Заморыш

Глава 21

Глава 21

Кремень сопел, с ожесточением пиная пыль.

— Зря ушли, — в десятый раз проскрипел он не оборачиваясь. — Ох, зря, Пришлый. Пять целковых на дороге не валяются. А теперь что? Ни денег, ни спину разогнуть. Солить нам этот чай, что ли, в бочке?

— Не дрейфь, Кремень. Своё возьмём, — огрызнулся я. — А барыге этому дохлой кошки не доверю, не то что наш хабар. Ты пойми, башка твоя дубовая: пока мы на перекупов горбатимся — будем ничем, грязью под ногтями. Он на нас состояние сколотит, а нам — кость с барского стола, и ту обглоданную.

Остановившись у глухой стены кирпичного лабаза, я с облегчением сбросил мешок. Плечо ныло, напоминая о бренности бытия.

В голове, со скрипом проворачиваясь, сцеплялись шестеренки плана. Несмотря на определенный успех, без сбыта нормального будет грустно. Спереть — дело нехитрое. А вот превратить товар в звонкую монету, не спалившись на мелочи и не отдав задарма — это надо уметь.

Обратный путь от Сидора проделали быстро. Злость — хороший мотор, она подгоняла лучше любого кучера. Наш дом-айсберг встретил всё той же серой хмурью кирпичных складок, но в этот раз фарватер был чист: «голема» в белом фартуке в подворотне не наблюдалось. Видно, ушел допивать свой утренний сбитень или разгонять очередную порцию босяков в соседнем дворе.

У самой двери для прислуги я притормозил.

— Штырь. Слушай, — кивнул я в сторону лестничного пролета. — Лети на чердак. Сивого, Шмыгу и Кота — вниз. Живо. Но чтоб без топота, как мыши, и все конфеты в банках захватите.

Штырь, почуяв, что дело пахнет не только нагоняем, но и движухой, исчез в темноте подъезда. Мы с Кремнем остались ждать в сырой прохладе двора-колодца. Пахан хмурился.

Минут через пять лестница отозвалась тихим скрипом. Первым выкатился Шмыга, за ним, насупившись, семенили Кот и Сивый, а замыкал шествие Штырь — он шел тяжело, настороженно озираясь.

— В ряд стройся, — негромко скомандовал я, когда банда собралась в кружок. — Значит так. Конфеты почти все здесь?

— Здесь, Пришлый. — Шмыга похлопал по раздувшейся пазухе.

— Слушайте задачу. Хватаете монпансье — и рысью в центр. К Смольному институту дуйте. Или к Таврическому саду, где мамки да бонны с барчуками гуляют. Ваша цель — барышни, гимназистки, институтки. Те, у кого в муфтах медяки на шпильки да ленты припрятаны. Увидите нарядную девицу — продавайте.

Парни переглянулись. Шмыга шмыгнул носом, глаза его зажглись хищным интересом.

— А почем отдавать, Сень?

— Дешевить будем. Чтобы объемом взять.

— Чего? — Штырь непонимающе захлопал глазами. — Ты говори по-людски, Пришлый! Какие такие «объемы»?

Я вздохнул.

— Ладно, поясню проще: цену сбиваем, но деньгу берем оборотом. Два леденца — за копейку. Банку целиком — за гривенник. Улетать будут, как горячие пирожки в мороз. Давите на жалость: улыбайтесь щербато, шмыгайте носом — мол, сиротки, Христа ради, на хлебушек собираем. Но цену держите зубами. И не вздумайте обмануть — я леденцы в каждой банке пересчитал.

И выразительно посмотрел на Шмыгу, тот невольно сглотнул.

— Если городовой нарисуется — ссыпайтесь во все стороны, как горох. В руки не даваться, в разговоры не вступать.

— А если поближе место найдем? — задумался Сивый. — Чтоб подметки зря не тереть? На той же Знаменской?

— Найдете — валяйте. Хоть у черта на рогах, лишь бы платили звонкой монетой. Все, дуйте. Вечером — сдача кассы.

— Сделаем, Пришлый! — азартно выдохнул Шмыга.

Они сорвались с места, как гончие со своры. Через мгновение в подворотне только пыль осела. Я посмотрел им вслед, чувствуя, как внутри закручивается тугая пружина азарта. Мелочь мелочью, а сеть сбыта строить надо с самых низов.

И мы остались втроем: я, Кремень и Штырь.

С конфетами разобрались. Но это розница, карманные деньги на прокорм. А вот что делать с «кирпичами»? Два пуда прессованного листа и ворох «Царского» так просто нежным девицам не впаришь. Тут масштаб нужен.

Присев на корточки, я задумался.

Кому нужен чай? Всем. Но кто возьмет много, без лишних вопросов, за наличку и не сдаст при этом околоточному?

В памяти всплыло лицо Вари. Она ведь белошвейка. Вхожа в богатые дома, трется на кухнях с кухарками да экономками. А те наверняка любят сэкономить хозяйские деньги, положив разницу в собственный бездонный карман!

— Варя… — пробормотал я. — Ей «Царский» отдать можно. Пусть по «сарафанному радио» толкнет, за процент.

— Чего бормочешь? — буркнул Кремень.

— Думаю, как нам в богатеи выбиться, — огрызнулся я. — Гришку еще надо потрясти. Заводские чай ведрами хлещут, там жара в цехах адская, потогонная. Артельщики должны брать, если цену скинем.

Но была еще одна мысль. Назойливая, пришедшая из армейского прошлого. Кто еще живет коммуной, имеет свои, «артельные» деньги и вечно недоволен казенным пайком?

Служивые.

Я поднял голову. В конце улицы, покачиваясь в седлах, процокал копытами конный разъезд. Казаки. Фуражки набекрень, лампасы. Элита, чтоб их.

У интендантов во все времена руки липкие, к ним казенное добро прилипает намертво. Солдату в котел вечно не докладывают.

— Лан пойдем, — поднялся, отряхивая руки.

Дорога тянулась серой пыльной лентой. Впереди, над крышами, уже проступали купола Александро-Невской лавры.

— Пришлый… — раздалось сзади придушенное нытье. — Слышь, Пришлый. Ну обидно же, а?

Я не обернулся. Только прибавил шагу, слушая, как мимо грохочет тяжелая телега, обдавая запахом дегтя и конского пота.

— Пришлый, ну чего молчишь? — Штырь почти догнал меня, заглядывая в лицо. Его глаза лихорадочно блестели. — Свинец же там! Вал этот… Там его — копай не хочу. Осип Старка в прошлый раз три с полтиной отсыпал, да еще должон нам! Живые деньги. На карман — и гуляй. А ты нас в лавру прешь… Еще казаки нагайкой по ребрам пересчитают, и поминай как звали.

— Отвали, — бросил я, не меняя темпа. — Шел? Вот и иди.

— Да как «отвали-то»? — Штырь зашел сбоку, едва не угодив под копыта патрульного разъезда. Конвойные в серых шинелях прошли мимо, равнодушно мазнув взглядами по кучке оборванцев. — Мы ж время теряем! Сейчас другие прочухают, выкопают всё. Пойдем, а? На фиг эти пачки…

Я резко остановился. Штырь, не ожидавший маневра, едва не вписался мне в грудь. Кремень замер в паре шагов, выжидательно набычившись.

— Слушай сюда. — Мой голос прозвучал тихо, но в нем лязгнуло железо, отработанное годами разборок. — Ты где сейчас — в банде или в сиротской богадельне?

Штырь поперхнулся словами и вжал голову в плечи.

— У нас тут не институт благородных девиц, а ты не институтка. — Я шагнул к нему, сокращая дистанцию до минимума. — Сказано — ты делаешь. Еще раз услышу гундеж под руку — пойдешь копать свой свинец в одиночку. И сбывать его будешь сам. Понял?

Штырь мелко кивнул, сползая взглядом на мои сапоги. Я перевел взгляд на Кремня. Тот молчал, но в глазах читалось то же самое «почему». Ему, привыкшему жить одним днем, деньги Старки казались плевым делом.

— Теперь для тех, кто не понимает, — поправил я лямку узелка. — Кремень, ты думаешь, почему мы прямо сейчас не на валу? Потому что Осип Старка — ремесленник-одиночка. Мы завалили его свинцом на год вперед. Он не бездонная бочка, ему больше не переварить. Ну, продаст он часть другим, так и это дело небыстрое и нелегкое. Пока переплавит, пока то да се.

— Так Сидору… — начал было Кремень, но я перебил.

— Сидор нас за нищих держит. Сдать ему — значит, подарить. Ты хочешь горбатиться за три копейки, подставляя зад под пулю часового на валу? Мы не грузчики, Кремень. Мы добытчики. А нормальный добытчик сначала ищет, кому впарить товар дорого, а потом уже берет лопату.

Я обвел рукой окрестности.

— Свинец — товар холодный. Он не протухнет, в земле полежит, никуда не денется. Это запас который можно достать, когда туго будет. А чай — горячий. Лавочник скоро очухается, фараоны начнут носом водить. Нам нужно скинуть хабар сейчас, пока он жжет руки.

Я подошел к Кремню и ткнул пальцем в его широкую грудь.

— Сначала находим, кому надобно, договариваемся о цене — тогда и идем копать. А сейчас наш «клиент» — служивый народ.

Впереди уже выросли приземистые контуры казачьих конюшен. Донесся запах сена и характерное ржание.

— Утри сопли, Штырь. — Я снова двинулся вперед, задавая иерархию одним своим положением на шаг впереди. — Готовься, Кремень. Сейчас увидишь, как люди договариваются. Главное — рожи попроще и спины не гнуть. Мы не просить пришли, мы дело предлагаем.

Я переложил узелок в левую руку, освобождая правую.

Мы свернули к приземистым складам и бесконечным заборам Казачьего полка. Воздух здесь был другой — густой, пропитанный дегтем, лошадиным потом и прелым сеном.

У деревянных мостков, скрипя рассохшимися колесами, замерла водовозка. Огромная бочка подтекала, роняя капли в прибрежную пыль. Трое казаков в исподних рубахах, расхристанные и злые от жары, таскали воду ведрами, наполняя емкость. Работа была тупой и выматывающей — веревки резали ладони, плечи лоснились от пота.

Я притормозил.

— Пришлый, ты чего? — шепнул Кремень, и я почувствовал, как он мелко задрожал у меня за спиной. — Семеновцы дальше. Пошли отсюда, а? Это ж казаки… У них нагайки так и чешутся. Перетянут по хребтине, фамилию не спросят!

— Остынь, — бросил я вполголоса. — Они народ с гонором, жить любят широко, а значит, и денежка у них водится чаще. Попробуем здесь.

Я уверенно шагнул к мосткам. Не вразвалку, как босяк, но и не ломая шапку.

— Бог в помощь, станишники! — Голос мой изменился. Я намеренно добавил южной мягкости, гэкая и растягивая гласные.

Казаки замерли. Старший — рыжий детина — медленно опустил ведро. Взгляд у него был тяжелый, как пушечное ядро.

— Ты чьих будешь, оборванец? — процедил он, вытирая ладонь о форменные шаровары с широким лампасом. — Откуда станишников знаешь? Питерский, что ли?

— Какой там питерский… — Я усмехнулся, глядя ему прямо в глаза. — Батя мой с юга был. Мелеховы мы. Слыхал, может? Из Вешенской. Судьба вот только в столицу забросила, маемся теперь в камнях этих.

Напряжение в воздухе не исчезло, но сменило вектор. Казак прищурился, оценивая мою дерзость.

— Мелеховы… — буркнул он. — Может, и слыхал. Много вас там, на Дону. А чего надо-то?

— Да гляжу, маетесь вы, — кивнул я на текущую бочку и ведра. — В самой столице живем, господа офицеры в шелках ходят, а герои-казаки воду горбом таскают, как в степи безводной. Неужто ротмистр ваш на водопровод поскупился? Или интенданты всё в карман положили?

Казаки переглянулись. Тема была жирная, больная.

— И не говори, земляк! — вклинился второй, помоложе. — Интенданты морды отожрали, а мы всё сами… Ротмистр только за выправку спрашивает, а как быт справить — так крутись как хочешь.

— О том и речь. — Я сочувственно цокнул языком. — Лошадок-то поить — дело святое, вода пойдет. А сами-то что пьете? Казенную бурду, от которой изжога, или уважаете чаек настоящий, байховый? Чтобы купеческий, с искрой?

Рыжий хмыкнул, в его глазах промелькнул интерес.

— Уважаем, да где ж его взять? Наш урядник Прокопчук, копейку бережет как золото, а покупает труху веничную. Пыль с дороги и ту приятнее заваривать.

— А если я вам подгоню байховый, господский? По цене той самой трухи? — Я едва заметно приподнял узелок. — Есть интерес у сотни?

Казаки замолчали. Рыжий посмотрел на мои грязные обноски, потом на спокойное, уверенное лицо.

— Если товар добрый — интерес найдется, — медленно произнес он. — Иди вон к тем воротам, у конюшен. Спроси урядника Прокопчука. Скажи, от третьей сотни пришел, ребята с водопоя прислали. Но смотри, Мелехов… Если брешешь и мусор принес — Прокопчук тебе шкуру на барабан натянет. Он лютый, шуток не понимает.

— Не впервой, — кивнул я. — Лютость мы уважаем. Бывайте, станишники.

Я развернулся и пошел к воротам. Кремень и Штырь, бледные как полотно, семенили следом, стараясь не оглядываться.

Теперь предстоял разговор с тем, кто действительно открывал кошелек.

Хозяйственный двор казарм встретил нас деловитой суетой, запахом дегтя и густым, настоянным духом конюшен. Солнце палило немилосердно, заставляя воздух дрожать над кучами свежего сена.

У ворот, куда нас направили, встретил часовой — скучающий казак с заломленной на затылок фуражкой. Он лениво преградил путь, окинув наши обноски брезгливым взглядом.

— Куда прёте, босота? — процедил он, не выпуская изо рта соломинку.

— К господину урядник Прокопчуку, — ответил я спокойно, глядя поверх его плеча. — Ребята с водопоя прислали. Третья сотня, по чайному делу.

Часовой хмыкнул, оценив мою наглость, и, обернувшись к дверям, гаркнул во всю глотку:

— Дядька Филимон! Тут к тебе от третьей сотни прислали! Сказывают, по чайному делу!

В глубине помещения что-то тяжело грохнуло, послышалось ворчание, и только после этого из тени, едва не задев притолоку широченными плечами, вывалился он. Урядник Филимон Прокопчук был похож на старый, багровый от наливок дубовый пень, который зачем-то обрядили в мундир. Мундир, впрочем, был расстегнут, являя миру серую нижнюю рубаху и грудь шириной в аршин. Усы его, длинные и рыжие, как лисьи хвосты, топорщились в разные стороны, а маленькие, заплывшие жирком глазки буравили нас с бесстыдным любопытством.

— Ну? — пробасил он, заслоняя собой свет. Голос был такой, будто в пустой бочке ворочали камни. — Кто тут про чай балакал? Нешто ты, шкет?

Я не стал ломать комедию и кланяться в пояс. В таких делах ценят не почтение, а выгоду. Вместо этого молча кивнул и развязал котомку, вытащив пачку чая.

— Товар лицом, господин урядник. Свежак, — сухо произнес я.

Прокопчук медленно, словно нехотя, протянул огромную лапу. Его пальцы, похожие на короткие сардельки, накрыли пачку целиком. Он поднес ее к самому носу и шумно, как пылесос, втянул аромат. Затем достал щепоть, растер лист между пальцами и, к моему удивлению, отправил пару чаинок в рот.

Его усы зашевелились, когда он начал жевать, пробуя лист на зуб. Наступила тишина, прерываемая только далеким ржанием коней.

— Не труха… — наконец выдохнул он, и в его взгляде мелькнул хищный блеск профессионального вора. — Лист добрый, душистый. Откуда дровишки, босяк? С купеческого воза упало?

— Где было, там уж нет. — Я позволил себе легкую полуулыбку. — Купец один прогорел, за долги товар скинул, а мы подсуетились. Потому и цена такая, что плакать хочется.

— И какая же цена? — Прокопчук прищурился.

— В лавке такой по рублю за фунт, сами знаете. Я отдам по сорок копеек.

Урядник хмыкнул, принюхиваясь уже не столько к чаю, сколько ко мне.

— Смотри у меня… — В его голосе прорезалась угроза. — Чтоб об этой цене ни гугу. Понял?

— Ну что вы, дядечка. — Я понимающе развел руками. — Дело деликатное, непростое. А деньга тишину любит. Мы ж с пониманием.

Прокопчук вдруг замер, внимательно глядя на мои обноски.

— А табачку, нюхательного или курительного, доброго… нет случайно? — спросил он тише. — А то казна дрянь шлет, горло дерет, как наждаком.

— Сейчас нет. — Я сделал в уме жирную зарубку. — Но найдем. Запишу в книжечку.

Я сделал шаг ближе, понижая голос до заговорщицкого шепота. Наступил момент истины — время «отката». В 19-м веке это называлось иначе, но суть была та же.

— Послушайте, господин урядник. Заберете всё оптом — двадцать фунтов прямо сегодня. Нам отдадите по сорок копеек за фунт, на руки. А в артельную книгу… ну, скажем, по семьдесят запишете. Разница — тридцать копеек с каждого фунта — вам за хлопоты и беспокойство. Артель будет довольна — чай-то господский, за такой и по семьдесят не жалко. И у вас в кармане шесть рубликов чистыми звякнет.

Глаза Прокопчука расширились. Шесть рублей — это были неплохие деньги. Его багровое лицо расплылось в довольной, почти ласковой ухмылке.

— Толковый ты, шкет, — хлопнул он меня по плечу так, что я едва не ушел в землю по колено. — Чистый бес. Ладно. Неси свои двадцать фунтов. Вечером, как отбой протрубят, к этой калитке жмись. Деньги — как товар будет. Но смотри… — Он снова сплюнул, и взгляд его стал свинцовым. — Обманешь — в порошок сотру. Лично в канале утоплю.

Он развернулся и не оглядываясь побрел обратно.

Я обернулся к Кремню. Тот стоял, прислонившись к стене конюшни, и вытирал пот со лба.

— Видал? — Я подмигнул ему, перехватывая пустой узелок. — Это коммерция. Привыкай.

Мы двинулись к выходу, а в голове у меня уже крутились цифры. Оставалось только доставить товар.

Дорога к Обводному пролетела незаметно. Кремень шел рядом, как пришибленный, то и дело бросая на меня косые взгляды. В его глазах первобытный страх перед казачьей нагайкой постепенно сменялся благоговением перед суммой, которая только что была озвучена. Шесть рублей «отката» для урядника — это одно, но восемь целковых чистыми на руки для нас.

Прежде чем лезть к мосту, мы осмотрелись и лишь потом сдвинулись с места.

У старого моста было всё так же сыро и воняло. Я первым нырнул под своды, прислушиваясь. Тишина. Только вода плескалась о сваи да где-то наверху громыхала повозка.

— Давай, Кремень, аккуратно, — скомандовал я, указывая на груду мусора у дальней опоры. — Только камни не разбрасывай, клади кучно, чтоб потом назад завалить. Штырь, на стрёме постой.

Кремень, принялся споро ворочать булыжники. Штырь, вместо того чтобы бдительно смотреть по сторонам, подошел поближе и прогнусавил:

— Слышь, Пришлый… А чай-то этот господский, он от моста нашего не протухнет? А то вонь тут ажно мухи дохнут. Принесем казакам, они заварят, а оно им… ну… тиной отдавать начнет. Не рассердятся? У Прокопчука-то этого кулак — во, с мою голову! Обидится еще, что мы ему чай с душком впарили.

Я глянул на его озабоченную физиономию и невольно хмыкнул.

— Не дрейфь, Штырь. Чай в бумаге да в холстине, он еще и не такое переживет.

— Ну, гляди, Пришлый… — Штырь с сомнением покосился на темную яму. — Я-то че, я ничего. Просто за усы Прокопчука переживаю. Уж больно они у него знатные. Жалко будет, если от нашего чая опадут.

— Заткнись, — беззлобно буркнул Кремень, выуживая на свет тугие свертки. — Не про усы думай, а про деньгу.

Мы отобрали ровно двадцать фунтов «Царского». Каждая пачка была сухой, завернутой в плотную ткань. Я лично пересчитал товар, проверяя, не подмокло ли наше «золото». Всё было в лучшем виде. Оставшийся чай, включая тяжелые плитки «кирпича», мы тщательно завалили обратно.

— Схоронили, — выдохнул Кремень, вытирая грязные руки о штаны. — Слышь, а если обует нас? Ну, урядник этот? Деньги не даст, а товар заберет?

— Не-е. — Я закинул мешок с чаем на плечо. — У него свой интерес есть. В этом мире, Кремень, жадность — самый надежный гарант сделки.

Город постепенно менял ритм. Завыли фабричные гудки, сумерки накрыли Обводный. Мы двинулись обратно к казармам.

— Только, чур, я первый не пойду! — вполголоса напомнил Штырь, когда мы уже выходили на улицу. — Я лучше сзади… Если че, я свистеть умею. Как соловей-разбойник!

Я только покачал головой. С такой «гвардией» только империю и строить. Но впереди маячила первая серьезная прибыль, и я кожей чувствовал: сегодня мы снимем первый настоящий куш.

Мы стояли в тени у задней калитки казарм, прислушиваясь к звону и далекой перекличке часовых.

Дверь скрипнула. Из темноты высунулась монументальная фигура Прокопчука. Без лишних слов я передал ему два узла — двадцать фунтов отборного «Байхового». Урядник коротко кивнул, взвесив в руках. Развязав оба мешка, он пошуровал там и, вытащив две пачки, осмотрел. После чего, довольно хмыкнув, сунул мне в руку тяжелый сверток и исчез в дверном проеме так же быстро, как и появился. Сделка в два касания.

Мы отошли на сотню шагов, прежде чем Кремень, не выдержав, не вцепился мне в локоть.

— Ну? Не томи!

Я развернул сверток. В тусклом свете уличного фонаря блеснуло серебро и мятые рублевки.

— Восемь рублев, — коротко бросил я.

Кремень замер, шевеля губами, будто молился.

— Восемь… Восемь целковых! — выдохнул он, и голос его сорвался на восторженный писк. — Пля, Пришлый, да ты колдун! Сидор за всё про всё — за леденцы, за кирпичи, за господский чай — пятерку совал! А тут мы только половину пачек скинули — и уже восемь!

— Это не колдовство, Кремень. — Я убрал деньги в карман. — Но это только разогрев. Нам еще «кирпич» пристроить надо. Лан, пойдем, это еще не все на сегодня.

— А мы куда? — подал голос Штырь, опасливо косясь на высокие заводские трубы, изрыгающие густой дым. — Чердак в другой стороне. Тут ловить нечего, окромя чахотки.

— Рынок прощупывать будем, — бросил я, не замедляя шага. — Гришка тут на вторую смену выходил, помнишь? Посидим у забора, подождем. Он парень пугливый, но кой-чего и рассказать может.

Долго ждать не пришлось. Заводской гудок прорезал сумерки, и из ворот повалила толпа — серые, выжатые досуха люди в промасленных робах.

Гришку я приметил сразу: он шел пригибаясь, рука хоть и была перевязана, но видно, что уже не так болела, как в прошлый раз.

— Штырь, Кремень, за мной. Но без резких движений.

Мы преградили ему путь. Гришка вскинулся, глаза расширились от ужаса.

— Не трясись, Гриха. — Я шагнул вперед, придерживая его за плечо. — Дело к тебе есть.

Гришка шмыгнул носом, немного приходя в себя, но всё еще ожидая подвоха.

— Ну.

— Жара небось адская? — Я кивнул в сторону цехов. — Чай пьете?

— Ведрами. — Гришка оживился, почувствовав, что расправы не будет. — Пьем, почитай, весь день. Артельщики закупают, да только экономят, черти…

Я выудил из мешка тяжелую, черную плитку «кирпичного» чая. В сумерках она выглядела как настоящий слиток черного золота. Пахла дымом, смолой и дешевой, грубой силой.

— Веди к своему старосте. Прямо сейчас. Скажи, есть солдатский «кирпич» по пятнадцать копеек за фунт. В лавке такой по тридцать, сам знаешь. Чистая выгода.

Гришка посмотрел на плитку, потом на меня, грустно вздохнул и повел.

Встреча состоялась за рабочим бараком, в закутке, заваленным пустыми ящиками. Староста артели — суровый мужик с огромным ожогом на всю щеку — долго крутил плитку в руках. Нюхал, колупал ногтем, даже лизнул с краю. Для него это не было роскошью — это был ресурс, топливо для его людей, чтобы те не падали в обморок у расплавленного стекла.

— Лист добрый, — буркнул он. — Сколько есть такого?

— Пуд найду прямо сейчас, — не моргнул я и глазом. — Цена — шесть рублей за весь пуд. По рукам?

Староста глянул на своих парней, те одобрительно загудели.

— По рукам. — Староста сорвал с головы засаленную кепку. — А ну, артель! Скидывайся, кто сколько может!

Пока рабочие, ворча и пересчитывая медь, скидывали монеты в кепку, я кивнул Кремню и Штырю.

— Дуйте к мосту. Пуд кирпича — это ровно сорок штук. В рогожу заверните и сюда рысью. Живо!

Парни сорвались с места. Я остался один против десятка потных, усталых мужиков. Чтобы сгладить паузу, небрежно привалился к стене, демонстрируя полное спокойствие.

Минут через десять из темноты вынырнули мои «грузчики», отдуваясь под тяжестью рогожного тюка. Штырь сопел как паровоз, Кремень выглядел серьезным и сосредоточенным. Тюк глухо шлепнулся на пустой ящик.

Староста лично вскрыл рогожу. Увидев ровные ряды черных «слитков», он довольно крякнул и протянул мне кепку, полную мелочи.

— Считай, паря. Тут всё честно, артель врать не будет.

Я не стал пересчитывать каждую копейку — по весу и так было понятно, что сумма верная. Деньги были грязными, пропахшими мазутом и потом, но в моих руках они превратились в чистый капитал.

Я выловил из кучи монет новенький гривенник и подбросил его Гришке.

— Это тебе за наводку. А теперь скажи: на других заводах так же?

— Везде, Сень! — Гришка сжал монету в кулаке. — На Путиловском, на Обуховском… Везде артели. Чай — это первое дело.

— Ну, бывайте, артельщики.

Мы шли по ночному Петербургу. В кармане приятно болталось шесть рублей от рабочих и восемь от казаков — четырнадцать целковых за один вечер.

— Слышь, Пришлый… — Кремень шел рядом, и в его взгляде больше не было сомнений. — Мы ж так за месяц… богатеями станем.

— Богатеями — вряд ли, — усмехнулся я. — Но чего пожевать уж точно будет и не только. Теперь главное не оплошать.