Безумные Альфы

Глава 29

ТЭЙН

Я почти чувствую вкус стерильной вони дезинфектанта, пока мы крадёмся по ослепительно-белым коридорам лаборатории. Мои ботинки шепчут по отполированному полу — каждый шаг выверен и бесшумен. Тень Чумы мелькает на краю поля зрения, а Виски тяжело тащится позади, его массивная фигура резко контрастирует с хрупким оборудованием вдоль стен.

Мой взгляд на мгновение цепляется за камеру наблюдения в углу потолка — красный огонёк лениво мигает. Я чешу затылок и едва заметно дважды касаюсь виска, напоминая команде быть начеку. Мы не можем позволить себе говорить лишнего — не тогда, когда каждое слово может быть записано и использовано против нас.

Чума кивает, понимая мой немой приказ. Его движения текучи и точны: он проводит ключ-картой и скользит в контрольную. Если временная карта сработала, я искренне сомневаюсь, что здесь найдётся что-то действительно полезное, но проверить всё равно стоит. Я перевожу внимание на окна вдоль дальней стены. Усиленные, но не непробиваемые. Я отмечаю их расположение. Потенциальные пути отхода, если всё пойдёт по пизде.

А в нашей работе всё всегда идёт по пизде.

Глухой грохот раздаётся в комнате. Я резко разворачиваюсь, рука инстинктивно тянется к оружию. Виски застыл, а у его ботинок по полу рассыпалась опрокинутая стопка чашек Петри. Я сверлю его взглядом, челюсть сжимается от с трудом сдерживаемого раздражения. Его неуклюжесть может похерить всю операцию.

Но Чума не теряет ни секунды. Он налетает на Виски, и в голосе — чистое презрение, когда он обрушивается на него:

— Ты, абсолютный болван! Ты что творишь, своими грязными лапами трогаешь тонкое оборудование?

Речь резкая, отрывистая — идеальная копия раздражённого учёного.

Глаза Виски расширяются, по лицу пробегает вспышка паники. Он открывает рот, но ни звука не выходит. Я вижу, как у него в голове крутятся шестерёнки — он отчаянно пытается придумать ответ, который нас не спалит.

Чума не даёт ему шанса. Он резко поворачивается ко мне.

— Вот почему нам не нужны эти мускулистые пещерные люди, шляющиеся по лабораториям. Посмотрите на этот бардак, — шипит он, взмахивая рукой в перчатке в сторону чашек у ног Виски.

Я стискиваю зубы, загоняя обратно рычание, которое рвётся наружу. Каждый инстинкт орёт поставить Виски на место. Но нельзя. Не под камерами. Не когда вся миссия висит на волоске.

Я глотаю гордость и подыгрываю.

— Прошу прощения, доктор, — выдавливаю я вриссианским акцентом. Он у меня хуже, чем у Чумы, и это мягко сказано. — Мы будем осторожнее.

Чума фыркает — слишком уж натурально.

— Уж постарайтесь. Эти эксперименты слишком важны, чтобы их ставили под угрозу такие… неуклюжие олухи.

Он проскальзывает мимо нас обратно в коридор.

— Уберите это.

Я приседаю, собирая рассыпавшиеся чашки Петри, едва скрывая раздражение. Лицо Виски налилось краской, челюсть сжата так сильно, что на шее пульсирует вена. Он уже не играет роль. Он реально взбешён.

— Полегче, — бормочу я себе под нос, достаточно тихо, чтобы услышал только он. — Это спектакль.

Виски хмыкает и с силой швыряет пригоршню битого стекла в утилизатор рядом.

— Ёбаный мудак, — рычит он. — Всегда надо зайти слишком далеко.

Я бросаю на него предупреждающий взгляд. Сейчас не время позволять его задетому эго угробить наше прикрытие.

— Заткнись и сосредоточься.

Честно говоря, я его понимаю. Хоть я и более расчётлив, чем Виски, мои инстинкты альфы тоже ревут, требуя разнести всю эту лабораторию к чертям и разбираться с последствиями потом.

Мы работаем в напряжённой тишине, собирая последние осколки. Я чувствую, как от Виски волнами идёт злость — едкий запах альфы на грани. Он заставляет и мои зубы скрипеть, инстинкты встают дыбом, принимая вызов.

Я делаю глубокий вдох, заставляя мышцы расслабиться. Мы не можем позволить себе сорваться. Не здесь. Не сейчас.

Когда мы заканчиваем, я замечаю движение краем глаза. Чума прислонился к дверному косяку, скрестив руки на груди, и с хищной ухмылкой наблюдает за нами. На секунду мне хочется стереть это самодовольное выражение с его лица к чертям. Он слишком глубоко вжился в свою роль — если это вообще роль. Всё выглядит настолько убедительно, что я уже и сам не уверен.

Но это не миссия.

Я выпрямляюсь, принимая скованную, неуклюжую позу солдата, играющего в лабораторного разнорабочего.

— Всё убрано, доктор, — говорю я, и вриссианский акцент чуть срывается. — Куда дальше?

Чума наклоняет голову, раздумывая. Я вижу — ему нравится этот маленький спектакль власти.

— За мной, — наконец говорит он, его акцент безупречен. — И постарайтесь больше ничего не сломать.

Мы выстраиваемся за ним, тяжёлые шаги Виски гулко отдаются в стерильном коридоре. Я держу чувства на пределе, отмечая каждую дверь, каждый возможный выход. Лаборатория — это лабиринт из белых коридоров и усиленного стекла, и за каждым поворотом — очередной идентичный участок клинической эффективности.

Навстречу выходит группа учёных — белоснежные халаты резко контрастируют с нашими утилитарными формами. Я напрягаюсь, готовясь к столкновению, но они едва удостаивают нас взглядом. Для них мы просто безликие рабочие, не стоящие их драгоценного времени.

Почти оскорбительно, насколько легко мы растворяемся среди них.

Грохот раздаётся где-то впереди, за ним — лязг цепей и тяжёлый топот. Моё тело каменеет, каждый мускул натянут, пока я вслушиваюсь. Звук становится громче — какофония металла и плоти.

И тогда я вижу его.

Призрак.

Мой брат.

Он вваливается в коридор — гора мышц, превращённая в шаркающий обломок. Толстая цепь обвивает шею, как собачий ошейник, звенья гремят при каждом натужном шаге. Его руки — те самые, что рвали людей на части, — закованы за спиной.

Грудь сжимает так, будто тиски дробят рёбра. Я хочу взреветь, рвануться вперёд и разорвать эти цепи голыми руками. Но я не могу. Не могу двигаться. Не могу дышать. Не могу сделать ничего, кроме как смотреть, как его тащат мимо, словно сломанное животное.

Голова Призрака опущена, подбородок почти касается груди. Даже отсюда я вижу поражение в осанке его плеч, в том, как он волочит ноги. Это не тот яростный воин, которого я знаю. Это пустая оболочка — выжженная, выброшенная.

— Шевелись, урод, — рычит один из охранников, дёргая цепь. Призрак спотыкается, и из груди вырывается низкое рычание. Жалкий звук. Ничего общего с теми землетрясущими рёвами, что я слышал от него в бою.

Я сжимаю кулаки так сильно, что ногти впиваются в кожу. В ладонях выступает кровь — горячая, липкая. Боль заземляет, напоминает, зачем мы здесь. Почему я не могу сорваться и всё разнести.

Но, блядь, это трудно помнить, когда каждый инстинкт орёт действовать.

— Думаешь, в этот раз он отреагирует? — спрашивает другой охранник, тыкая Призрака прикладом винтовки. — Прошлый тест был провалом.

— Кого это ебёт? — смеётся первый. — Пока нам платят за то, чтобы тыкать в зверя, я доволен.

Они проходят в пределах вытянутой руки. Я мог бы дотянуться и сломать им шеи раньше, чем они поняли бы, что происходит. Это было бы так легко. Так чертовски приятно.

Я не двигаюсь.

Голова Призрака не поднимается. Его изуродованное лицо и нос залиты кровью — видимо, поэтому он даже не чувствует наш запах. Он не видит меня. Не знает, что я стою здесь, в нескольких шагах. Не знает, что его стая так близко. Что мы пришли за Айви. И за ним тоже.

И я не могу ему сказать.

Охранники уводят его за угол, их голоса затихают, пока они обсуждают новые пытки, которые его ждут. Каждое слово — нож в живот, проворачивающийся всё глубже с каждым шагом.

Я хочу разнести эту ёбаную лабораторию голыми руками.

Но не делаю этого. Не могу.

Потому что у нас есть миссия. Потому что у нас есть омега, которую нужно защитить. Потому что если мы сейчас сорвём прикрытие, Призрака ждёт участь ещё хуже.

Логика ни хрена не облегчает это.

— Солдат, — голос Чумы прорезает туман ярости в моей голове. Холодный. Профессиональный. Идеальный учёный. — Нам следует продолжить осмотр.

Я поворачиваюсь к нему, изо всех сил удерживая нейтральное выражение лица. Его бледно-голубые глаза ничего не выдают. Но я чувствую напряжение, идущее от него волнами. Он видел. Он знает.

— Разумеется, доктор, — выдавливаю я.

Чума коротко кивает и направляется в следующий коридор, в противоположную сторону. Я иду за ним, Виски замыкает. Каждый шаг — как по зыбучим пескам, ботинки налиты свинцом.

Мы поворачиваем за угол, оставляя эхо цепей Призрака позади. Но звук не отпускает. Он гремит у меня в голове с каждым ударом сердца.

Я его подвёл.

Теперь он страдает, а я играю в переодевания.

К горлу подступает желчь. Я проглатываю её, заставляя лицо оставаться каменным. Сейчас нельзя ломать роль. Не когда мы так близко.

Но, блядь, как же это больно.