Белые волки. Часть 3. Эльза

Цирховия Шестнадцать лет со дня затмения

— Скоро я получу доступ к управлению своими счетами, — мечтательно произнес Кристоф, провожая взглядом рыболовецкий сейнер, на закате идущий в порт, — куплю корабль с командой и отправлюсь через океан в Дикие земли.

Эта мысль не отпускала Криса с того вечера, как Ласка привела его в таверну и познакомила с рыбацким людом. С того вечера вообще многое изменилось. Город теперь принадлежал им двоим: его наземная часть, где любые двери открывались перед благородным лаэрдом, и подземная — вотчина замарашки с площади трех рынков, доступная лишь таким, как она. Два абсолютно разных, непохожих, противоречащих друг другу мира постепенно сливались воедино, и, гуляя по улицам с Лаской, Крис все больше в этом убеждался. Тогда ему казалось, что это именно слияние, а не столкновение, которое обычно случается с несовместимыми по природе вещами и ведет к неизбежной катастрофе.

По вечерам они любили бродить у реки, сидеть в каком-нибудь тихом уголке набережной на парапете, болтать ногами и беседовать ни о чем, и на этот раз тоже не изменили привычке. Закат расплескивал сиреневое и багровое по небосклону, в чистом прозрачном воздухе далеко разносились крики птиц, охочих поживиться рыбой. Крис так загляделся вдаль, что не заметил, как Ласка, которая примостилась рядом с ним и усердно давила пальцем муравьев, имевших неосторожность пробегать возле ее ноги, нахмурилась и оставила свое занятие.

— А как же я?

— А ты будешь ждать меня из путешествия, — Крис с улыбкой приобнял ее и удивился, когда она сбросила его руку.

— Вот ыщщо. Я что тебе, жына, чтобы ждать?

— Не "ыщщо", а "еще", не "жына", а "жена", — поправил он терпеливо, — повтори.

С тех пор, как Кристоф учил Ласку говорить правильно, речь у нее стала почище, но все равно не дотягивала до совершенства.

— Не жена я тебе и ждать не буду, — буркнула рыжая и отвернулась, сделав вид, что разглядывает что-то невыносимо интересное в опускающемся на реку вечернем тумане.

— Ну тогда поплывешь со мной, — миролюбиво предложил Крис и поцеловал ее в плечо, — ты ведь тоже нигде не была, кроме своих подземелий. Посмотрим на мир, познакомимся с новыми людьми, узнаем много интересного, — Он прикрыл глаза и с наслаждением втянул носом воздух. — Я уже чувствую этот ветер свободы. А ты?

Ласка скорчила скептическую гримаску.

— Да это канализонкой со слива тянет, — она сложила руки на груди и нахохлилась. — И не поеду я никуда. Сдался мне твой мир триста лет. Чаво я там не видала? Может, там мужики с двумя хренами водятся?

— Да вроде нет, — растерянно пожал плечами Крис, — о таком я не слышал.

— Может, у девиц по две ракушки?

— Да чего ты зациклилась? — рассердился он. — Кроме этого других чудес света быть, что ли, не может?

— А ты чрезчур благородный, чтоб в свободе понимать, — в тон ему ответила Ласка и ткнула его в грудь указательным пальцем, ноготь на котором успела недавно обкусать. — Свобода она вот тута должна быть, а не в кораблях и не в чужих землях.

С тех пор, как они стали много времени проводить вместе, такие ссоры между ними случались: вспыхивающие на ровном месте и так же внезапно угасающие. Ни разу ни одна не продлилась дольше пяти минут, вот и теперь, когда Кристоф отвернулся, решив, что теперь их навсегда разделяют непримиримые противоречия, цепкая Ласкина ручка скользнула ему пониже пояса, а холодный нос уткнулся в шею и часто-часто зафыркал.

— Я замерзла. Погрей меня, — протянула она голоском капризной маленькой девочки, и только глаза у нее были в тот момент странные: грустные и очень взрослые, как у человека, знающего, что такое потеря.

Ласкины пальцы умели совершать простые, но очень действенные манипуляции, и вскоре Крис повернулся, нашел ее губы, позабыв о причине спора в тот же миг. Когда недавняя ссора начала стремительно перерастать в нечто более приятное, он спрыгнул с парапета вниз, на узкий карниз между черной речной водой и серой стеной набережной, и протянул руки, чтобы поймать Ласку.

— Не пойду, ты приставать будешь, а я — девушка благородныя, — она надула губки и кокетливо похлопала ресницами, а затем бесхитростно скользнула к нему в объятия.

Он крепко прижал ее к себе и снова начал целовать всю, от кончика влажного озябшего носа до теплых белых грудок, которые показались в проеме расстегнутой куртки. Теперь их могли увидеть только в случае, если кому-то вздумалось бы в вечерний час пройтись вдоль реки, остановиться в этом самом месте и перегнуться через парапет, чтобы посмотреть вниз, но они уже столько укромных уголков в округе перепробовали, что не сомневались — никто не потревожит.

— Ой. Попу мне отморозишь, — взвизгнула Ласка, когда Кристоф притиснул ее к стене, задрал юбку, а сама уже обхватила его ногами и вцепилась пальцами в загривок, чтобы не упасть. Бедра у нее после сидения на камне были прохладными, а между ягодиц — горячо, и она охнула второй раз, когда он провел там пальцем, звякнул пряжкой ремня, одной рукой неловко расстегивая свои джинсы. — Давай только быстро. А то какую-нибудь ветрянку на ветру подхвачу.

— Угум.

Крис намеренно долго играл с ее языком, целовал по очереди соски и медленно двигал внутри нее членом, наслаждаясь тем, как Ласка тихонько постанывает от каждого толчка и по-кошачьи жмурит лукавые глаза, изредка поглядывая на него из-под ресниц. Иногда она наклоняла голову, чтобы нежно коснуться губами его уха или щеки. Это она научила его так заниматься любовью — доставлять удовольствие разными способами, дразнить и бесконечно оттягивать финальный момент, пока терпеть уже не останется сил — и он уже достаточно хорошо изучил, что нравится ей больше прочего, а чего лучше не делать. И когда приятели-одноклассники при каждом удобном случае хвастались новыми подружками, Крис почему-то сразу думал лишь о ней, его непостоянной, взбалмошной, дикой и нежной Ласке.

— Все еще хочешь в свои океаны уезжать? — тихо спросила она, когда Крис, успокаивая сбившееся дыхание, аккуратно поставил ее на карниз и придержал, чтобы не покачнулась и не свалилась в реку.

Он сглотнул: после такого ему не то что уезжать куда-то, даже думать ни о чем не хотелось. Хотелось чего-то необъяснимого — например, они ни разу не делали этого в постели. Ласке нравился внезапный секс, она считала это еще одним признаком свободы — любить друг друга там, где возникло желание, — но Крис подозревал, что все изменится, стоит ей по-настоящему познать комфорт. Как, наверно, было бы приятно просто полежать на мягкой перине, поваляться вместе в тепле и уюте. Но их миры только начали становиться одним, и подходящее место с кроватью еще не нашлось.

— Кое-что я в свободе все-таки понимаю, — наконец отдышался он, — женюсь на тебе, и не будет тебе никакой свободы, никуда не отвертишься. Поедешь со мной в океаны как миленькая. Или ждать будешь, сколько потребуется.

Ласка посмотрела на него круглыми немигающими глазами, а потом захохотала так, что невзрачные птицы, устроившиеся на ночлег чуть поодаль, встали на крыло.

— Как ты на мне женисся. Я ж не лаэрда.

— Тайком женюсь.

Идея казалась Крису заманчивой и волнующей, для любой девчонки уж точно: что может быть необычнее, чем скрывать ото всех свои чувства, хранить секрет и упиваться им? Женщины такое любят. Но Ласка наморщила нос и сердито одернула юбку.

— По твоим верованиям на тебе женитися не буду. Твои боги — не мои боги, и в темплах твоих все служители как обосраные ходют. А я в себя верю и больше ни во что, — и тут же прильнула к нему кошечкой, заглянула снизу вверх в глаза: — Мамка моя на папке моем не женилася и на браткином папке — тоже. Свободная женщина была. Так и я, побуду с тобой немножко, а потом, глядь, другого мужку себе найду.

Этот вариант Кристофу совсем не показался хорошим. Он требовательно дернул ухмыляющуюся Ласку за рукав, заставил встретиться взглядом:

— Тогда я на тебе по твоим правилам женюсь. Никуда ты от меня не денешься.

— А ты не можешь женитися. Ты не из свободного народа, — Ласка продолжала улыбаться, но глаза у нее снова изменились и стали грустными и очень взрослыми: — Сможешь, токма ежели станешь одним из нас.

— Да они меня не примут, — отмахнулся Кристоф. — Я ж для них сахарный.

— Сахерный, — она привстала на цыпочки и чмокнула его в губы.

— Что?

— Не "сахарный" надобно говорить, а "сахерный". Повтори.

Ласка проговорила это таким же менторским тоном, каким сам Крис обычно поучал ее, исправляя речь, и они рассмеялись.

— Хорошо, сахерный, — он вернул ей поцелуй. — Сахерный лаэрд, довольна?

Она опустила ресницы — ни дать ни взять лиса — провела пальчиком по его плечу и кивнула:

— Я поговорю с Рыбой. Он попросит, чтобы старейшины выслушали тебя.

Конечно, разговор вышел просто шуткой, им нравилось так играть: Ласка называла себя лаэрдой, а Крис притворялся, что считает своим ее мир. В глубине души ему больше нравилась площадь трех рынков, где монеты работали правильно, чем скучные кабинеты отцовского парламента, где вместо денег царила более значимая валюта — "репутация", законы управления которой он еще не постиг. Но Крис все же помнил, что для него переход в мир Ласки — лишь игра, возможность перевоплотиться в фантазиях, как он тысячи раз перевоплощался в тэра, или наемника, или капитана, мечтая о Диких землях. Слияние — что в этом плохого? Это же не столкновение.

Но прошли дни, и тема снова всплыла в беседе сама собой.

— У тебя такие гибкие пальцы, — как-то сказала Ласка, разглядывая его руку. — Прямо завидки хватают.

— Пальцы как пальцы, — фыркнул Крис. — Вот эти два вообще были сломаны. Играли с братом как-то раз.

Но Ласка не поверила ему.

— Ежели палец сломать, то он потом уже не фунциклирует как надобно. А у тебя все фунциклирует.

— Это потому что волчья натура все излечивает, — пояснил он, — никаких следов не остается.

— Везет тебе, — она вздохнула, — я вот свои руки постоянно поломати боюся. Тады работу придется бросать и в нонны идти. А я ж не давалка. Я — честныя свободныя женщина.

— Да, — со смехом согласился Крис, — надо было волкам жить под землей, а свободному народу ходить в лаэрдах. Какая несправедливость.

— А давай попробуем? — вдруг загорелась Ласка.

— Попробуем что? — не понял он.

— Ну пальцы эти твои проверим. Поработаем в паре. Я тебя всему научу, — она закивала с таким энтузиазмом, что рыжие локоны испуганными зайцами запрыгали по плечам. — Сначала на приманку попробуем. Приманкой будешь ты. Лицо у тебя в самый раз, благородныя, а ежели надуешься, как обосраный, так вообще за канцлерова сына сойдешь. А потом поменяемся. А наворованное пополам поделим.

— Да не нужно мне наворованное, — пожал он плечами, — я и так могу купить все, что пожелаю.

— А-а-а, — с хитрой улыбкой погрозила пальцем Ласка, — а вот ты попробуй, купи пирожное на свои деньги и на наворованные, что вкуснее будет?

Крис почесал в затылке.

— Если это одинаковые пирожные, то и вкус будет одинаковый.

— А вот и нет, — она щелкнула его по носу и ловко увернулась от ответного щелчка. — А вот и узнаешь, только когда попробуешь.

В такую игру они еще не играли, и Крис сдался, предоставив Ласке полную свободу его учить. Оказалось, что благородное лицо и впрямь служит надежным прикрытием от любых подозрений. Если в толпе раздавался крик "обокрали", никто не думал плохо про богатого лаэрда, спешащего покинуть это место, все смотрели на ближайшего мальчишку или девчонку сомнительного вида, даже если те никуда не собирались бежать.

Особенное влияние внешность Кристофа оказывала на женский пол. Состоятельные и не очень девицы, прогуливающиеся по торговой галерее и со скукой выбирающие, на чтобы потратить папенькины деньги, реагировали точно так же, как замужние майстры, заглянувшие, чтобы немного опустошить супружеский кошелек. Он замечал ту или другую у прилавка с тканями или предметами домашней утвари, подходил, невзначай улыбался, задумчиво трогал тонкий шелк или край керамической посуды, а потом вскользь замечал, что этот цвет прекрасно подошел бы к ее лицу, или что эта ваза отлично вписалась бы в интерьер.

Девицы, как правило, краснели и стреляли глазками, матроны плотоядно раздевали молодого лаэрда взглядом. Ласка самозабвенно шарила в сумках и тех, и других, закатывая глаза от удовольствия. Она испарялась раньше, чем обнаруживалась пропажа, ну а благородный лаэрд… он неторопливо уходил в другую сторону.

С первой же добычи они накупили гору пирожных, пробрались под покровом ночи на чью-то парусную яхту, оставленную без присмотра в дальнем конце причала, объедались сладким и занимались любовью. В мини-баре, обнаруженном в каюте, нашлось хорошее вино, и настроение стало совсем праздничным.

— Ну как? Вку-у-усно? — торжествуя, смеялась Ласка, запихивая кусочек воздушного теста Кристофу в рот.

Было действительно вкусно как-то по-другому, ни в одной кондитерской он еще не испытывал такой эйфории от съеденного. Возможно, весь секрет заключался в приправе: голая Ласка, сама до ушей перемазанная в заварном креме и крошках безе, прижималась к нему, закинув одну ногу на бедро, чтобы ему было удобнее соединяться с ней.

— А как они на тебя смотрели, эти курицы недощипанные, — проворковала она, глядя на Криса лучистыми голубыми глазами, — знаешь, как это было приятно?

— Почему? — он размазал по ее плечу фруктовое желе и принялся слизывать.

— М-м-м… — Ласка на миг отвлеклась, отвечая на его легкие толчки движением своих бедер, — потому что ты мой. Это я тебя всему научила. Я раскрыла твой этот… импотенциал. И не ржи надо мной, — она возмущенно стукнула Криса кулачком, когда тот расхохотался, но потом и сама заулыбалась. — Может, я и не шибко умная, институтов не кончала, но ты все равно мой. А даже если ты чрезчур благородный, чтоб это признать, то вот твой благородный хрен всегда рад меня видеть.

Она перевернулась, оказавшись на нем сверху, и гордо выпятила грудь. На плече красовались остатки желе, живот был перемазан кремом, ладошки липкие, как и засахарившиеся кончики волос. Крис откинулся назад и неторопливо отпил вина прямо из горла, смакуя не виноградный букет, а зрелище своей рыжей фурии. Отставил бутылку, поднял руки, накрывая лакомые молочно-белые полушария, слегка присыпанные сверху золотистыми веснушками.

— Мой благородный хрен от лица всех членов парламента выдвигает тебе ноту протеста. Мы с ним считаем, что это ты — моя.

— Чего он там выдвигает? Не надо мне других членов, я ж не давалка, — не поняла Ласка, которой, в отличие от Криса, не доводилось сиживать в парламентских кабинетах и слушать умные речи. Она даже поерзала, прислушиваясь к ощущениям внутри себя, а затем вполне предсказуемо поддалась на провокацию: — Я не твоя, я своя собственная. Я — свободныя… ой.

Яхта была небольшой, каюта — еще более маленькой, а рыжая девчонка — как всегда ненасытной, и они меняли позы с десяток раз, пока окончательно не выбились из сил.

Когда работа "на приманку" надоела, Ласка предложила перейти к более сложной части. Теперь ей предстояло отвлекать толстосумов в толпе, а Крису — под видом прохожего чистить чужие карманы. Но искусство оказалось более сложным, чем он предполагал, и даже его гибкие пальцы тут мало помогали.

— Я чувствую тебя, — сердилась и топала ногой рыжая, когда он практиковался, подбираясь к ней сзади. — Я чувствую, как ты оттягиваешь мне сумку, а я не должна этого чувствовать.

— Ну извини, — тоже выходил из себя Крис, потому что их способность ссориться на ровном месте никуда не делась. — Ты училась этому с рождения, а я за два дня должен научиться. Раз ничего не получается, то давай тогда будем делать по старой схеме.

— Нет, не будем. Ты чрезчур благородный, вот и сдаесся чуть что. А не пожрал бы недельку, быстро бы все освоил. Давай снова.

Она ругала его, и била по рукам, и с несгибаемым упорством снова и снова показывала, как надо подходить, как держать пальцы, как прикасаться, и, наконец, худо-бедно что-то начало выходить. Они сделали пробный выход — и седовласый майстр был так поглощен юной девушкой, попросившей подсказать ей путь в библиотеку, что легко расстался со своим нетолстым кошельком. Успех кружил Крису голову. Ласка была права: едва он понял, что такое настоящий триумф воровской удачи, как стал пить его крупными глотками, будто хмельной напиток, не в силах насытиться. Он не брал себе ничего, все отдавая ей, и только мысленно складывал в личную копилку победу за победой.

В один из дней Ласка, поковыряв пальчиком щербатый край парапета набережной, призналась:

— Все рыночные только и говорят, что о тебе. И Рыба просил передать, что старейшины готовы тебя услышать.

Теперь ее предложение уже не выглядело шуткой, и Крис крепко задумался. Одно дело — быть лаэрдом, вхожим в мир рыночных, это как заглянуть в чужой дом через порог, но не заходить туда полностью: вроде как и видишь, кто и что там делает, но в любой момент можешь притвориться, что не имеешь к ним никакого отношения, и высунуть голову обратно. Другое же дело — стать одним из свободного народа, поставить себя вровень с теми, кого он сам же и бил в вечерних стычках у площади трех рынков.

Но с Лаской он же вровень себя поставил, вспоминал тут же Крис. Рядом с ней он вообще забывал и об ее происхождении, и о своем собственном, но лишь потому, что их противоположным мирам не приходилось сталкиваться друг с другом. Теперь он впервые интуитивно ощутил что-то, напоминающее скорое столкновение. И в противовес этому испытывал все более и более разгорающееся любопытство: увидеть бы хоть глазком, как же устроен подземный мир, куда такому, как Крис, в обычной ситуации разрешат войти не скорее, чем Ласку пустят в здание парламента.

В здание парламента, впрочем, Кристоф тоже ходил исправно — два раза в неделю вместе с отцом, как повелось еще с летних каникул. Пользуясь возможностью, он даже как-то поделился с Виттором планами насчет покупки корабля и исследования дальних земель. И даже аргументы привел, ведь все равно число лаэрдов в парламенте не резиновое, и свое место Крис сможет занять, только если отец решит оставить пост, значит впереди у него куча времени, которую можно потратить на путешествия, пока долг не призовет вернуться и служить на благо своей страны. Выпалив это, Крис ожидал какой угодно реакции, в последнее время он на примере сестры имел возможность убедиться, как легко вызвать гнев отца, но Виттор лишь слабо улыбнулся и потрепал сына по голове.

А вскоре его представили семье канцлера. К подобному Кристоф привык, отец уже несколько раз водил его по кабинетам парламента, заглядывая то к одному, то к другому своему коллеге и представляя им "сына и наследника, гордость семьи". Сыну и наследнику вместе со всей гордостью семьи полагалось вежливо улыбаться и отвечать на соответствующие светскому этикету вопросы, а если не спрашивают — молчать. Это отдаленно напоминало фокусы свободного народа, когда здоровую ногу прятали в потайной отсек сиденья, накидывая сверху пустую штанину, и выпрашивали подаяние для калеки, только здесь приходилось накидывать личину разумного и хорошо воспитанного юноши, отрады родительских очей.

Скучное занятие, не менее вызывающее зевоту, чем обязанность помогать отцу, переписывая набело за ним поправки и дополнения к длиннющим документам, которые затем печатал на машинке секретарь. Димитрию наверняка понравилось бы здесь больше, у него и почерк был лучше, и в официально-деловой словесности он еще со школы делал успехи, мог бы легко подсказывать отцу, какое выражение уместнее применить, а Крис словесность во всех ее подвидах люто ненавидел, и его столь любимые Лаской гибкие пальцы каждый раз жутко ломило от письма. Да и какой из него хорошо воспитанный юноша после того, как он чистил чужие карманы и проводил жаркие ночи с рыжей воровкой, которая предпочитала хрен называть хреном, а не "посредником любви", как встречалось (очень редко) в поэзии, и не стеснялась в выражениях, когда признавалась, как ей только что было с ним хорошо? И почему нельзя быть богатым, зарабатывая деньги коммерцией, а не государственной службой? Но нет, торговля, ручной труд и оказание услуг по найму к лицу только майстрам, для лаэрда такой путь обогащения — позор.

Поэтому Крис в личине "юноши, не ведающего, что такое хрен" покорно поплелся за отцом в резиденцию канцлера, расположенную в дальнем конце красивого, полного осенних красок парка. Их пригласили в светлую гостиную для малых приемов, где за накрытым столом уже сидели два гостя в компании самого хозяина. Оба лаэрда были знакомы Крису по парламентским кабинетам, но канцлера он лишь один раз видел издалека, поэтому слегка растерялся, когда величественный мужчина сам протянул ему руку для приветственного рукопожатия. Тот вместе с отцом посмеялся над его нерешительностью, но глаза лучились добротой, и шутка выходила необидной.

— Мой сын мечтает стать капитаном и отправиться в дальние моря, — поведал канцлеру Виттор, снисходительно похлопывая отпрыска по плечу.

— Смелый парень, — одобрительно кивнул тот. — Мой младший тоже из мечтателей, носится со своим телескопом, звезды изучает.

— А я в их годы вообще фантазировал, что построю летательный корабль и отправлюсь на Луну, — поддакнул один из гостей.

— А я был влюблен в святую Огасту, — подхватил другой.

Они все смеялись и делились воспоминаниями из своего детства и юных лет своих детей, и Крис тоже вежливо улыбался, но теперь-то он понял, почему отец так спокойно отреагировал на его признание. Можно бесконечно видеть сны о полете на Луну, но это не значит, что ты когда-нибудь туда полетишь. А мечтать, как известно, не вредно.

А потом его увели в другую комнату и заставили развлекать младшую дочь канцлера. Темноволосой и светлоглазой пичужке в золотом — цвета правящей ветви — платьице стукнуло от силы десять лет, она увлекалась аппликациями из цветной бумаги и коллекционированием фарфоровых кукол, и с молодым лаэрдом, который приходился ей очень-очень дальним родственником по матери, у нее не нашлось ни одной общей темы для беседы. Правда, на помощь пришла гувернантка младшей наследницы трона, которая стала посредником в их натужном разговоре.

— Когда-нибудь я тебя на ней женю, — с удовлетворением поведал отец, когда они вдвоем шли по парку обратно.

— На гувернантке? — удивился Крис, мысленно еще не отошедший от своих мук.

— На младшей девчонке, — смерил его взглядом отец, — поверь, это лучшая партия, которую только можно придумать. Жаль, что не на старшей, конечно. Это ведь полшага до трона. Но ее приберегут для какого-нибудь политического брака. Наверно, выдадут за нардинийского принца, хоть и говорят, что тот болен. На твоем месте я бы и своему положению был рад.

Крис прислушался к себе. Рад ли он? Пигалица показалась ему такой до зубовного скрежета правильной и сдержанной. Ее тонкие пальчики только и делали, что поглаживали по волосам своих многочисленных кукол или крутили нарезанные полоски бумаги. Он представил, как ляжет с ней в супружескую постель и займется любовью — не в этом возрасте, конечно, а примерно через пять-десять лет. Она будет смотреть в потолок прозрачными серебристыми глазами и так же рафинированно постанывать, как отзывалась о погоде за окном. И тут же на месте этого жуткого видения возник образ нагой Ласки, которая с улыбкой искусительницы шептала ему: "Ты трахаесся не как благородный". Боги, да ему придется заново учиться это делать, чтобы ненароком не оскорбить свою благородную жену.

Крис бы с удовольствием ослушался отца, опустошил счета, как только получил бы к ним доступ, и удрал за моря, но Ласка, истинная дочь свободного народа, отказалась составить компанию, а помимо нее его мучил еще один вопрос. Вопрос справедливости. Разве не ради торжества справедливости Крис ходил на стычки с рыночными, защищая своих одноклассников? Вот и собственную семью он не сможет бросить, пока не восстановит в ней все так, как изначально должно было быть.

На встречу со старейшинами города под землей он все-таки решился. Ласка так обрадовалась, что визжала и прыгала прямо посреди улицы, а прохожие оборачивались на них: богатого лаэрда и девку без рода и племени. Впрочем, к встрече она готовила его так тщательно, будто это безродному Крису предстояло знакомство с ее аристократической семьей.

— Одежи эти свои попезные скидай, — приказала Ласка, копаясь в сумке, когда они встретились на следующий день неподалеку от тайного входа под землю, ведущего через очистные сооружения под набережной. — Во, глядь что притарабанила тебе.

— Может, "помпезные"? — осторожно уточнил Крис. — Сама хоть знаешь, что это обозначает?

— Да хоть "попезные", хоть "помпезные", один хрен они стоят столько, сколько я за неделю не зарабатываю, — топнула рыжая ногой. — Хочешь голым оттудова уйти? Ежели с поклоном идешь, то и отказать в просьбе старейшинам не сможешь. Попросят штанцы задарить — придется дарить. Откажешься — оскорбишь, тады и примочить могут. Так что скидай, скидай. Вот, очень даже приличное одеяние.

Одежда, которую принесла Ласка, оказалась и впрямь достаточно приличной, хоть и простой. Крис быстро переоделся, а свои вещи спрятал в сумку подруги вместе с бумажником и золотым браслетом.

— Сама купила тебе, — гордо похвасталась рыжая, — на собственные деньги. От Рыбы выручку прятала, узнал бы — прибил. Ничего для тебя не пожалела, — Она привстала на цыпочки и чмокнула его в губы. Затем хлопнула ладошкой по щеке. — Так, а теперь рожу попроще. Нет, это еще хуже, будто сильно обосралси… Вот, вот это в самый раз. Так и держи.

"Держать рожу" было нетрудно, по крайней мере, не сложнее, чем находиться в образе "юноши, не ведающего, что такое хрен", и, взявшись за руки, они отправились под землю.

Первые несколько шагов после того, как вход остался позади, Крис сделал практически на ощупь, таким резким оказался перепад света и тьмы, но постепенно его глаза привыкли, а за ближайшим поворотом и вовсе перестали напрягаться: там, воткнутый в стенное углубление, чадил факел. Следующий потрескивал на достаточно большом расстоянии от первого, но все же находился в пределах видимости.

— Куда ведут эти тоннели? — спросил Кристоф, почему-то понизив голос, хотя сырые земляные стены совсем не отражали эхо. Просто стало как-то не по себе от навалившейся тишины и жирного запаха дождевых червей и горелой смолы.

— Некоторые — по кругу, — беззаботно пожала плечами Ласка, твердой рукой увлекая его за собой, — некоторые — к общим комнатам, некоторые — в тупики.

— И ты знаешь их все?

Она посмотрела на него, как на сумасшедшего.

— Конечно. Когда от полиции убегаешь, это может спасти твою свободу. Ну или жизню как минимум.

Крис вертел головой, стараясь успеть заглянуть в каждый темный проем.

— А зачем вы жжете факелы в пустых коридорах? Разве не экономнее освещать только жилые помещения?

Белое личико Ласки изобразило легкую степень обиды.

— А что мы, крысы какие, чтобы по темнотам шарахиться? У нас тут тебе не нора, все по-людски, с комфортом. Чаво ж твои сахерные лаэрды по ночам себе улицы фонарями освещают? Вот и шарахились бы наугад. Неохота? Вот то-то же. А чем мы хуже? Пусть солнце к нам сюды не заглядывает, вечная ночь, но нам и без него святло.

Вечная ночь. Крис едва заметно кивнул, соглашаясь с этим определением. Темный бог тоже любит мрак ночи, но здесь его присутствие не ощущается, впрочем, как и наличие светлого. Большой круглый темпл уходит глубоко в землю, отвоевав кусок "города" у свободных, а те, кто живет наверху и строит высокие темплы из золота, отвоевали у них право жить под солнцем, но подземный народ независим и горд несмотря ни на какое вмешательство в свою жизнь.

— А когда появятся люди? — спросил Крис, когда они миновали тлеющий в нише костер, дым от которого стелился под потолком и терялся где-то во тьме, не раздражая глаза и ноздри.

— Так они уже тута, — фыркнула Ласка, — не сцы, скоро познакомитесь.

— Правильнее говорить "не бойся", — машинально поправил он, ломая голову, где же могли прятаться эти пресловутые "они".

— Не бойся, — послушно откликнулась она. — Ты ж со мной, тебя не тронут. А вот ежели бы один забрел… так перо в печеня и кости в землю.

Словно в подтверждение ее слов навстречу им из бокового коридора вывалилась группа оборванцев.

— Гляньте-ка, сахерный к нам явилси, — рябая физиономия Тима, грозы всех школьников из приличных семей, перекосилась от злости. — Ну ты ваще наглый, раз на нашу землю зашел. Посмотрим, как тебе твои волчьи примочки помогут, когда заблудисся тут. Прощайся с жизней, сосунок.

— Сам ты сосунок козлячий, — опередив Криса, тут же вызверилась Ласка и стиснула свои маленькие кулачки. — И ничего он не заблудится, потому что я с ним. И вообще, он злой и страшный, никогда не сцыт ни перед кем… тьфу, то есть, не боится, вас всех одним зубом порвет. Ну-ка, подойди ближе, я тебе так по шарам надаю, никогда папкой не станешь, только маменькой.

Она уперла руки в бока и покачала ногой в знак своей нешуточной угрозы. "Злой и страшный" Кристоф непроизвольно поморщился, все еще памятуя о силе ее знаменитого удара, и Тим, пожалуй, тоже знал непонаслышке, так как даже попятился, затесавшись между своих приятелей. Пискнул уже оттуда:

— Молчи, подстилка. Что, сахерный, за юбкой прячесся? Подойди сюда, если смелый.

— Так покажи пример, подойди, — улыбнулся Крис и приобнял воинственно напыженную Ласку за плечи, — что, юбки забоялся?

Неизвестно, сколько бы еще длилось их противостояние, но в это время из другого коридора показался здоровенный мужик с белесой, словной выжженной на палящем солнце шевелюрой. Кулачищи у него выглядели не в пример Ласкиным, одним таким можно легко хребет переломить, а плечи — ссутулены, чтобы голова не билась о потолок. Он только глянул на группку рыночной шпаны — и тех сразу как ветром сдуло.

— Это Рыба, — представила его Ласка, которая тут же снова стала веселой и мирной.

Она скользнула мужику под руку, прижалась к нему щекой, и Криса будто острой иголкой в сердце кольнули: прежде он думал, что вот так, хитрой лисой или кошечкой, она способна прижиматься только к нему самому. Улыбка тут же сползла с его лица. Так все же муж ей этот Рыба или не муж? Могут ли они быть парой — маленькая рыжая девчонка с белыми бедрами и здоровяк с грубыми мускулистыми руками? По словам Ласки, он ее и поколотить мог, если выручку не приносила, но пока что по всем признакам выходило обратное: Рыба в ней души не чаял. Здоровяк проигнорировал хмурый взгляд чужака, брошенный исподлобья, его выпуклые широко посаженные глаза цепко оглядели каждый сантиметр одежды Кристофа.

— Прибарахлила? — прогудел он, наконец.

— Да сам он прибарахлилси, я то что? — напустила на себя невинный вид Ласка. — Он наш, он свой, он же не виноват, что не в той семье родилси?

— Может, и не виноват, — задумчиво качнул головой Рыба, а затем без предупреждения развернулся и потопал прочь.

— Он знает, что теперь ты со мной? — Крис улучил момент и требовательно дернул Ласку за руку, склонившись к ее уху в свистящем шепоте, пока широкая спина Рыбы маячила перед глазами.

Рыжая хихикнула, но локоток отбирать не стала.

— Я — женщина свободная, никому докладываться не обязана.

— А он тебе кто теперь?

— Да никто, конь в пальто, — она показала ему кончик розового языка, вырвалась и убежала вперед.

Их ждали в большом гроте, куда сходились целых семь коридоров. Казалось, сюда набился весь свободный народ от мала до велика, и все глазели только на лаэрда, который осмелился ступить в их мир и самонадеянно рассчитывал выйти живым отсюда. Беззубые старухи бормотали о чем-то между собой, молодые девицы прижимали к груди пищащих младенцев, мужчины презрительно разглядывали чужака, мальчишки корчили ему страшные рожи и смеялись. В центре сборища гордо восседали двое: седовласый толстяк, густо обвешанный золотом прямо поверх рваного тряпья, и женщина, тоже в годах, остроносая и тонкогубая, одетая, как вполне приличная майстра. На ее коленях покоилась большая белая крыса в ошейнике и поводке, в одном ухе зверька сверкала крохотная сережка, и, разглядывая Криса, хозяйка то и дело поглаживала по спинке своего питомца. Рыба подошел и занял место рядом с ней, став третьим, кому в этом гроте дозволялось сидеть.

— Ты пришел нас о чем-то попросить, сахарный мальчик? — спросила женщина.

Говорила она чисто, но это не смущало Кристофа и не могло обмануть: он знал, что свободный народ любит прикидывать на себя разные образы, а его собеседнице, судя по всему, нравилось мнить себя особой, ничем не уступающей прочим горожанкам с наземной части столицы. Он глянул на Ласку и заметил, что та волнуется, да так, что губу закусила едва ли не до крови.

— Я не собираюсь ни о чем просить, — спокойно ответил он любительнице белых крыс, — разве свободные о чем-то просят? Они заявляют. Вот и я хочу заявить, что считаю себя одним из вас.

В толпе возмущенно загудели на разные голоса, но щербатая улыбка рыжей девчонки подсказала ему, что ответ прозвучал правильно.

— Свинья тоже считает себя лаэрдой, — хрюкнул толстяк, и все одобрительно засмеялись.

— Да он уже работал со мной, — послышался среди общего гогота сердитый Ласкин голосок. — Рыба не даст соврать. И Тима он побил, я видала.

— Молчи, девочка, — строго одернул ее белобрысый, — я скажу, когда сам захочу.

— Почему же, пусть говорит, — возразил Крис, обводя их всех взглядом. — Она свободная, и имеет право свободно говорить, что и когда хочет.

Женщина с крысой скрипуче засмеялась.

— "Имеет право", — передразнила она. — Как не обряди чучело, лаэрд изнутри все равно прет. Иди, мальчик, своими правами меряйся в другом месте. Никогда сахарная нога не ступала на наши земли. Только одному, проклятому Волку мы уступили, и то лишь ради того, чтобы свою кровавую жатву он собирал где-нибудь в других местах.

Крис сглотнул. Говорить или не стоит? Поможет правда или отвернет?

— Это мой брат, — решился он. — Тот, кого вы называете проклятым Волком. Мой родной брат. Он живет в темпле темного и служит ему. И если кто-то из наших и ходил по вашим землям, то это мог быть только он.

Все ахнули. Толстяк побледнел, а женщина крепче прижала к груди питомца. Рыба долго смотрел на Криса своими выпуклыми глазами, а затем остановил чужие крики жестом.

— Чтобы от нас уходили, такое бывало, — сообщил он, — и кто уйдет, тот мертв для нас навсегда. Но чтобы приходили…

— Все когда-то случается впервые, — с философским видом поддакнул Крис.

Толстяк фыркнул, женщина задрала острый нос и нервно потеребила ошейник крысы. Рыба почесал висок и вдруг с размаху хлопнул себя по колену.

— По мелочи у нас и пятилетняя мелюзга воровать умеет. Сможешь целый дом у лаэрда украсть — примем.

— Богов своих оскорбишь — примем, — недовольно искривив пухлый рот, бросил толстяк.

Владелица крысы злорадно оскалилась.

— От семьи откажешься — примем. Твой брат же отказался. И ботиночки сыми, у моего сынки точь-в-точь размер, отсюда вижу.

На обратном пути Ласка очень сокрушалась по поводу туфель.

— Как я не подумала? Ну как я не подумала? — без конца только и повторяла она, качая головой.

— Да ладно, — Крис только махнул рукой, — все равно это была глупая затея.

— И ничаво не глупая, — взвилась тут же она. — Рыба помог, за тебя заступился. Они тебя примут, вот увидишь.

— Да как примут? — проворчал он, отбирая у нее сумку, так как они очутились уже у самого выхода наружу, и наступила пора переодеваться. — Почему, например, я должен оскорблять богов?

— Чтобы доказать, что ты в них не веришь, — притихла вдруг Ласка. Она отошла и присела на выступ стены, сложив руки на коленях.

— А почему я должен перестать в них верить? — он, напротив, распалялся все больше и больше. Кошечкой, видите ли, она к Рыбе льнет. — Что они сделали мне плохого?

— А что хорошего? — она глянула на него без тени улыбки. — Вы, благородныя, слишком много значения своим богам придаете. Повезло вам — значит, светлый помог. Не повезло — темный подставил. А мне ежели повезет, так я знаю, что сама этого добилась. А ежели не повезет — значит, сама и виновата, что-то прошляпила.

Кристоф свернул свою "одежу", сунул ее обратно в Ласкину сумку, посмотрел на босые ступни, торчащие из штанин, и в сердцах сплюнул. Вот смеху-то будет в таком виде домой идти. Ладно, добраться можно и на таксокаре, но сначала его надо поймать, а потом еще от ворот до дверей дойти, не вызвав беспричинный гогот у привратника. Нет, подземный мир совсем не романтичный и не загадочный. Зубастый он, как голодная акула, и хитрый, как мать девицы на выданье. А самое главное — требовательный, как майстра Ирис на экзамене по изящной словесности. И теперь, когда все это перестало быть шуткой, Крис остался один на один с безжалостной реальностью, в которой подземный и надземный мир существовали параллельно, бок о бок, но никогда не пересекались.

— Хорошо, — вздохнул он, — ну вот скажи, ты бы от семьи отказалась?

Ласка насупилась и поковыряла носком туфельки землю.

— Ты же говорил, что у тебя дома все плохо.

— Да какая разница, плохо или хорошо? — вышел из себя он. — Я — лаэрд. Я — единственный наследник. С чего ты вообще взяла, что я от этого откажусь?

— Ну коне-е-ечно, — язвительно протянула она, — от золотых подух нет сил отказаться.

— Да не в подухах дело. Нельзя мне, понимаешь? Не мо-гу.

— А вот потому ты и не свободный, — вскочила на ноги Ласка, — потому что твои деньги тебя по рукам и ногам вяжут. Повесили тебе наследство, как камень на шею, и ты с ним никак выплыть не можешь. И вообще, чегой-то ты за всех тама отдуваешься? Детей наплодили, а наследник только ты. Что, самый лысый?

Риторический вопрос о волосяном покрове Кристофа повис в воздухе, и некоторое время они стояли, отвернувшись каждый в свою сторону и сложив руки на груди. Наконец, он пошевелился, сначала неохотно глянул через плечо на взъерошенную рыжую девчонку, вспомнил, как она грозилась отбить шары за него, виновато вздохнул.

— Я не для себя наследство должен получить, — заговорил примирительным тоном. — Для Дима. Отец его имени лишил и из дома выгнал. Даже если я от денег откажусь, ему они точно не достанутся, не вернет его отец обратно ни за какие коврижки, ты просто нашу семью плохо знаешь. А он старший, понимаешь? Это его деньги. Мне хватит только моей малой части, чтобы путешествовать или чем-нибудь интересным заниматься. И не хочу я сидеть в их дурацком парламенте, но без репутации, без уважаемого имени просто так брата в общество вернуть не смогу. У отца вот есть и репутация, и имя, он такое влияние имеет. А мне надо дотерпеть, понимаешь? Дождаться, пока главенство в семье перейдет ко мне, чтобы вернуть это все Димитрию. И Эль… с ней тоже надо что-то делать.

Ласка тоже повернулась, бровки цвета светлой меди все еще образовывали складку на переносице, но в глазах уже не было гнева.

— Какой ты у меня благородный… — вздохнула она с таким причитанием, будто сетовала на его скоропостижную кончину. — Вот же полюбила на свою голову…

Она подошла и хотела прижаться, но тут Крис опять некстати вспомнил, как Ласка подлизывалась к белобрысому.

— А Рыбу ты тоже так любила? — буркнул он.

— Да дался тебе этот Рыба несчастный, — уже совсем весело проворковала она и все-таки прильнула всем телом. — Заботился он обо мне, вот и все. Когда мамка померла, я совсем малая была, ничего не умела, сама на пропитание бы не заработала. Стали меня делить, кому достануся. И выходило, что достанусь попрошайкам. А работа у них — фу.

Она сморщила носик и помотала головой, будто учуяла что-то протухшее.

— Грязной, немытой ходить, с протянутой рукой сидеть — это не по мне. А Рыба, он же мамкиным последним мужкой был, когда она померла. Вот и взял меня к себе, у него девочки все чистенькие, хорошо одетые, потому что к богатому майстру ты на расстояние кармана не подбересся, ежели вонять будешь. Научил он меня всему, и хоромы мамкины помог отстоять, чтобы кто-то посильнее не занял. Хороший он, Рыба. Почти как ты.

— А тебя он тоже… ну как я? — говорить об этом было неприятно, Крис едва подбирал подходящие слова.

— Да ты что, — хлопнула его по руке Ласка. — Ты с маманей своей стал бы тискаться? То-то же, а Рыба для меня вместо папки. А про мужку я тебе наврала, когда думала, что ты гад педальный и козел. А так у меня только с одним парнем было, но он уже давно живет с другой. Второй ты у меня, понял? Вечно какой-то давалкой меня выставляешь. Ладно, посиди тут, я пробегусь, обувку тебе поищу какую.

Она сорвалась с места и убежала, в обычной своей манере напоминая рыжий вихрь, а Крис смог выдохнуть, не скрывая облегчения. Может, и не все свободные такие зубастые и хитрые? Рыба, вот, и впрямь хороший мужик.

Если что-то в жизни Ласка и любила больше своей работы, то это было кино. Она не могла позволить себе роскоши тратить выручку на пустые развлечения и никогда не бывала там прежде, но однажды Кристоф совершенно случайно перехватил ее жадный от любопытства взгляд, брошенный на уличную афишу, пригласил сходить — и с тех пор водил с удовольствием на каждую премьеру, а если таковых не ожидалось, то на один и тот же показ по три-четыре раза подряд.

Там, в темном, пропахшем сигарным дымом зале, ерзая на удобном диванчике или прижимаясь к плечу Криса, Ласка не скрывала эмоций. Она так искренне жалела попавших в беду героев, так сладко вздыхала на любовных сценах и так искренне радовалась, когда все заканчивалось хорошо, что у него язык не поворачивался открыть ей правду и разрушить волшебство, которое создавал синематограф. Сам-то Крис, конечно, понимал, что "убитые" актеры не умирают по-настоящему, и экранные любовники не влюблены друг в друга, а лишь изображают страсть, и удивлялся, как Ласка, всю жизнь прожившая среди хитрости и притворства, способна оставаться открытой и доверчивой, как ребенок, когда дело касалось сказки.

— Жалко… — всхлипывала она, когда очередной герой падал, обливаясь искусственной кровью.

— Развратничают не по-благородному, — хихикала, когда другой герой целовал любимую неподалеку от ее мирно спящего мужа.

— Да примочите его уже кто-нибудь, — вскакивала и трясла кулаком, когда злодея долго не могли поймать.

На экран Крис почти не смотрел, по ее репликам догадываясь, что там происходит, он не мог оторвать взгляда от Ласкиного личика, освещенного экраном, и от ее горящих влажных глаз. Иногда она замечала его пристальное внимание на себе и тут же смущалась.

— Я веду себя, как дурочка, да? — она опускала голову и пряталась от него.

— Нет, ты что?

— Да что, не видно? Вон все сидят неподвижно, как в штаны наложимши, а я так не могу…

Крис фыркал: побывала бы она на званых обедах, куда теперь таскает его отец. Вот где приходится чувствовать себя скованной по рукам и ногам марионеткой.

— Хочешь, я в следующий раз все места на сеанс выкуплю? Будешь сидеть и никого не стесняться.

— Ты что, сдурел? — ужасалась она. И тут же шептала: — А что, так можно? — И трясла головой: — Не, это в тебе благородство играет. Лучше яблоков в сахере мне купи, раз деньги девать некуда.

Засахаренные яблоки, как и леденцы на палочке, и шоколад в серебристой обертке, и шипучий лимонад, продавались тут же, в фойе, и за ними приходилось выстаивать огромную очередь. У Ласки руки так и чесались "поработать", но она мужественно держалась, напоминая себе и Крису, что в местах, куда ходишь получать удовольствие, этого делать категорически нельзя. Но в один из дней, вскоре после аудиенции у подземных старейшин, непреодолимое желание "нагреть карман" испытал и сам он.

Благородный лаэрд с густыми бакенбардами, который пришел сюда вместе с дочерью, не стал в отличие от Кристофа дожидаться очереди, а напрямую подошел к продавцу, оставив прочих за своей спиной глотать резкие словечки. Крис тоже мог бы так делать, но не хотел привлекать к себе и Ласке внимание, поэтому и не лез напролом. Благородного волка он узнал, это был один из знакомых отца, а его дочка являлась одноклассницей Кристофа.

— Что случилось? — удивилась Ласка, заметив, как он сделал стойку на ничего не подозревающего лаэрда.

— Смотри, какие у него часы, — шепнул Крис.

— Какие? — скептически пригляделась она. — Дорогие.

— Поверь мне, очень дорогие, — фыркнул он. — Даже дороже тех, что ты когда-то с меня сняла. Они стоят, как целый дом.

Она тут же поняла, к чему он клонит.

— Да Рыба так просто сказал про дом. Понимал же, что такое никому украсть не получится, но нельзя было поддаваться перед остальными. На самом деле, любое украшение сойдет.

— Нет, это дело принципа, — выпятил челюсть Крис. — Может, эти часы и не стоят, как целый особняк, но более-менее сносный домишко на них купить точно получится. Пусть подавятся твои подземные своими насмешками. И над тобой меньше смеяться будут. Думаешь, я не заметил, как тебя дразнят сахерной подстилкой?

— Ну и пусть дразнят, — насупилась Ласка, — я им шары поотбиваю.

— А так и отбивать не придется, — упрямо возразил он. — Пусть рыночные презирают меня за моих богов и семью, но уж за сноровку уважать точно начнут. Кто еще сумеет обворовать лаэрда, а?

Но рыжая девчонка все равно не воодушевилась идеей.

— Не нравится он мне, — пробубнила она, — рожа шибко умная. Таких хрен проведешь.

Лаэрд как раз вручил дочери лимонад и орехи в карамели и заканчивал расплачиваться за покупку.

— Ты ж сама говорила, что у меня тоже рожа умная. Но часы же сняла, — настаивал Крис, в панике ощущая, что они вот-вот потеряют нужный момент.

Ласка вдруг покраснела.

— Не умныя, а благородныя, это другое, — и перехватив его взгляд, отмахнулась: — Ой, все. Поймают тебя, я не виноватыя.

Решительно выскользнув из очереди, она пошла прямиком на лаэрда, а Крис двинулся за ней. Рыжая с разбегу налетела на девицу, заставив ту опрокинуть на себя лимонад. Молодая лаэрда в шоке застыла, оглядывая испорченное платье, а Ласка ловко выхватила из ее рук салфеточку, которая прилагалась к сладким орехам, и принялась затирать мокрое пятно, рассыпаясь в извинениях. Первым опомнился лаэрд. Он напустился на девчонку, схватил за руку, чтобы не смела даже прикасаться к одежде его дочери, Ласка вцепилась ноготками в его запястье, возмущенно призывая на помощь. Поднялась суматоха, и внимание всех присутствующих вполне ожидаемо переключилось на назревающий скандал.

Крис под видом любопытствующего аккуратно зашел со спины. Щелк. Расстегнуть замок браслета для него, близко знакомого с подобными вещами, не составило труда. Лаэрд, который держал левую руку вдоль тела, разбираясь с неуклюжей девчонкой, даже не заметил прикосновения.

Или заметил? Крис только успел опустить добычу в карман брюк, как сильная рука сомкнулась уже на его запястье.

— А, это ты… — лаэрд держал его крепкой хваткой и смотрел прямо в лицо.

— Д-доброго дня, — улыбнулся Кристоф, лихорадочно натягивая маску "юноши, не ведающего, что такое хрен". — Какая приятная встреча. Привет, Мария.

Дочь лаэрда, донельзя расстроенная инцидентом, только буркнула что-то в ответ, заливаясь слезами, а Ласка быстро сориентировалась в ситуации и исчезла. Подойти и забрать у Криса добычу, как предполагалось по плану, она теперь не могла, и он пытался сообразить, что делать, если лаэрд заметит пропажу и заставит вывернуть карманы. Это кто-то пониже происхождением постеснялся бы подозревать аристократа и звать полицию, а равный ему подобного смущения не испытает. Ох, права была Ласка, когда не хотела связываться с ним. Шикарный хронометр, инкрустированный чистейшими бриллиантами, с точнейшим механизмом самой тонкой работы и тяжелым золотым браслетом буквально прожигал бедро через ткань. Сказать, что заметил на полу и как раз хотел отдать? Рассмеяться и перевести все в шутку? Крис умел притворяться, ему это нравилось и выходило легко. Но получится ли теперь?

К счастью, его собеседник был больше озабочен плохим настроением дочери, чем проверкой своих вещей. Перекинувшись с Крисом несколькими фразами, он поспешил увести ее.

Ласка ждала двумя кварталами дальше, под облетевшим по осени кленом. Она хмуро ковыряла пальчиком кору, кусала губы и вся переменилась в лице, стоило ему появиться. Крис принялся с жаром рассказывать ей, как вышел сухим из воды, оттягивал карман, украдкой показывая добытое сокровище, а сам ловил себя на мысли, что она смотрит на него так же, как он глядел на нее в полутемном зале кинотеатра.

Как на человека, чья вера в чудо восхищает.

За рыжей девчонкой следили. Их было пятеро: водитель, сосредоточенный на том, чтобы в любой момент сорваться с места по команде, двое крепких слуг, благородный лаэрд с густыми бакенбардами… и рябой оборванец.

— Это точно она? — спросил лаэрд, морща нос от того, что приходится напрямую обращаться к какому-то отродью, без чьей помощи было никак не обойтись.

— Точно, — подтвердил рябой, — она с вашенским гуляет, больше никого у нас таких нет. Подстилка сахерная, — он опасливо покосился на сидящего рядом с водителем лаэрда и добавил: — ежели кто вам и нужен, то токма она.

Девчонка бойко стучала каблучками по тротуару, не замечая кар, плетущийся по другой стороне улицы. Она свернула в аллею, присела на скамейку и достала из сумочки зеркальце, чтобы прихорошиться. Вечерело, и ее рыжие волосы отливали червонным золотом в лучах угасающего солнца.

— Рыбе давеча часы принесла. Дорогущие, — закатил глаза рябой. — Но, говорит, не сама воровала, а этот… вашенский… Да и не смогла б она сама. Она по мелочевке больше. Уж я-то ее знаю. Точно-точно.

Лаэрд еще раз задумчиво окинул взглядом фигурку.

— Она слишком хорошо одета для уличной воровки.

— Так это ж спесьяльно, ваше сахерное благородство, — хихикнул оборванец, — чтоб такие, как вы, внимания поменьше обращали.

Лаэрд вздохнул и сделал знак одному из слуг. Тот ткнул парня в плечо и сунул ему купюру.

— А ну, сгинь отседова.

Рябой, не заставляя упрашивать себя дважды, радостно толкнул дверь и выкатился прочь. Настроение у него было превосходным. Мало того, что в шикарном каре на кожаных сиденьях посидел, сахерного лаэрда на расстоянии вытянутой руки видел, так еще и Ласку эту, давалку хренову, проучить сумеет. А может, и хахаля ее зацепить удастся. Достал совсем, житья от него нет никакого.

Водитель оглянулся по сторонам, плавно развернулся через проезжую часть, оказавшись точно напротив скамейки, где сидела рыжая. Слуги выскочили, подхватили ее под руки, уволокли в салон. Двери захлопнулись, мотор взревел, кар рванулся по пустой дороге, увозя похищенную, крепко зажатую мужчинами на заднем сиденье.

В лежавшем у скамейки треснувшем зеркальце отражалось вечернее небо.