Безумные Альфы

Глава 4

АЙВИ

Я просыпаюсь рывком — сердце бьётся в груди так громко, будто пытается пробить рёбра. Несколько секунд я не понимаю, где нахожусь, и паника, быстрая и острая, как нож, скользит под рёбрами.

Но затем память накатывает сразу, волной.

Горный особняк.

Призраки.

Моя течка.

В одно мгновение всё возвращается — то жгучее, всепоглощающее желание, их руки на моём теле, их губы на моей коже. Командная тяжесть Тэйна. Насмешливые, уверенные прикосновения Виски. Темная, пугающая нежность Валека. Бережные руки Чумы, от которых я до сих пор не знаю, чего мне хочется — спрятаться или потянуться навстречу.

Я зажмуриваюсь, будто это могло бы стереть воспоминания.

Это позади.

Это кончено.

И никогда больше не должно повториться.

Прошла неделя с той разрушительной миссии. Неделя с тех пор, как я позволила себе расслабиться. Неделя, за которую я поняла самое страшное — эти мужчины представляют для меня опасность, о которой я раньше даже не думала.

Не потому что причинят мне боль.

А потому что я могу начать… заботиться.

О них. О всех.

А это слабость. Смертельная.

Я медленно поднимаюсь, скривившись от ноющей боли в руке. Рана заживает хорошо — Чума буквально живёт за дверью моей комнаты, следя каждые три часа, чтобы не воспалилось. Но боль всё ещё напоминает, как близко я была к тому, чтобы просто… исчезнуть. И как сильно я в итоге обязана мужчинам, которых когда-то ненавидела.

Которых теперь уже не ненавижу.

Да, это единственное, что я могу признать честно.

Я опускаю ноги на мягкий ковёр — он такой тёплый, такой домашний, что у меня внутри что-то сжимается. Комната — моя комната — спокойная, уютная, лишённая роскоши, но не холодная. После Центра Перевоспитания или после бесчисленных ночей в тентах в Окраинах — это почти рай.

Но не сама комната делает это место похожим на дом.

Гнездо.

Моё гнездо в углу — скромная куча одеял и подушек — притягивает взгляд. В горах оно было роскошным, окутанным мехами и тёплыми тканями, созданное специально под мою течку.

Теперь — снова простое. Практичное. Гнездо выжившей, а не балованной игрушки.

Так безопаснее. Так правильно. Чем меньше я привыкну к мягкому, тёплому, защищённому — тем легче будет уйти.

Потому что я всё равно уйду.

Когда заживу. Когда приду в себя. Когда смогу двигаться быстро и бесшумно. Когда они снова начнут доверять мне настолько, чтобы ослабить хватку.

Не сейчас. Но скоро.

Это единственный путь сохранить себя. Единственный способ защитить сердце от того странного, опасного искушения, которое приносят с собой эти альфы.

Они за эту неделю будто изменились. Всё ещё рядом, всё ещё следят. Я чувствую их взгляды — тёплые, тяжёлые, слишком внимательные. Но они не давят. Не требуют. Оставляют пространство, словно знают, как легко меня сейчас спугнуть.

И ещё… что-то произошло.

Они вернулись после разговора с Николаем другими. Разбитыми. Я помню выражение лица Тэйна — стальное, словно он держит в себе тайфун. Грубая ярость, которая делала взгляд Валека даже более безумным, чем обычно. Тень в глазах Чумы.

Но я не спрашиваю. Это не моё дело. Чем меньше я знаю — тем легче уйти. Тем проще будет оборвать всё.

Я как раз натягиваю чистую рубашку, когда в дверь раздаётся стук.

Я замираю, сердце мгновенно поднимается куда-то в горло. Это глупо — паника, резкая, необъяснимая. Здесь безопасно. Настолько безопасно, насколько вообще может быть в этом мире.

Но старые страхи цепкие.

И какая-то часть меня всё ещё та девочка, которая сидела в тени и молилась, чтобы монстры прошли мимо.

— Айви? — глубокий голос, слегка глухой сквозь дерево. Валек.

Я втягиваю воздух, силой заставляю себя разжать кулаки.

Он меня не тронет. Никто из них — нет.

Я верю в это теперь… даже если ещё не позволяю себе доверять.

Подхожу к двери и открываю, подбородок поднят — жест, который выглядит уверенно, но я не чувствую себя такой. Мне нужно показать им, что те стены, что осыпались во время течки, уже стоят на месте.

Показывать — им.

Помнить — себе.

Валек стоит в проёме, холодные серебристые глаза пробегают по мне, как сканер. Ищут угрозы. Боль. Страх.

Психопат — да. Но всё равно альфа.

И защитник — даже когда я этого не хочу.

— Чума хочет тебя видеть, — произносит он без лишних слов. — В медблоке.

Я хмурюсь. — Зачем?

На губах вспыхивает его фирменная полуухмылка — белые зубы, едва заметный вызов.

— Спроси его, маленькая омега. Я всего лишь посыльный.

Губы сами дергаются — то ли от раздражения, то ли от чего-то куда более опасного.

Я ему никакая не маленькая. Ничья.

Даже если моё тело во время течки вопило обратное.

Но я не спорю.

Просто выхожу в коридор. Он идет рядом — близко, слишком близко. От него идёт тепло, и каждый нерв под кожей начинает вибрировать, будто его присутствие — ток.

Я сжимаю зубы. Игнорирую его. Игнорирую себя. Смотрю только вперёд — в сторону клиники, дорогу к которому теперь знаю лучше собственной ладони.

Чума ждёт сразу у входа — маска на месте, поза ровная, точная. Он поднимает голову при моём появлении.

— Айви. Как раз вовремя. — Он хлопает ладонью по столу, от чего бумага хрустит. — Прыгай.

Я колеблюсь. Мой взгляд сам тянется к Валику.

Он облокотился на стену, руки скрещены. Смотрит.

Он всегда смотрит.

Чума замечает.

— Валек, оставь нас. Нужно обсудить кое-что… личное.

Глаза Валека опасно сужаются, но он отлипает от стены.

— Конечно, док. Буду прямо за дверью. Если что.

Слова звучат будто небрежно, но под ними — сталь, обет. Он не уйдёт далеко. Он не даст никому ко мне приблизиться. И от этого внутри всё… путается.

Слишком много. Слишком сложно.

Я отвожу глаза, пока он уходит, и поднимаюсь на стол.

Чума подходит ближе — его руки в перчатках осторожны, почти… мягки. Он снимает повязку, и я стараюсь не дёрнуться.

Он трогает меня так, как трогает врач.

Это просто осмотр.

Это ничего общего не имеет с тем, как он прикасался ко мне тогда — с той осторожной, почти благоговейной нежностью, от которой у меня перехватывало дыхание.

Но тело помнит.

Я чувствую призрак тех рук, того голоса, того шёпота.

Хватит.

Я резко выдыхаю, отгоняя наваждение. Тогда — было. Теперь — нет. Сейчас я просто пациентка. Их ответственность.

— Заживает хорошо, — бормочет Чума, касаясь ранки. — Никакого воспаления. Швы крепкие.

— Отлично. — Голос у меня чужой, ровный. — Я могу идти?

Он замолкает, голову слегка наклоняет. Даже под маской я чувствую его взгляд — сосредоточенный, острый.

— Ты замкнулась, Айви. — Его голос тихий, но уверенный. — Больше обычного.

Я пожимаю плечами. Это движение тянет кожу, но я не подаю вида.

— Всё нормально.

— Правда? — Он скрещивает руки, маска наклоняется. — Потому что со стороны ты выглядишь… потерянной.

Слово ударяет прямо в цель. Как удар кулаком под рёбра.

Потерянной.

Так он меня видит? Как маленькую девочку, выбившуюся из мира, который слишком огромен и жесток?

Нет.

Нет.

Я не потеряна. Я не слабая.

И я не позволю ни одному альфе — даже им — заставить меня забыть это.

— Я не потерялась, — говорю я, холодно, твёрдо, как камень. — Я прекрасно знаю, кто я. И кем я точно не являюсь.

Чума молчит.

Долго.

Его взгляд — скрытый маской, за янтарными линзами — всё равно прожигает меня насквозь. Он видит слишком много. Слишком ясно.

Потом он тихо вздыхает.

— И кто же ты, Айви? — спрашивает он мягко. — И кем ты не являешься?

Не ваша.

Не их.

Ничья.

Слова жгут язык, горькие, как уксус.

Но я проглатываю их, загоняю поглубже, как рвоту.

— Я не та, кого нужно нянчить, — выдыхаю, сжимая пальцами шуршащую бумагу на столе. — Я не игрушка и не домашний питомец. Я выжившая. И буду делать всё, что нужно, чтобы ею оставаться.

Чума медленно кивает, будто соглашаясь — или смиряясь.

— Я знаю, что будешь, — говорит он тихо. В его голосе слышна боль. — Но выживание — это не жизнь, Айви. Ты заслуживаешь большего, чем просто цепляться за край. Ты заслуживаешь счастья. Заслуживаешь любви.

Любви.

Слово обрушивается на меня, как удар. Я вздрагиваю, будто он распустил мне пощёчину. Сердце ломится из грудной клетки, горло сжимается.

Любовь — это сказка.

Сон.

Ложь для мягких, наивных существ.

— Мне не нужна любовь, — хриплю я, отворачиваясь. Горечь поднимается к глазам. — Мне никто из вас не нужен. Мне нужно только, чтобы меня оставили в покое.

Чума склоняет голову — жест понимающий, но болезненный.

— Если это правда то, чего ты хочешь, — тихо произносит он. — Мы примем это. Все. И мы никуда не уйдём. Мы рядом. Пока ты сама не скажешь иначе.

Я резко поднимаю взгляд. Это обещание. Тихое. Непоколебимое. Настоящее. И именно то обещание, которое я не могу принять. Не имею права принимать. Потому что если позволю себе в него поверить… Если дам себе расслабиться, довериться… Я сломаюсь. Окончательно. Безвозвратно.

Поэтому я делаю единственное, что могу.

Я становлюсь твёрдой. Холодной. И отталкиваю его. Отталкиваю их всех — рукой, голосом, сердцем.

— Мы закончили? — спрашиваю я ледяным тоном.

Чума медлит. Его пальцы постукивают по бедру. Его тело излучает неловкость. Он нервничает.

Плохой знак.

— Вообще-то… нам нужно обсудить ещё кое-что.

В животе всё сжимается. Я слишком хорошо научилась читать его, даже сквозь маску — и сейчас он тревожен. Он боится сказать то, что собирается сказать.

— Что? — спрашиваю я настороженно.

Он откашливается — глухой, удивительно человеческий звук.

— Твоя течка прошла… нестандартно, — начинает он осторожно. — Риск… скажем так, последствий после первого раза меньше, чем обычно, но… если в будущем не использовать защиту…

Он замолкает, словно язык запутался.

И тут меня накрывает.

Я бледнею. Дыхание рвётся.

— Чего? — выдавливаю я, хотя уже знаю.

Хотя знала всё это время. Надеялась не думать. Не смотреть правде в глаза.

Чума выдохнул — устало, тяжело.

— Речь о возможной беременности.

Слово режет, как нож прямо по коже.

— Не знаю, сколько вам рассказали в Центре, — продолжает он мягко. — Но когда омега в течке оказывается под узлом, всегда существует вероятность...

— Я знаю, откуда берутся дети, — резко обрываю я, голосом — как бритвой.

Он поднимает ладони в примиряющем жесте.

— Прости. Я не хотел показаться покровительственным. Я лишь хочу, чтобы ты понимала, что может быть.

Я киваю дрожащей головой — резким, нервным движением.

Конечно я понимаю. Я понимала всегда. Это причина, по которой я боролась со своей меткой. Причина, по которой я выжгла её сама. Причина, по которой я бежала, пряталась, жила как зверь.

Омега — значит уязвимость. Омега — значит тело не принадлежит тебе. Омега — значит биология, которая может раздавить тебя, как капкан.

Дети…

Я не знаю, хочу ли их когда-либо.

Но точно знаю, что не хочу их сейчас.

И знаю, что ребёнок для омеги-набегу — это приговор.

Тяжесть. Груз.

Та же тяжесть, что несла моя мать.

Она была беременна мной, когда сбежала из племенного центра. Тем единственным ребёнком, которого ей разрешили держать на руках.

Её «чудом», как она говорила.

— Я могу сделать тест, — мягко предлагает Чума. — Убедиться точно. Если ты хочешь. Если ты готова.

Готова ли я? Часть меня хочет сбежать. Спрятать голову в песок. Заставить себя поверить, что никакого разговора не было.

Но я поднимаю голову. Я всегда смотрела страху в лицо. Всегда шла навстречу худшему. Я — выжившая.

— Ты предполагаешь, что я вообще собираюсь спать с кем-то из вас ещё раз? — сухо бросаю я, поджав губы.

Это должно прозвучать колко. Я хочу, чтобы прозвучало колко. Но в моей груди что-то сжимается — слишком резкая эмоция, чтобы я могла её назвать.

Чума не смеётся. Не ухмыляется. Не делает никаких язвительных замечаний, которыми он иногда бросается как лезвиями. Он просто смотрит на меня — тихо. Внимательно. Почти бережно.

— Нет, — говорит он после короткой паузы. — Я ничего не предполагаю, Айви. Это твоё дело. Твоё решение. Я просто хочу, чтобы у тебя был выбор. Чтобы ты не жила в постоянном страхе последствий.

Выбор. Слово, которое не принадлежит омегам. Не в этом мире. Не в этой системе. И всё же… он говорит его так, будто это что-то естественное. Базовое. Как дыхание.

Я фыркаю, пытаясь оттолкнуть странное тепло, ползучее и опасное.

— Ну, допустим, — мямлю я, стараясь удержать сарказм. — Допустим, мне вдруг взбредёт в голову совершить глупость и снова лечь с одним из вас. Или всеми. Это что, значит, ты просто выпишешь мне нелегальные таблетки и сделаешь вид, что ничего не заметил?

Чума слегка наклоняет голову — жест, который всегда заставляет меня ощущать, что меня видят насквозь.

— Если ты попросишь — да, — отвечает он спокойно. — Я сделаю всё, чтобы ты была в безопасности. Чтобы твой выбор был именно твоим, а не продиктован страхом, давлением или системой, которая всю жизнь пыталась отнять у тебя право решать за себя.

Моё сердце делает странный прыжок. Кому-то вроде него… не должны быть важны такие вещи. Не должны.

— И это всё? — тихо спрашиваю я. Голос предательски дрожит. — Никаких условий? Никаких “раз уж ты в нашей стае, то…”?

— Нет. — Он качает головой. — Айви, мы не Центр Перевоспитания. И не племенной блок. Ты не наша собственность. Ты — человек. И нам важно твоё “да” ровно так же, как и твоё “нет”.

Опять это чувство. Словно внутри меня треснула ещё одна тонкая стеночка, которую я годами строила, кирпич за кирпичом.

Тепло.

Опасное.

Сбивающее дыхание.

Я прорываю его холодом.

— Ну, предположим, это всё звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, — бросаю я, хмуря брови. — Альфы не бывают такими щедрыми.

Чума делает шаг назад, давая мне пространство, будто слышит каждое моё невидимое напряжение.

— Мы не щедрые, — тихо говорит он. — Мы просто хотим, чтобы с тобой больше никогда не поступали так, как поступали раньше.

И это… Это почти ломает меня окончательно. Я отвожу взгляд, цепляясь пальцами за край металлической кушетки.

— Посмотрим, — шепчу я. — Посмотрим, есть ли вообще будущее, в котором мне что-то может хотеться.

Чума не отвечает сразу. Но в его молчании — не жалость. Не осуждение. Только тихое принятие. И что-то вроде клятвы.

— Когда — или если — ты будешь готова что-то хотеть, — произносит он наконец, — ты скажешь. И мы будем слушать.

Я закрываю за собой дверь и почти бегу прочь — или пытаюсь. Шаги получаются слишком быстрыми, слишком резкими, точно я убегаю от хищника.

Но хищник остался в комнате позади меня. И самое страшное — он был не опасен. Он был добр. Это пугает куда больше.

Холодный воздух коридора бьёт мне в лицо, отрезвляет, но лишь на мгновение. Моё сердце всё ещё прыгает, как загнанный зверёк, а кожа горит там, где его пальцы коснулись меня — дольше, чем требовалось. Нежнее, чем следовало.

Я ненавижу себя за то, что заметила это. За то, что ответила. За то, что… захотела большего.

Глупая. Слабая. Небрежная.

Слова матери, вспыхивают в моей памяти.

Я пробегаю поворот, прижимаясь спиной к холодной стене, пытаясь снова дышать. Снова быть собой. Снова стать той версией Айви, что умеет выживать, а не тает от человеческого тепла, направленного в её сторону.

Но внутри всё щемит, расползается теплом там, где нужно быть льдом.

Дурацкий укол. Дурацкая забота. Дурацкие альфы.

Я сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони.

Это неправильно. Всё это неправильно. Они не должны быть такими — мягкими, внимательными, осторожными. Они не должны говорить, что у меня есть выбор. Что моё тело — моё. Что я могу хотеть или не хотеть. Что я могу жить, а не только выживать.

Они должны быть монстрами.

Так проще.

Так безопаснее.

Но они рушат все мои правила одним прикосновением, одним вздохом, одной фразой, сказанной слишком искренне.

"Если понадобится что-то — медицинское или нет… я рядом."

Проклятье.

Я бросаю раздражённый взгляд назад, словно жду, что Чума откроет дверь и станет следовать за мной. Но дверь остаётся закрытой. Он уважает пространство. Всегда. Он слышит не только страх — он слышит моё «не подходи» так же ясно, как и «останься».

Это только труднее делает.

Я вздыхаю и отталкиваюсь от стены, продолжая путь к своей комнате. Миг, и я снова превращаюсь в ту Айви, которой должна быть — тихую, быструю, незаметную, скользящую по коридорам как тень. Как зверёк, прячущийся от света. Как лесная кошка, которую невозможно приручить.

И всё же…

Когда я открываю дверь своего убежища и вижу своё маленькое гнездо в углу — крошечное, практичное, лишённое роскоши — меня накрывает резкая пустота.

Так тихо. Так пусто. Так… одиноко.

Я сжимаю зубы и зарываюсь в одеяло, как будто могу спрятаться от собственных мыслей, от запаха Чумы, ещё чуть-чуть дрожащего на коже. От воспоминания о том, как я наклонилась к его рукам сама.

Я не должна была. Я не могла.

Я не могу позволить себе хотеть их.

Потому что стоит мне захотеть — я погибла. Поэтому я делаю единственное, что у меня получается лучше всего. Я сворачиваюсь маленьким комком в своём гнезде… И снова становлюсь дикой.

Дикой — потому что иначе я не доживу до завтра.

Дикой — потому что иначе я выберу их.

Дикой — потому что иначе я позволю себе поверить, что чужие руки могут быть домом.

А дом — это ловушка.

Чем больше времени я провожу рядом с Призраками, тем труднее мне помнить, почему я не могу принадлежать им.