Белые волки. Часть 3. Эльза

Цирховия Шестнадцать лет со дня затмения

В один из дней, вернувшись домой после прогулки с Севериной, Эльза застала мать в странном состоянии. Вообще-то, нехорошие предчувствия охватили ее еще с порога — безупречно вышколенная прислуга, как всегда делала вид, что ничего не происходит, но бросала на хозяйскую дочь многозначительные взгляды. "Ну что опять?" — с усталостью подумала Эльза, в последнее время ее только на такую реакцию и хватало: она просто устала нервничать по каждому поводу.

Мать в совершенной прострации покусывала красиво отполированные ногти, сидя в гостиной у стола, украшенного вазой с букетом пышных пионов — в какой-то момент она так разлюбила розы, что приказала выкорчевать их все в саду, и с тех пор не держала в доме даже в качестве временного украшения. На столе перед Ольгой стояла полупустая бутылка вина, и немного кроваво-красной жидкости оставалось на дне одинокого бокала. Ни закусок, ни признаков, что маме кто-то составлял компанию, Эльза не обнаружила.

— Что случилось, мам? — приблизившись, спросила она.

Ольга подняла на нее тяжелый взгляд, передернула плечом и небрежно толкнула кончиками пальцев толстый фолиант, который обнаружился тут же, у ее локтя. Эльза взяла книгу, открыла, пробежала глазами по строчкам. Все ясно, это была родословная их семьи, предмет особой домашней гордости и почитания. Эльза знала, что такие же родословные велись и в других благородных семействах, береглись от огня в несгораемых сейфах, а страницы любовно заполнялись секретарем, как правило, обученным высшему искусству каллиграфии у дарданийских монахов.

Буквы в таких книгах, написанных особыми, долго не выцветающими чернилами на крепкой, способной выдержать атаку безжалостного времени бумаге, были вычурные, словно бы резные и плетеные, а летопись насчитывала много-много поколений: чем больше, тем лучше. По мере рождения детей появлялись все новые и новые строчки, читая их, легко можно было проследить историю рода, объединения древних семей через брак в одно мощное генеалогическое древо или, наоборот, дробления на несколько потомственных ветвей.

Родовую книгу собственной семьи Эльза, конечно, видела раньше, даже держала в руках и читала, представляя, как мог выглядеть прапрадед по материнской линии или дядя бабки по отцовской. Род матери начинался раньше по временной вертикали и единолично занимал первые несколько страниц, а потом к нему присоединялись прародители отца. Помнила Эльза и самую последнюю запись перед тем, как шли уже чистые, незаполненные листы. У Виттора и Ольги родилось трое детей, три новые ветви ждали своего часа, чтобы зацвести и дать новые побеги…

Но этот фолиант, с украшенным золотом форзацем, Эльза видела впервые. Начинался он знакомым ей образом, все имена своих предков она встречала и прежде. Она быстро перелистнула в конец. И поняла, почему мать решила показать ей книгу вместо объяснений.

— Ее переписали по просьбе отца, — произнесла Ольга, разглядывая цветущие пионы и избегая поворачиваться к дочери.

Вмиг онемевшей рукой Эльза отодвинула соседний стул и села рядом с матерью.

— А где старая версия?

— Не знаю, — Ольга снова дернула плечом, — наверное, папа ее сжег.

Губы у нее были красноватыми от вина, а глаза влажно блестели. В камине трескнуло полено, на стене неровно потикивали часы — будто хромоногий переставлял свою палку-подпорку по гулким булыжникам мостовой. Эльза посмотрела в распахнутый фолиант. Последняя запись гласила, что у Виттора и Ольги детей родилось двое.

— Мам…

— Я тоже считаю, что так будет лучше, — нервно перебила мать и вздернула подбородок, готовясь к словесному поединку, хотя Эльза и не собиралась на нее нападать. — Так будет лучше для всех. Не будет проблем с наследованием. Права Кристофа никто не сможет оспорить ни через суд, ни как иначе, и…

Она осеклась, словно захлебнулась словами, дрожащей рукой плеснула себе еще вина в бокал и отпила. Округлый подбородок мелко дрожал. Такой пьяной Эльза свою благородную мать раньше не знала. Всю жизнь Ольга казалась ей невозмутимой, твердой со слугами, вежливой с мужем и мягкой с детьми — настоящей аристократкой. Образцом истинной хозяйки дома. Сейчас перед ней сидела измученная женщина, которая топила свою совесть в выпивке.

— И что мы будем говорить остальным? — растерянно спросила ее Эльза. — Что Димитрий умер?

Резко, как всполошенная птица, Ольга повернула голову, вперилась в дочь мутными глазами.

— Отец знает, что делает. Отец всегда прав.

— Да, мама, — мягко согласилась Эльза, — но если мне зададут вопрос, что отвечать? Димитрий же никуда не делся. Он же… живой.

— В нашей семье такого сына не было, — судорожно всхлипнув, Ольга снова уткнулась в бокал, зубы звонко стукнулись о хрустальный край. — Мы его не знаем.

Эльза посмотрела на бьющуюся в задавленной вглубь истерике мать, со вздохом захлопнула фолиант.

— Мам, почему ты никогда не говоришь папе о том, что тебе не нравится в его поступках?

На лице Ольги вместо душевных метаний проступило удивление, будто на стуле, который занимала дочь, появился незнакомый ей человек.

— В нашей семье не было разводов, — она упрямо распахнула фолиант, принялась неаккуратно листать дорого украшенные страницы, — посмотри. Никогда не было. Мир в семье — прежде всего. Это главное. Это.

Эльза накрыла ладонью беспокойную руку матери, нимало не заботясь, что страницы помнутся.

— Ты хочешь с ним развестись? Ты его больше не любишь?

— Глупости, — Ольга густо покраснела и стала одного цвета с содержимым бокала. — Твой отец — прекрасный человек, его невозможно не любить. И разводов у нас, повторяю, не было испокон веков. — Она долистала до последних строк, скривилась и захлопнула книгу. — Ты что, не согласна, что так лучше? Убийц у нас в семье тоже никогда не было. Мы — древняя, благородная ветвь. Недостойных не было. Не было…

Голос матери упал до бормотания, она опустошила бутылку и допила остатки вина. Посмотрела на дочь с вызовом, ожидая, какую сторону та примет. Эльза вновь почувствовала, как же смертельно она устала. Убийц у них не было, как и прислужников темного бога, шлюх тоже не водилось, только мир в семье, о котором мать так пеклась, все равно выглядел картонным.

— Хорошо, конечно, так лучше.

При этих словах Ольга испытала настолько заметное облегчение, что Эльза лишь убедилась, как отчаянно мать нуждалась в поддержке и милосердии. Она поднялась и взяла Ольгу под локоть.

— Пойдем, мам. Я тебя уложу, тебе надо поспать. А то папа вернется из клуба, увидит тебя такой, и ему это не понравится.

— Да, да, точно, — спохватилась и пьяно засуетилась Ольга, быстро чмокнула дочь в висок, — какая же ты у меня умница, какая же ты взрослая у меня стала…

Эльза проводила мать в спальню, где стояла их с отцом широкая супружеская кровать, помогла раздеться и уложила под одеяло. Присела рядом, убрала упавший на лицо локон, взяла за пухлую, украшенную кольцами руку. Дыхание Ольги пахло спиртным, веки тяжелели и закрывались. Эльза смотрела на мать и видела маленькую потерянную девочку. Будто они поменялись ролями, и это Ольгу требовалось воспитывать и опекать.

— Мам, я хочу выйти замуж.

— Нет, — засыпающая было мать широко распахнула глаза, оторвала голову от подушки. — За кого? Опять? Рано тебе. Рано. Не отдам. Не пущу.

— За Хораса, — успокаивая, Эльза погладила ее мягкую кисть, — он же нравится и тебе, и папе. Хорошая партия. Я выйду замуж, перееду к нему и тебя с собой заберу.

— Вот еще, — уже более миролюбиво фыркнула мать, снова откинувшись на подушку, — как я в чужой дом перееду, когда своя семья есть?

— С маленьким мне поможешь на первых порах, — Эльза притворилась радостной и возбужденной, словно идея и впрямь выходила чудесной со всех сторон, — а потом, может, и второй появится, опять помощь нужна. А потом еще что-нибудь придумаем.

— А няньки тебе на что? — теперь, когда Ольга перестала волноваться, ее глаза опять закрылись. Она по-детски причмокнула губами и, похоже, провалилась в дремоту.

Эльза поднялась, вышла из спальни и тихонько притворила за собой дверь. Даже если мама упрется и откажется от помощи, замуж все равно выходить надо. Ее с детства готовили к тому, что любовь к мужу придет постепенно, пусть и не в первый год брака, поэтому ничего ужасного тут нет. Страх в другом кроется. Надо из этого дома бежать. Может, хоть тогда ее бесконечный кошмар прекратится…

Димитрия могли сколько угодно вычеркивать из родовых книг и игнорировать упоминание его имени в разговорах со знакомыми, но он с лица земли не исчезал и никуда по факту не девался. И Эльза знала это лучше всех прочих. Ее постоянно преследовал его запах, даже если брат и не появлялся в поле зрения. Она чувствовала — он где-то рядом, он наблюдает за ней. Незримое присутствие, мучительное напоминание о постыдной тайне, связывающей их теперь. Иногда казалось, что она видит его силуэт у ограды, если вдруг среди ночи проснется и решит, не зажигая света, подойти к окну, как привыкла делать, скучая по Алексу. Порой, выезжая из дома или возвращаясь, Эльза была почти уверена, что кар Димитрия стоит в дальнем конце улицы. А еще…

С детства она привыкла молчать о поступках брата. Молчала — потому что успела убедиться: от Димитрия ее никто не защитит. Родители не могли с ним ничего поделать, и он с ловкостью обходил все их преграды в виде железной двери или других наказаний, на которые ему всегда было глубоко плевать. Однажды Димитрий чуть не убил младших, и никто не мог остановить его, пока он сам не передумал. Кто остановит его теперь?

Чтобы меньше бояться, Эльза сама придумала для себя выход. Все происходит не с ней — и точка. Она, настоящая Эль, ничем не отличалась от своих сверстниц: прилежно ходила на свидания с мальчиком, которого родители прочили ей в мужья, притворялась веселой и заинтересованной, собиралась с семьей за ужином, чтобы поделиться пустячными новостями, пилила брата-близнеца за то, что тот совсем отбился от рук и редко бывает дома. Хороший щит, крепкий, и им легко отгородиться от нежелательных вопросов и тем, на которые слишком сложно говорить.

О том, что происходит с другой, ненастоящей Эль, она старалась не думать. Та была нервной и дерганой, шарахалась от каждой тени, и в любом неясном силуэте ей мерещился старший брат. Как и в детстве, она стала засыпать с фонариком под подушкой, надеясь защититься хотя бы им. Глупая. Когда Димитрий все-таки появился в ее спальне, Эльза поняла, что фонарик здесь не поможет.

В ту ночь она проснулась, как от толчка, хотя на самом деле ее разбудил запах. Сквозь сон Эльза почувствовала присутствие старшего брата и тут же вскочила. Не сказать, чтобы сильно удивилась его появлению — с тех пор, как отец уволил амбала-охранника, пробираться в дом стало проще — но перепугалась достаточно. Слишком сильно довлели над ней образы прошлого, когда Димитрий точно так же прокрадывался по ночам и вселял в сестру ужас. Будто бы прошлое вернулось, и они снова стали детьми, одинокими в пугающей тьме на двоих. Конечно, повзрослевшая Эльза понимала, что рано или поздно брат все равно бы пришел, не зря ведь преследовал ее в последнее время… но почему так рано? Она надеялась, что успеет придумать, как избегать его и дальше. Чего он хочет от нее? Убить? Лучше б так, к этому варианту она, по крайней мере, морально готова.

Неизвестно, сколько он стоял там, в тени, в углу у самой двери. Димитрий умел ходить бесшумно, и от мысли, как брат шел по коридорам мимо комнат прислуги и безмятежно спящих родителей, шел со своей привычной холодной улыбкой на губах, а в его голове творилось нечто лишь ему одному понятное, Эльзу пробирала дрожь. Собственное сбившееся дыхание загремело в ушах, она невольно вжалась в подушки, когда брат шагнул к ней. Когда с едва различимым хрустом пружин под его весом просел край постели, Эль отдернула ноги, прикрытые одеялом.

— Боишься меня?

Голос у него был не злой и не насмешливый, не предвкушающий и не обиженный. Спокойный голос, констатирующий увиденный факт, и от этого Эльзу словно по рукам и ногам сковало. Тяжело дыша, она боялась даже моргнуть, пока безотрывно глядела на окутанную полумраком фигуру брата, сидящего рядом.

— Не бойся, — он мягко усмехнулся, — сегодня я постараюсь тебя не обижать. Я хочу поговорить с тобой, сестренка.

— Нам не о чем говорить, Дим, — Эльза набралась храбрости и впустила немного больше воздуха в легкие, чтобы дышать не так напряженно. — Я знаю, что тебе нужно и зачем ты пришел.

— И зачем?

— Кусай, — видя, что брат и впрямь не собирается нападать, она совсем осмелела и села на кровати. Демонстративно вытянула руку: — Хочешь снова делать мне больно? Давай. Кусай, я же знаю, чего ты хочешь.

Ведь нет никаких сомнений, Димитрию нужно именно помучить ее, а то, зачем он приходил в прошлый раз… это было не с ней и это ей показалось. Привиделось, как страшный сон.

— Больно? — вот теперь в его голосе зазвенели металлические нотки, сильные пальцы брата резко сомкнулись вокруг запястья Эль, будто наручники защелкнулись, и она тихонько охнула. — Все гораздо хуже, сестренка. Я хочу сделать тебе приятно.

Губы Димитрия, на удивление мягкие и теплые, коснулись пальца Эльзы. Поцеловав один, переместились на второй, третий… Он вел себя, как любовник, а не как брат. Как тот, кто трепещет в ожидании большего, но пока вынужден довольствоваться малым. Так делал Алекс, когда хотел Эльзу, но пытался сдержаться: нежно целовал ей руки, чтобы не впиться в рот требовательно и жадно. Она очень хорошо помнила те свои ощущения, и теперь воспоминания больно кололи в грудь. Даже у Алекса ей не попросить защиты. Не позволяя опомниться, Димитрий перевернул ее руку и с неожиданным порывом прижался к ладони щекой.

— Помоги мне, Эль. Я не знаю, на сколько еще меня хватит.

Таким он был всегда. Делал ей больно — и потом плакал в уединении своей комнаты от собственной боли. Издевался над ней — и тут же просил помощи. Сердце у Эльзы по привычке дрогнуло.

— Чем помочь, Дим?

— Не сопротивляйся, — брат поднял голову, и Эльза увидела, как лихорадочно сверкают в полутьме его глаза. Как у безумца. — Никто не пострадает, если не станешь бояться меня. Если разрешишь…

— Разрешу что? — от догадки во рту у нее пересохло.

Вместо ответа Димитрий осторожно, самыми кончиками пальцев потрогал ее губы. Лицо его находилось очень близко, и Эльза ощущала дыхание на своей щеке. По спине снова побежали мурашки. Собственное тело подсказывало ей что-то такое, о чем разум боялся помыслить.

— Помнишь, как мы были детьми? — проговорил Димитрий. — Ты любила меня, Эль. Думаешь, я этого не знал? Из них всех ты единственная по-настоящему меня любила. Я убить тебя хотел, а ты меня жалела. Ненавидел, а ты даже ненависть эту мне прощала. За что? Чем я заслужил твою доброту? До сих пор не пойму.

— Ты мой брат, — ответила она, едва шевеля губами.

— А что, если я люблю тебя… — он помедлил, — …не как брат?

Руки его, до этого нежные и осторожные, вдруг грубо стиснули ее плечи, Эльза дернулась в попытке вырваться, откинула голову, рот Димитрия прижался к ее шее, горячий язык лизнул кожу, а внизу живота отозвалось что-то непонятное и пугающее. Она упала на спину, отбиваясь от брата, он навис сверху, легко удерживая ее в стальной хватке. Повел носом от ключицы Эльзы к щеке, и все мышцы его сильного тела мелко дрожали от напряжения.

— Я хочу тебя, — прошептал сдавленно, будто сама способность говорить давалась с трудом, — хочу быть первым у моей маленькой сестренки, понимаешь?

Эльза не понимала. Это все происходило не с ней.

— Я не сделаю плохо, — теперь Димитрий говорил все быстрее, иногда срываясь в бормотание, — я умею делать это ласково, если нужно. Тебе будет хорошо, Эль, если уступишь. Будет сладко. Ты узнаешь удовольствие, которое происходит между мужчиной и женщиной. Я покажу тебе его. Главное, чтобы ты не думала об этом, постаралась скорее все забыть.

— Нет, — ужаснулась она, — я никогда не смогу забыть… такое.

Видимо, в глазах у Эльзы этот ужас тоже отражался, потому что Димитрий вгляделся в ее лицо, а затем медленно подался назад. Словно волна схлынула, и сразу стало легче дышать. Темный силуэт снова замер на краю постели.

— Ты права, Эль. Я болен и часто забываю, что другие не больны, — и тут же, почти без паузы: — Спой мне колыбельную, сестра.

— Колыбельную? — она так удивилась, что даже на миг перестала бояться.

— Да. Мать ведь пела вам с Крисом что-то в детстве? — в его голосе послышалась неожиданная теплота. — Мне пела, я помню. А ты?

— Д-да, — с неуверенностью призналась Эльза. — Но родители могут услышать.

— А ты спой тихонько.

Она поджала губы. Зачем ему вдруг понадобилось ее пение? С другой стороны, уж лучше петь Димитрию, чем выносить его укусы или… нет, остальное он собирался сделать с кем-то другим, не с ней. Ее брат безумен, никто не знает, что придет ему в голову в следующий момент. Димитрий пошевелился, раздался шорох ткани, кожа на его мощных плечах тускло лоснилась в полумраке, когда он снял рубашку. Он божественно красив, но женщины не любят его. Они его боятся, и Эльза понимает почему.

С тканью в руках Димитрий повернулся к ней.

— Лучше тебе не видеть меня сейчас.

Она вздрогнула, когда он завязал ей глаза. Рубашка Димитрия пахла парфюмом и мускусным ароматом кожи и была теплой, словно это его ладони легли ей на веки. Эльза затаилась в ожидании худшего. Зачем он лишил ее зрения? Что теперь станет с ней? Она вытянулась на постели, вспотевшими руками стискивая на бедрах подол ночной сорочки. Не хотелось бы, чтобы брат трогал ее там, пусть даже давно решено, что трогает там он кого-то другого.

Пальцы Димитрия приласкали ее щеку каким-то особым, бархатным прикосновением, спустились ниже, к подбородку, прошлись по трепещущему горлу и оказались в ямочке между ключиц, а затем он нагнулся и поцеловал ее там, где касался, оставляя цепочку невесомых следов. Внутри все сжалось в комок, Эльза затаила дыхание.

— Не прислушивайся ко мне, — произнес он глухим, тяжелым голосом. — Пой.

И она запела.

— Всходит на небо луна…

Ладонь Димитрия, широкая, по-мужски большая, распласталась между ее ключицами, двинулась ниже, в ложбинку между грудей, не отклоняясь в стороны, смещаясь ровно посередине, но голос у Эльзы все равно предательски дрогнул.

— Детям спать пришла пора…

Почему он просил ее не прислушиваться? Дыхание у него участилось, стало рваным и хрипящим, и Эльза слышала его ненароком в паузах между собственными словами.

— Светлый бог нас всех простит…

Неожиданно Димитрий прижался к ее животу лицом, как делал это в детстве, когда искал в ее объятиях утешения и покоя, и Эльза истинктивно обхватила его голову, зарылась пальцами в волосы, пока он терся щекой об нее и хрипло дышал.

— И от зла нас защитит…

Когда песня подошла к концу, Эльза замолчала. Начать все по новой или достаточно? Дыхание брата выровнялось, он поднялся и снял с нее повязку, предупредив, чтобы глаза не открывала. Не желая сердить его, она лежала неподвижно.

— Бойся меня теперь, — сказал он напоследок каким-то странно равнодушным голосом. — Чем дольше я сдерживаюсь, тем хуже потом бывает. А я буду сдерживаться так долго, как смогу.

И только услышав, как закрылась дверь, Эльза вскочила на ноги, забилась в дальний угол и просидела там до самого рассвета. Она не верила, что Димитрий больше не вернется.

Лежать в своей комнате ночами и ждать его очередного появления теперь стало совсем невмоготу. Сколько она могла выдержать без сна? День? Два? Стоило закрыть глаза, как ей вновь чудились запахи и шорохи, означающие, что Димитрий опять пришел ее мучить. Можно было, конечно, воспользоваться снотворным, которое еще оставалось в аптечке с той поры, как доктор прописывал лекарства для успокоения буйной пациентки, но мысль, что Димитрий войдет и станет делать с ней все, что заблагорассудится, а она даже не почувствует опасности вовремя, приводила Эльзу в панический ужас. Шел ее последний год в школе, а основательно подпорченная минувшей весной из-за влюбленности в Алекса успеваемость снова катилась в тартарары, только уже по другой причине.

Пару раз Эльза осталась с ночевкой у Северины, и это ее выручило, но не будешь же спать у подруги постоянно? Наконец, измучившись постоянной тревогой, Эль не выдержала, подхватила среди ночи подушку и одеяло и отправилась к единственному человеку, которого еще считала близким — к Кристофу. В полночный час тот уже дрых без задних ног в своей любимой позе: перевернувшись на живот, уткнувшись лицом в постель и свесив с края руку, и даже не пошевелился от того, что вошла сестра. Мама как-то рассказывала, что ее отец, их дедушка, любил поговаривать: безмятежно и беспробудно имеют обыкновение спать только невинные люди, те, чья совесть чиста. Значит, Эль все же в чем-то виновата, раз мучается бессонницей в отличие от своего брата-близнеца? Вопрос без ответа, потому что задать его некому, иначе обязательно придется рассказывать о Димитрии, а о нем она могла только молчать.

Она аккуратно постелила себе на полу у кровати брата, улеглась и впервые за последнее время с облегчением закрыла глаза. Такое же успокоение Эльза испытывала и в доме Северины — присутствие рядом других людей, даже спящих, почему-то вселяло в нее уверенность в собственной безопасности. Но когда рассвет серой кошкой начал пробираться в окно, она проснулась на жестком деревянном покрытии, сотрясаясь от холода. После нескольких дней выматывающей усталости мозг спросонья соображал плохо, и, нащупав рядом с собой теплую постель, Эльза без всякой дурной мысли перебралась туда, накрылась своим одеялом и по-настоящему счастливо провалилась в беспамятство.

Проснулась от вопля Кристофа:

— Ты чего?

Крис, кажется, прямо из кровати отпрыгнул на два метра в сторону и теперь стоял, прижимая одеяло к бедрам, и смотрел на нее круглыми возмущенными глазами. Он стесняется, поняла Эльза, потому что спал голым, но его мужские достоинства волновали ее меньше всего. Анатомию мальчиков она уже проходила, Алекса без ничего видела, а Кристофа вообще воспринимала как младшего, хоть родились они в один день. Ей смертельно хотелось спать прошлой ночью, вот и не подумала о таком досадном недоразумении.

Она попыталась успокоить его и придумать что-то правдоподобное в объяснение своей ситуации, но поздно, крики брата уже привлекли в комнату убиравшую коридор служанку, а следом за ней — и мать. В итоге вместо завтрака Эльза оказалась перед отцом, который был поутру гладковыбрит, хмур и сидел в кресле так, словно занимал, по меньшей мере, трон целой страны. Ольга притаилась за спинкой, с тревогой поглядывая на дочь, Крис, понурившись, стоял поодаль от сестры, явно уже жалея, что стал виновником семейных разборок. Отцовского гнева Эльза не боялась — познав десятибалльный шторм, вряд ли станешь опасаться банальной грозы — и поэтому просто стояла с покорным выражением на лице. Она почти выспалась прошлой ночью, и ощущение безопасности еще ее не отпустило.

— Ты знаешь, что раздельные комнаты были даны вам с братом не просто так? — загремел над ее головой отцовский голос.

— Да, папа, — кротко ответила Эль.

— Может, тогда пояснишь мне, что за блажь на тебя напала, и почему ты среди ночи приставала к нему?

Вот оно. Конечно, чтобы она ни сказала, все ниточки так или иначе тянутся к Димитрию.

— Молчишь? — еще более грозно сдвинул брови отец.

— Пап, она не приставала… — решился вмешаться Крис, но тут же был отсечен от разговора взмахом родительской руки.

— Я не тебе вопрос задал, а Эльзе. Брат с сестрой не должны спать в одной кровати, коль они вышли из младенческого возраста, еще этого в моей семье не хватало, — ярился Виттор.

Боги, как же ее родители слепы. Отец до сих пор не сомневается, что Димитрий все детство просидел за железной дверью, ни разу оттуда не выходя. Бедный, он даже не подозревает, что нет такой двери, которая бы удержала его старшего сына.

— Да, папа, — произнесла Эльза вслух.

— Это гадко, богомерзко и противно природе.

— Да, папа.

— Значит, вину свою признаешь? Интересно было к брату залезть?

Крис покосился на сестру и качнул головой, мол, не надо соглашаться, а мать так стиснула спинку отцовского кресла, что ее пухлые пальцы неестественно побелели, но Эльза знала: если она не примет причину, названную отцом, ей придется рассказать правду. Поэтому она посмотрела прямо в серебристые глаза Виттора и ровным тоном ответила:

— Да, папа.

Тот недоверчиво прищурился:

— Что с тобой творится, девчонка? Только за ум взялась, опять куда-то не туда тебя потянуло, — он резко повернулся к матери: — Это все твое воспитание. Расслабила мне детей, стыдно в обществе с такими показаться. Я ведь знаю, что папаша твой привык с тобой сюсюкаться, поблажки тебе во всем делать, но у меня этот фокус не пройдет.

Ольга покраснела, потом побледнела, но тоже сохраняла молчание, Крис скрипнул зубами, но вмешиваться не стал, а Виттор вновь обратил взгляд на Эльзу.

— Вытяни руки. Получишь урок, и чтоб больше так не делала.

— Да, папа.

Не сводя с нее карающего взгляда, долгим движением отец вытянул из петель свой ремень. Он никогда не бил ни ее, ни Криса, не считая той короткой яростной пощечины, когда она заступилась за Алекса, и теперь по спине Эльзы пробежала дрожь. Но руку она послушно вытянула, а когда Виттор хлестнул вдвое сложенным ремнем по ее ладони, задумчиво потерла вспыхнувшую кожу пальцами. Больно, но как-то не так. Не так, как в момент, когда поняла, что Алекс не придет больше. Не так, как в первый раз, когда губы Димитрия коснулись ее не братским поцелуем. Не так, как в тот день, когда любимый мужчина ударил ее на глазах у всего ресторана, не испытывая ни капли вины за свое подлое поведение. Не так, как в ту ночь, когда она пела для брата, каждую секунду ожидая, что тот набросится на нее. Крис странно посмотрел на Эльзу, развернулся и выбежал из комнаты, с силой толкнув дверь.

— Каждый мужчина, который мне дорог, почему-то причиняет мне боль, — сказала она Северине позже, когда они по привычке курили вдвоем.

— Что, даже твой обожаемый Крис? — хмыкнула та, отковыривая носком туфли щербатый край плитки на полу в летней школьной душевой.

В ответ Эльза только пожала плечами. Кристоф теперь избегал сестры, но жажда жизни в ней не знала преград, как не бывает их для настоящей любви, лютой ненависти или смертельной ярости, и, хорошенько поразмыслив, Эльза придумала для себя новый вариант защиты. Родители не возражали, если после уроков она посещала темпл светлого. Водитель обычно ждал у входа, а в дневное время в будний день при условии, что это не один из праздников, внутри прекрасного, украшенного золотом и согретого живым пламенем множества свечей помещения находились всего лишь несколько посетителей. Никто не обращал внимания на молодую девушку, которая держалась скромно, проскальзывая в дальний уголок.

Неприметная лесенка у боковой стены вела на балконы с резными перилами и деревянными, вскрытыми красно-коричневым лаком полами, широкие, пустые и немного пыльные в те дни, когда певцы не поднимались на них. Благородной аристократке лишь на пользу быть благочестивой и проводить часы в молитвах светлому богу, Эльза знала это, и все ее знакомые и родные тоже так думали. Поэтому она и зачастила в темпл — и безмятежно спала наверху, забыв о Димитрии, об Алексе, об отце и вечно подавленной матери. Спала прямо на полу, привалившись спиной к стене, поджав ноги и устроив сумку под головой, наслаждаясь уютным запахом пыли, жженого воска и спокойствия. Кто сказал, что она без защиты? Вон, все святые ее сторожат, а светлый бог всегда от зла защищает тех, кто его просит, даже в детской колыбельной про это поется.

А Эльза просила.