Высокие отношения

Глава 29 Доброе утро, последний герой!

Рыцарь ди Бестиа мерил шагами комнату. Шесть в одну сторону. Развернуться на пятках, и снова шесть. Уже в другую сторону. И повторять, повторять, повторять. Пока не закружится голова, и не начнется дрожь в коленях.

Сиятельный рыцарь Скарлетти ди Руэ моложе на пятнадцать лет. Выносливее, сильнее. И ногу не ломал ни разу… Да что таить — Руэ умелее. Что на мечах, что на топорах, что на поллэксах… Да что бы не взял в руки, он победит. Проломит жалкую защиту, выбьет из рук оружие… И хорошо, если в последний миг, Скарлетти вспомнит, что ди Бестиа не один год был другом. Но не вспомнит. Не тот человек.

Одна надежда на счастливую случайность. Что враг поскользнется, солнце попадет в глаза и ослепит, клинок сломается у рукояти, приключаться внезапные желудочные колики и прочие разлития желчи. Или что Керф все же не выдержит, и шлепнет Руэ в спину. Божий суд, чтоб его гиена за жопу покусала, того бога!

Рыцарь в бессилии погрозил небу кулаком. Тут же спрятал руку за спину. Ощерился, плюнул себе под ноги и снова зашагал от стены до стены.

Удивительное дело — умирать как-то расхотелось. Мелькнула даже предательская мысль пройти к воротам — стража не удивиться. И содрать нахрен полотнище — отзыв о согласии. А утром развести руками, изображая недоумение и непонимание. «Какой вызов⁈ Какой Божий суд⁈ Вы там перепили, любезные⁈ Стрелки, залп по вражинам!»

Но надо быть очень смелым человеком, чтобы быть рыцарем-трусом. А Мартин себя таковым не считал. Ди Бестиа присел, вытянул гудящую от усталости ногу, которую пронзали тонкие, но острые иголки внезапных спазмов. Куда тебе, старик, куда⁉ Может, проще кинуться со стены на камни? Там хоть сразу. Без мучений. Раз, и все…

Вторая бессонная ночь второй не стала. Мартин моргнул, а когда раскрыл глаза — за узким высоким окном уже буйствовало солнце.

Ди Бестиа подскочил. Но занемевшие ноги закономерно подвели. Рыцаря повело. Падая, он ухватился за стол. И упал вместе с ним, умудрившись еще и стул уронить.

На грохот в комнату влетел Керф, снеся одним ударом хлипкий засов и оторвав дверь, повисшую на одной петле.

Мечник остановился на пороге, глядя на валяющегося перед ним командира.

— Доброе утро, мастер!

Рыцарь молча кивнул. Перевернулся на живот. Попытался встать. Ноги не слушались — словно куски дерева.

— Помочь?

Мартин застонал, но руку протянул. Керф вздернул его ввысь, придержал за плечи. Толкнул в сторону кровати. Рыцарь повалился колодой.

— Ноги отнялись? — спросил заместитель.

— Отсидел… — пробурчал Мартин, старательно разминая закоченевшие мышцы.

— Ну хоть так. А то думал, что все — простуда, геморрой, чиряк на сраке…

— Букетик незабудок на могиле, — продолжил рыцарь старую песенку, — и шлюхи рыдают по мине. Такому молодому, но дурному…

— Вот что дурной, это да, — согласился с очевидным Керф. — Не передумал?

— Нет, не передумал, — тряхнул головой Мартин. — Кем я буду, если решу отказаться?

— Живым трусом, разумеется. А есть варианты?

— Иди-ка ты нахер… — простонал рыцарь, пробуя встать. Получалось плохо, но падения не предвиделось. Вроде бы.

— Не доверяешь мне, могу попросить Рыжего.

— Ты о чем? — нахмурился Мартин.

— Не строй из себя целку, друг мой, — выдохнул Керф, потряс безухой головой. — Рыжий стреляет получше, согласен. Но его туша не протиснется сквозь кусты так, чтобы про это не услышали на пару лиг окрест. А я сквознячком проскочу, ты же знаешь.

— Нет, — отрезал рыцарь. — И еще раз нет.

— Решил помереть, защищая полуразвалившийся монастырь? Что ж, похвально-похвально…

Мартин поднял взгляд.

— Решишь уходить, уходи. Я пойму.

Мечник хлопнул ладонью по стене — чуть не оторвалась полка.

— Ты же знаешь, что никуда я не пойду. Ты же, старый глупый храбрец, сдохнешь в первый же день, если рядом не будет старого умного Керфа.

— Ты хотел сказать «трусливого Керфа»?

— Тогда уж — предусмотрительного…

Осторожно отодвинув дверь, в комнату протиснулся Кэлпи. Привратника узнали с трудом. Он срезал многочисленные косички и вообще подстриг волосы, оставив немного лишь по верху, длиной на ширину ладони. Еще он сменил монашеское одеяние на поцарапанную и помятую кирасу с полустертым клеймом в виде парящей чайки. Ну и поддел тонкий гамбезон, обшитый красной тканью, с изображением лилий, с обшивкой толстой золотой канителью на рукавах. Встреть такого — в жизни не скажешь, что сие монах. Солдат же! Сержант! Чистейшей огранки.

Разве что без меча. Но дубовый ослоп, окованный железом и украшенный короткими, но мощными шипами, неплохо его заменял.

— Доброго утречка, друзья! — поздоровался Кэлпи. Усмехнулся, когда наемники переглянулись.

— А ведь молчал до последнего, мастер сержант! — поразился перемене ди Бестиа.

— Есть время молчать, а есть время разбрасывать слова, — кивнул ему привратник. Или «бывший привратник»? — Отец Вертекс не одобрит, но сейчас лучше так. Полезнее.

— Вспомнил, что кираса защищает надежнее слов?

— Я этого и не забывал, мастер мечник! — Кэлпи коротко поклонился Керфу. — Но я о другом. Там от Руэ гонец.

— Гонец?.. Опять?

— У них там под утро какая-то суматоха приключилась, — попробовал пояснить мечник. — Крики, вопли. Бегали туда-сюда пару шатров опрокинули. Пожар, опять же.

— Ну как без пожара-то, при ночной суматохе… — поддержал Кэлпи.

— Думаешь, Руэ послал гонца с просьбой о переносе поединка?

— А вдруг у него сгорели заветные шоссы?

— Логично…

Когда троица проходила мимо трапезной, дорогу им преградила голубоволосая девица, весьма потасканного вида. Но симпатичная. Не портили даже черные круги вокруг глаз и нездоровый румянец на острых скулах.

— Доброго утра, господа! — склонилась она в весьма куртуазном поклоне.

— Ее Мейви зовут, — шепнул Мартину всезнающий Кэлпи. — Она с рыжей к нам попала. И тем, которого Хото табуретом, того… Из циркачей.

— Слушаю вас, сударыня Мейви, — бросил рыцарь.

— Только быстро, — угрюмо набычился Керф.

— Вы не видели Йоржа… Моего друга… Вы его никуда не отправляли? С поручением?

— Йоржа? — переспросил Мартин.

— Циркач. Он со шлюхой к нам приехал. Широкий такой.

Рыцарь честно попытался вспомнить. Вроде да, мелькал такой. На совете еще предлагал Руэ зарезать…

— Простите, милая, — склонил голову Мартин, — но я не давал вашему другу никаких поручений. Даю вам слово!

— Благодарю вас, господин ди Бестиа!

Понурая девица тут же отступила, спрятала лицо в ладони.

«Снова слезы, снова слезы…» — подумал рыцарь, проходя мимо.

— Циркачи и шлюхи, — протянул Керф, оглянувшись. — Во что превращается ваш монастырь, а?

— В смесь борделя и цирка, — ответил Кэлпи. — Впрочем, я не скажу, что сие превращение меня пугает.

— Была бы у меня такая херовина на плече, — уважительно ткнул мечник в палицу, я бы тоже ничего не боялся, мастер сержант!

— Ваша оглобля, мастер мечник, амулет от страха ничуть не худший!

Гонцов под стены монастыря приехало двое. Один с горном, второй с копьем, к которому было привязано белое полотнище.

— Рыцарь ди Бестиа слушает вас! — заорал Мартин, поднявшись на площадку.

Знаменосец задрал голову, пригляделся. И начал надуваться, как жаба — узнал, похоже, рыцаря…

— Сиятельный рыцарь ди Руэ передает тебе, рыцарь ди Бестиа, что ты последний из трусов и подлейший человек из тех, кого сиятельный рыцарь ди Руэ знал в своей жизни!

— Он что такое несет? — удивился Керф. — Не Скарлетти о подлости говорить…

Гонец, тем временем, продолжал надрываться.

— А еще сиятельный рыцарь ди Руэ, передавал рыцарю ди Бестиа, что тем, кто подсылает убийц, не достоин Божьего суда, а одной лишь кары! И на будущее, ди Бестиа должен знать, что не будет ни переговоров, ни пощады! Все погибнут!

Второй, тот, что с горном, снял с седла и швырнул под ворота небольшой мешок. Затем, гонцы развернулись и, пришпорив лошадей, поскакали в сторону лагеря.

— Я тоже ничего не понимаю, — сказал мечник повернувшемуся к нему рыцарю.

— Что-то странное происходит… — промолвил Кэлпи. — Так, господа, вы пока тут, а я вниз. Гляну, что там.

— Я и так догадываюсь, — произнес мечник, ткнув в натекающую из мешка кровь.

— Все же нужно проверить.

— Ну проверь, проверь, — сквозь зубы выдохнул Мартин. — Только, сержант, я тебя прошу, прикажи своим убрать девчонку подальше. Не нужно ей видеть.

— Уберу, — привратник нехорошо оскалился и прогрохотал по лестнице.

— Сссука, — рыцарь ахнул кулаком по стене. — Придурок героический, блядь…

— Кто бы говорил, — хмыкнул Керф. — наш рыцарь ди Бестиа, последний герой…

Мартин недоумевающее поглядел на друга.

— Еще немного, и я поверю, что ты не засел бы в кустах с арбалетом.

— Как знать, как знать… Божий суд, он предполагает некоторые случайности. Сиятельному рыцарю надо было дать хоть какой-то шанс.

Этот приступ Руэ подготовил куда лучше. Все как Мартин и предрекал. И щиты, и поддержка стрелков, и передовые группы из настоящих бойцов, и лестницы…

Свист, треск, грохот, крики, визги и стоны…

А потом опускается тишина. И слышно, как сердце выталкивает из раны кровь. И с каждым его ударом, ты становишься все ближе к смерти.

— Мы мешок так и не забрали? — спросил Мартин у Керфа, баюкающего перевязанную руку.

Мечник поднял взор на командира. Посмотрел по сторонам, оглядывая трапезную, больше похожую на лазарет. Прислушался к стонам раненных.

— Если он тебе прям так дорог, то спустись, да поищи.

Рыцарь молча кивнул. Но никуда не пошел.

Рядом с Керфом присел на лавку Хото. Стенолаз был похож на мокрого петуха, вырвавшегося из рук нерадивой хозяйки, только и успевшей его обдать кипятком, да дергануть несколько перьев.

— Прости, мастер Мартин, но голова Йоржа, и будучи приставленной к телу, особой пользы не приносила. А теперь-то она к чему?

— Все же, человек. Хоть и циркач.

— Нету там того мешка, — отрезал Керф. — Затоптали в суматохе. Там сейчас такое месиво из грязи и крови, что лучше и не соваться.

— Мало ли какая пакость успела там завестись, — поддержал его Хото. — Помню, в Пустошах сталкивался с такой мерзостью… Утром лужа крови, а вечером — из нее щупальцы лезут. С крючьями и ядом.

— Командир, — сунулся к рыцарю Рыжий. Стрелок уже успел выхлебать пару кувшинов, отчего его весьма заметно шатало, — там Эстер отходит. Может, подойдешь, а?

— Да, — ответил Мартин. — Сейчас.

Рыцарь тяжело поднялся. В сегодняшней драке ему несколько раз прилетало в голову. Отчего ди Бестиа сам шатался, будто пьяный.

Стрелка положили в угол, на низкие нары. Прямо на носилках. Лицо заострилось. Чуть слышное дыхание вырывалось сквозь разбитые окровавленные губы, сквозь обломки зубов. Арбалетчик казался старинной статуей, смеху ради обряженной в грязную одежду, безжалостно раскромсанную на животе.

— Ты как, друг? — присел рядом с умирающим рыцарь, крепко взял безвольную холодную ладонь.

— Я… рад… — с трудом вытолкнул Эстер, — что… ходил с тобой… друг…

— Мы еще походим! — с трудом улыбнулся Мартин, чувствуя, как каменеет лицо, становясь гипсовой маской.

— Походим… друг… А где… Тенд? Я… долг…

— Тенд сейчас подойдет!

Эстер попытался улыбнуться. Последнее дыхание вышло из груди. Тело передернуло легкой дрожью.

Рыцарь выпустил ладонь мертвеца. Встал. Пошатнулся — его успел поддержать Хото.

— Все.

— Не подойдет, — угрюмо произнес Рыжий. — Нету его с утра… Сбежал, подлая душонка!

Керф, стоящий за спиной, махнул Братьям. Пух и Мах тут же подскочили, накрыли Эстера старой простыней — вся в плохо застиранных пятнах, местами порванная — не первый раз ей прятать мертвеца от глаз живых. Тело подхватили — спереди взялись братья. Сзади — Рыжий. Вынесли из трапезной.

— Прости, друг, — прошептал рыцарь, глядя сквозь открытую дверь, как умершего несут по мощенной старыми плитами дорожке. Ди Бестиа смотрел, пока парни не свернули за угол.

Высота вышел из трапезной вслед за наемниками, вынесшими убитого копейщика. Остановился на крыльце. По навесу редко, но увесисто шлепали тяжелые капли непременного дождя

Сегодняшний штурм обошелся дорого! Даже слишком.

Умер Эстер, которому вспорол живот седой каторжник, прорвавшийся мимо трех защитников. Каторжника порубил на куски Бьярн, но было поздно.

Шальная стрела ранила Судьбу. Хото, в общем, не любил гиен — его травили ими несколько раз. И неприязнь въелась в привычку, благо два шрама на ноге не давали забыть, кто их оставил. Но безобидная зверюга наемников, на удивление, пришлась стенолазу по душе. Наверное, потому что отличалась изрядной глупостью и веселым нравом. Прямо как судьба самого Высоты.

Теперь пятнистая зверушка, вся перемотанная бинтами, плакала в обнимку с хозяином, толстым обозником Флером. Гиена плакала от боли. Флер — от злости и жалости.

Стенолазу и самому хотелось выть. Он жил не так долго, как рыцарь. Но близких потерял тоже немало.

Стражников Хото не любил еще больше, чем гиен. Но Бригг за долгий путь стал своим. И клинок рыжебородого кнехта, войдя ему в живот, перерубил еще одну нить, связывающую с Сиверой. И прошлым. Настоящее ему категорически не нравилось, а будущее казалось столь туманно-размытым, что становилось страшно — мало ли что за твари водятся в этаком тумане⁉

Одно хорошо — Бригг умер почти мгновенно. Похоже, корд достал до позвоночника. И стражник не мучался. Лицо, по крайней мере, не исказило болью. Одно лишь удивление…

Дверь за спиной отворилась. На крыльцо вышел Бьярн. Хото молча кивнул старику.

— Тошно? — спросил рыцарь, на удивление, без привычной глумливости.

Хото отвернулся.

— Молодой ты еще, — вздохнул Бьярн, — потому и кажется, что с каждым погибшим или умершим товарищем, ты умираешь и сам. Херня все это. Вокруг тебя мрут, а ты все идешь и идешь. И время идет. И ничего не меняется. Только все меньше, тех, кто помнит тебя прежним. А потом и вовсе, не остается никого. И ты живешь, живешь… И нахрен забываешь, каким ты, собственно и был когда-то. А потом смотришь в воду, и видишь старого мудака…

— Пошли, выпьем, — сказал Хото, по-прежнему глядя мимо, — старый мудак?

— Завтра снова бой, — покачал головой рыцарь.

— Тебя это когда-то останавливало? — ответил Высота.

— Умеешь уговаривать, — натужно хохотнул Бьярн.

— Только, чур без твоих умствований, ладно? А то нахватался среди этих стен всякой глупости…

— А что, прежний Бьярн был лучше? — склонил голову на плечо старик, пытливо уставился своими пятнистыми глазами.

— Привычнее.

— Я постараюсь, мастер Хото. Но не обещаю.

Лукасу хотелось забиться в угол, накрыться плотным одеялом, и сидеть в тишине и темноте. Чтобы ничего не видеть и ничего не слышать…

Чем дальше, тем становилось страшнее. Вчера он только и успел, что два раза выстрелить в набегающую толпу, а затем послать третью стрелу в спины.

Сегодня Изморозь стрелял так много, что сбился со счету. А после — на парапет напротив него, упала лестница, кроша облицовку. И, не успел Лукас и подумать, что неплохо бы ее скинуть, как на стену полезли воющие и вопящие враги, размахивая тесаками и копьями.

Лукас выстрелил в первого, увидел, как стрела пробивает лицо, погрузившись по оперенье. Изморозь обрушил приклад на голову следующего, а потом откуда-то сбоку вылетел визжащий что-то страшное стенолаз. Сабля с навершьем в виде головы дракона, так и мелькала — куда там молнии! От убитых плескало кровью и ужасом. Изморозь так и застыл с разбитым арбалетом в руках.

А потом Хото обернулся. И Лукас понял, что это лицо будет являться ему во снах до конца жизни.

Изморозь передернуло. Он, стараясь не глядеть в темный угол, где сгущалась тьма, которую свечи не могли одолеть, встал. Сходить в кладовую, взять вина…

Монашек, ответственный за хранение, будет кривиться и поджимать губешки. Но то его беда! Отец Вертекс самолично, при всех, приказал выдавать наемникам столько, сколько им потребуется! А Изморозь сейчас тоже наемник! Правда, хреновый. Вопрос о плате так ни разу и не поднял. Ну то ладно, пусть у Марселин голова болит…

Лукас потоптался перед выходом. На всякий случай, прихватил с собой разбойничий корд, возвращенный монахами в первый еще день. Уговаривая сам себя, что боится не темноты, а возможных лазутчиков, которые в этой самой темноте так и прячутся. Дрожащими руками зачиркал по огниву, поджигая отсыревший факел…

В монастыре стояла тишина, нарушаемая лишь чуть слышными стонами из лазарета и трапезной. Да скрипели колючими ветками кусты.

Проходя мимо одного из полуразрушенных помещений, Лукас с трудом подавил желание ускорить шаг. Что-то там шебуршилось. Может, там бродил мяур, полюбивший ночные одиночные прогулки?

Обозвав себя последним трусом, Изморозь переложил факел в левую руку, правой взялся за рукоять корда, обтянутую «ящером» — шершавой кожей ската. Прошел сквозь проем — двери не было давно. Поднял факел, освещая внутренности. И чуть его не выронил.

На стропилине, то ли на веревке, то ли на старых вожжах висела Мейви. Неестественно запрокинув голову. И ноги ее земли не касались. Сверху, на стропилине, как раз на веревке, сидела огромная крыса. Чистила усы цепкими розовыми пальчиками.