Бегущая с демоном

Глава 3

Старина Боб вывел свой потрепанный «форд»-пикап из гаража и поехал по проселочной дороге через заросли ветвистых деревьев, свернув на Синиссипи-роуд. Несмотря на жару, окна в машине были открыты, кондиционер выключен: он любил вдыхать запах деревьев. По его мнению, парк Синиссипи был красивейшим из окрестных лесов на многие мили вокруг — и всегда был таковым, и всегда будет. Парк такой зеленый, он раскинулся на холмах, что стоят над Рок-ривер, есть там густые заросли орешника, белого дуба, красных вязов, кленов — таких старых, что росли еще до прихода белого человека на территорию индейцев. Внутри рощ, образованных более крупными деревьями, росли и каштаны, и вишни, и березы, и сосны, и голубые кипарисы. По весне парк разукрашивался цветами, листья меняли цвет осенью. Лето соединяло два этих сезона ярким мостом — разрушительное времечко, когда Мать-Природа, разыгравшись во всю прыть, не жалеет огня и жара, а тучи насекомых плодятся и мешают жить людям. Так было не каждый год, и не каждый летний день бывал таким. Но достаточно и того, что сейчас наступили именно такие денечки. Сегодня жара уже грозила стать невыносимой, правда, под сенью деревьев было полегче. Так что Старина Боб наслаждался, вдыхая ароматы листвы, цветов и трав, радуясь возможности побыть в тенечке, пока его старый драндулет не выехал на главную дорогу, и напоминал себе, как хорошо дома, если не считать ежеутренних дискуссий о всякой небывальщине.

Забастовка на Среднезападной Континентальной Сталелитейной продолжалась уже сто семь дней, и конца ей было не видно. Это означало плохие новости — не только для компании и профсоюза. На заводах компании работало около двадцати пяти процентов всего населения города. А когда нет доходов у двадцати пяти процентов, страдают все. Среднезападная Континентальная одно время была крупнейшей сталелитейной компанией в стране, но, когда умер сын основателя компании, его потомки разорились и компанию продали консорциуму. Это никому не понравилось, хотя один из потомков остался номинальным представителем компании. Недовольство росло, когда в конце семидесятых — начале восьмидесятых стальной рынок рухнул под напором иностранной стали. Консорциум пошел на некоторые изменения в руководстве. Последнего члена правящей семьи сместили, с двадцатичетырехдюймовой сталью было покончено, и несколько сотен рабочих выкинули на улицу. Пусть впоследствии часть рабочих взяли обратно и двадцатичетырехдюймовку снова начали выпускать — недовольство и напряженность между руководством и профсоюзом становились все глубже, и теперь уже ни одна из сторон не могла полностью доверять другой.

И напряженность достигла своего пика, когда профсоюз затеял переговоры по поводу нового контракта. Ежегодный рост прожиточного минимума за счет почасовой оплаты, лучшие медицинские услуги, распространение оплаты за мастерство на большее количество выполненных заданий, оплата праздничных программ — вот некоторые из требований профсоюза. Ограниченный рост без увеличения почасовой оплаты в течение следующих пяти лет, урезание медицинских услуг, сужение круга работ, признанных мастерством, и отказ в оплате праздничных программ — таков был ответ руководства. Обе стороны отказались от арбитражного суда, решили занять выжидательную позицию. Срок забастовки был установлен профсоюзом. Последний срок, до которого можно бастовать, установила компания. Когда сроки максимально приблизились, а никакого движения не произошло, и те и другие обнародовали свои разногласия.

Все переговоры освещались телевидением и радио, там же обсуждались всевозможные преступления той и другой стороны. Надо ли говорить, что вскоре стороны перестали общаться друг с другом совершенно.

В течение ста семи дней профсоюз боролся за четырнадцатидюймовую и проволочную сталь. Потом забастовка включила еще и двадцатичетырехдюймовку и двенадцатидюймовку — и все это компания отклонила. Вначале это никого не беспокоило. И прежде бывали забастовки, и всегда все разрешалось само собой. Кроме того, была весна, а с наступлением тепла все чувствовали себя полными сил и обновленными. Но прошел месяц, и ничего не изменилось. По распоряжению мэра Хоупуэлла и губернатора штата Иллинойс было велено начать примирение, но не вышло. Несколько уродливых инцидентов у линии пикета только подогрели недобрые чувства. Сейчас уже эффект забастовки ощущался всеми — маленькие компании, ведшие дела с компанией или использовавшие ее продукты, продавцы, надеявшиеся на деньги, которые могли заработать уволенные с завода, профессионалы, чьи клиенты относились к руководству или профсоюзу. Все начали выбирать, чью сторону занять.

Через два месяца компания заявила, что не собирается больше признавать профсоюз и примет назад тех рабочих, которые пожелают вернуться на старое место, но, если они не вернутся в течение семи дней, на их место возьмут новых. С первого июня начнут выпуск четырнадцатидюймовки, используя в качестве рабочих мастеров. Компания назвала эту акцию первым шагом в процессе прочной десертификации. Профсоюз же обозвал это штрейкбрехерством и подрывом авторитета профсоюза. Он предостерег против использования штрейкбрехеров вместо «настоящих» рабочих, против попыток пересечь линию пикета, против игнорирования переговоров с ними. Предупреждали: глупо и опасно привлекать сотрудников компании в качестве рабочих, ибо у них нет специальных навыков, а работать предстоит с машинами. Компания же заявила, что будет проведено необходимое обучение, пусть, мол, профсоюз проявит добрую волю и пойдет на сделку.

Дальше все только ухудшилось. Компания несколько раз выпустила четырнадцатидюймовку, но через несколько дней прекращала. Профсоюз сообщал о бесполезных расследованиях, а компания — о саботаже. Из окрестных городов стекались уволенные рабочие, и у пикетируемой линии разгорались стычки. Дважды вызывали национальную гвардию, чтобы навести порядок. Наконец правление приняло решение и объявило всех рабочих уволенными, а компанию — выставленной на продажу. Все переговоры зашли в тупик. Прошел еще месяц. Пикетирование продолжалось, денег не было, а вся общественность в Хоупуэлле и горожане все больше впадали в депрессию.

Сейчас, когда жара стала невыносимой, весенние надежды высохли, как пыльные дороги, а недовольство и напряженность достигни апогея.

Старина Боб добрался до шоссе Линкольна, свернул по светящейся стрелке с Синиссипи-роуд и направился прямиком в город. Проехал мимо супермаркета Крогера и доски, установленной Комитетом по Торговле шесть месяцев назад и гласившей: «Добро пожаловать в Хоупуэлл, Иллинойс!» Доска была густо припорошена пылью, тускло поблескивая на солнце, а буквы словно издевались над реальностью. Старина Боб закрыл окна и включил кондиционер. Снаружи больше не осталось запахов, которыми можно было бы наслаждаться.

Он проехал сложную развилку, разделяемую на две одноколейки. Четвертая улица шла на запад, в город, Третья — на восток. Он миновал несколько кафе быстрого питания, винный магазин, пару бензоколонок, срочную химчистку, типографию «Рок-ривер-Вэлли» и магазин электротоваров. На дороге было свободно. Жара волнами поднималась над тротуарами, листья на деревьях скрючились и безвольно повисли. Люди Хоупуэлла сидели по домам или в офисах, включив кондиционеры на полную мощность, устало и обреченно занимаясь своими каждодневными делами. Пока летняя школа распустила учеников, детишки проводили время в парках и бассейнах, пытаясь держаться в холодке и особенно не уставать. По ночам температура падала на десять — пятнадцать градусов, дул легкий ветерок, но двигаться быстро все равно не хотелось. На всех на-пала сонливость, зовущая предаваться постоянному ничегонеделанию, приправленная тусклой пылью отчаяния.

Старина Боб помотал головой. Ну ладно, Четвертое июля уже не за горами, а тогда уж общий праздник, с фейерверками, пикниками и танцами в парках поднимет людям настроение.

Спустя пару минут он уже въезжал на свободное место на стоянке возле кафе «У Джози». Боб вышел из машины. Солнце светило так ярко, что у него даже в глазах потемнело. Он схватился за зеркало заднего вида, чтобы удержаться на ногах, чувствуя себя старым идиотом, который пытается убедить себя, будто все хорошо. Когда ему удалось восстановить равновесие, он подошел к парковочному автомату, кинул туда несколько монет и двинулся к кафе.

Его встретил холодный воздух, неся чувство желанного облегчения. Кафе «У Джози» находилось на углу Второй авеню и Третьей улицы, напротив винного магазина, автостоянки банка и страховой компании Хейса. Окна, занимающие две стены целиком, давали возможность полностью видеть перекресток и людей, устало тащившихся из своих офисов и машин с кондиционерами. Вдоль окон выстроились кабинки; красные банкетки времен пятидесятых были заново обтянуты. Угловая стойка с табуретами возле нее располагалась поодаль, а куча столиков занимала все свободное пространство до двери. Здесь подавали свежевыпеченные орешки из теста, сладкие рулеты и хлебцы, выставленные за стеклом в дальнем конце прилавка, а также обычный кофе, эспрессо, горячий шоколад, чай и легкие алкогольные напитки, чтобы освежиться. Завтрак сервировали в любое время, ленч можно было съесть до трех часов, когда закрывалась кухня. Давали также пищу на вынос, и все этим пользовались. В «У Джози» была лучшая дневная кухня в городе, и почти все заглядывали сюда на дегустацию пару раз в неделю.

Старина Боб и его друзья по профсоюзу гостили здесь ежедневно. Пока не закрылся завод, сюда наведывались лишь пенсионеры, но теперь все были тут по утрам без опозданий. Большинство уже явилось, когда Старина Боб вошел. Они сдвинули вместе столики, чтобы вновь прибывшим было где разместиться. Боб помахал рукой и направился к стойке. Его остановила Кэрол Блайер, спросила, как дела, и предложила заглянуть к ней как-нибудь побеседовать. Старина Боб кивнул и пошел дальше, ощущая на себе взгляд Кэрол. Она занималась страхованием жизни.

— Ну, вот и ты, — поприветствовала его Джози за прилавком, одарив теплой улыбкой. — Твои дружки уже спрашивали о тебе.

Старина Боб улыбнулся в ответ.

— Уже?

— А то. Они даже до ветру сходить не могут, пока ты не покажешь им, как это делается. — Джози игриво приподняла бровь. — Клянусь, ты все хорошеешь.

Старина Боб рассмеялся. Джози Джексон было за тридцать, разведенная, с дочерью-подростком. Непутевый бывший мужем смылся на юг лет пять-шесть назад. Живая, улыбчивая, с темными глазами, длинными светлыми волосами и гибким телом, она выглядела моложе своих лет. Работала так, что большинству людей становилось не по себе и даже неловко за свою лень. Она выкупила кафе за деньги, которые одолжила у родителей, владельцев небольшого производства ковров и кафеля. Проработав большую часть жизни официанткой, Джози Джексон знала свое дело, и вскоре ее завтраки и ленчи стали лучшими в Хоупуэлле. Джози вела дело с неизменным очарованием, ловко и эффективно, применяя лозунг «Живи и давай жить другим», поэтому всяк чувствовал себя желанным гостем в ее заведении.

— Как Эвелин? — спросила она, поставив локти на прилавок и не сводя с него темных глаз.

Он пожал плечами.

— Как всегда. Приметы времени и превратности судьбы.

— Да ну, она всех нас переживет, разве нет? — Джози провела рукой по волосам. — Ну, вернемся к нашим делам. Тебе как всегда?

Старина Боб кивнул, и Джози удалилась. Будь он помоложе и свободен, старина Боб мог бы питать серьезные намерения насчет Джози Джексон. Но, наверное, такие мысли бродят в головах у всех старых пней, да и у молодых тоже. Такова уж Джози.

Он протиснулся мимо столиков стоящих тесно, перекидываясь парой слов с теми или другими, пробираясь туда, где уже засела теплая компания. Они следили за ним глазами, приветствуя его — кто кивком, кто словом. Эл Гарсиа, Мел Райорден, Дерри Хоув, Ричи Стаудт, Пенни Уильямсон, Майк Майклсон, Джуниор Элуэй и еще кто-то. Они расчистили для него место на конце стола, а он притащил стул и удобно уселся.

— Значит, этот парень работает на почте где-то в Айове, верно? — говорил меж тем Мел Райорден. Это был здоровенный мясистый крановщик с колючими рыжими волосами и привычкой быстро моргать во время разговора. Вот и сейчас, пока говорил, он продолжал моргать. Раз, два, три. — Как-то он явился на работу в платье. Вот честное слово, клянусь Господом. Об этом еще писали в газетах. Он приперся на работу в платье!

— Какого цвета было платье? — перебил его Ричи Стаудт; вид у него был совершенно озадаченный, впрочем, как обычно.

Райорден бросил на него взгляд.

— Какая, к черту, разница? Платье, да и все, а мужик этот работал на почте, Ричи! Ты только задумайся! Так вот, является он на работу, а его начальник, как увидел платье, говорит: нельзя, мол, так работать, пускай идет домой и переоденется. Он так и сделал. А вернулся-то в другом платье, в меховом манто и в маске гориллы! Тот опять его домой отправляет. А он не хочет уходить. Так они вызвали полицию и вытурили его. Впаяли ему нарушение спокойствия или что-то там еще. Но самое лучшее было потом. После всего этот начальник говорит репортеру — а лицо такое серьезное! — что они, мол, добьются психиатрического освидетельствования для этого мужика. Представляете?!!

— Знаешь, я читал про парня, который брал свою обезьяну в аварийный зал несколько недель назад, — поддержал разговор Альберт Гарсиа. Он был маленьким, плотного сложения человечком с редеющими темными волосами и близко посаженными глазами. Он не принадлежал к числу старожилов компании, приехав с семьей из Хьюстона меньше десяти лет назад. Перед забастовкой он устанавливал валки для четырнадцатидюймовки. — Обезьяна была его любимицей и заболела, кажется. Поэтому он явился с ней в аварийный зал. Это было в Арканзасе. Он заявил медсестре, что это его ребенок. Можете себе представить? Ребенок!

— Она была на него похожа? — хохотнул Мел.

— Это ведь был уже другой парень, да? — вдруг спросил Пенни Уильямсон, тучный, с крупными чертами лица чернокожий, чья кожа отливала синеватым блеском стали. Мастер на третьем заводе, надежный, внушающий доверие. Он чуть сдвинул тяжелое тело и изучающе глянул на Старину Боба. — Ну, может, это снова про того, с почты?

Эл Гарсиа выглядел озадаченным.

— Не думаю. А ты считаешь, такое может быть?

— Так что случилось? — спросил Райорден, вгрызаясь в сочный датский кекс. Его глаза моргали, словно вспышки фотоаппарата. Он разложил на тарелке здоровенные ломти кекса, выбирая себе новую жертву.

— Ничего, — пожал плечами Эл Гарсиа. — Они разобрались с обезьяной и послали его домой.

— И все, что ли? Вся история? — Райорден выглядел разочарованным. — Ну, Боб, какие новости на восточном фронте в это чудесное утро?

Старина Боб легким кивком поблагодарил Джози за кофе и сладкий рулет, которые она поставила перед ним.

— Ничего из того, что вам было бы неизвестно. На том конце города жарко. А есть вести с завода?

— Все то же, все по-старому. Забастовка продолжается.

— Я выполняю кое-какую работу во дворе у Джо Престона, — сообщил Ричи Стаудт, но никто не обратил на него внимания — если бы мозги были динамитом, своими Ричи не смог бы и собственный нос взорвать.

— Я расскажу кое-что новенькое, — неожиданно вмешался Джуниор Элуэй. — Несколько парней собираются пересечь линию пикетов, если им дадут работу. Вначале их было мало, но теперь будет больше.

Старина Боб внимательно изучил его. Джуниору особенно доверять не приходилось.

— Это так, Джуниор? Не думаю, что компания разрешит такое, после всего случившегося.

— Разрешат, это точно, — встрял Дерри Хоув.

Он был высоким, угловатым человеком со взъерошенными волосами и взглядом исподлобья, отчего люди предпочитали держаться от него подальше. Немного странный тип — а два срока во Вьетнаме только усугубили это. С тех пор, как Дерри вернулся, он потерял жену, его многократно арестовывали за езду в пьяном виде, а его фабричная карточка пестрела таким количеством записей, что казалось, будто кто-то разлил над ней чернила. Старина Боб вообще не мог понять, почему его еще не уволили. Он был психованный, постоянно ошибался, и все, кто знал его получше, были уверены: в любой работе он только и делает, что сушит весла. Его единственным приятелем был Джуниор Элуэй, тоже сомнительная личность. Ему было позволено держаться этой группы лишь потому, что он был сыном сестры Мела Райордена.

— Что ты имеешь в виду? — быстро спросил Эл Гарсиа.

— Имею в виду, они разрешат это, потому что планируют возобновить выпуск четырнадцатидюймовки после уик-энда, примерно во вторник, то есть после четвертого. Я узнал это от друга, который активно участвует в движении. — У Хоува запульсировала жилка на виске, губы сжались. — Они хотят разрушить профсоюз, а это — лучший шанс. Пусть, мол, компания, работает без нас.

— Как я устал от этого, — вздохнул Эл.

— Скоро еще больше устанем. Подумай, Эл. Что им терять?

— Никто из профсоюза не позволит им это сделать, — заявил Пенрод Уильямсон, глядя на Хоува. — Дурацкий разговор.

— А ты не думаешь, что сейчас полно мужиков с женами и детьми, которых нужно кормить — и это важнее любой забастовки? — проворчал Хоув. Он пригладил торчащие волосы. — Ты же не обращаешь на это внимания, Пенни. С конторскими покончено, а с нами — и подавно! Думаешь, национальная гвардия нас поддержит? Фиг! Компания собирается расправиться с профсоюзом, а мы тут сидим и позволяем им сделать такое!

— Ну хорошо, а что еще мы можем сделать, Дерри? — задал вопрос Мел Райорден, крупным телом откидываясь на спинку стула. — Мы бастовали, устраивали пикеты, и это все, что позволяется законом. А национальная гвардия делает то, что может. Нам просто нужно быть терпеливыми. Рано или поздно все встанет на свои места.

— Как же это произойдет, Мел? — нажимал Хоув, покраснев от гнева. — Как, черт возьми, это произойдет? Разве идут переговоры? Я уверен, что нет! Бастовать и пикетировать хорошо, отлично, но нам это ничего не дает. Эти люди заказывают музыку, и они никуда не денутся. А вот за нас я не дам и ломаного гроша. Если думаешь, что все рассосется, — значит, ты просто набитый дурак!

— Он в точку попал, — согласился Джуниор Элуэй, склонившись над кофе и серьезно кивая, при этом его длинные светлые волосы падали на лицо. Старина Боб прикусил язык: Джуниор всегда считает, что Дерри Хоув попал в точку.

— Да, черт возьми! — Дерри обернулся, и его худое лицо выдвинулось вперед, подчиняя внимание всего стола. — Вы думаете, мы выиграем, сидя и наблюдая, как все друг друга с дерьмом мешают? Вот и нет! И никто нам не поможет. Нужно самим разбираться, и поживее. Нанести удар прежде, чем они нас опередят. Мы должны залезть к ним в карман, как они залезли в наш!

— О чем ты говоришь? — нахмурился Пенни Уильямсон. Он видел в Дерри Хоуве еще меньше проку, чем остальные, и однажды выгнал того со смены.

Хоув уставился на него.

— Подумайте об этом, мистер Пенрод Уильямсон. Вы же тоже были во Вьетнаме. Убить их раньше, чем они тебя, только так и можно выжить. Так мы поступали на войне.

— Здесь не война, — возразил Пенни, направив палец на Хоува. — И Вьетнам здесь совершенно ни при чем. О чем ты вообще говоришь, парень? По-твоему, мы должны двинуться на завод и взорвать остатки недругов? Хочешь подстрелить кого-нибудь?

Дерри Хоув грохнул кулаком по столу.

— Если только это и поможет, то да, черт побери!

Внезапно наступила тишина. Несколько голов повернулось в их сторону. Хоув прямо трясся от гнева; он скорчился на стуле, боясь обернуться. Эл Гарсиа вытер разлитый кофе салфеткой и покачал головой. Мел Райорден сверил часы.

Пенни Уильямсон сложил руки на широкой груди, разглядывая Дерри с таким видом, с каким стал бы смотреть на почтового служащего в платье, меховом манто и маске гориллы.

— Лучше бы тебе последить за своими выражениями!

— Дерри просто расстроен, — проговорил сидящий рядом человек. Старина Боб никогда прежде не видел говорившего. У него были голубые глаза, до того бледные, что казались выцветшими. — Он работает на конвейере, а компания даже не знает, жив ли он еще. Можете представить, каково ему. Не стоит ссориться. Мы все здесь друзья.

— Да, Дерри не имел в виду ничего плохого, — согласился Джуниор Элуэй.

Старина Боб все еще смотрел на человека, сидящего рядом с Хоувом, пытаясь узнать его. Приятные черты лица казались ему столь же знакомыми, как и его собственные, но имя почему-то не вспоминалось. Оно буквально вертелось на языке, но не всплывало в памяти. И еще было никак не вспомнить, чем этот субъект занимается. Разумеется, он заводской. Слишком молод, чтобы уйти на пенсию, так что должен быть одним из забастовщиков. Но откуда он его знает? Другие тоже, казалось, знали его, так почему он не может вспомнить?

Он перевел взгляд на Майклсона, высокого, худого, невозмутимого монтажника, вышедшего на пенсию одновременно с ним. Старина Боб знал Майка всю жизнь и понял, что тот пытается дать Дерри Хоуву шанс остыть немного.

— Ну что ж, я думаю, нам нужно более явное присутствие национального руководства, — сказал он. — Дерри прав насчет этого. — Он сложил крупные руки на столе перед собой и посмотрел на ладони. — Думаю, нам нужны люди губернатора — может, сенатор или два для вмешательства, чтобы мы снова вернулись за стол переговоров.

— Опять болтовня? — скривился Дерри Хоув.

— Болтовня нам лучше всего помогает, — подсказал Старина Боб, взглянув на него.

— Да? Ну что же, в твое время все было иначе, Боб Фримарк. А сейчас у нас не осталось местных владельцев, людей, чьи корни здесь, тех, чьи семьи жили среди нас. Теперь у нас есть горстка нью-йоркских кровососов, вытягивающих все денежки из Хоупуэлла, а на нас им наплевать! — Дерри ссутулился и опустил глаза. — Нам надо что-то делать, если хотим выжить. Нельзя просто сидеть, надеясь, что кто-то поможет. Так не пойдет!

— Был один человек где-то на востоке, в одном из крупных городов, по-моему, в Филадельфии, — вступил в разговор сидевший рядом мужчина, в его бесцветных глазах застыла насмешка, рот кривился, будто собственная речь забавляла его. — Его жена умерла, оставив его с пятилетней дочерью, которая была слегка неполноценной. Он держал ее в чулане рядом с гостиной почти три года, пока кто-то не обнаружил это и не вызвал полицию. Когда они допрашивали этого человека, он сказал, что просто пытался защитить девчушку от жестокости мира. — Говоривший слегка склонил голову. — А когда стали спрашивать дочь, почему она не пыталась убежать, та ответила, что боялась бежать и могла лишь ждать, пока ее спасут.

— Ну, меня-то в чулане не запрешь, — сердито пробурчал Дерри Хоув. — Я и сам отлично справлюсь!

— Иногда выясняется, — тихо и отчетливо проговорил незнакомец, — что замок был открыт до того, как вы обнаружите, что дверь заперта.

— Я думаю, что Боб прав, — произнес Майк Майклсон. — Мы должны дать шанс переговорам. Это займет время.

— Время стоит денег и дает им возможность сломить нас! — Дерри Хоув вскочил на ноги. — С меня довольно. Я знаю занятия получше, чем сидеть здесь круглый день. Голова пухнет от болтовни и ничегонеделания. Может, вам и наплевать, что компания отберет у вас работу, но мне — нет!

Он, пошатываясь, вышел вон, сердито отодвигая столики, и хлопнул дверью. Джози Джексон в своем углу состроила гримасу. Спустя минуту Джуниор Элуэй тоже ушел. Оставшиеся за столом почувствовали себя неуютно.

— Клянусь, не будь этот парень сыном моей сестры, я бы не стал терпеть его рядом, — пробормотал Мелвин Райорден.

— Он прав насчет одного, — вздохнул Старина Боб. — Все изменилось. Мир не тот, каким был раньше, он медленно катится в пропасть. Люди не хотят принимать прежний порядок вещей.

— Людям просто нужно свежее мясо, — согласился Эл Гарсиа. Его крупная голова крепко сидела на бычьей шее. — Все сводится к деньгам и к тому, как поставить ногу на грудь соседа. Вот почему компания и профсоюз не могут договориться. Остается удивляться, как это правительство до сих пор не перекрыло нам газ.

— Вы видели, как какой-то человек вошел в бакалейный магазин на Лонг-Айленде и направился по проходу, нанося людям ножевые ранения? — спросил Пенни Уильямсон. — У него было два ножа, по одному в каждой руке. Ни слова не говоря, начал всех резать. Десять человек ранил, пока его не остановили. Двоих насмерть. Полиция утверждает, он был в ярости и депрессии. Ну и что же, кто сейчас не в депрессии?

— Мир полон злых людей в депрессии, — заявил Майк Майклсон, переставляя свою чашку кофе и глядя на загорелые, морщинистые руки. — Посмотрите, что делают люди друг с другом. Родители бьют и истязают детей. Молодые парни и девчонки убивают друг друга. Учителя и священники пользуются положением, чтобы учить всяким гадостям. Серийные убийцы разгуливают по стране. Церкви и школы грабят и поджигают. Это же настоящая трагедия.

— Некоторые из людей, о которых ты говоришь, живут здесь, в Хоупуэлле, — пробурчал Пенни Уильямсон. — Этот сынок Киддов, что убил свою законную жену кухонным ножом и порубил ее на куски несколько лет назад. Старик Петерс убил лошадей две недели назад, сказал, они, мол, порождение Сатаны. Тильда Мэйсон пыталась покончить с собой трижды за последние полгода — дважды в больнице для психов. И еще пыталась убить пару работающих там сотрудников. А этот парень, Рилей Крисп, которого еще называли «кроликом», живущий в Уэлльсе? Он встал на Мосту Первой авеню и начал расстреливать людей, пока не приехала полиция. Тогда он выпалил в них, а сам утопился. Когда это было? В прошлом месяце? — он покачал головой. — Когда все это кончится и чем?

Старина Боб пригладил свои белые волосы. Никто не мог ответить на этот вопрос. Что там у Эвелин с этими пожирателями? Остается только стать пожирателем, когда правительство перекрывает газ.

Он вдруг заметил, что человек, сидевший рядом с Дерри Хоувом, исчез. Он нахмурился и стиснул губы. Когда этот мужчина ушел? Он снова пытался вспомнить его имя — и не смог.

— У меня есть кое-какая работенка у Престона, — снова серьезно заявил Ричи Стаудт. — Можете смеяться, но на кусок хлеба хватает.

Разговор вернулся к забастовке и неприглядной позиции компании, и снова потекли истории. А минутой позже Старина Боб и вовсе позабыл про того человека.