Заморыш

Глава 24

Глава 24

Ждать, пока столица уснет, — дохлый номер. Питер просто меняет дневную суету на ночную возню. Даже в три часа ночи город ворочается: то колесо извозчика по булыжнику лязгнет, то из подворотни пьяный мат долетит. Фонари горят скупо, через один, превращая улицы в череду тусклых желтых клякс и черных дыр. Для патруля — морока, для нас — рабочая среда. Главное — не лезть в свет и чувствовать дистанцию.

Связка ключей в кармане была обмотана тряпкой, чтобы не звенела. Холодная тяжесть металла ощущалась сквозь ткань как обещание.

Кремень, сунув руки в карманы, шел справа, напряженный. Он чуял, что дело пахнет чем-то более серьезным, чем желание стырить булку с лотка или выцепить кошелек у пьяницы.

Мы с ним двигали быстрым шагом, внимательно осматриваясь по сторонам. Сивый шел чуть сзади, гора мышц, готовая тащить все, что прикажут. Ну а Штырь шел впереди, как гончая на поводке, то и дело оборачиваясь, чтобы убедиться: вожак видит, ценит, одобряет. Босяк просто купался в собственной значимости. Упырь мрачным призраком замыкал процессию. Худой, насупленный, с тяжелым взглядом, цеплявшимся за каждую щель в стенах, за каждую фигуру на горизонте. Если бы кто-то шел за нами хвостом, Упырь бы заметил.

Набережная Обводного встретила грохотом и гарью. С воды тянуло тиной и чем-то кислым, портовым.

Вдоль канала стояли лабазы, амбары, пакгаузы, склады. Одни — покосившиеся, обшарпанные, другие — крепкие, со свежей краской и решетками на окнах. Город показывал свое истинное лицо: не парадные фасады, где деньги тратят, а задворки, где их в поте лица зарабатывают.

Зерновые лабазы стояли в ряд, как гигантские черные гробы. Массивные ворота, почерневшие доски, в щелях проступала белесая мучная пыль.

У первой «точки» Штырь возбужденно оглянулся.

— Вон там, Пришлый, видишь? — Он ткнул пальцем в сторону длинных, почерневших от времени сараев у самой кромки канала. — Большущий! Черный, как головешка! Висит прям на воротах!

Подойдя к указанным воротам, я прислонился к косяку спиной, будто устал. Глаза прикрыл, лицо расслабил.

Рука нащупала в кармане связку ключей. Холодный металл ожил под пальцами.

— Упырь, на стрему! Кремень, иди сюда, глядеть будем, что тут.

Подобрав ключ, я аккуратно вскрыл замок. Внутри — темные штабеля обсыпанных мукою мешков. Сквозь щель между досками просматривался внутренний двор

— Мука, овес, — прикинул вслух. — Еда. Зимой цена взлетит. Продать можно, но таскать замучаешься, — негромко бросил, я, закрывая и отходя от ворот. — Ладно. Пока держим в уме.

Штырь расцвел. Кремень хмыкнул, но в глазах его мелькнул хищный огонек.

Двинулись дальше, вдоль канала. Штырь вел к Николаевской дороге, к товарной станции.

Чем ближе к Американским мостам, тем громче становился город. Грохот вагонных сцепок, визг тормозов, гудки паровозов. Воздух дрожал от этого механического рева.

Товарная станция распахнулась перед нами индустриальной мощью. Кирпичные пакгаузы в три этажа, железные рельсы, уходящие в перспективу, платформы, заваленные ящиками и тюками. Люди сновали, как муравьи: грузчики, приказчики, железнодорожники в форменных фуражках.

И везде — замки. Новые, блестящие, с тем же клеймом Глухова.

Штырь, шедший впереди, вдруг тихонько присвистнул.

Кремень сразу напрягся.

— Гляди, — шепнул он, кивнув в сторону платформы.

Часовой. Солдат в шинели, с винтовкой наперевес. Не дремал, не курил — ходил мерным шагом взад-вперед, сканируя территорию холодным взглядом. А дальше, у входа в служебный корпус, маячила еще одна фигура — жандарм в синем мундире.

Фонари заливали станцию светом, словно днем.

— Отставить, — коротко бросил разворачиваясь. — Казенное. Стреляют без предупреждения. Нахрен-нахрен. Жизнь дороже.

Кремень выдохнул с таким облегчением, будто с груди сняли пудовый камень. Он и сам не хотел сюда лезть, но боялся признаться.

Штырь повел в обход, задворками, туда, где кончались пакгаузы и начинались угольные ямы.

Дровяной склад выглядел сиротливо. Покосившаяся изгородь, кучи поленьев под рваным брезентом. Замок висел на ржавой петле, весь в угольной пыли. Люди поблизости были, но чувствовалось, что мы им до лампочки. Мрачный мужик с вязанкой дров прошел мимо, даже не взглянув.

Открывать не стал. Вряд ли на дровяном складе мы найдем золото и бриллианты.

— Не ахти, но пойдет, — решил я. — Дрова, уголь — это тепло. Зимой все подорожает втрое. А нам надо будет топливо — и себя обогреть. Но таскать — не напасешься. Пока не трогаем, там видно будет.

Упырь молча кивнул, запоминая место.

Следующий пункт маршрута — монастырские стены.

Переулок за Лаврой утонул в тишине. Каменная кладка, старая, обросшая мхом. Хозяйственная калитка, почти незаметная, вросла в угол стены. Замок на ней рыжий от ржавчины, но дужка мощная, крепкая. Клеймо едва проступало под грязью, но формат скважины был узнаваем.

За стеной пахло воском, ладаном и чем-то сытным — верно, монастырской кухней.

Штырь радостно показал глуховский замок, но Кремень вдруг замялся.

— Пришлый… Это ж святое место. Боязно как-то. Бог накажет…

В ответ на это причудливое проявление религиозного чувства я лишь скупо усмехнулся.

— «Сын человеческий есть господин и субботы». А поповское племя и так зажралось. С них не убудет.

Но подумав, решил не соваться. Место специфическое. Монахи не спят, у них ночные службы. Может быть скрытая охрана. Крик здесь услышат быстро, а рядом — казачьи казармы. Ну нахрен.

— В уме держим. Но пока ищем чего попроще.

Отошли от Лавры, углубляясь в лабиринт дворов и переулков.

Штырь свернул к воде, туда, где Обводный канал упирался в промышленное брюхо города. Кирпичный пакгауз вырос перед нами угрюмой крепостью — окон нет, только железные ворота с массивным замком, висевшим на уровне груди взрослого мужика.

Клеймо Глухова проступало на дужке четко, как родимое пятно.

Но место оказалось паршивое.

С моста, что перекинулся через канал, видно все как на ладони. Да и ворота выглядели так, будто их не открывали со времен царя Гороха. Петли в рыжей ржавчине наверняка заскрипят, как труба иерихонская.

— Слишком все тут на виду. Оставим на черный день, — решил я.

Кремень хмыкнул разочарованно, но спорить не стал.

Штырь повел обратно, уходя в глубь жилых кварталов. Здесь город показывал изнанку: грязные дворы-колодцы, заваленные тарой и бочками, задние входы лавок, облупленные заборы. Воздух пропах гнилой капустой и конским навозом.

Первый попавшийся склад оказался при скобяной лавке. Сарай, обшитый ржавым железом. Замок простой. Хоть и не глуховский, но дужка тонкая — ломом сорвать можно. Сквозь щели в стене виднелся разный шанцевый инструмент: лопаты, бидоны, ящики со скобяными товарами.

Однако этот вариант я не одобрил.

— Внутри гвозди, лопаты, ведра. Возможно, керосин, — процедил я сквозь зубы. — Товар тяжелый, гремит, продать можно, но трудно. Если найдем верный сбыт, наведаемся снова. А пока идем дальше.

Кремень кивнул, но в глазах уже вовсю плясала жадность. Он уже видел себя взломщиком всех дверей Питера, хозяином всех складов. Парня надо было осадить, пока не натворил глупостей.

Третий двор оказался тупиковым — закуток между каменной стеной дома и деревянным пристроем. Вход загораживала куча пустых ящиков с выжженными буквами на боках. Маркировка неразборчивая, но явно купеческая. Из щелей между досками тянуло запахом, от которого щекотало в носу.

Специи. Сухофрукты. Может, кофе или чай.

Присев на корточки, якобы проверяя шнурок на сапоге, скосил взгляд на дверь. Глуховский замок висел на старых, расшатанных петлях. Собачьей будки во дворе не видно. Окна в доме темные — хозяева либо спят, либо вовсе не живут тут.

Поднявшись, стряхнул пыль с колен и кивнул Кремню.

— Бинго. Тихо, темно и пахнет вкусно. Сюда и придем.

Атаман оскалился, как волк перед прыжком.

— Ну так давай зайдем и возьмем! Что мы тут туда-сюда телепаемся?

— Ты погоди, — осадил я его. — Сперва надо все осмотреть. Может, затем что-то еще интереснее найдется? А мы тут уже мешками загрузимся. Опять же, зачем брать, если не знаем, куда продать? На Сенном за две копейки скинуть, чтобы барыга потом нас же борзым сдал? Нет уж, дудки. Пойдем лучше дальше. Сейчас главное — все осмотреть.

Следующая точка выглядела многообещающе — кругом склады, безлюдно, темно. Но стоило ступить на мощеный двор, как из темноты донеслось рычание. Низкая, утробная, пробирающая до костей вибрация.

Луна выглянула из-за облаков, высветив натуральную зверюгу!

Это был неизвестной мне породы пес, огромный, как теленок. Обвислые брыли, с которых медленно стекала слюна, блестевшая серебряной нитью в лунном свете.

Цепь натянулась, но пес не дергался, не метался. Стоял неподвижно, опустив голову, и рычал с методичностью застоявшейся мясорубки.

Сивый судорожно вздохнул. Кремень, непонятно зачем, полез за своей «розочкой». В самом деле. Не собирался же он порезать ей пса! У него наверняка болевой порог как у носорога…

— Ты, Кремень, свою стекляшку взад убери! — посоветовал я, прошипев на ухо. — Пока ты его резать будешь, он тебе горло вырвет. И нас всех сожрет.

Атаман замер, глядя на пса. Зверь не двигался, но мышцы под шкурой перекатывались. Слюна мерно капала на камни. Почему-то пришла мысль, что если он со всей силы бросится — неизвестно, удержит ли цепь…

— Отходим, — коротко бросил.

Пятились медленно, не поворачиваясь спиной. Пес проводил взглядом, но не залаял. Просто смотрел и рычал. Охотник, уверенный в своем главенстве на территории.

Только за воротами Кремень выдохнул.

— Меделянский пес! Сюда соваться не резон. Если только с ядом, — сообщил он — Или со шпалером!

— Слышь, Штырь! Ты что нас сюда потащил? Видишь же — собака!

— Пришлый, не было пса — вот те крест! — тут же заюлил мелкий гаденыш. — Верно, на ночь только пристегивают его!

— Ладно, заткнись. Ты вот что сделай: днем тут надо разнюхать — что на этом складе держат! Верно, что-то ценное, раз пса посадили. Этот теленок небось жрет — мое почтение!

Следующая точка оказалась еще хуже.

Склад стоял добротный, замок родной, глуховский. Но прямо напротив, через узкий переулок, высилась полосатая будка городового. Внутри горел свет, сквозь щель в ставне виднелась тень. Кто-то там кашлянул, сплюнул.

— Мимо, — негромко констатировал я. Никто не стал спорить.

Еще один склад нашелся на задах трактира. Добротный деревянный сарай, замок висел, как положено, глуховский. Но из трактира постоянно выходили люди. Кто-то блевал в углу, другие справляли нужду прямо у стены, какие-то мастеровые курили, матерясь и смеясь. Дым коромыслом, дверь хлопала, свет плясал в окнах. В общем, свидетелей — тьма.

— И этот мимо, — процедил я сквозь зубы.

Штырь повел дальше, петляя в узких переулках.

Четвертый склад встретил тишиной. Глухой двор-колодец, заваленный пустыми ящиками. Деревянный пристрой к каменному дому. Окна темные, ставни закрыты наглухо.

Достав связку, перебрал ключи на ощупь. Третий профиль подошел с первой попытки. Просунул стержень в скважину, повернул.

Щелчок.

Открыто.

Дверь поддалась бесшумно. Внутри пахло затхлостью, мукой и чем-то сладковатым.

— Штырь, свечу, — шепнул.

Огарок вспыхнул, высветив горы мешков. Серые, грубой мешковины, они громоздились до потолка. Воздух внутри был тяжелым, пыльным. С каждым вдохом в легкие набивалась взвесь.

Сивый подошел к первому мешку, развязал узел. Посыпалась серая крупа — перловка или еще что, не разобрать в полумраке. Раскрыли второй — там дешевая мука грубого помола. Третий — сушеный горох.

Кремень возбужденно повернулся ко мне.

— Берем, Пришлый! — зашептал он возбужденно. — Жрать можно! Да и продать тоже!

Однако я отрицательно покачал головой.

— Это дешевый товар. Мешок весит три пуда, стоит — хорошо если рубль. Мы надорвемся, как ломовые, а навара — пшик.

— Но это же еда! — не унимался атаман.

— Мы интерес блюдем, Кремень, — отрезал, глядя ему в глаза. Продать не можем — не берем. Если надо будет на харчи — всегда сможем прийти и взять, что надо. А так просто, чтобы было — нахрен надо! Нет, тут брать нечего. Кладите все обратно.

Сивый недоуменно застыл, но Кремень с досадой кивнул. Подчинился.

Уже развернулся к выходу, когда взгляд зацепился за дальний угол. Там, отдельно от груды серых мешков, стояли небольшие тюки. Плотные, джутовые, с иностранными буквами на боках.

Подошел ближе, подняв свечу.

Понюхал осторожно, не прикасаясь носом к ткани.

И ощутил резкий позыв чихнуть. Глаза мгновенно защипало, слезы выступили. Рот наполнился слюной, словно от лимона.

Черный перец. А рядом, судя по запаху, мешки с цикорием. Это уже поинтересней…

— Что там? — подошел Кремень.

— Пряности, — ответил я ему, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

— Дорогое?

— Дорогое и легкое. Но главное…

Посмотрел на мешок, потом на банду. В голове мгновенно вспомнились слова Кости студента. Ин-те-ресно!

— Так, Сивый, бери один мешок. Самый маленький. Остальное не трогать.

Сивый взвалил тюк на плечо. Легкий, не больше десяти фунтов. Цена на рынке — рублей пять-шесть. Мы, конечно, так продать не сможем. Ну да ладно — тут ценность была не в деньгах.

— Все остальное на место, — скомандовал я. — Чтобы следов не осталось.

Пока Сивый возился, я вышел наружу. Осмотрелся. Двор пуст. Окна темные.

Закрыл дверь, вставил ключ, повернул. Замок щелкнул, встав на место.

— Пусть ищут, кто был, — усмехнулся. — Следов нет. Товар почти на месте. А кто хватится мешка перца? Решат, завалился куда-то. Или свои тайком сперли.

Кремень хмыкнул, но в глазах плясало недоумение.

Мы растворились в темноте переулков, унося добычу. Сивый шел впереди, неся мешок на плече, как знамя.

Город спал. А где-то там, на Сенной, толкучка готовилась к новому дню. Торговцы, маклаки, барыги — все они еще не знали, что завтра их ждет о-о-о-очень большой сюрприз.

Возвращались мы крадучись, прижимаясь к стенам. Сивый нес мешок на плече, словно трофейное знамя. Кремень шел следом, то и дело оборачиваясь — не идет ли кто по пятам.

Когда до чердака оставался один квартал, атаман не выдержал:

— Пришлый, а что с перцем делать будем? — В голосе его сквозило недоумение. — С салом, что ли, жрать его? Ты же сам говорил: что не можем продать — то не берем.

Не оборачиваясь, я усмехнулся.

— Это сюрприз, Кремень. Для барыг на Сенном.

— Какой такой «сюрприз»? — не понял атаман.

— Узнаешь. Скоро!

Больше Кремень не спрашивал, хоть и косился на мешок с подозрением.

Вернувшись на чердак, Сивый бережно опустил добычу в углу, у печной трубы. Остальные расселись на тряпье. Огарок свечи высветил усталые лица огольцов.

— Так, Сивый, — скомандовал я, — лезь к вьюшкам. Видишь прочистные дверцы в трубах? Набери золы, сажи. Сухой, летучей. Несколько горстей надо. Наберешь — тащи сюда. Не наберешь — дуй на улицу, там поищи, где печную сажу кухарки вытряхают!

Пацан кивнул и юркнул к ближайшей трубе.

Тем временем Кремень высыпал перец на расстеленную мешковину. Горка черных горошин, пахнущих остро и едко.

— В общем, все это надо растереть в пыль. Толките. Мелко! Чем мельче, тем злее будет, — велел я. — Кремень, у кого есть табак — тоже в дело. Крошить, смешивать.

Бекас нашел два булыжника, принялся растирать перец между ними. Шмыга подсел рядом, работая осколком кирпича. Звук — скрежет камня о камень — заполнил чердак.

Не прошло и пяти минут, как началось.

Рыжий чихнул. Потом еще раз. Потом закашлялся, утирая лицо рукавом.

— Глаза щиплет! — заскулил он сквозь слезы. — Не могу!

— Трите! — отрезал жестко.

Шмыга сморщился, но продолжил. По его щекам текли черные от сажи слезы, оставляя грязные дорожки. Бекас работал молча, зажмурившись, дыша через рукав.

Воздух на чердаке становился тяжелым. Едкая взвесь висела облаком, першило в горле, глаза слезились у всех.

— Рыжий, иди окна глянь, можно ли открыть, — приказал я, и парень тут же метнулся. Начал шарить, и спустя минуту на чердак ворвался свежий воздух.

Кремень, растиравший табачную крошку, вдруг остановился.

— Пришлый, — хрипло спросил он, — зачем столько отравы? Кого травить будем?

Огарок свечи высветил лица, обернувшиеся ко мне в ожидании.

— Толкучку. Там сидят барыги, маклаки, фонари-наводчики. Помните студента, которого они в грязь втоптали? Поможем ему немного и себе много. В общем, есть наш интерес.

Кремень медленно кивнул, сжимая кулаки.

— Завтра мы их всех угостим. Устроим шухер. Ослепим толпу этой пылью, и пока они сопли жевать будут — пощиплем жирных котов.

Шмыга присвистнул восхищенно. Бекас оскалился.

— А сами не задохнемся? — осторожно спросил Упырь. — Ветром же на нас понесет.

— Есть такое, — усмехнулся я и прошел к одному из узлов, откуда достал кусок тряпки. Миткаль, дешевый, но плотный.

Разорвал полотно на полосы. Раздал каждому.

— Вязать на лицо. Туго. Нос и рот закрыть. Дышать через тряпку, — показал, как сложить платок треугольником и завязать на затылке. — Как дело начнется, на лица наденем. И нам не помешает, и лиц не запомнят.

Пацаны принялись повязывать маски. В свете огарка лица исчезли, остались только глаза — злые, решительные. Перемазанные сажей, с платками на лицах, они выглядели как банда чертей.

Работа продолжилась. Еще час мы терли, смешивали, просеивали через пальцы перец. Затем перемешивали с золой и прочей дрянью. Итогом стала адская серо-бурая пудра, от которой даже на расстоянии першило в горле.

Рассыпали смесь по кулькам из газетной бумаги. По три на брата.

Рыжий, утирая черные слезы, спросил сипло:

— Когда, Пришлый?

— Поспим да пойдем.

Пацаны завалились на тряпье, не снимая масок. Выглядели жутко. Как отряд диверсантов перед вылазкой.

Огарок дотлевал. За окном чердака темнота медленно разбавлялась серым рассветным светом.

— Завтра Сенная узнает, кто такие «Волки», — тихо произнес в пустоту.

Кремень хмыкнул из темноты:

— «Волки»…

Название прилипло само собой. Уже не мальцы. Не шпана. «Волки».

— Подъем. Пора за гонораром, — негромко произнес я, поднимаясь с рогожи. Тело ломило, но в голове была звенящая, холодная ясность.

Шли молча, кутаясь в обноски. Мешки с «гранатами» и масками были надежно спрятаны под куртками.

Оставив основную группу в глухом, провонявшем кошачьей мочой проулке за Таировым, я кивнул Штырю:

— Пошли. Только рожу сделай попроще, не светись.

Мы вышли на площадь. Пыжов уже был на месте. Жирный, как откормленный боров, он восседал на складном табурете, по-хозяйски озирая свои владения. Перед ним на колченогих столах и прямо на земле громоздились горы барахла: шинели с пятнами крови, заношенные сюртуки и те самые связки яловых сапог.

Внимательно осмотрев, я заприметил его «сейф» — пухлый кожаный кошелек-шмель, пристегнутый к широкому поясу. А чуть поодаль на специальном лотке с мелочевкой блеснула серебряная крышка часов. Тех самых. «Павел Буре».

Тщательно зафиксировал в памяти все: два шага до часов, три — до кошелька, даже учел направление ветра. Все должно пройти без сучка и задоринки. А то карачун нам. Тут толпы народу, и все тертые, ко всему готовые. Если не выведем их из строя — повяжут нас, как курей.

Вернувшись в проулок, я увидел пять пар горящих глаз. Пацаны дрожали — не от холода, от адреналина.

— Слушайте сюда. — Я сел на корточки, чертя обломком кирпича на земле схему. — Пыжов сидит здесь. Как только даю отмашку, Кремень, кидаешь первый кулек. Чуть вверх, чтобы облако накрыло его и маклаков рядом. Я кидаю следом.

Я перевел взгляд на Сивого:

— Твоя цель — сапоги. Берешь связку и рвешь во дворы. Не оборачиваться, даже если небо на землю падать начнет. Кремень, ты потом работаешь по шмелю. Срезаешь кошелек у Пыжова, пока он сопли на кулак наматывает. Упырь, ты на подхвате — опрокидываешь лоток с барахлом, создаешь кучу-малу, хватаешь что под руку попадается, Кот и Шмыга вы так же. А я забираю часы, — отрезал, пресекая лишние вопросы. — После броска у нас есть от силы минута. Расходимся веером. Если кого прижмут — скидывайте хабар и нырять в толпу. Никакого геройства. А ты, Штырь, остаешься здесь, если появятся городовые — отвлекаешь.

— Чего это? Я со всеми! — насупился он.

— С того, что ты сам говорил, что тебя многие знают. А мы туда без масок пойдем, могут и приметить, а потом через тебя и на нас выйти.

— Да я… — начал заводиться он.

— А ну цыц, Пришлый дело говорит, — вмешался Кремень.

И Штырь, сузив глаза, кивнул.

— Усекли? — Я еще раз обвел всех взглядом.

— Усекли, — выдохнул Кремень, сжимая кулак.

— Маски надеваем после сигнала, а то привлечем к себе внимание.

Мы вышли из переулка и начали плавно вливаться в людской поток Сенной. Пыжов как раз в этот момент честил какого-то доходягу, пытаясь вырвать у него шинель за гроши.

— Ну же, Степан Иваныч, милостивец… — скулил бедняк.

— Пошел вон, рвань! Рубль — и радуйся, что не в околоток за краденое везу! — гремел маклак.

Я занял позицию в пяти шагах от его лотка. Кремень зашел с фланга. Сивый навис над сапогами. Костя-химик уже занес руку над головой, сжимая бумажный кулек.

Мир вокруг словно замедлился. Я видел, как Пыжов облизнул жирные губы, как городовой зевнул, прикрыв рот ладонью…

Я резко вскинул правую руку и рубанул воздух.

— Давай!

Первый кулек взлетел в небо, разворачиваясь в полете серо-бурым шлейфом…