Академия Малхэм Мур. Мой сводный враг

Глава 36

– Ты идёшь? – Когда Надин только сообщила, что у нас с Люкой намечаются соседние комнаты и общий балкон, это казалось ужасной идеей. Помню, как психанул от того, что даже здесь лишён возможности быть наедине с собой. Собой быть. С самого детства я научился жить двойной жизнью. Для всех вокруг Эйдан Мортимер – наполовину сирота. Заносчивый, высокомерный тип, слишком много о себе думает и поэтому не имеет близких друзей. На самом деле…

Какая дружба, если ты ни с кем не можешь быть откровенным? Если всё время боишься проболтаться, чем-то выдать тайну. Пострадать ведь могла мама. Если бы кто-то посторонний узнал… случился бы скандал, и пришлось бы позволить поместить её в лечебницу. А это отсутствие возможности видеться. Да и уход… Сама жизнь. Мама была привязана к дому в Беркли. Она любила эти стены и, казалось, только там могла ощущать себя в безопасности… Ей было хорошо там. И я не мог стать тем, кто всё испортит.

Всё свободное время я проводил в фамильном доме матери. Или отходил от визитов, когда попадались “неудачные дни”. В удачные мы много времени проводили вместе. Мама с удовольствием гуляла по саду, рассказывала истории из прошлого своего мальчика, и в её словах, в глазах было столько любви и нежности к сыну… Я даже привык говорить о себе в третьем лице. Только бы не расстроить её, только бы она не прогоняла меня прочь…

Какие уж тут друзья. Люди, живущие двойной жизнью, не могут позволить себе такой роскоши… А теперь вдруг появился кто-то, кто знал. И этот кто-то очень удивил меня реакцией.

– Значит, мама знала… – Она так и не повелась на провокацию с вопросом о ревности к Латимеру, тактично промолчав. Уже позже, когда мы возвращались домой, задумчиво обронила лишь это, не глядя на меня. Привычно вжавшись в свою часть салона автомобиля, Люка уткнулась носом в намокшее от дождя окно. Крупные капли и потёки делали пейзаж сюрреалистичным. От попыток что-то рассмотреть в блюре скорости движения и водного размытия болела голова. – И согласилась…

По мне – глупейшее из решений, но в голосе Гревье звучало уважение, пусть и приправленное озадаченностью.

Поразительно, как странно, непривычно и дико эта девчонка смотрит на большинство привычных вещей. Удивляло меня с первого дня. Её желание всё сделать по-своему и постоянный протест против установленных норм. Я вот так и не рискнул, оправдывая трусость тем, что забочусь о комфорте мамы. Но… что, если всё не так? Что, если отец лгал и был способ не скрывать её от мира и при этом не сдавать в психбольницу?

Даже в голове называть маму психически нездоровой было неприятно. Физически больно. Я предпочитал думать, что она просто заблудилась в лабиринтах подсознания. Потеряться – это нормально. Нужно, чтобы кто-то помог выбраться… И я пытался, пусть с каждым днём и сам ощущал себя всё более потерянным.

Постучав по светлым джинсам коричневым кожаным поводком нашего нового питомца, я через балконную дверь заглядываю в комнату Гревье. Люка сидит на кровати и что-то чертит в блокноте.

Неужели тоже рисует, как Макс?

Мысль, что у этих двоих настолько много общего, неприятно колет в груди.

Увидев Люку в Мейнор-плейс, я разозлился, но потом в голове поселилась опасная и при этом безумно сладкая мысль: теперь мне есть с кем делить этот секрет. Есть от кого не таиться. Как будто бы именно об этом я мечтал столько лет, полных постоянного тягучего одиночества и тоски. В сером и пустом мире Эйдана Мортимера вдруг появился светлячок. И, оказывается, его куда больше привлекает совсем иной цветок. Менее колючий.

Правильно мама когда-то говорила, что любить кактусы сложнее, чем розы. И те, и другие колются, но последние хотя бы показывают миру, что за колючками есть нежная хрупкость лепестка. С кактусами всё иначе, их нутро скрыто не только за щитом колючек, но ещё и толстым слоем зелёной, малопривлекательной брони.

Мама была такой мудрой и проницательной… Поэтому её все любили. И богатые, и бедные, и животные. Даже, кажется, растения и те оживали в её компании. Иветт Мортимер на полном серьёзе разговаривала с цветами, как с людьми. На фоне всех её странностей это даже не казалось удивительным.

Люка поднимает на меня взгляд, хмурится, не сразу, видимо, осознав, что от неё хотят. Я поднимаю поводок выше и помахиваю им в воздухе.

– Гулять с Пиратом.

Люка назвала пса Тичем, в честь Эдварда Чёрной Бороды. За то, что пёс, как многие пираты, был теперь колченог, да ещё и имел чёрный клок под пастью. Помню, как она с нежностью трепала пса за длинную пасть и, смеясь, повторяла:

– Смотри, чёрная борода. Да он пират!

В паспорте, заведённом в ветклинике, у пса значилась кличка Эдди Тич, но в жизни его всё равно звали чаще Пиратом.

Заметив поводок, Люка небрежно откидывает свой блокнот на мягкое, серо-сизое покрывало и поднимается, подхватив со спинки стула ветровку. Дождь уже закончился, но тяжёлый свинец туч намекает, что продолжение следует.

– Эй, Эдди, гулять, – кричит она, и пёс, мирно спавший на своей лежанке в углу комнаты, тут же подрывается с резкостью, которой позавидовал бы иной четырёхлапый и здоровый. Завиляв хвостом, он принимается путаться у Люки под ногами, и в дверях её комнаты приходится подхватить Гревье за руку, потому что, споткнувшись о Пирата, она всерьёз вознамерилась влететь носом в стену напротив.

– Какое рвение. – Не торопясь отпускать свою добычу из рук, шучу я. Люка замирает, растерянная и слегка растрёпанная. А у меня обе руки оказываются заняты, так что внезапное желание пригладить её торчащие из небрежной косы локоны умирает на корню.

– Угу, ты зашёл, и сразу такая духота в комнате. Видишь, чуть в обморок не упала, – в тон отзывается Гревье привычным хмурым бубнежом. Вместо того чтобы ответить новой колкостью, я смеюсь. Люка хмурится, не ожидав такой реакции, а мне становится ещё смешнее от озадаченного выражения её лица. Я бы, наверное, с удовольствием ещё полюбовался, но вредный Тич облаивает нас, напомнив, что мы вообще-то гулять собирались, а не играть в статуи у порога комнаты.

– Ты всё-таки псих, – заключает Люка, стоило её отпустить. Тут же вдруг съёживается и закусыавет губу.

Осознала, да?

– Что поделаешь, родственников не выбирают, птичка. Ах да… Ты-то как раз выбрала по собственному желанию. Лучше надо было смотреть, Люка. – Щёлкнув её по носу, я свищу Пирату, что пора, и, не оборачиваясь, иду к лестнице на первый этаж. Уже спустившись на несколько ступеней – пес кубарем улетел вперёд – замираю:

– Идём, пока дождь снова не пошёл.