Заморыш

Глава 23

Глава 23

В полуподвале у Вари переодевались быстро, почти в полной темноте. Одежда, притащенная от пьяного ветошника с Сенной, воняла так, что кожа начинала зудеть еще до того, как грубая ткань касалась тела. Я сбросил свою серую куртку последним, швырнув ее на груду тряпья. Варя тут же накрыла ее какими-то простынями, будто хоронила улику.

— Все сделаю, Сеня, — прошептала она, не поднимая глаз. — К завтрашнему вечеру заглядывай.

— Бывай, — коротко кивнул я ей.

Мы вышли на Гончарную уже другими людьми. В этих хохоряшках мы больше не были «казенными», от которых прохожие шарахались. Теперь мы стали частью городского шума — тремя нищими босяками. Шли открыто, не таясь, и это работало лучше любой тени.

Мы вышли на Гончарную уже другими людьми. В этих обносках мы больше не были «казенными», от которых прохожие шарахались, а городовые делали стойку. Теперь мы были просто частью городского шума — тремя нищими босяками, на которых даже дворники не тратили лишнего крика. Шли открыто, не таясь, и это работало лучше любой маскировки.

У старого дома я тормознул Сивого.

— Остаешься здесь. Малышню дождешься, объяснишь, что съехали. Веди их к новому адресу, но петляй. Усек?

— Сделаю, Пришлый. Буду как приклеенный сидеть. — Сивый сплюнул и растворился в тени подворотни.

— Все, Кремень. Дальше сам. Бери шмотки — и хиляй на новый чердак.

Кремень замер.

— Ты чего это мутишь, Пришлый? — прохрипел он, и в глазах его блеснуло подозрение. — В одну харю решил дела обтяпывать? Куда ты собрался?

Я шагнул к нему вплотную. Нужно было найти слова, которые этот дуболом переварит.

— Остынь. Есть одна задумка, надо проверить, пока след не остыл. Помнишь студентика на рынке? Если я его сейчас не найду, завтра он или с голоду подохнет, или адрес сменит. А нам его голова и руки нужны.

— Так вдвоем пойдем! — буркнул Кремень, не сдавая позиций.

— Нет. Спугнем студентика, он и так трусливый и всю дорогу на нас косился. Я один пройду, тише воды. Проверю дело — и сразу на чердак.

Кремень еще секунду буравил меня взглядом, потом шумно выдохнул, сплюнув на булыжники.

— Ладно… Умеешь ты, Пришлый, в уши лить.

— Обустраивайтесь, — отрезал я, поправляя козырек кепки. — Скоро буду.

Развернулся и, не оборачиваясь, двинулся.

Дом купца Суханкина когда-то претендовал на статус, но сейчас его лепнина облупилась серыми пятнами. Я нырнул в арку. Вывеска «Меблированные комнаты „Уют“» над входом в полуподвал висела криво. Спустился по скользким, пахнущим сыростью ступеням в полуподвал. Постучал в низкую дверь. За засовом долго возились, и наконец Костя открыл. Он был в одной рубахе, бледный, взлохмаченный.

— Вы?.. — Он отступил в глубь комнаты, испуганно теребя дужку очков. — Проходите… только у меня… тесно.

Каморка была настоящим гробом. Единственное окно — узкая щель под самым потолком — упиралось в тротуар. Прямо сейчас мимо проплыли чьи-то грязные, стоптанные сапоги. Но среди этой нищеты на полу высились аккуратные стопки книг, а на подоконнике теснились колбы, ступка и весы.

Парень не сдал инвентарь в скупку, даже оказавшись в этой яме. Костя засуетился, пытаясь предложить пустого чая и стесняясь своего убожества, но я лишь молча сел на единственный стул.

— Рассказывай, Костя. Как ты дошел до жизни такой? — спросил я спокойно.

Студент примостился на краю кровати и непроизвольно потянулся рукой к пустому карману жилетки. Фантомная привычка проверять время, которого у него больше не было. Его прорвало. Он говорил об отце-машинисте — путейской элите, о чахотке и о Техноложке, которую пришлось бросить.

— Прижало меня неделю назад. — Голос его дрогнул. — За комнату платить нечем. Пошел на Сенную к маклаку Пыжову. У меня часы были… серебряные, «Павел Буре». Наградные, отцовские. Единственное, что от семьи осталось. Пыжов обещал ссуду семь рублей. Дал пять, вычел проценты за месяц вперед. Я через неделю пришел выкупать — у товарищей по курсу занял. А лавка закрыта. Сиделец его, Митрофан, в щелку скалится: «Барин болен, уехал». Вчера прихожу — а Пыжов говорит: «Срок вышел, голубчик. Твои часы проданы». И ржет мне в лицо.

Я достал абу — серебряную монету в двадцать копеек. Положил на стол.

— Это тебе на жито и молоко. И печь протопи, а то плесенью сам обрастешь.

Студент смотрел на серебро как на чудо.

— Я не могу… за что?

— Это аванс, Костя. За будущую консультацию. А часы твои я верну. Считай, это моим подарком будет.

Пора было переходить к делу.

— Ну, выкладывай, Константин Сергеич. Что умеешь руками и головой?

Костя встрепенулся. В глазах за стеклами очков вспыхнул фанатичный огонек. Он начал говорить — сначала сбивчиво, потом все увереннее. Химия. Аффинаж. Гальванопластика.

— Можешь медь серебром покрыть так, чтоб не слезло под ногтем? — перебил я.

— Легко. — Костя даже обиделся. — Нужен только гальванический элемент и соли серебра.

Он заговорил о сплавах, баббитах и пиротехнике. Признался, что знает составы «гремучего студня» и как сварить дымный порох. Я смотрел на него и видел не забитого студента, а настоящий сундук с инструментами. В моем времени такие знания гуглятся за пять минут, но тут парень был чистым золотом. Я купил «Феррари» по цене старого велосипеда.

— Слушай задачу, химик. Если мне надо, чтобы толпа на рынке ослепла и чихала минут пять, но никто не умер. Что взять?

— Перец. — Костя задумался всего на секунду. — Кайенский или черный. Но он тяжелый. Нужен носитель: печная сажа или табачная пыль. Если смешать один к одному и подбросить — будет висеть облаком. Дышать невозможно, глаза режет, а вреда никакого.

— Годится. — Я поднялся. — Готовься, скоро понадобишься.

Я вышел на улицу. 4-я Рождественская гудела цокотом копыт. В голове щелкали счеты. Выкупить часы у Пыжова — десять рублей. Отдать свои кровные жирному маклаку? Ну уж нет. Значит, надо не тратить, а зарабатывать.

Новый чердак встретил меня спокойствием. Кремень храпел на весь чердак, подложив под голову узел с вещами. Сивого и мелюзги видно не было.

Будить Кремня не стал — пусть восстанавливает силы, они нам скоро понадобятся.

Я отошел к дальней кирпичной трубе, где тени были гуще всего. Принял стойку. Ноги на ширине плеч, центр тяжести чуть смещен.

Джеб. Кросс. Нырок. Серия.

Получалось коряво, слабо и косо. Но я не сдавался. Медленно приучая тело правильно бить и стоять.

Когда начало получаться сносно, ускорился.

Воздух свистел от ударов. В этой эпохе дрались широко, маховыми ударами «от плеча», как пьяные ямщики на ярмарке. Я же вколачивал кулак в пустоту, резко доворачивая кисть в последний момент.

— Тьфу ты… — раздался хриплый голос. — Ты чего это, Пришлый?

Кремень сидел на рогоже, потирая заспанную рожу.

— Занимаюсь, — коротко бросил я, не сбавляя темпа.

— Чего-чего? — Кремень ухмыльнулся, оголив щербатые зубы. — Треплешься ты, паря, как баба подолом. Кто ж так дерется? Сила — она в плече, в размахе! А ты прыгаешь, как блоха на гребешке. Смешно глядеть.

Я закончил серию резким апперкотом и выдохнул, вытирая пот со лба

— Как там твой студентик? Не сбежал, завидев твою бандитскую харю? — Кремень зевнул, теряя интерес к моей «гимнастике».

— Не сбежал. Студент теперь наш. За абу и обещание вернуть часы он нам хоть черта в бутылке сварит.

Кремень нахмурился, его веселье как рукой сняло.

— Абу? Ты что, Пришлый, общак на этого дохляка тратишь? Да за столько мы бы три фунта жито взяли и пол-арбуза в придачу.

— Эти сорок копеек, Кремень, нам через неделю обернутся золотыми червонцами. Студент — это наш ключ к Сенной. Пыжов его кинул, а мы на этом кидке построим такой шухер, что вся Лиговка вздрогнет.

Я вытащил из кармана кастет и вновь принялся ставить удар. А также тренироваться, чтобы уметь быстро выхватывать его из кармана.

Кремень только буркнул что-то неодобрительное, заворачиваясь в рваный армяк, но я видел — зерно сомнения я в нем зародил.

Дверь на чердак скрипнула спустя час. Тишину нарушил осторожный топот множества ног. Сивый привел банду. Малышня, навьюченная скарбом, рассыпалась по новому убежищу, но тут же замерла, уставившись на меня.

Последним в проем бесшумно просочился Упырь. Парень лет четырнадцати, худой как щепка, с ввалившимися щеками и тяжелым, немигающим взглядом. Он всегда держался особняком, был нелюдим и молчалив. Даже сейчас он не кинулся к остальным, а просто встал у стены, сливаясь с тенями, и замер, внимательно наблюдая за моей тренировкой.

Я закончил серию резким апперкотом и выдохнул.

— Ты чего? — Шмыга вытаращил глаза. — Муху ловишь?

— Не, — хихикнул Кот, прячась за спину Сивого.

— Это он с домовым борется! Видал, как скачет? Слышь, Пришлый, ты б его за бороду хватал, чего ты по воздуху-то тычешь? Смешно же!

— Глядите, глядите! — Бекас запрыгал вокруг, изображая мои движения. — Прыг-скок, козлик на лугу! А если тебя настоящий купец приложит? У него ж кулак — с твою голову. Твои эти тычки его только рассердят!

— Я ж те говорил. Народ правду видит — баловство это, а не драка, — донеслось довольное от Кремня.

Я спокойно убрал кастет в карман штанов, игнорируя смешки. Только Упырь в своем углу не улыбался — он продолжал сверлить мои руки взглядом, будто пытался понять, почему я бью именно так.

— Купец ваш, — обвел я взглядом мелюзгу, — пока замахнется своим кулаком, я ему трижды в переносицу вставлю. Сила — она в голове и в скорости, а не в ширине замаха. Поняли, знатоки?

— Ладно, будет тебе. — Сивый сплюнул на пыльные доски.

Я засунул руку за пазуху и вытащил пухлый кожаный шмель, отобранный у маклака. Кошелек был тяжелым и многообещающим.

— Теперь, — обвел я всех взглядом, и на чердаке мгновенно стало тихо, — будем смотреть, насколько жирный гусь нам попался на Сенной.

Я сел на корточки, малышня затаила дыхание. Упырь все так же подпирал стену, но я видел, как его немигающий взгляд прикован к кошельку. Кремень и вовсе подался вперед, облизнув пересохшие губы.

— Ну, не томи… — прошептал Штырь. — Раздутый он, видать, барыга жирный попался.

Я неторопливо развязал засаленный шнурок и перевернул кошелек. На рогожу посыпалась медь. Посыпалась звонко, но как-то… жидко. Среди кучи потемневших от грязи пятаков и двухкопеечных монет блеснул один-единственный серебряный полтинник.

— И это все? — Кремень разочарованно откинулся назад. — Тьфу, а гонору-то было у маклака. Орал, будто мы у него все приданое его дочерей выставили.

Я быстро рассортировал кучу. Пятиалтынный, два гривенника, россыпь пятаков и мелочи.

— Один рубль пятьдесят две копейки, — вынес я вердикт. — Плюс сам кошелек, кожа добрая.

— Полтора рубля… — Шмыга вздохнул. — Это ж сколько пирогов можно купить…

— Мы не за этим шмелем на Сенную ходили. Считайте, нам приплатили. А теперь к делу. Кто по ремесленникам бегал?

Шмыга сразу подобрался, посерьезнел.

— Я бегал, Пришлый. И Бекас со мной.

— Ну? Где, почем и как?

— Побывали у троих, — начал Шмыга, загибая грязные пальцы. — Первый — жестянщик на Лиговке, за углом. Дядька злой, но дело знает. Спросили про свинец. Сказал, возьмет, если чистый будет. Дает по четыре копейки за фунт.

— Мало, — буркнул Сивый. — Старка и то пять давал, хоть и ворчал.

— Погоди, Сивый, — осадил я его жестом. — Дальше что?

— Второй — лудильщик на Разъезжей, — подхватил Бекас. — Там артель целая, самовары паяют да посуду правят. Им свинец как хлеб нужен. Сказали, если принесем сразу пуд, дадут по шесть копеек. Но чтоб слитки были ровные, «хлебцами».

— Шесть копеек — это уже разговор, — прикинул я в уме. — А третий?

— Третий — это крышечник. — Шмыга шмыгнул носом. — У него подвал на Пяти углах. Он вообще странный. Сказал, что ему свинец нужен постоянно, крыши латать да трубы чеканить. Берет любой, но цену крутит. Если принесем «мягкий» — даст семь. Но только если мы ему будем поставлять без перебоев.

Я обвел взглядом банду.

— Значит так. Шесть-семь копеек за фунт — это отлично, — протянул я.

— Но они ж все слитки просят, — подал голос Кремень. — Где мы им слитки возьмем? Костер на чердаке разведем? Так нас по дыму сразу вычислят.

— Разве мы дураки здесь делать? Уж найдем тихое местечко, где костер развести да сплавить все. Да и вон есть кого на дело поставить. Костю-студента.

Достав из кучи шмеля два гривенника, я подбросил их на ладони.

— Шмыга, Бекас. Завтра утром купите на эти деньги нормального хлеба и молока мелюзге.

Парни сгребли монеты, глаза их азартно блеснули.

Я ссыпал оставшееся обратно в шмель и затянул шнурок. Кремень и пацаны все еще сверлили взглядами кошелек, но я уже переключился.

— Ладно, с медью закончили. Теперь к серьезному делу. — Я посмотрел на Шмыгу, который сидел ближе всех к огарку свечи. — Шмыга, где вы там замки правильные углядели, помните? Глуховские.

Шмыга приосанился, чувствуя важность момента, и зашмыгал носом еще активнее.

— Помню, как не помнить! Мы весь день ноги сбивали.

— Сегодня ночью пойдем смотреть. Пощупаем подходы.

— Сегодня? — Кремень удивленно вскинул брови.

— Ночью охрана расслабляется, а дворники дрыхнут. Нам не вскрывать его сейчас, а срисовать обстановку. Где городовой стоит, как проулок просматривается, нет ли лишних засовов изнутри. Шмыга и Кот, покажете. А сейчас быстрый ужин — и всем спать, — скомандовал я. — Нужно пару часов перехватить.

Ужин был коротким и спартанским: черствые сухари, остатки рыбы, запили все водой. На чердаке быстро воцарилась тишина. Мелюзга сбилась в кучу на рогоже, согревая друг друга. Кремень завалился в углу и почти сразу выдал мерный храп. Я тоже закрыл глаза, давая телу необходимую передышку, но мозг продолжал работать, прокручивая карту района. Сон был чутким, профессиональным.

Проснулся я ночью, когда город погрузился в самую густую, мертвую тишину. Разбудил остальных.

Мы скользнули к выходу, стараясь не скрипеть досками. С лестницы тянуло холодом и сыростью. На улице Петербург встретил нас пустыми глазницами окон и редкими, едва тлеющими газовыми фонарями.

Мы шли быстро, прижимаясь к стенам домов. Ночной город был другим — злым, холодным, полным подозрительных звуков. Но в своих обносках мы теперь были его частью, законными тенями. Наша цель — Обводный канал, тупик за складами Кокорева. Пора было посмотреть, насколько крепко Глухов спит на своих замках.