Белые волки. Часть 3. Эльза

Цирховия Шестнадцать лет со дня затмения

Пухленькая хохотушка Оленька всегда была отцовской любимицей. Как и большинство мужчин, благородный лаэрд мечтал о сыне, но стоило ему взять из рук акушерки плотненький пищащий сверточек и взглянуть в прозрачно-серебристые глазки на сердитом щекастом личике, как он понял, что ни за какие сокровища мира не променяет ни на кого свою новорожденную дочь. Новоиспеченного отца поспешно усадили прямо там же, у палаты роженицы, и до самого рассвета он качал на коленях и агукал со своей расчудесной красавицей, не замечая никого вокруг.

Так и повелось: мать воспитывала Ольгу в строгости, взращивая в ней будущую благородную лаэрду, отец безбожно баловал очаровательного сорванца, и нетрудно догадаться, к кому Оленька тянулась больше. Обладая живым непоседливым характером, она купалась в мужской любви и росла в полной уверенности, что ее окружают лишь прекрасные, добрые, интересные люди. Отец был главным из них.

В десять лет Ольга мастерски играла в вист и покер, утирая нос любому завсегдатаю мужского клуба, в четырнадцать — украдкой пила на брудершафт крепкую настойку с многочисленными поклонниками, окружавшими ее на каждом празднике, в шестнадцать — отец поймал ее в своем кабинете за курением сигар.

— Не скажем маме, — произнес он и подмигнул ей с видом заговорщика.

Мама в их семье была святыней, и от лишних волнений Оленька и папа ее берегли.

Отец любил охоту, и десятилетней Ольге купили на день рождения собственное охотничье ружье. Это был редкий случай, когда отцовское хобби не стало ее увлечением — слишком жалела маленькая девочка убитых зверушек. Но в лес с отцом ездила с удовольствием, наслаждаясь самой атмосферой: вот они оба, бок о бок, стоят на снегу, в теплых дубленках, шапках и сапогах, меж голых черных деревьев виднеется широкое коричневое тело оленя, парок вырывается изо рта.

— Не спеши, Оленька, — отец держит добычу на прицеле, но не стреляет, поглядывая на дочь. — Волнуешься? Колотится сердечко? Не спеши, не спеши, маленькая. Успокойся. Выдохни. И на выдохе, между двумя ударами сердца, стреляй.

Ольга стреляла метко, но только по неживым мишеням. По живым она предпочитала промахиваться.

Теперь отцовские ружья хранились в сейфе в кабинете Виттора, позабытые всеми. Раз в полгода специально обученный слуга доставал их и смазывал от ржавчины, а затем убирал обратно. Муж Ольги, в отличие от ее родителя, считал охоту напрасной тратой времени.

А она бы хотела так, как раньше. С папой, в зимний лес. Чтобы стоять бок о бок, и заранее целиться чуть выше торчащих ушек белки, и промахнуться, но все равно раз за разом слушать одни и те же слова, повторяемые глубоким родным голосом.

"Волнуешься, Оленька? Не волнуйся…"

Удивительно, но отец никогда не ругал ее за промахи. Тихо уходя из жизни на старости лет, он лишь сетовал, что теперь некому будет беречь его дорогую девочку.

Она сказала Виттору, что желает развода, в тот же вечер, когда Рамон предложил ей оставить семью. Но муж только рассмеялся:

— Какая муха тебя укусила?

Впрочем, он вдруг стал нежным и ласковым с ней, как в медовый месяц, но с тех пор, как у Ольги открылись глаза, единственное, что она могла испытывать к мужу — презрение. Виттор был оборотнем, но не в том смысле, в котором это слово применялось к аристократам. Уличная девчонка до сих пор являлась лаэрде в кошмарах.

— Я хочу развестись с тобой, а не ложиться в постель, — возмутилась Ольга, отталкивая руки супруга и уворачиваясь от поцелуев, но Виттор всерьез ее так и не воспринял.

— Ни о каком разводе и не мечтай, — беспечно фыркнул он и, насвистывая, уткнулся в газету.

А на следующий день преподнес ей в подарок кольцо и вновь улыбался как ни в чем не бывало.

"Он испугался, что может меня потерять. Наверное, я все-таки что-то значу для него", — поняла Ольга, и сомнения охватили ее с неистовой силой. А может, потерпеть? Подождать немного, пока не вырастут дети? Да, Виттор ей противен, но матери нельзя думать только о себе. Семья — это главное, это то, ради чего женщине есть смысл жить на свете, стоит ли рушить все сгоряча, просто потому, что былая любовь к мужу прошла бесследно? Рамон по-прежнему ждал ее в молельне под темплом темного бога, но, пребывая в сомнениях, Ольга на время воздержалась от встреч.

"Не спеши, Оленька, — звучал в голове добрый отцовский голос, — не спеши, не спеши. Выдохни…"

И Ольга выдохнула.

Как оказалось — зря.

Муж боялся ее потерять, но не от большой любви. Из-за денег. Это стало ясно, как только их счета опустели и Виттор впервые позволил себе не сдерживаться в присутствии жены, сорвав на ней дурное настроение. Раньше он не допускал грубых слов в ее адрес, а будь жив ее отец — и сейчас бы побоялся. Перед смертью папа признался Оленьке, кто спас ее брак, когда Виттор собрался уходить из семьи. Тогда она горячо благодарила.

Теперь она ясно видела, что вышла замуж за человека, который родился с искренней и непоколебимой любовью лишь к одной персоне — самому себе — а все остальное человечество существовало, чтобы в восхищении аплодировать ему стоя. Тех, кто не мог или не хотел восхищаться, супруг Ольги выбрасывал за борт своей жизни, как апельсиновую кожуру.

Она бы снова попросила о разводе, но стало не до того, пришлось срочно выдавать замуж Эльзу. А едва удалось оправиться от этого события — как пропал Кристоф. Ольга все глаза себе выплакала, часами просиживала в полицейском участке, умоляя найти ее мальчика, а коротать бессонные ночи помогало лишь вино, но шли дни, а сын не возвращался.

— Вы уверены, что его похитили? — усмехнулся частный детектив, которого Ольга наняла на взятые у подруг взаймы деньги, чтобы отыскать сына, когда стало ясно, что полиция ничем не может помочь. — Некоторые майстры в его возрасте частенько уходят из дома по доброй воле.

— Он — не майстр. И он не мог уйти из дома по доброй воле, — отрезала Ольга, — он же пропадет без меня.

— Да? — хмыкнул детектив, записывая что-то в крошечный блокнотик. — Вам, лаэрда, виднее.

Конечно, ей было виднее, она же мать. Мать, которая потеряла всех детей, одного за другим. Ну хорошо, Димитрий уже родился неправильным, он обезумел еще с малых лет, а теперь, с годами, и вовсе превратился в циничное и беспринципное животное, так что Ольга почти привыкла считать его заранее мертвым, и даже факт, что старший сын остепенился и обзавелся женой, ничего в ее глазах не менял. Но Эльза. Девочка уехала, даже не сообщив родным новый адрес. А ее дорогой младший мальчик… где же он теперь?

Чувство вины душило Ольгу: она рассказала детективу не все. И в полиции тоже кое о чем умолчала, не повернулся язык. Потому что пришлось бы упоминать все с самого начала, иначе они бы не поняли, что осознала благородная лаэрда, когда застала сына с Виттором прямо в разгаре ссоры.

— Она же была со мной, — кричал ее дорогой мальчик ее супругу, стискивая кулаки и подрагивая от ярости. Ольга не могла не заметить, что ему надо помыться, переодеться и срочно обратиться к врачу. — Я же люблю ее.

Опять эта рыжая, будь она неладна. Материнское сердце Ольги сжалось от страха, вспомнились угрозы Виттора: "Если мой сын — вор, то я просто убью его. Не будет у меня ни младшего, ни старшего" Вот что он делал. Он выкидывал ее детей за борт их семьи одного за другим, как кожуру от апельсинов, а она лишь беспомощно наблюдала.

— Сынок, зачем так переживать? — поспешно вмешалась тогда Ольга, пока Виттор, на лице которого было написано, что вот-вот случится что-то непоправимое, не успел открыть рта. — Эти уличные, знаешь, какие живучие? Ничего ей не будет, у нее такое почти каждый день случается.

Она всего лишь хотела спасти ситуацию, старалась удержать, оставить при себе своего последнего ребенка, и ради этого готова была лгать и говорить самые ужасные вещи, какие только приходили на ум. Ольга пыталась утешить сына, как в детстве, когда он плакал из-за разбитой коленки, а она на ходу придумывала сказки, чтобы отвлечь. Откуда ей было знать, что сейчас с ее губ сорвались самые неподходящие слова?

— А ты знаешь, что он сделал?.. — в сердцах повернулся к ней Кристоф и вдруг осекся и заметил с поразительным спокойствием: — Ты знаешь.

А затем повернулся и ушел. И больше они его не видели.

Когда Ольга осознала, что потеряла все, она сорвалась и поехала в темпл за утешением.

— Здесь нет человека по имени Рамон, — ледяным тоном отрезала нонна, которая обычно встречала лаэрду в темпле.

Ольга и так едва держалась на ногах, а новость ее и вовсе подкосила.

— И никогда не было, — добавила нахалка и встала на пути, загородив проход в нишу.

Дальнейшее Ольга помнила плохо. Кажется, она устроила скандал, который совершенно не соответствовал ее высокому статусу по рождению, но уже не могла остановиться. Она кричала, кусалась и брыкалась, когда ее пытались успокоить, и звала своего любовника в надежде, что тот прибежит на крик.

— Почему? Почему он больше не желает меня видеть? — наконец сдалась она и осела на пол.

Нонна пожала худым плечом.

— Он хочет жить. Как и все мы.

По возвращении домой Ольга устроилась в темной холодной гостиной с бутылкой вина. Слуги по-прежнему не желали наниматься к ним после разрушительного визита Димитрия, и некому было зажечь свет или растопить камин. Впрочем, Ольгу это мало волновало. Она ждала появления Виттора, и, едва хлопнула дверь, произнесла лишь два слова, но так, чтобы муж услышал:

— Мы разводимся.

— Да пошла ты, жирная сука, — бросил он сквозь зубы, поднимаясь по лестнице наверх. И пусть Виттор говорил тихо, но волчий слух их обоих не подводил.

Его слова сломали в Ольге последнюю плотину терпения.

— Мы разводимся, — с аристократической гордой выправкой, с высоко поднятой головой она вышла в холл к мужу и начала подниматься следом за ним, чуть пошатываясь от выпитого. — И я не спрашиваю твоего согласия, а просто ставлю в известность. Большего позора, чем наша семья уже пережила, не испытать, развод ничего не меняет. Я звонила адвокату и попросила составить бумаги.

Виттор остановился и обернулся к ней, в полутьме ей не удавалось понять выражение его лица. Его ладонь, бледная на белом мраморе перил, чуть порозовела от напряжения.

— Надумала сбежать от меня, тварь? Про позор заговорила. Это я уйду от тебя, когда пожелаю, — тихо произнес он, дождался, пока Ольга шагнет еще на одну ступеньку выше, а затем сильно толкнул ее в грудь.

Она обнаружила себя уже у подножия лестницы, с ноющей болью в ушибленном затылке и бесконечным головокружением. Ее блистательный супруг, отлично владеющий техникой бокса, сидел на ее груди и размеренно опускал кулак на ее лицо.

— Еще раз у меня хоть слово пикнешь, — приговаривал он, продолжая работать рукой так, словно занимался рутинной обязанностью и каждый день воспитывал непокорных жен, — я тебя в чулане запру без хлеба и воды. Ты у меня, сука, с голоду сдохнешь. А потом я унаследую твои паевые проценты.

— Их… унаследуют… дети… — выдавила она, с трудом ворочая языком.

— Какие дети? — расхохотался Виттор. — Нет у нас детей. Это все твое воспитание. Ты их испортила. Ни на что ты не способна. Жалкая жирная тварь. Твои дети бесполезные, как и ты, никчемная дура. Развода она захотела, видите ли. Будешь у меня ходить по струнке и помалкивать. Родишь мне новых. Если сможешь, конечно.

Ольга хотела возразить, но не успела: очередной удар погрузил ее в темноту.

Когда она очнулась на холодном полу у подножия лестницы, стояла уже глубокая ночь. В доме не слышалось ни шороха: скорее всего, Виттор заезжал, чтобы по обыкновению сменить костюм, а затем направиться в свой любимый клуб. На людях он продолжал делать вид, что у их семьи все в порядке, хотя Ольга считала, что его напускное веселье больше смахивает на пир во время чумы.

Она вдруг ясно увидела себя словно со стороны. Куда делась веселая, бойкая на язык Оленька? Избитая, замученная женщина, привыкшая топить проблемы в вине, давно на нее не походила. Где толпы поклонников, которые буквально заглядывали ей в рот? Она могла выбрать любого. Ольге вспомнилось, как на каком-то балу, кажется, тысячу лет назад, она танцевала с молодым канцлером. Тогда правитель страны только обручился со своей невестой, но еще не вступил в законный брак, и сотни девушек вздыхали по нему, мечтая занять место счастливицы. Ольга тоже могла бы стать женой канцлера при ином стечении обстоятельств, их дальнее родство при желании было понятием достаточно обтекаемым.

Но она выбрала другую судьбу.

Она могла бы все простить Виттору, если бы тот оказался хорошим отцом. И избиения, и оскорбления, и его измены — она все бы вытерпела, если бы видела, что к нему тянутся ее дети. Если бы они искренне любили его и сияли от счастья рядом с ним, она бы вынесла все, как молча сносил ее собственный отец любые неудобства ради желаний дочери. Но то, что Виттор в последнее время все чаще говорил о ее детях, Ольга простить не могла.

Собравшись с силами, она поднялась и, цепляясь за перила, едва переставляя ноги, взобралась наверх. В своей спальне приняла душ, зажгла свечи вокруг туалетного столика, села перед зеркалом и взялась за макияжную кисть. Потребовалось некоторое время и большое количество косметики, чтобы полностью скрыть следы на разбитом лице, но искусством макияжа Ольга владела в совершенстве. Она тщательно уложила волосы, выбрала красивое вечернее платье. Из отражения на нее снова смотрела блистательная лаэрда.

Ольга спустилась вниз, прошла в кабинет Виттора. На лице не дрогнул ни один мускул, когда ее пухлые пальцы набрали код и распахнули оружейный сейф. На полированное дерево стола с глухим стуком опустилось железо, помедлив, Ольга любовно огладила украшенный резными вставками приклад. Затем уверенно собрала ружье — несмотря на длительный перерыв, она все еще помнила, чему учил папа, — и потянулась к коробочке с патронами.

За неимением водителя ей пришлось самой сесть за руль. С трудом справившись с рычагами, Ольга выехала, по пути смяв створку ворот, на пассажирском сиденье рядом с ней тускло поблескивало в свете фонарей охотничье ружье отца.

Мужской клуб, где любил пропадать Виттор, встретил гостью сиянием света из многочисленных окон. Внутри рассказывали анекдоты и смеялись, пили коньяк, играли в карты и устраивали дружеские спарринги. Наверное, и любовниц развлекали — раньше Ольга старалась об этом не задумываться. Встречающий у порога слуга бросился было к кару, завидев благородную лаэрду, но тут же оцепенел и застыл на месте, когда с непроницаемым выражением лица она достала из салона ружье. Ольга прошла мимо слуги ровным шагом, держа оружие дулом вниз в чуть отстраненной от тела руке, как проходила мимо вешалки для одежды у себя в холле.

Комнаты ломились от гостей. Кое-где на лаэрду бросали удивленные взгляды, но особой паники ее появление не вызвало. Аристократка с ружьем — возможно, она просто приехала, чтобы отдать его мужу.

Виттор сидел в музыкальном салоне, держа на коленях девушку из майстр и наслаждаясь бокалом янтарного спиртного напитка и сигарой. Как и прочие, он лишь слегка приподнял бровь, когда Ольга остановилась перед ним. И даже когда она вскинула приклад к плечу, предвкушая забытую сладкую тянущую боль от отдачи, он не верил, что она делает это серьезно.

"Волнуешься, Оленька? Колотится сердечко? Выдохни, доченька. И на выдохе, между двумя ударами сердца…"

Первая пуля пробила череп Виттора прямо над левым глазом, оставив позади него на стене некрасивое бурое пятно. Немного крови попало и на девушку, которая едва успела в последний момент вскочить на ноги. Голосок бедняжки поднялся от нижнего регистра до верхнего за считанные секунды, как у заправской оперной певицы, и завибрировал на верхней октаве непрерывной сиреной тревоги.

Ольга надломила ружейный ствол, стреляная гильза звонко плясала на полу у ноги, а пухлые, украшенные кольцами пальцы лаэрды уже заряжали новый патрон. Со щелчком Ольга вернула ствол на место, вскинула оружие к плечу.

Вторая пуля вырвала еще кусок того, что некогда было безупречным красивым мужским лицом, а третья — завершила начатое. Почти обезглавленный труп сполз по креслу, расплескивая кровь. Виттор мечтал жить красиво и умереть тоже хотел так, чтобы им восхищались. Как-то раз он в шутку признался жене, что в идеале должен почить во сне, чтобы походить на мраморную статую, и те, кто придет с ним попрощаться, еще пожалеют, что такую красоту будут в семете сжигать. Он подумывал о бальзамировании. О том, чтобы его тело сохранили в первозданном виде и оставили где-нибудь в особом саркофаге на память потомкам.

Кого-то из присутствующих в музыкальном салоне уже вырвало при виде разлетевшихся в разные стороны мозгов, несколько девушек упали в обморок. Нет, эта смерть вряд ли вызывала желание рукоплескать.

Три выстрела — по одному за каждого из ее детей. Ольга опустила ружье и наконец-то смогла дышать снова. Она развернулась и ушла из клуба, по-прежнему чуть отстранив от тела руку, чтобы удобнее было нести тяжелое и длинное оружие, настолько шокировав благородное собрание, что никто даже не сообразил ее остановить.