Японская война 1904. Книга вторая

Глава 8

Очень внимательно слушаю пожилого китайца, пытаясь пробраться сквозь тернии цветастых сравнений, исторических аналогий и поклонов. Кланяться Мин Тао не забывал почти после каждой фразы, словно дополняя ее на каком-то непривычном для меня уровне. Как кот, который голосом и хвостом может показать гораздо больше и честнее, чем просто голосом.

— Я правильно понимаю… — я дождался конца речи и теперь собирался удостовериться, что ни в чем не ошибся. Уж очень неожиданно все звучало. — Вы привезли мне мою долю?

— Ши дэ, — закивал старик, по привычке выдав «да» не по-русски, а по-своему.

— Мою долю за открытые на территории Российской империи дворы развлечений?

— Да! — повторил он.

— Вы же понимаете, что я этого разрешения не давал?

— Вы сказали, что мы можем открываться там же, где открыты дворы Дун Фэй, а они, пусть и с разными владельцами, есть почти в каждом городе Мань Чжоу.

— С разными владельцами… — я задумался, но быстро себя одернул. — Тем не менее, вы понимаете, что я не смогу вас прикрыть там, где не будет моих полномочий. А они у полковника не столь велики.

— Новости о ваших победах идут по Китаю, — осторожно заметил старик. — Не только ваши генералы читают газеты, умные люди умеют делать выводы, и мы понимаем, кто может вырасти и стать тигром, а кто нет… Ваша доля.

Мин Тао изобразил короткий поклон. Правая ладонь на левую руку, резкое, размашистое движение вверх и вниз. Кажется, это Чан И — самая вежливая форма приветствия хозяина его гостями. Я на мгновение задумался, а потом все же ответил — тем же жестом, что, кажется, уже вечность назад отвечал на поклон Казуэ. Китаец понимающе кивнул, потом незаметно ухмыльнулся своим мыслям и протянул мне… конверт. Кто бы знал, что и эта традиция пришла именно с востока.

Очень хотелось заглянуть внутрь и узнать сумму, но еще очень не хотелось терять лицо. Несмотря на все красивые слова, меня ведь сейчас собираются купить. И пусть я буду сколько угодно себя убеждать, что все это ради дела, что эти деньги спасут жизни и выиграют сражения, разве это изменит главный факт? Одни покупают, другие продаются… Почему, например, в свое время белые проиграли красным при том, что в начале сторонники были и у тех, и у других? А все просто.

Белые начинали войну, чтобы спасти Россию от «продавшихся немцам большевиков», они фактически продолжали для себя всю ту же Первую Мировую, сражаясь с бывшими союзниками плечом к плечу, но… Шло время, Германия подписала капитуляцию, красные как-то пытались построить свою жизнь, а белые неожиданно осознали, что это они, а не те, кого они объявили своим смертельным врагом, привели чужаков на родную землю. Так вот мне бы очень не хотелось очутиться на их месте.

— Спасибо, но я не готов принять деньги от иностранного подданного, пусть Россия и Китай формально являются союзниками.

— Я не чжунго, я — мань чжоу, — Мин Тао нахмурился и даже сжал кулаки.

Я не знал точных значений слов, но общий смысл и так улавливался.

— Тем не менее, вы не свой.

— А разве Россия не считает Маньчжурию своей?

— Формально мы лишь арендуем тут территорию. Так что земля — наша, но не люди.

— Думаю, после войны влияние других стран, которые заставили вас быть так неприятно скромными, больше не будет иметь значения.

Китаец ждал. Я думал. Его слова имели смысл: если мы победим, Маньчжурию уже никто не отдаст, и тогда поддержка местного бизнеса, который в свою очередь хочет поддержать этот процесс, не несет с собой рисков. По крайней мере тех, о которых я думал раньше.

— Я возьму не деньгами, — я еще немного доработал свое решение. — Мне нужно будет помещение в Ляояне, мастера по металлу, станки, материалы. В идеале те же мастера, станки и материалы по стеклу, ну или сразу по увеличительным линзам. Сможете обеспечить?

— Десять дней.

— Десять дней, чтобы узнать?

— Десять дней, чтобы первые мастера начали прибывать.

— И те, и другие?

— Среди народа мань чжоу достаточно любых специалистов.

После таких ответов у меня возникло даже больше вопросов, но всему свое время. Для начала будет достаточно и того, чтобы проверить, как именно Мин Тао сдержит свое слово. А сейчас… Я еще полчаса говорил со стариком, выясняя все детали того, что будет ждать нас в Ляояне.

Перед последним переходом до города я убедился, что рядом нет никаких японских частей, и дал нашим целые сутки отдыха. И вот мы снова шагали через еще больше разросшиеся окопы и бастионы Ляоянского укрепрайона — с песней, со вскинутыми знаменами, чеканя шаг.

— Не слишком ли мы привлекаем к себе внимание? — Шереметев долго терпел, но, наконец, не выдержал и подъехал ко мне с вопросами. — Все-таки мы не выполнили задачу.

— Задачу одним корпусом остановить две японские армии? — хмыкнул я. — Учитывая, как промахнулись задумавшие эту операцию, уверен, о такой мелочи и не вспомнят.

— Но… Как можно заставлять солдат радоваться, когда каждый всего пару дней назад потерял друзей и товарищей?

— Заставлять? Разве я отдал хоть один такой приказ? — усмехнулся я. — Наоборот, я отпустил вожжи, и солдаты сами решили напомнить себе, что еще живы.

— Но…

— Горе, смерти, потери — это плохо. О них нужно помнить! Но память — это вовсе не значит, что ты должен разрушить свою жизнь. Разве вы сами, Степан Сергеевич, умерев за друзей или любимых, хотели бы, что они потом до самой смерти только и делали, чтобы оплакивали вас? Или вам было бы приятнее, если бы в итоге они смогли найти свое новое счастье?

— Я бы хотел, чтобы они были счастливы, но…

— Так нет больше никаких «но». Не думайте о солдатах хуже, чем о себе.

— Скажете, вы все это позволили, чтобы почтить таким образом память погибших? — Шереметев все еще хмурился.

— Почтим память мы все в церкви, когда вернемся. А я, вы правы, еще и командир, поэтому должен думать и думаю о том, чтобы солдаты были готовы к новым сражениям. Поэтому, выбирая между движением вперед и пучиной скорби, я выберу первое. И пусть на страницах своих книг какие-нибудь Лев Николаевич и Федор Михайлович сколько угодно пишут о трагичности русской души, но и вы скажите честно, хоть кому-то из солдат и офицеров от этих самокопаний будет легче?

— Легче — нет, — согласился Шереметев. — Но и дело тут не в легкости. Да, на войне нельзя думать только о трагедиях, вот только… Именно эти мысли помогают нам сомневаться, критически смотреть на мир вокруг и искать дорогу к чему-то лучшему. Вот вы, Вячеслав Григорьевич, явно увлечены наукой, причем в одном из лучших ее проявлений, медицине, попытках спасти человеческие жизни. И, кажется, чем быстрее идти по этому пути, тем больше пользы, но… Вот подумайте, а что, если придуманное вами лекарство будет убивать людей? Сначала помогать, а потом разрушать их тела. Или души. Или их потомков!

Мне много было чем возразить Шереметеву, но в то же время он ведь был и прав. Действительно, сколько лекарств впоследствии будут запрещены из-за того скрытого вреда, что они будут наносить. В итоге, конечно, жизней будет спасено больше, чем потеряно, но… Я невольно сам продолжил: а не стал ли именно такой подход причиной того, что человеческая жизнь постоянно дешевела? Экономика же — то, что легко получить, легко сохранить, просто не может быть дорогим.

— Господин полковник, в общем, я что хотел сказать. Не стесняйтесь плакать, если вам плохо, — еле слышно закончил Шереметев, а потом кивком указал вперед.

Там, на границе Ляояна, уже собрались и ждали нашего подхода сам Куропаткин со свитой. Алексеева не было: кажется, он уже должен был уехать к Мукден, а значит, все дела нужно будет решать один на один с его высокопревосходительством. Не очень хорошо, но прорвемся. Я готов!

— Еще один плюс веселья, — так же тихо ответил я Шереметеву. — Приедь мы с поникшими головами, пришлось бы неделю ждать приема. А так — сами нас встречают.

— Я же не против, — Степан Сергеевич до конца стоял на своем. — Просто помните, что иногда нужно не только лететь вперед, но и сомневаться, останавливаться, оглядываться по сторонам…

— В миру, возможно, и надо, — к разговору незаметно присоединился Мелехов. — Но на войне, прав господин полковник, можно только вперед. Станешь пускать сопли, только людей погубишь. А так… Взгляните, как на нас смотрят: мы ведь не только для себя идем, не только для генералов, но и для всех остальных частей.

Я бросил взгляд по сторонам. И действительно, со стороны ближайших укреплений на нас смотрело гораздо больше солдат, чем должно было там находиться. На стенах Ляояна, на крышах домов — со всех сторон к нам подбирались строевые, нестроевые чины и офицеры. И для многих из них, уже с головой погрязших в бесконечной стройке, муштре и неведении, именно мы были тем лучиком света, что дарил надежду. На то, что и их ждет, и чем все закончится.

— Александр Александрович! — крикнул я Хорунженкову. — Дальше действуем, как договорились.

Офицеры начали разъезжаться, направляя коней к своим частям, а я немного замедлился, позволяя конной пехоте узкой змейкой обогнать меня.

Поручик Огинский внимательно следил за возвращающимся в город 2-м Сибирским.

— Как коровы в седлах сидят. И как генерал-майор Одишелидзе только додумался их вперед пустить? — заметил новенький, только на днях приехавший из столицы капитан Субботин. Он все еще ждал распределения и в это время предпочитал держаться поближе к бывшему военному министру.

— Не генерал-майор Одишелидзе, а полковник Макаров, — заметил Огинский. — Именно он сейчас временно принял командование корпусом.

— Полковник на корпусе, — присвистнул Субботин. — Кажется, на этой войне действительно можно быстро сделать карьеру. С другой стороны, — задумался капитан. — Это, получается, всех остальных генералов японцы выбили?

— Не всех, — снова поправил его Огинский, который по должности старался всегда держать руку на пульсе столь важных событий. — Но все выжившие признали командование полковника Макарова, по крайней мере до возвращения.

— А я слышал, что еще вчера вернулся 38-й Тобольский, правда, солдаты полковника Буссова выглядели гораздо хуже.

— Они и не относятся ко 2-му Сибирскому, были отправлены на усиление, старались до последнего эту самостоятельность отстаивать, из-за чего понесли гораздо большие потери, чем могли бы. Генерал Куропаткин был очень недоволен, когда я ему докладывал.

Субботин с гораздо большим, чем раньше, интересом посмотрел на обычного поручика, который мог так легко общаться с самим Алексеем Николаевичем. Конечно, Огинские — это Огинские, но именно этот делал очень быструю карьеру.

— Так что это за пехота на лошадях? — уже тише и осторожнее спросил Субботин.

— Конно-пехотная рота, хотя по факту уже и батальон капитана Хорунженкова. Полковник Макаров использует их для быстрого перемещения по фронту.

— А кавалерии ему не хватает?

— Есть слишком много задач, которые может выполнять такая пехота и которые совсем не под силу кавалерии. Например, сколько эскадронов положит средний генерал, чтобы взять японскую батарею? А такая вот рота при должном планировании и поддержке может обойтись почти без потерь…

— Интересно! — глаза Субботина засверкали.

Тем временем едущие к Куропаткину части 2-го Сибирского начали заворачивать в сторону, а на землю перед главнокомандующим одно за другим полетели захваченные японские знамена.

— В левой руке держали, прямо за лошадью, чтобы мы до последнего не заметили, — выдохнул Субботин.

Поручик Огинский, который до этого пытался держаться холодно и отстраненно, тоже не удержался и подался вперед. Красно-белые знамена полков и даже дивизий падали на землю одно за другим. Шесть… С одной стороны, их оказалось не так и много, с другой, подобный триумф в духе старого Рима был гораздо серьезнее, чем все, что случалось раньше на этой войне. Репортеры, русские и иностранные, довольно щелкали затворами, фиксируя исторический момент.

— Ваше высокопревосходительство, — сквозь повисшую тишину и вспышки фотокамер проехал полковник Макаров и спрыгнул на землю прямо перед Куропаткиным.

А ведь он фактически не оставил тому выбора… Неожиданная мысль показалась поручику Огинскому очень интересной. Главнокомандующий тоже спешился и по-отечески крепко обнял полковника.

— Спасибо, что показали японцам силу русского оружия!

— Служу России, — немного не по уставу ответил Макаров, а потом неожиданно добавил. — Кстати, есть новости о моих людях. Сотник Врангель должен был найти генерала Самсонова, и мы видели части Уссурийской бригады по дороге, а вот Петра Николаевича — нет. И мой санитарный поезд. Скажу честно, мы ждали его возвращения еще неделю назад.

Поручик Огинский хорошо знал Куропаткина и сразу понял, насколько тот в бешенстве. Тем не менее, заданный при всех вопрос требовал ответа.

— Сотник Врангель был арестован за попытку ударить генерала Самсонова.

— Надеюсь, не просто так?

— Он требовал от генерала атаковать японцев, но тот не посчитал это возможным. Неуважение к старшим по званию не должно оставаться без ответа.

— Но мы же знаем, что атака со стороны Самсонова была вполне возможна. Мы ждали, мы бы поддержали…

Полковник не договорил, но и так от репутации командира конной бригады остались одни ошметки. Сакральная жертва, чтобы показать серьезность намерений. В разговоре повисла тяжелая пауза, и Огинский легко представил, что будет, если Макаров продолжит. А ведь такой, как он, не будет стесняться и в лоб скажет, что думает об армии, где у труса все хорошо, а единственного, кто говорит правду, задерживают для разбирательств.

— Согласен, — сжал зубы Куропаткин. — С такой точки зрения эмоции сотника выглядят вполне понятно. Думаю, я могу пойти вам навстречу и отменить наказание.

— А поезд? — полковник Макаров совершенно не собирался знать меру. — И прикрепленные к нему люди?

— Поезд был задержан для усиления обороны города.

— На время?

И снова тяжелая пауза. На этот раз Огинский еще лучше почувствовал предложенный Макаровым выбор. Либо ему вернут его людей и технику, либо он поднимет вопрос, а насколько задержанный поезд ему помешал. Или вообще не дал победить: при желании и умении любую мелочь ведь можно извратить, придав значимость, которой у нее нет и не может быть. Впрочем, подобные мелочи были бы достойны разве что слухов, если бы не собравшиеся репортеры и скорые гости из столицы. При них даже сомнений ни у кого не должно возникнуть, что главнокомандующий держит ситуацию под контролем.

И кто после такой разделки Куропаткина будет еще говорить, что Макаров — прямолинейный вояка, которому плевать на политику? С другой стороны… Огинский оценил разговор, как учил его отец, на более высоком уровне. Что получил полковник, что отдал — и выходило, что все возможные политические аргументы он только что без зазрения совести обменял на своих людей и силу для будущих сражений. Действительно, немного по-рыцарски.

Лично Огинский так бы никогда не поступил. И Куропаткин тоже. С другой стороны, России нужны и такие командиры. Политики будут решать, что стране сейчас важнее, победы или поражения, а такие вот солдатские генералы будут давать им возможность выбирать.

— Вячеслав Григорьевич… — Куропаткин тоже правильно оценил ситуацию и даже улыбнулся. — Конечно, на время. И да, буду ждать вас в гости, чтобы в спокойной обстановке обсудить ваше новое назначение. Думаю, завтра вечером будет самое время.

— Спасибо, — Макаров поклонился, а потом, словно закрепляя сделку, повернулся к своим и крикнул. — Ура главнокомандующему!

— Ура! — дружно ответила ему армия.

При этом поручик Огинский по привычке отметил, что орали «ура» совсем не только солдаты и офицеры 2-го Сибирского. Все, кто оказался рядом в такой день, с радостью откликнулись на зов генерала-победителя. Да, именно генерала… В этом поручик Огинский даже не сомневался. Тут вопрос был в другом: какая сторона и на каких условиях в итоге примет Макарова в свои ряды. Сторонники царя, кабинета министров, французская партия… Пожалуй, всё, остальные были слишком малы, чтобы претендовать на что-то серьезное в большой игре на Дальнем Востоке.

Выдыхаю… Выдыхаю… Выдыхай, Макаров! Можно!

Несколько минут назад мы закончили общаться с Куропаткиным, разъехались, и только сейчас я начал нормально дышать. Как же было нервно в последние несколько дней! С тех пор, как выяснил у Мин Тао, что моих людей посадили под замок, и вряд ли неповоротливая судебная машина что-то решит до конца войны. Принять такое я никак не мог, поэтому пришлось проводить агрессивные переговоры. Создать атмосферу, окружение, обозначить аргументы — к счастью, Куропаткин не собирался рисковать даже частью своего спокойствия ради соблюдения формальной законности.

Получилось договориться, что всех моих отпустят, а уже я с ними на месте разберусь и накажу по-отечески за нарушение субординации… От последнего слова внутри сразу же закипело. И ведь, с одной стороны, без нее в армии никак, с другой же, когда слишком много людей начинает прикрывать ею свои глупость и некомпетентность, тут точно ничего хорошего не будет.

— А я думал, вы чин новый просить будете, — меня догнал Одишелидзе. Стоило нам вернуться и отчитаться перед Куропаткиным, как бывший полковник сразу же выписал себя из рядов больных и теперь задумчиво ехал рядом. Тоже тот еще жук, себе на уме.

— Все бы сразу не дали, — я покачал головой. — А своих вытащить было важнее.

— Важнее… — Одишелидзе задумался, кивнул каким-то своим мыслям, а потом отстал, затерявшись в рядах идущего к месту своей стоянки корпуса.

Не знаю, чего он хотел, ну и ладно. Сейчас не до бывших полковников: меня ждало еще одно важное дело, которое я не мог, да и не собирался откладывать.

— Капитан, группа захвата готова? — тихо спросил я у подъехавшего Хорунженкова. И тот еле заметно кивнул.