на что нам в целом наплевать, а потому что откровенное признание этой связи может заставить активизироваться дремлющие коробочки.

— Понятно, — кивнул Гелий. — Не будем дразнить гусей.

Все и так поняли, зачем их позвал Седов. Не для того, чтобы сообщить об убийстве. А исключительно, чтобы поделиться обеспокоенностью и проверить, осознают ли коллеги, что ситуация разворачивается непредсказуемо.

Никто из них не был знаком лично с главной звездой Запада — Кулбрисом. Тот славился тем, что редко выезжал за пределы территории, никогда не присутствовал лично на конференциях и неоднократно заявлял, что настоящему органику незачем отвлекаться на жизнь. Работа органика и есть жизнь.

— Я удивлен, что у него вообще был какой-то дом, — удивился Полоз. — Полагал, что он живет в офисе, как пальма в горшке.

— Я тоже, — поддержал его Бином. — Мы, конечно, лезем не в свое дело, но его точно опознали? Как-то странно это всё.

— Вот здесь, как я понял, есть вопросы. Похороны прошли тайно, расследование засекречено. Я бы не удивился, если бы Кулбрис инсценировал своей убийство и скрылся во льдах Антарктиды, потому что низкие температуры способствуют мыслительному процессу. С него станется.

— Так-то у него для этих целей и Гренландия есть.

— Да, но он всегда смотрел в сторону Антарктиды. Помню, как он отозвался на одну из инициатив Юга, что это так же бессмысленно, как душить пингвина. Южане тогда страшно обиделись.

— А что за инициатива была?

— Продавать настольные карточные игры для обучения детей основам органики. И субсидировать их из бюджетов Министерств образования. Мы тоже тогда забраковали, хотя и в менее красочных выражениях.

— Ну что же, — подвел итог встречи Седов. — Чтобы там ни случилось, нам надо продолжать работать.

Наверное, это было глупо. Надеяться, что я с полпинка научусь работать в команде. Только сейчас я оценил такт Тиля, с которым мы держали мастерскую, и который никогда не лез мне под руку, давал посильные поручения Скифу и отслеживал, кого из клиентов можно допускать ко мне, а кого нет. Я ведь нечасто сам принимал заказы и общался далеко не со всеми, хотя общее представление, конечно, имел.

Вот сейчас Хмарь смотрит на меня из-под своей рваной челки. Вполне дружелюбно смотрит, между прочим, но я не знаю, что ей сказать. Что предлагал Швед? Подумать о другого человека? Как это сделать-то?

Я вздохнул.

— Может, чаю пойдем попьем? Внизу кухню сделали. Для сотрудников, — предложила Хмарь.

— Не знал. Пошли. Все равно я пока не знаю, как объяснить…

Мы спустились вниз. Судя по тому, что выглядела кухня чуть более обжитой, чем операционная, сделали ее только что. Одновременно с нашей комнатой. Я посмотрел на уровень воды в чайнике и ткнул на кнопку. Тот засветился синим весь целиком.

— Вот ужас-то, — заметила Хмарь. — Как будто кто-то красочки нам решил сварить.

— Надеюсь, там вода, — улыбнулся я.

— Что же еще там может быть? — заволновалась Хмарь.

Она выключила чайник и заглянула внутрь.

— Вода…

— Паранойя, — поддразнил я ее. — Учитывая, что на своем этаже я считаюсь самым злобным параноиком, можем заключить, что это заразно.

Хмарь фыркнула с видом «не дождетесь», закрыла чайник крышкой и снова его включила.

Так с песнями и плясками на пустом месте мы добыли чаю. Чай был в таблетках и в пакетиках, но таблетки мы оставили в покое до лучших времен и заварочного чайника, и взяли что попроще.

Хмарь подергала пакетик за веревочку, осталась довольна полученным цветом и вытащила его. Я подождал подольше. Не очень-то я люблю этот полурастворимый чай, но выпендриваться не надо. Раз он уже есть.

Чай пили молча. Хмарь что-то обдумывала, а я тренировался не думать ни о чем, и у нас вполне получалось.

— Слушай, — наконец подала голос она. — Я помню, что обещала не задавать тебе тупых вопросов, на которые в принципе никто в мире не смог бы ответить. Но сейчас могу задать только такой. И очень хочется.

— Давай, — улыбнулся я. — Я обещаю вести себя прилично. Минут на пятнадцать меня точно хватит.

Хмарь подняла бровь. Это ей очень шло, причем было совершенно непонятно, как ей это удается. Бровь взлетала и изгибалась в двух местах, как горностай, готовый к прыжку. Я залюбовался. Горностай как будто заметил меня и передумал прыгать.

— Я заметила, — кашлянула Хмарь. — Да и Швед тоже. Что ты сначала ломишься во все двери, а потом останавливаешься и каким-то мистическим образом вылавливаешь тот самый вариант. Если с первым заходом все понятно, брутфорсить все до определенного предела могут, там не думать, а трясти надо, то со вторым — загадка. Я понимаю, что это у тебя или профессиональный секрет, или врожденная способность, и у тебя может не быть никакого желания рассказывать. Но нельзя ли мне хоть кусочек? Я тогда могла бы помочь тебе сократить первую фазу. И от этого мы бы все выиграли, ты не должен один лезть через эту стену.

— А! Вот о чем вы все спрашиваете. Тут нет ни секрета, ни врожденных способностей, то, что я делаю, и делаю реже, чем надо бы, — это довольно старая техника. Мой дед — ее адепт, и поделился со мной еще в школе. У нее ограниченный спектр действия, но за счет своей плотной связи с телом она отлично совмещается с органикой.

Бровь-горностай опять начала складываться пополам.

— Эта техника принятия решений, или, вернее, техника выбора, стоит на том, что ты не дергаешь свою память и не мучаешь мозг, а вынимаешь знание из тела. Ты позволяешь ему принять решение.

— Что? — не выдержала Хмарь.

— Вот на этом месте все ломаются, — засмеялся я. — Потому что слишком абсурдно звучит. Я и не настаиваю. И некоторая доля бреда в этом есть, потому что тело само не разговаривает, тебе надо научиться его читать. И мой опыт поможет здесь только частично, потому что твое тело может быть устроено иначе.

Хмарь вздохнула, подложила под себя ногу и ухватила чашку с двух сторон, демонстрируя готовность слушать.

— Откуда ноги растут. Тело — по сути большой накопитель информации. Склад. Твоя личная библиотека. Оно копит в себе знания, не сообщая об этом. И зачастую располагает большим объемом данных, чем ты можешь себе представить. И эта его способность отлично женится с органикой. Проблема в том, что многие вещи закопаны гораздо глубже, чем можно получить по щелчку пальцев, и в добыче их требуется терпение. Самые быстрые ответы, которые я научился извлекать из него, — это «да», «нет» и «не знаю». С «не знаю» проще всего. Ты мысленно задаешь вопрос, а реакции никакой не получаешь. Ну там нос по-прежнему чешется или хвост, но это не ответ. Это значит, что никакой информации у тела нет, и придется тебе пойти еще покопать. Например, у меня сейчас ровно такая проблема с механизмом возврата памяти по всему контуру программы. Я чего-то не дочитал.

Хмарь почесала нос, посмотрела на свою ладонь и кивнула:

— Ладно. Это я могу себе представить. А что с «да» и «нет».

— «Нет» — следующий по простоте ответ. У меня стягивает лопатки. Это однозначное «нет». Причем это не означает, что это на самом деле «нет», это говорит только о том, что та информация, которая есть у тела, скорее сдвигает тебя в эту сторону. Если условный массив данных догрузить, ответ может измениться. А вот с «да», самое сложное. Потому что когда выбор один из одного, тебя просто прошибает уверенностью, что надо поступить именно так. Или может жечь пальцы каким-то воспоминанием. Или голова поворачивается сама собой в нужную сторону, или прямо из ниоткуда формируется мысль. Все это формы «да». Вот, собственно, и всё.

— Так почему ты никогда об этом не рассказываешь? Мне нравится эта история. Звучит очень логично, хотяаааа… трудно сказать, насколько у меня такое получится.

— Да потому что в лучшем случае я выгляжу как человек, который рассказывает очевидные вещи. Я когда-то говорил об этом со своим другом Тилем. Он меня выслушал, почесал нос, вот как ты сейчас, и спросил, а разве можно иначе?

Хмарь засмеялась.

— В двух других случаях на меня посмотрели как на идиота. А я не люблю выглядеть идиотом. Слишком много о себе думаю, хех.

— Я тоже не люблю выглядеть идиоткой, — поделилась Хмарь. — Так что тут я тебя понимаю. Пойдем посмотрим на твой пластырь, я хочу на нем потренироваться. Или на себе. На чем получится.

Мы поставили пустые чашки в посудомоечную машину и поднялись обратно в лабораторию. Надели очки, я разместил над планшетом текущую версию восстановительного кольца, еще раз объяснил, что я уже попробовал и что не работает, и подвинул планшет к Хмари. Ваше слово, товарищ маузер.

Она прищурилась, потом откинулась на стуле и протянула руки с направляющими к кольцу. Развернула его и сплющила в блинчик, провернула над планшетом. У меня было дернулась рука, чтобы вмешаться, но я вовремя остановился. Надо ждать. Зачем она сломала всю мою работу? Не, я не против, у меня есть копия, но все равно жалко.

Блинчик развалился на две части. Хмарь грустно посмотрела на меня. Я включил нашу пушку, доуничтожил блинчик и вопросительно посмотрел на нее.

— Продолжаем, — решительно сказала она.

Я достал ей новую копию и откинулся на кресле. В этот раз она скрутила кольцо в спираль и начала его вращать. Это было уже интересно, хотя я и не понимал, что именно она пытается сделать. Должно быть, люди воспринимают меня примерно так же. Я переключился с пальцев Хмари, которые продолжали видоизменять базовую конструкцию на ее сосредоточенное лицо. Глаза горели из под рваной челки, не понимаю, как ей удается не поджигать такими глазами окрестности.

Но и эта копия не пережила экспериментов, и мне пришлось переключиться из роли очарованного наблюдателя к роли поставщика деталей. Я вывел на планшет третью копию.

— Кажется, я начинаю понимать, о чем ты говорил, — сообщила Хмарь и снова взялась за дело.

В этот раз она ничего не уничтожила, а выделила серединку в отдельную структуру, свернула ее спиралью, внедрила обратно и снова скрутила колечко. Апгрейд однозначно произошел, теперь оставалось выяснить, что у нас получилось.

— Теперь давай напустим эту штуку на что-нибудь сломанное, — предложила она.

Я нашел промежуточную версию Антоновой медузы, с которой я работал летом, вынул ее на планшет, нацепил на нее восстановительное кольцо, подождал, пока оно не считает структуру, отломил щупальце и оставил его рядом на рабочей поверхности. Кольцо засветилось. Импульс от него побежал по всему контуру медузы, она дернулась, сместилась ближе к потерянному щупальцу, подхватило его и начало приращивать. Получилось? Да отлично получилось!

— Вот! — с гордостью заявила Хмарь, протягивая ладонь к восстановленной программе. — Теперь работает. У твоей штуки не было мотива ничего чинить. Она не знала, что это ее обязанность, просто тупо помнила, как было. Ей нужен был какой-то стимул. Я сейчас слепила из подручных материалов, но так не пойдет, конечно, потому что это одноразовая вещь, а, насколько я помню, есть такие готовые. И если их еще не пожрал проклятый долгоносик, мы можем интегрировать готовый стимулятор. Ну или сделать свой понадежней.

— Класс! — обрадовался я. Мне тут нравилось всё. И то, что у нее такое получилось, и то, как у меня получилось объяснить, ну и всё целиком. — Я об этом не подумал. А как ты догадалась?

— Да вот как ты мне и посоветовал. Спросила себя и сначала получила одно ничего. А потом немного меньше, чем ничего. А потом ответ как будто сформировался весь целиком — у этой штуки слишком пусто внутри. А так не должно быть! Ей и так отлично, она не чувствует ответственности перед органической конструкцией, с которой ее совместили.

— Точно! Давай тогда найдем подходящий стимулятор.

Подходящие элементы мы искали до самого вечера. Я было совсем потерял надежду, но совместными усилиями мы все-таки собрали рабочий прототип. Он прилично работал на простых вещах, теперь надо было его обкатать на более сложных. И понять ограничения.

Странным образом я не чувствовал себя так, как будто у меня что-то украли. Как всегда бывало раньше, когда я делал работу вместе с кем-то.

Дверь запищала. Перед началом работы мы опустили защитную сетку и заблокировали дверь, чтобы никто не ворвался и не выпустил в коридор какой-нибудь кусок нашей работы. Я убрал наши варианты в хранилище, поднял сетку и разблокировал дверь.

В лабу ввалились Мавр с Обой.

— Что, развлекаетесь? — заорал Мавр с порога. — И не знаете, что нам, дополнительный экзамен ввели! И будет он через неделю.