Японская война 1904. Книга вторая

Глава 7

Бегу, думаю, офигеваю… Кажется, я понял, что имел в виду Одишелидзе. Ведь что я показал, вытащив тогда пистолет и наставив его на великого князя из-за девушки? Глупость? Да! Нарушение правил? Тоже да! А еще… В дворянском обществе, четко считывающем культурные роли, такой поступок вместе с геройствами на войне вписывался в одну-единственную модель. Рыцарь. Тот, кто умеет сражаться, для кого победа, честь и Родина стоят на самом первом месте. На такого можно обижаться, но зачем? Хитрые лисы отечественной политики классифицировали меня, признали неопасным, а главное, понятным и управляемым. И это, только это, а не какие-то законы или снисхождение, сохранило мне жизнь и свободу. Или я все же слишком накручиваю себя из-за слов бывшего полковника?..

В этот момент я выскочил на ближайшую сопку, чтобы своими глазами разглядеть, что же именно задумали японцы. И, черт побери, такого я не ожидал! Ничего подобного точно не было в моей версии этой войны, и не знаю, бывало ли после. Используя временные секции, японцы перетащили поезд и около десятка вагонов через разрушенный участок железной дороги. Причем до последнего маскировали это под попытку организовать эвакуацию — я ведь и сам видел начало приготовлений и ничего другого даже не заподозрил. На самом же деле тот самый эшелон, забитый пушками и солдатами, сейчас разгонялся в нашу сторону.

— Передайте капитану Афанасьеву! — заорал я адъютантам и связистам. — Любой ценой нужно взорвать пути перед ними!

— Я могу… — передо мной вырос поручик Зубцовский.

— Хватайте снаряд и, как по дороге от Цзиньчжоу, уничтожьте рельсы хотя бы перед нашими позициями.

Я шел, подавляя безумное желание сорваться на бег, и раздавал приказы. Часть чтобы остановить японский поезд. Часть чтобы подготовиться к тому, что будет, даже если у нас получится… Наши пушки заработали, но без пристрелки по еще недавно нашей же тыловой дороге они катастрофически запаздывали. Неужели все пойдет по худшему варианту?..

Генерал Иноуэ на мгновение обернулся назад. Там, за спиной, остались германские и французские наблюдатели, которые смотрели на него как на самоубийцу. Однако, пусть внутри уже совсем не молодого японца клубилась ярость, он вовсе не собирался умирать. Он просто хотел победить, он был готов сражаться до конца, а тот странный русский полковник, который попортил армии императора столько крови, сам подарил ему эту идею.

Как русские телеги с пулеметами порой врывались в японский строй, прокладывая дорогу пехоте, так Иноуэ планировал использовать поезд. Такая ли большая разница! Приказ Оку не рисковать он проигнорировал, а его собственного командира, Куроки, не было рядом, и поэтому Хикару Иноуэ мог идти до конца. Причем красиво идти! Во время появления отрядов полковника он разглядел, что тот назвал свой поезд именем предателя Такамори, и многие, прочитав на технике врага эту старую уважаемую фамилию, были смущены…

Вот почему Иноуэ решил повторить этот прием, и сейчас на его идущем вперед поезде красовались 6 иероглифов. Два для слова «тайсё» — полковник, четыре для фамилии Макарова. Пусть осознает, как низко он пал, когда его сравнивают с предателем!

— И бань дэ! — внимание генерала привлек крик его адъютанта.

Несмотря на заградительный огонь из первых вагонов, какой-то сумасшедший русский подполз к дороге по одной из дождевых канав, а потом подложил под рельсы и поджег закрепленный в снаряде бикфордов шнур. Взрыв! Пути разнесло, но это не сильно изменило ситуацию. Сидящий в паровозе Чуи Миура успел затормозить, а потом эшелон так удачно сошел в сторону, что он не только не перевернулся, но еще и полностью прикрыл высаживающиеся японские роты.

Плацдарм был взят, привезенные с собой горные пушки и два пулемета Гочкиса ударили в упор прямо между вагонов, а там и другие части, увидев их успех, начали подтягиваться. Как бы русские ни хотели уйти, он, генерал Иноуэ, их не отпустит!

Это была кровавая баня!

Мы не ждали японцев так быстро и так близко. Чертовы сопки перекрывали линии обстрела: мы-то готовились стрелять по их дальним позициям, а они разом оказались почти вплотную. Хорошо, саперы успели подготовить заряд, трое погибли по пути, но отправленный вместе с ними поручик Зубцовский довел дело до конца. Не дал японскому поезду и вовсе рассечь наши порядки! Хотя и так вышло очень удачно для них: плацдарм всего в десятках метрах от нашей линии обороны, несколько рот и артиллерия, которые смогли удержать его до подхода основных сил… А потом на нас навалились, будто открыв второе дыхание, и утихший было бой снова закипел.[1]

Пушки, винтовки, штыки — в бой шло все, что только можно. Скажу честно, на какое-то время я даже упустил контроль над собственным полком, но тут не подвели офицеры… Кто-то бесславно погиб, но большинство смогли и удержать позиции, и сохранить вверенные им жизни. За ночь мы отбили три штурма, за утро еще один, а бой все продолжался.

— Они же сами на ногах стоять не могут, а все лезут! — ругался где-то рядом Хорунженков.

— Мы тоже не стоим… — признался я. — Вот они и верят, что могут нас перебороть. Пусть не умением, а упорством, желанием победить.

— Не дождутся! — капитан попытался сплюнуть, но у него во рту было слишком сухо для столь картинных жестов.

Чуть в стороне от нас рухнули на землю сменившиеся с первой линии роты Мелехова. Сколько у них есть времени, чтобы отдышаться? Минут десять. То, что их хотя бы настолько удалось вывести на отдых, и то чудо. А они, между прочим, после пропущенного боя на старых позициях у нас самые свежие. Кажется, других вариантов не остается…

— Пришло время идти в атаку, — я повернулся к Хорунженкову, и тот аж поперхнулся.

— В атаку? Нам бы в защите усидеть!

— Война — это столкновение форм. Защита — это сильная форма, которая может дать преимущество, но она не может принести победу и остановить бой, что нам сейчас нужно.

— С одной стороны, согласен, — задумался капитан, — Если нам хватит сил сейчас пойти в атаку, японцы могут настолько удивиться, что и отойдут, но… Я думал, мы ждем возвращения Самсонова и его кавалерийской бригады.

— Мне тут рассказали, что он отступил еще в самом начале боя, так что, боюсь, вряд ли Врангель сможет его найти. Если сам вернется — уже хорошо, но пока от отправленного на тот фланг секрета нет никаких новостей.

— Даже если будут, двести всадников — это не то, что может решить исход такого боя, — покачал головой Хорунженков. — Вон, Акияма на левом фланге целой бригадой накатывает раз за разом и ничего не может сделать.

— Форма атаки слабее формы защиты, но… Это в целом, а на деле все зависит от того, когда и в каких обстоятельствах ее применить, — что-то меня накрывает. — Ладно, ждем!

На самом деле после того как бой превратился в свалку стало не до тактических или стратегических изысков, вернее… Мало того, что на них не было времени и не было самих идей, так и, что главнее, у меня просто не оставалось свободных сил, которые можно было вывести из обороны в атаку, чтобы хотя бы просто попытаться. В отличие от японцев, которые с первыми лучами солнца отказались от постоянного навала, как раньше, и начали обход наших позиций сразу с двух сторон.

— А вот, кажется, и конец, — Хорунженков увидел то же, что и я. — Будем умирать, так хотя бы сделаем это красиво!

Его смех начал разлетаться по услышавшим капитана солдатским рядам, но…

— Отставить! — рявкнул я.

Японцы готовились довершить разгром, но в то же время впервые с начала прорыва поезда они дали и нам возможность собрать свой ударный кулак. По факту одна из классических схем, что мы разыгрывали на наших играх — встречный удар. Мы не могли остановить атаки японцев, просто не было сил, чтобы собрать сразу по двум направлениям что-то приличное, зато мы могли ударить по третьему. Сами!

Следующий час, словно забыв про усталость, мы подтягивали вперед все уцелевшие пушки и пулеметы. И когда нас начали давить на флангах, еле держащийся на ногах капельмейстер Доронин затрубил сигнал к атаке. Теперь мы не просто должны были стоять и терпеть — мы тоже били, и это придавало сил. Кто первым не выдержит, кто первым прогнется!

Чертовы русские! Чертов полковник! Хикару Иноуэ не смог сдержать слез, когда штаб Оку приказал трубить отбой.

Третий! Третий обход за три дня! Он снова был близок к успеху, и на этот раз ничто, даже ёкаи, которым Макаров продал душу, не смогли бы его спасти. Но его спас Ивао Ояма — главнокомандующий всеми японскими армиями хотел сохранить как можно больше сил для сражения с главными русскими силами и лично приказал отступать. И здесь Иноуэ уже не мог ничего поделать.

Он отходил мимо брошенного состава «Тайсё Макаров», мимо подбитых русских пушек и пулеметов, которые те бросили на прорыв центра армии Оку. Потеряли все железо, но сохранили людей, сохранили инициативу и заставили их — японцев! — отойти. Слезы очень быстро высохли на резком маньчжурском ветру, но следы на покрытых грязью щеках остались. Как напоминание о силе врага, как обещание однажды вернуть долг.

Идущий рядом с Иноуэ солдат неожиданно упал. Атака? Нет, тот просто устал, потратил все силы, что были, и даже больше. Хикару неожиданно осознал, что ему тоже хочется рухнуть рядом, но нельзя… Даже так — слишком многие слишком внимательно посмотрели на обессиленного товарища.

— Поднять! Нести! Марш! — сухие отрывистые команды привели людей в чувство, и они продолжили движение.

Хочется спать! Как же хочется спать!

Наш санитарный эшелон так и не вернулся, пришлось для транспортировки раненых использовать остатки японского поезда. Сам паровоз давно превратился в груду железа, вагоны тоже были расстреляны, но их тележки остались. Сделать хоть какую-то надстройку от дождя, погрузить раненых, которые не могли ходить, впрячь вернувшихся китайцев-кули, и еле стоящий на ногах корпус начал откатываться в сторону Ляояна. Совсем не победная армия, совсем не победное настроение — вот только мы победили.

Как в песне: эта радость со слезами на глазах… Как порой много может стоять за самыми простыми словами.

— Это неправильно! — я повернулся к держащемуся рядом Хорунженкову. — Почему мы не можем ничего сделать, чтобы порадовать своих? Чтобы отметить победу! За то, что выстояли, что смогли! Несправедливо…

— А что бы вы дали солдатам, если бы у вас было что угодно? — неожиданно спросил капитан.

— Ну… деньги, отдых, каждому по ордену!

— Сразу видно, что вы из молодого поколения, которое меряет все деньгами. Но вот эти люди, что стояли рядом с вами против японцев, разве они сражались ради денег?

— Но они им не помешают!

— Не помешают! Но если все свести к ним, то вы обесцените их поступок, их решение! Покажете, во сколько оценили их жизнь. И сколько бы ни дали, разве этого будет достаточно? Отдых вот был бы не лишним, но опять же все понимают, почему мы сейчас отрываемся от японцев. Ну и ордена… Если дать каждому, то чего они будут стоить?

— И тем не менее! — я не мог согласиться. — Хорошо, пусть ордена достанутся лучшим, но хотя бы каждому по «веточке» я постараюсь выбить[2].

— По «веточке» можно.

— И деньги… Не чтобы купить, а чтобы знали, что их ценят. Чтобы семье могли отправить или себе что подобрать. Чтобы другие полки завидовали.

— Господин полковник, а вам не кажется, что вы все в кучу намешали? — усмехнулся Хорунженков.

— Кажется, — честно признался я. — Голова тяжелая и… Что-то мне совсем не нравится, что ни наш поезд, ни Врангель в итоге так и не вернулись.

— Думаете, что-то совсем нехорошее могло случиться? — Хорунженков не сказал ничего лишнего вслух, но понял меня правильно.

— Случилось или нет, но мы точно должны быть готовы…

От Вафангоу до Ляояна было примерно двести километров, которые мы и прошли за следующую неделю. Можно было быстрее, но я дал время своим солдатам прийти в себя. И своему личному 22-му полку, и всем остальным частям 2-го Сибирского корпуса. Заодно на малой скорости было проще присматривать за ранеными: легкие так и вовсе начали возвращаться в строй, да и большинство тяжелых мы смогли удержать на грани.

Как ни странно, но именно возвращение товарищей стало той малостью, что помогла всем очнуться. На лица людей вернулись улыбки, а на вечерних стоянках вместо хмурой тишины то тут, то там начал раздаваться смех и зазвучали песни. Только тобольцы, как до этого в бою, так и сейчас, старались держаться в стороне, игнорируя любые попытки с ними поговорить. И с моей стороны, и со стороны офицеров, и даже обычных солдат. Не знаю, какая муха их укусила…

Впрочем, и без того мне было чем заняться. Минимум час в день я проводил в госпитале, еще столько же общался с рядовыми, задавая вопросы и фиксируя их мысли и впечатления от прошедшего сражения. Следом благодарно бродил Джек Лондон, записывая что-то и для себя. Ему солдатские истории добавляли колорита, а мне — помогали лучше выстроить вертикали и горизонтали в фактически взятом под руку корпусе. Одишелидзе-то так и продолжал лежать среди раненых, ну а всеми делами занимался я и те офицеры, что еще во время боя стали моими руками и ушами.

Пришлось фактически кое-кого повысить, хоть формально они оставались в прежних чинах. Так, Мелехова с батальона поставил на первую дивизию. Кажется, слишком много, но… Он и раньше уже работал не только со своими, но и с частями 11-го полка, плюс китайцы и пленники висели на нем весь поход — в общем, я не сомневался, что Павел Анастасович справится. Единственное, в чем у него были сложности — это в установлении контактов с новыми офицерами, однако в 1-й дивизии, первой принявшей на себя главный удар японцев, никого старше по чину и не было. Капитаны Сомов с Шульгиным тоже быстро включились в работу, а местный Чернов помог навести мосты со старым составом.

Со второй дивизией было сложнее. Я бы с радостью поставил на нее Шереметева и в ус не дул, но там осталось в строю двое своих полковников, Лазарев и Абашев, да и в целом было довольно много дворян. И пусть с последними Степан Сергеевич вроде бы нашел общий язык, но табель о рангах никто не отменял. К счастью, задумавшись о правилах, я вспомнил и о том, что с бумажками нужно бороться прежде всего бумажками. В общем, заглянул к неудавшемуся, но все еще формально генерал-майору Одишелидзе, попросил его подписать пару приказов, и тот не стал мне отказывать. Так он официально взял вторую дивизию под личное командование, а потом не менее официально передал своему только что назначенному помощнику.

— Казуистика, — оценил ситуацию Шереметев.

— Задницу прикрыли? Прикрыли. А теперь работаем, — поставил я свой диагноз.

— Люди могут не понять, — сомневался Степан Сергеевич.

— Будет зависеть от вашей репутации, — не согласился я. — И лично я считаю, что у вас ее достаточно. Тут ведь как… Иногда по бумагам у человека железобетонный тыл, а по факту слушать его никто не будет. Или, наоборот, документы на тоненького, но авторитета столько, что, по большому счету, хватило бы и просто честного слова. Вы же не думаете, что люди не видели, как вы командовали во время боя? Как шли вперед, как поднимали солдат, как держали руку на пульсе не полка, не дивизии, а доброй половины фронта!

— Я… — Шереметев покраснел, а потом, словно растерявшись, выдал. — А почему Мелехова вы прямо назначили, а со мной такие сложности? Если я действительно вас не подвел…

Кажется, его на самом деле это волновало.

— Вы не забыли нашу договоренность? — я решил не рассказывать сейчас про дворян, и кто с кем лучше управляется. — Мелехову повышение, вам — свидание с княжной. Так что принимайте командование и начинайте готовить мундир!

— Так точно, — Шереметев расслабился и даже заулыбался.

На этом со строевыми частями я закончил, но оставались еще и нестроевые… С медиками было сильно проще. Волевым усилием я просто подчинил их Слащеву, который как раз закончил нашу совместную статью о новых методах лечения и качался на заслуженных волнах славы. Артиллеристы так же с пониманием приняли Афанасьева — этот, правда, обещанные мне заметки так и не закончил, но хотя бы начал, и то хлеб. А вот на другие направления у меня своих людей, на которых можно было бы полностью положиться, не оставалось.

Та же еда. Кухни были целы, продукты тоже имелись, но вот даже самых простых работников катастрофически не хватало. По идее можно было докинуть на работы солдат, но я решил поступить по-другому, с запасом на будущее. Кинул клич среди наших китайцев, потом отсеял тех, кто не смог освоить и сдать мне нормы гигиены, а вот остальные пополнили ряды подсобных работников. В итоге штат оказался даже переполнен, и ко второму вечеру солдат ждал уже полноценный ужин, причем китайцы еще и каких-то местных травок, набранных по дороге, добавили, так что вышло не только сытно, но и вкусно. А еще полезно — после таких, как у нас, нагрузок зелень и витамины были просто жизненно необходимы.

Потом я занимался ревизией отдела связи. Поручик Городов вытащил большую часть кабелей, что мы использовали во время сражения, и почему-то решил, что его единственная задача на ближайшие дни — это проверить их на возможные повреждения. Наивный! Я же собрал всех, потом на пальцах объяснил, что к следующему бою мне будет нужна связь с каждой ротой, а лучше с каждым взводом — причем не когда-нибудь, а еще до начала боя. В общем, Городов отправился думать, что он и его велосипедисты смогут для этого сделать, где будем прокладывать провод, где ставить телефоны, а где получится обойтись световыми сигналами…

Работы было много, работа была самая разная, я даже невольно забыл о некоторых неприятностях, которые могут нас ждать впереди даже среди своих, когда за одну станцию до Ляояна случайно наткнулся на отголоски будущего. Во-первых, нам попался дежурный отряд, который честно поделился слухами о страшном поражении и орде японцев, которая вырезала весь 2-й корпус. Во-вторых, я нашел газеты со статьями, закинутыми через китайского чиновника на юге — хоть что-то сработало именно так, как и планировалось. И в-третьих, уже меня нашел и попросил о личной встрече Мин Тао из Танчжуанцзы, тот самый владелец нового двора развлечений, которого я лично привел в Ляоян.

И чего этому от меня нужно? Причем настолько, что он смог меня найти еще до прибытия в Ляоян.

[1] Примерно так же прошел у японцев первый штурм Порт-Артура. Быстрый прорыв между бастионов, вывод войск в мертвую зону, и… Только мужество ставших на пути солдат может помочь в такой момент.

[2] Серебряная медаль «За храбрость» была с профилем Николая II с одной стороны и веточкой с другой.