Высокие отношения

Глава 8 Проклятый старый дон

Йорж встал у клетки, просунул узкое лицо сквозь прутья. Уши смешно торчали по краям.

— Завтра будем в городе ставить представление. Ты с нами пойдешь? Или так и будешь в говне ковыряться?

— А? Что? — Лукас потряс головой, повернулся к Йоржу. — А теперь, будь добр, повтори с начала. С самого начала.

— Смотрю, ты прям нашел свое призвание! — ухмыльнулся Йорж и подмигнул. — Смотрю, ты прям родился с лопатою в руках!

Лукас мысленно выругался, помянув кривое естество Панктократора. И циркач не подвел…

Йорж заверещал, гримасничая и размахивая руками:

— С лопатою в руках!

Черпаю я говно!

Нашел я в том труде

Предназначение свое!

Судьба моя,

Ты, сука, жестока!

Зачем Торвальди блядский,

Нагадил жидко так⁈

Лукас поморщился, прислонил лопату к дощатой стенке клетки, повернулся к Йоржу, всем видом выражающим желание услышать отзыв на свои стихи.

— Что-то у тебя с утра паршивенько с рифмой. Живот болит, что ли? Или вино мутное?

— Импровизация, — нисколько не расстроился циркач, — друг мой, импровизация наше все! И только так! Но! Если ее не готовить загодя, то можно добавить тебе работы. Что я, в общем, и сделал. С другой стороны, если сочинять заранее, то выйдет этакое шулерство, неприличное человеку искусства…

— Про говно, значит, прилично? — уточнил Изморозь.

— Естественный продукт! Отчего бы и не поговорить о нем двум благородным господам поутру?

— Самое время, ага…

Лукас себя искренне считал трепачом. Иные и не становятся студентами! Пусть даже и бывшими. Но неумолкающий Йорж мог заболтать кого угодно, трепясь о чем угодно. Иногда разговорчивость товарища вызывала острое желание шарахнуть его лопатой по затылку. Хрясь, и все! Запускай медведя в свежевычищенную клетку, к свежеприготовленному завтраку…

Мохнатой туше времени много не понадобится — к вечеру можно вытаскивать багром обглоданный скелет с полураздавленными костями… А если оставить на пару дней, то и кости в дело пойдут. Не хуже гиены истребляет! Одни зубы целыми остаются.

— Что за представление хоть? И где?

— Как это где⁈ Изморозь, ты вообще по сторонам слушаешь⁈ Или уткнулся носом в это самое, чье упоминание тебя так оскорбляет, и все⁈ Меня, может, твое невнимание сейчас оскорбляет! Сейчас на дуэль вызову! На граблях! До первой крови!

— Нет, я не слушаю по сторонам. У меня уши не как у фенека, — помахал головой Лукас, глядя исподлобья на циркача, возмущенного таким невниманием, — да еще ты верещишь как сучечка, ни хрена не слышно.

— «Верещишь», «сучечка»… Фу на тебя три раза и на макушку плюнуть! Слов всяких хамских нахватался! Короче, не хочешь слушать, так и скажи!

— Ты же все равно не заткнешься, — вздохнул Лукас. — Придется слушать.

— Не заткнусь! — радостно ответил циркач. — Короче, Изморозь, вылезай, тогда все расскажу. А то сидишь, как жирафа в клетке!

Лукас только выдохнул сквозь зубы. Некоторых даже лопатой по голове бить смысла нет — только лопата сломается.

— Подожди немного. Закончить нужно.

В несколько взмахов Изморозь дочистил клетку, поспихивал мелочь руками сквозь прутья, скалящемуся Йоржу прямо под ноги — брезгливым он и раньше не был, а в цирке и вовсе излечился от данного глупого предрассудка.

Выбрался сквозь маленькую дверку, притворил. С натугой взгромоздил засов — Торвальди был весьма крупноват, и сюда не протиснулся бы при всем желании. Но вот вездесущие дети могли сбить медведю режим питания — его от них пучило.

Йорж дожидался, приплясывая от нетерпения. Рассказ его так и распирал. Изморозь, специально держа паузу, почистил инструмент соответствующим скребочком, аккуратно поставил лопату на место, сдвинул задвижку. Решетка громко стукнулась о стену — медведь вернулся на оскверненную уборкой территорию.

Лукас присел на небрежно сваленный плавник у клетки, поковырял пальцем природный горельеф — нору древоточца на просоленной деревяшке…

— А теперь рассказывай, что за представление? И по порядку! С самого начального начала!

— Завтра приходит конвой с Островов. Три десятка нефов! Представь! Все под завязку! Последний конвой перед штормами! Ну и в порту будет огромная ярмарка! Со всей округи народ сбежится!

— Ярмарка, говоришь…

— А то! Будет торг! И не просто торг, а Т-О-Р-Г! Бобры косяками будут ходить! А где торговля, там и куча людей. С каждого десятого по медяку — к вечеру полный мешок!

— Или два мешка…

— А то и три! — Йорж приплясывал от предвкушения. — А три мешка денег, это же просто чудесно!

— Три мешка лучше одного, — согласился Лукас. — Но меня смущают островитяне.

Йорж застыл на пару мгновений, заржал:

— Забей, друг! Острова большие! Да и опять же, сам говоришь, что совпадение! И не ты резал того хомяка, и тебя вообще там никто не видел! А жирного, скажу тебе по секрету, грохнули наши же.

— Местные⁈ — Лукас чуть не свалился с обкатанного волнами и прибрежными камнями бревна, — Рэйни же платил Фуррету чуть ли не половину дохода!

— Не половину, а одну пятую за свою мерзость, да и то вряд ли, — отмахнулся циркач. — Обычная плата — ровнехонько десятина.

— Вот же сука…

— О чем и говорю! Есть у меня пара знакомых в страже. Говорят, вечером перед делом в «Башмаке», в «Якорь» притащился Бьярн, а потом, на карете, словно благородного, привезли Хото Высоту. Знаешь этих прекрасных парней во главе с многоуважаемым господином Дюссаком?

— Да ладно… — самолично, разумеется, Лукас не сталкивался ни с тем, ни с тем. Но слышал многое. И все больше жуткое. Такое, что можно детям рассказывать, чтобы с перепугу всю ночь не спали.

— Вот и ладно. Сам думай, кто Рэйни голову отчекрыжил. Острова? Нет! Сам же Фуррет и приказал! Так что, думай дальше — кому ты нужен на той ярмарке? И кто тебя вообще узнает?

Вот тут Лукас с говорливым циркачом согласился полностью. За неделю, что он провел на берегу, в лагере со стенами из дранных сетей, Изморозь очень сильно изменился. Разительно даже!

Отпустил неопрятную щетину, которой, впрочем, до бороды было еще несколько лет стараний. Умудрился загореть под чуть теплым осенним солнцем. Снова вспомнил как пить самое дешевое пойло… Провонял зверинцем, кострами и циркачками — им-то, на удивление, бывший студент нравился до подлинного безумия — очень уж был обходителен в постельных делах.

Со стороны посмотреть — обычнейший «береговой нищий», приставший к цирку, чтобы перезимовать под теплой крышей. Впрочем, так оно и было, если разобраться.

Конечно, Лукас не только клетки чистил — времени хватало на что угодно, и с запасом. В том числе, и на высокое. «Бертольдина» была хороша, но требовала чистовой доработки. И, разумеется, обкатки на настоящей сцене, а не в мыслях автора. Так-то, и черновой вариант был весьма хорош! Лукас оценивал себя объективно — все же опытный взрослый человек, а не прыщавый школяр Уши Торчком, с сугубо теоретическими знаниями об искусстве, жизни и женщинах.

А каков сюжет — просто чудо! Ревность, любовь, колдовство, измены и древние тайны! И финал! Удушение обломком табурета прямо на супружеском ложе под хор бывших любовниц и их же аплодисменты! И скрежет зубовный по дереву… Кстати, отчего бы не сделать главного злодея островитянином? Будет весьма свежо и остро! И название удлинить? К примеру — «Бертольдина или проклятый старый дон»? Главное, чтобы про авторство не пронюхали лишние… Оторвут голову. А если не повезет, то и все остальное.

— Знаешь, а я, наверное, соглашусь. Кто там меня узнает? А даже если и да, то что?

— В том и дело. Только портки смени, — добавил Йорж, — а то вонью всю публику распугаешь. Глаза так и режет! И в горле першит! Точно тебе говорю! Залезешь ко мне, в ящике под правой лавкой возьми, те, из крашеной парусины, с медными застежками. Ну и себе оставь, они почти новые.

— Помню такие, спасибо!

Лукас искренне обрадовался такому щедрому подарку. Отличные портки! Пусть и слегка протертые в промежности. Йорж, хоть и страдает словесным недержанием, все же хороший человек. Чуть ли не последние штаны подарил! Пусть и не плащ с плеча, но на кой хрен плащ тот нужен? Портки с жопы — они полезнее.

— Только еще вопрос. На кой хрен я там нужен? Ведь не актер нисколько.

Йорж хмыкнул, пожал широкими плечами.

— Знаешь, как когда-то говорил один умный человек, заедая сосисками пиво: «среди людей нет ненужных, если умеешь их применять на пользу себе». Пригодишься. Лишние глаза, лишние руки. Опять же, в наше трудное время, человек, который может зарезать посреди улицы громилу, в два раза больше себя, и сбежать незамеченным, никогда не будет лишним. Еще вопросы будут?

Изморози только и оставалось, что молча кивнуть. Про убитого он никому не рассказывал.

По стене бежал таракан. Нет, не бежал. Шествовал неторопливо, прямо таки — по-хозяйски. Толстый, наглый, усатый. Панцирь блестел даже в тусклом свете — латный доспех, начищенный перед турниром.

Хото шикнул на обнаглевшего насекомого. Но тот человека словно и не заметил, продолжив путь. Разве что усами зашевелил еще наглее.

Высота попытался склониться с кровати — тут же замутило. Он шлепнулся обратно на тощую подушку, мокрую и липкую от пота. Зашарил вслепую, опустив руку. Попалась мятая кружка с оторванной ручкой. Хорошая вещь. Была…

Стенолаз приоткрыл глаза, кое-как нашел ползущий кусок сверкающей черноты на серости облезлой штукатурки. Взвесил кружку на ладони, швырнул в стену. Бросок вышел жалким как сам похмельный стенолаз. Искалеченная кружка даже до стены не долетела, шлепнувшись на кучу веревок, сваленных в углу. Размахрившиеся концы вились по грязному полу диковинными водорослями…

Таракан добежал до цели, скрылся среди железа, наваленного на полках.

— Да чтоб ты сдох, падла, — прошептал Хото и лег на бок, отвернувшись от усатого захватчика.

— Тебе не кажется все это очень подозрительным?

Дюссак мерил шагами от стены до стены кабинет на четвертом этаже «Якоря». То и дело хватался за небольшой топорик на длинной рукояти, заткнутый за пояс. Тут же выпускал оружие из рук. И ходил дальше. За верным помощником, сидя у стола, наблюдал господин Фуррет, по-простецки прихлебывая вино из пивной кружки.

— Что именно я должен считать подозрительным, подскажи, будь добр? То, что ты бегаешь по моему кабинету, размахивая топором? Это да, весьма подозрительно. Вдруг тебя уже перекупили?

— У них столько денег нет, — смущенно проговорил Дюссак, садясь — проваливаясь в гостевое кресло. Тут же подскочил, выдернул топорик из-за пояса, положил на пол.

— То есть, все-таки я прав насчет перекупки? Предлагали? И кто же? И во сколько оценили тебя? Не сошлись в цене?

— Мастер! — покраснел Дюссак.

— Шучу, шучу, — кивнул ему Фуррет, снова отхлебнул. — Я знаю, что ты верен мне и Сивере не из-за денег. Дело в том, ты когда злишься, становишься похож на рассерженного ежа. Это забавно, уж прости.

Дюссак промолчал, усиленно теребя золотые висюльки мишуры. Несколько он уже оторвал — валялись под ногами.

— Так в чем же дело?

— Острова, — коротко ответил Дюссак. Оторвал очередную. Посмотрел удивленно, покрутил в пальцах, уронил, как бы случайно.

— Что «Острова»? — переспросил Фуррет, — что не так с ними?

— С ними все так. Под волны не провалились. Дело в ином…

— Мастер Дюссак! Не тягай мяура за хвост! Будь добр! Мяур не штора, не простит такого обращения!

— Островитяне снарядили огромный караван. Чуть ли не три дюжины парусников и галер охранения. Когда такое было?

Фуррет отпил вина, сложил руки на груди. Задумался…

— На моей памяти — три года назад. До этого такое число тоже мелькало. Если хочешь, могу уточнить. Благо, записи поднять не трудно и не долго.

— Не утруждайтесь, — поскучнел Дюссак. — Вам я верю на слово. Раз было, то было. Но все равно! Слухи нехорошие витают.

— Не надо жрать капусту с горохом, ничего витать и не будет. Что за слухи? — насторожился Фуррет.

— Что было в прошлые разы, не скажу, из-за плеча не смотрел. Но в этот раз островные наняли две сотни арбалетчиков. До кучи к обычной своей охране! Которой тоже по две дюжины на борт! Не думаю, что смерть купца способна заставить раскошелиться на такую охрану! Торгашей режут каждый день! Особенно в нашем городе! Две роты арбалетчиков! Это только война! Иначе они себя просто не окупают! Даже по пол-мерка в месяц… Любой разорится!

Фуррет оборвал помощника, подняв раскрытую ладонь. Дюссак попыхтел немного, но ни слова больше не произнес. Лишь пальцы так и мелькали в тревожной барабанной дроби.

— Понимаю, к чему ты клонишь. Прекрасно понимаю. Но не соглашусь с выводами. Подумай сам! Сивера и двести наемников с цаграми… Дюссак, мы тут без лишних ушей, поэтому, будем начистоту. Нас же втопчут в песок, если захотят! Этих сил избыточно много, тут я с тобой соглашусь. Хватило бы и полуроты. Против наших с тобой неумех…

— Тем не менее! — Дюссак обхватил подлокотники, сжал до побелевших пальцев… — Я тревожусь!

Фуррет взорвался, швырнув кружку в стену. По наклеенной ткани расползлось черное пятно. Ковер вобрал в себя остатки. Лишь несколько капель застыло на густом ворсе.

— Ты хоть не нуди как муха! Осень на дворе! Зима уже скоро! Прекращай! Я понимаю твое беспокойство. Не разделяю, но понимаю. И учти, слухи ведь доносятся не только до твоих ушей! Мои друзья как один утверждают, что на Островах все тихо. Все разговоры о Сивере касаются только грядущего торга. Ни слова в сторону! Один торг! Ты же знаешь этих болтунов! Они не знают, что такое секреты! Тревожится он…

Дюссак вскинулся было, но тут же осел. Заерзал в кресле.

— На время ярмарки никаких отпусков и болезней. Кого увижу похмельным — лично утоплю. Всех в строй! И стража, и твои люди постоянно на улице! И днем, и ночью, — Фуррет устало кивнул товарищу, — учти, эти все меры только и исключительно, чтобы тебе было спокойнее. Помни, что я не разделяю твоей тревоги! А то будешь валять свою циркачку и думать о том, что твой старый друг — тупой мудак. Еще не встанет от переживаний. Совсем себя загрызешь!

— Циркачку⁈…

— Из тебя плохой актер. Не старайся, Хото не переплюнуть. Да и ценю я тебя не за это.

В огромном каменном зале свистел под потолком ветер, заставлял огоньки свечей дергаться в испуге…

Тени скакали по грубой кладке, больше пригодной для замковых стен, чем для жилья. Прыгали по древним гобеленам, готовым в любой миг рассыпаться в невесомую пыль, по облупившимся фрескам…

В одном из углов квадратного зала стоял овальный стол, такой же монументальный как камень окружающих его стен, такой же старый, как и они. Тот, кто приказал его поставить именно здесь, словно опасался расположить стол по центру зала, как принято. Впрочем, нынешний владелец Блеанкура о таких мелочах предпочитал не думать. Стоит и пусть стоит дальше — а на свободном месте можно всласть побренчать железом, разгоняя застоявшуюся на пирушке кровь.

Там и сейчас рубились. Не насмерть, разумеется! Так, легкая дружеская потасовка в четверть силы. В голову не бить, острием не тыкать, уши не грызть, по яйцам не пинать!

— Убей его, Ле!

— За яблочко его, за яблочко!

Поединщиков поддерживали вяло, больше по привычке, чем по зову души. Каждый из тех, кто собрался в этот вечер за столом, участвовал в десятках тысячах таких вот поединков и в сотнях настоящих боев, когда режутся насмерть, и единственное правило — кто победил, тот и прав.

За столом сидели семеро. Все были не похожи друг на друга — кто блондин, кто брюнет, кто в теле, а кто худ, словно палка, коей крестьяне дерьмо мешают. Но, при этом, сходства было куда больше! Этакая стая бродячих псов, ходивших когда-то на охоту для богатого сеньора, но выбравших свободу, и сбежавших. Только их не предупреждали, что свобода несет и пустоту карманов… Даже стол был пустоват — немного вина, скудная дичина, подвявшая зелень, сыр… Набор, подходящий не благородным рыцарям, а горожанину средней руки, не больше.

Впрочем, за этим столом собрались не для того, чтобы набивать желудки. Тут собрались, чтобы слушать и говорить.

Говорил один из них, сидящий во главе стола. Высокий, с проседью, глаза черные, со злым вороньим отливом. Лицо изрублено старыми шрамами. Один, сабельный, пересекал лицо, строго вниз, от линии волос, до подбородка. Второй, оставленный тонким лезвием ножа, шел точно поперек лба. Шрамы пересекались над левой бровью.

Голос звучал хрипло, будто рыцарь был простужен. И с легкостью перекрывал шум фехтующих бойцов.

— Итак, господа! Во-первых, снова хочу поблагодарить за то, что вы откликнулись на мой зов! Как любил говорить мой батюшка, «как здорово, что мы сегодня здесь все собрались!».

— Мы не могли иначе, мастер Руэ! — ответил за всех толстяк средних лет, сидящий по правую руку от хозяина замка. — Позвали же вы, а не какой-то там король!

Смех взлетел под самый потолок, распугав пригревшихся на стропилах голубей.

— Благодарю, друг мой Бертран! Твои слова, хоть и звучат, словно лесть, идут от сердца, я знаю!

Толстяк Бертран коротко кивнул.

— Так вот, раз мы с вами, друзья, обменялись любезностями, то не будем тянуть тигуара за хвост. Скажу за всех, ибо точно знаю, что каждый подтвердит истинность моих слов! Времена нынче сложные. Безденежные и нездоровые. Отгонять дурные мысли все сложнее. Не скажу, что у нас много путей, чтобы облегчить свою скорбную участь, не дожидаясь, пока она станет скверной до полной невозможности. Но один я знаю. Однако, прежде чем оглашать, я все же хочу спросить, нет ли среди моих давних и верных друзей таких, кто бы опасался вероятного гнева служителей Панктократора?

Лишь один смех был ответом рыцарю Руэ.