Высокие отношения

Глава 17 Старые долги

Посланец явился под самый вечер. Братия только-только покончила с дневными делами и начала собираться на молитву перед вечерней трапезой.

Гонец — парень лет двадцати, в короткой кольчуге, с кордом на поясе, легко спрыгнул с седла. Распустил завязки на штанах, облил мочой стену возле ворот — ссал долго, со вкусом и удовольствием, охал блаженно, брызгал струею во все стороны. Долго, видать, копил. Ну или за поворотом выхлебал пару фляг для убедительности. Закончив с неотложным делом, постучал по воротам. Вернее, поколотил, с яростью завзятого барана исполнив сложную барабанную партию сапогами и кулаками.

Обшитый позеленевшими бронзовыми полосами дуб, моренный несколькими веками постоянных дождей и снегов, отзывался чуть слышным глухим ворчанием — ворота ставили в хорошее время. И толщина их равнялось полутора локтям — закрыть или открыть можно лишь напряженьем сил многих человеков.

Посланец посмотрел по сторонам, прислушался. Но никто не бежал открывать, становиться раком, подносить кальвадос или оказывать иные знаки внимания и почтения. Монастырь будто спал. Или вымер от внезапного черного поветрия. Это оскорбляло не на шутку!

Он повторил с удвоенной силой, вкладывая в каждый удар всю свою ненависть к проклятым святошам, осмелившимся выказывать столь вопиющее пренебрежение. Но высокие стены по-прежнему не замечали муравьишку у подножья. Муравьишка от этого рассердился, налился дурной кровью — еще немного, и полезет по стенам, втыкая ножи меж кирпичей, в щели, откуда выкрошился от старости раствор — будто какой легендарный герой из тех песен, что часто звучат в кабаках.

— С чем пожаловали, дорогой гость? В такую-то рань?

Парень дернулся, заозирался. Но говорящего разглядеть не получалось. Хитрая тварь! Трусливые монашеские трюки!

— Слышь, йопта, ты, залупа волосатая, хавальник запокеж, шхеришься хуле⁈

— Вашей матери пятеро за раз вдули! — кротко, но весьма поэтично ответил злокозненный монах, прячущий свое мерзкое рыло на стеной.

— Попизди мне тут! — заорал посланец, снова начав избивать кулаками безвинные ворота. — Урод сраный, пидор ставленый!

— Вы так юны, и так дурно воспитаны… Неужели вам ни разу не ломали нос за вашу несдержанность в словах?

— А то че⁈ — несколько нелогично ответил юнец. — Слышь, чепушила, зови главнюка! Телега ему!

Щелкнул арбалет. У сапога посланца воткнулся болт. Очень убедительный.

— Следующая будет в пузо, — добродушно пообещал стрелок-привратник. — А потом я отрежу тебе голову и насру в шею. Выкладывай с чем пришел, и уебывай нахуй.

— Тебе же… — посланец сглотнул, — вам же, уста сквернить бранью не положено…

— А тебе еще в детстве запрещали срать, не снимая штанов. Ты преступил запрет, и я преступил. Все честно.

— Послание у меня, послание! Вашему главному, отцу настоятелю от сиятельного рыцаря Руэ!

— Прям от самого сиятельного… Клади послание, где стоишь, и проваливай. Как можно дальше, и как можно быстрее!

Гонец, весь изошедший на красные пятна, вздернул прыщавый подбородок — похоже, собирал остатки храбрости. Вытащил из-за пазухи помятый свиток. И уронил его в собственную лужу — промоченная долгими дождями земля новую влагу впитывала неохотно, и лужа, украшенная хлопьями пены с кровавыми прожилками, все еще стояла.

— А теперь…

Упрашивать не пришлось. Храбрость кончилась без остатка. Вестник кое-как залез в седло, оглядываясь и щупая промокший зад. В лошадиные бока вонзились шпоры — плохонькие, чуть ли не из жести резанные.

Выждав, пока всадник ускачет за пределы видимости, неслышно растворилась дверца в воротах — до того искусно сделанная, что самый прозорливый взгляд скользил мимо, как намыленный. Плашки так плотно подогнаны, что разве что «кружевная» игла в щель меж ними войдет.

Из дверцы боком — иначе не получалось, выбрался монах. Всем видом он напоминал стог, на который, для воспрепятствования дождям, набросили старый парус. Сходства добавляла бесформенная хламида неопределенного цвета. Арбалета при нем не было — сменил на оглоблю, окованную железом, и обильно истыканную гранеными коваными шипами.

Двумя пальцами, будто дохлую крысу, он выудил послание. Поднял, подождал, пока стечет лишнее. Посмотрел внимательно на лужу, покачав головой сочувственно:

— Недолго тебе, паренек-то, осталось… А не будешь путаться с девками непотребными, — подумав, добавил, — хотя, судя по тому, как легко обгадился, путаешься ты с непотребными мужиками. Что еще хуже, в общем!

От послания сиятельного рыцаря Руэ пахло уксусом. Настоятель, старик, похожий на высохший невысокий тополь, поднял бровь, осторожно коснулся пергамента кончиком фруктового ножа.

— Он что, был весь в бубонах? Или прискакал на колеснице, запряженной дюжиной крыс?

— Швырнул в собственную мочу, — не стал скрывать истины привратник. — Я хотел прострелить ему печень, но вы просили быть милосердным.

— И повторю свою просьбу, брат Кэлпи! И повторю ее столько раз, сколько нужно! Нашел повод! Все жидкости, из тела исходящие, суть телесные, а оттого нисколько не стыдные или не отвратные. Но все же, благодарю, брат Кэлпи!

— Всегда готов, отец Вертекс!

— Знаю, знаю…

Отложив ножик, настоятель скрюченной ладонью, похожей на лапу хищной птицы, развернул мокрое письмо. Верхний край придавил чернильницей, на нижний положил руку и оперся грудью. И углубился в чтение, с трудом разбирая кривоватую вязь литир, выведенных не слишком уверенной и грамотной рукой.

Оторвался, посмотрел на молчащего у стола Кэлпи.

— Я готов поспорить, что писцом у нашего разлюбезного сиятельного рыцаря брат-близнец нашего разлюбезного Китлерри. Такая же нетвердость руки и сбитый глазомер.

— Что хоть пишет?

— Сам как думаешь? — улыбнулся настоятель. Улыбка вышла неуверенной.

— Снова требует Змеиный лес, размахивая своей писулькой.

— Ты как всегда проницателен, брат Кэлпи! Именно так. Рыцарь Руэ не страдает желанием разнообразить свои желания. Хотя, затребуй он казну монастыря, чтобы мы делали?

Кэлпи хохотнул, прикрыв рот могучим кулаком.

— Мы бы отдали ее без остатку, и долго смеялись! Нищий обокрал бы нищего! Там той казны-то…

— Именно так. Казну мы можем отдать, даже приплатив. А Змеиный лес — нет. Он наш, нашим и останется! Сколькими бы фальшивками этот Руэ не тряс!

Кэлпи почтительно склонил голову, исподлобья наблюдая за разбушевавшимся настоятелем.

Лес стал собственностью монастыря еще при деде Старого Императора. И отдавать его, испугавшись угроз разбойника с «чумным» гербом… Недостойно, как не крути! К тому же, отдав лес, монастырь лишится основной статьи доходов. И умрет. Кэлпи не всю жизнь охранял ворота. Пошатался в юности и зрелости, многое повидал…

— Оставь меня, брат Кэлпи, будь добр! — поднял взор утихомирившийся настоятель. — Скоро проповедь, а мне не хотелось бы пачкать братьев даже следом своей злости.

Кэлпи коротко кивнул, затворил дверь кельи за собою. Зашагал, перескакивая через ступеньку, по крутой лестнице.

На заднем дворе, у закрытой за ненадобностью трапезной для паломников, возился с красками Китлерри. Надо же, как вовремя его отец Вертекс вспомнил-то!

Болезненно рыхлый, чернявый кудряш, высунув от усердия язык, размалевывал штукатурку на глухой стене, украшенной полуразвалившимися провалами воздуховодов.

— Лошадку рисуешь, что ли? — уточнил осторожно Кэлпи. — Или меня взялся изображать?

Атаульфо был старшим сыном какого-то богатея с побережья. Но вместо любви к бухгалтерии и цифрам, он страстно возлюбил живопись. Безответно. Отчего впал в полное душевное расстройство, и был сослан на излечение. На беду парнишки, в монастыре хватало фресок и прочих картин. Некоторые были прям чудо как хороши! Взять, к примеру, ту, что напротив нефа, где как раз и изображено, как в их владение лес переходит… Но, обострения не случилось. Наоборот, рассудок несколько прояснился. Впрочем, от желания рисовать, паренек не избавился. Ему и не мешали.

— Ну что вы, брат Кэлпи! — возмутился Атаульфо, и начал тыкать обратной стороной кисти в получившуюся мешанину цветов и мазков. — При всем к вам уважении, я тут пробую Старого Императора изобразить… Правда, как-то не особо получается.

— Да? А мне показалось, что ты просто краску ведерками на стену хлюпаешь. А потом кисточкой размазываешь, — произнес честный Кэлпи, который ну никак не мог разглядеть Старого Императора, как ни старался.

— Ну что вы! Я просто не первый раз пробую! Вот и наложение цветов произошло!

— Наложение цветов…

— Это у меня тут рука дрогнула, поэтом силуэт нечеткий! — еще немного, и Атаульфо бы разревелся. Плачущих же Кэлпи не любил — у самого начинало екать сердце и щемить в груди.

— Не, ну в общем… Если под углом глянуть…

— Правда⁉ — расцвет Китлерри.

Кэлпи был честным человеком. На свою, разумеется, беду, в первую очередь. Но и другим доставалось.

— Нет, разумеется. Хреновая мазня. С другой стороны, ты стараешься. А плох не тот, у кого не выходит, а тот, кто бросает на полпути работу.

Привратник ушел, оставив малолетнего художника переваривать услышанное.

И вроде всю правду сказал, а все равно, остался осадок, будто вытащил из кружки слепого побирушки единственную монетку.

Так сильно Ди не волновалась и перед тем, как ее первый мужчина сделал ее женщиной. То было предназначено судьбой, и ничего тут не поделаешь. К тому же, девства лишалась почти каждая, а значит, бояться особо и не чего — как бы не хотелось.

— Ты как? — осторожно спросил Йорж, по случаю выезда в город, разряженный, как приличествует кучеру не последней в городе особы.

— Все прекрасно, — стиснув зубы, ответила Ди заглянувшему в экипаж циркачу.

— Не верю я вам, госпожа Русалка!

— Да мне плевать, веришь ты или нет! — позволила она себе на миг отпустить вожжи. — Сейчас твое дело отвезти! Без лишних разговоров!

— Знаю, знаю! За лишние разговоры отрезают языки и бросают муравьям!

— Мы их ели в детстве… Не самих муравьев, конечно. Тыкали палкой в муравейник, а потом ее облизывали. Кисленькая такая была…

— Ди, может, к бесам это все⁈ — не выдержал Йорж. — Твой план построен на куче допущений! Ночью влезу в окно и зарежу, без всяких заморочек!

— Твой план — это твой план, — отрезала Ди. — Провалится мой, делай что хочешь. Помнишь же, что надо сделать?

— Если три клепсидры в «Якоре» никакой суматохи, то возвращаться в «Русалку» и говорить девочкам и Хорхе, что все, пора бежать. Потом дождаться твоего возвращения, подготовив за это время окончательно все к дороге.

— Спасибо… Чтобы я без тебя делала, Йорж…

— Тоже самое. Просто «меня» звали бы иначе.

Йорж спрыгнул с облучка, подскочил, открыл дверцу экипажа. Помог Ди выбраться. Шепнул, ненароком склонившись:

— Все получится.

— Знаю! — гордо выпрямилась женщина.

«Якорь» стал сам на себя не похож. Всюду полотнища с гербом Островов, настороженная охрана — Ратт со своими, единственный, кто остался со времен Фуррета, присягнул новым хозяевам на верность, но предавший раз, предаст снова, дай только возможность! Уж островным-то этого не знать!

Убраны ставни с окон первого этажа. У входа в кабак нет ни одного спящего пропойцы. Зато сразу два дворника машут метлами, наводят чистоту.

Ди уверенно направилась к «хозяйскому» входу. Его охраняло трое. Старший — бородач в красном берете и с секирой на длинном древке, увидав гостью, шагнул навстречу, загородил проход. Двинул квадратной тяжелой челюстью.

— К кому?

Русалка поправила локон, упавший в старого нужный момент на лицо, улыбнулась, и произнесла, добавив в голос манящей хрипотцы — от нее сходят с ума такие вот мощные самцы, вспоминая, наверное, тяготы и прелести походной жизни. Надо уточнить у Йоржа, между делом. Он вроде когда-то говорил, что был солдатом. Или это Хорхе обмолвился о своем далеком прошлом?..

— К самому главному человек в Сивере, господин страж!

Секироносец тут же подобрел, зашарил липким взглядом, сноровисто залезая под короткую шубу.

— К мессиру Юргу Ди Шамли?

— Ну разумеется! — всплеснула руками Ди, отметив краем глаза, как дернулись оставшиеся охранники. У Йоржа было бы мало шансов… — К кому же еще⁈

— Мало ли… — проворчал старший, — тут, пока мы порядок не навели, такая шайка заправляла! И тут самый главный сидел! Хорек, или как там его?

— Фуррет, — прикусила нижнюю губу Ди, — его звали Фуррет. Отвратительный человек!

— А теперь, тут мы! — выпятил грудь секироносец. Повернулся к подчиненным, поманил одного.

— Бегом к мессиру. Скажешь, что к нему гостья.… Эээ… — взор стража обмял грудь, раздвинул ноги…

— Госпожа Ундина, — назвалась Ди именем, коим звали русалок на Островах.

— Вот! Госпожа Ундина!

Сапоги загрохотали по лестнице. Стражник же, подкрутив ус, спросил:

— Могу ли я уточнить причину вашего визита, госпожа Ундина?

— Исключительно, чтобы засвидетельствовать свое почтение мессиру Ди Шамли, господин…

— Фортис! Сержант Фортис я!

— Рада знакомству, Форти…

Еще немного, и бравый вояка начал бы признаваться в любви и вечной страсти. А там, глядишь, или свадьба и первая брачная ночь, или что вернее, изнасилование прямо на ступеньках, под внимательным присмотром подчиненных.

От проявления искренних чувств, спас гонец, пригрохотавший сверху.

— К себе требует! Незамедлительно!

Ди улыбнулась отступившему с дороги сержанту, склонилась мимоходом, коснулась кончиками пальцев гульфика.

— До скорой встречи…

И пошла наверх, чувствуя, как ее жгут, словно раскаленными прутами, три жадных взгляда.

Русалка поднималась, рассеяно поглядывая по сторонам.

На каждой площадке — по трое, как и внизу. У каждого арбалет, большой, в рост человека, щит и по мечу. Бережется мессир Ди Шамли, помня судьбу предыдущего хозяина этого дома! Но тому-то охрана не особо помогла.

Стало больше ковров. Из-под некоторых виднелись следы плохо замытой крови. Что ж! Сивера без боя не сдалась. Слабое утешение, впрочем.

А вот и предпоследняя дверь…

Толкнув ее, Ди оказалась в знакомом коридорчике. Из-за тяжелых портьер удушающее несло чесноком и подгнившей сельдью — излюбленными кушаньями небогатых островных. На последнем рубеже находились бойцы, выбранные не за чистоплотность!

Обстановка в кабинете со дня последнего визита практически не изменилась. Разве что заменили стекла (или просто окна вымыли?), да выбросили отвратительное гостевое кресло. От него отвратительно пахло, а растрескавшаяся кожа сильно натирала…

Еще добавились обязательные флаги Островов, от пола до потолка. И два безмолвных стража, застывших у входа.

— А, это вы! — поднял голову от пергаментов Юрг. — А я сразу и не понял, что за «ундина» такая объявилась у моих берегов.

— Я, мессир, — склонилась Ди в глубоком поклоне. Чуть более глубоком и чуть более долгом, что приличествовало.

— Не удивлен, — сухо произнес ди Шамли. — Вы сразу показались весьма разумной представительницей своей профессии.

Ди молчала, пристально рассматривая захватчика. Старательно думая о том, каков его член — чтобы краска смущения хоть немного порозовила щеки.

— Знакомое место?

— Смутно, — улыбнулась Русалка, снова поклонившись. На этот раз, не так глубоко. — У меня не было общих дел с господином Фурретом. Покойным господином Фурретом, — тут же поправилась она.

— И снова вранье, — безразличным тоном произнес Юрг. — Я не верю, что первая шлюха города не лежала под первым негодяем города. Этим господином Хорьком… Впрочем, раз пришли, то к чему терять время? Å kle av seg! — щелкнул он пальцами.

К Ди тут же кинулись стражники. Сверкнули короткие клинки. Несколько взмахов. Треск рвущейся ткани…

— Klart! — каркнул один из стражников.

Русалка стояла в груде лохмотьев, недавно бывших ее одеждой. Абсолютно голая. Посмотрела на Юрга, вздохнула.

— К чему это? Я бы и сама разделась.

— Южане коварны. Южные женщины коварны вдвойне. Степень коварства южной шлюхи с крашенными волосами я и представить не могу, — Юрг встал из-за стола. — Так сказать, теряюсь, насчет степени ее коварства.

— Sjekk inne!

Ди, словно куклу, швырнули на стол. Прижали затылок, заломили руки. Коленом раздвинули ноги. Грубые пальцы вторглись внутрь. Пошарили, заставляя сжиматься от омерзения. Затем, попытались проникнуть с другой стороны, сквозь тугое кольцо мышц.

— Расслабьтесь. Если он не проверит вас внутри полностью, то вас вышвырнут в окно. Как вашего любезного господина Хорька, о котором каждый в этом городе вспоминает с придыханием! Вешать не будем, разумеется. Подобное действие с вами не принесет ни грана воспитательного момента…

Значит, слухи не врали…

Ди прогнулась, постаралась расслабиться. Палец наемника вторгся в нее, вошел на всю длину.

— Klart! И спереди тоже ничего.

Юрг подошел к Ди, распластанной на столе. Приспустил штаны.

— Вы не только умны, но и благоразумны. Или наоборот, глупы и трусливы. Побоялись убить меня собой? Или решили, по примеру крысеныша, присягнуть на верность?

Ди не ответила. Она вообще запретила себе что-либо ощущать. Только слух. И больше ничего!

Мягкие шаги стражников. Хлопнула дверь. Упали на пол штаны, звякнув пряжкой. Сопение. Долгое, занудное. Шелест ее волос в его руках.

— Всегда казалось, что крашенные волосы на вкус другие. Но получается, никакой разницы….

И снова сопение.

— Очнитесь, госпожа Ундина!

Ди раскрыла глаза. Медленно встала, чувствуя, как неприятно прилипает кожа к полировке стола.

— Благодарю за оказанную честь, господин ди Шамли! — склонилась она в очередном поклоне.

— Ждал большего, — произнес Юрг, застегивая ремень. — Очевидно, слава вашего борделя заслуга не ваша. Впрочем, я всегда знал, что содержимое не равно оболочке.

— Простите, мессир, если разочаровала. Вы были столь… внезапны.

— Внезапность — моя вторая натура, — кивнул Юрг. — И одна из частей моего девиза. Ступайте, госпожа Ундина. Ваше общество мне прискучило.

Ди опустилась на колени, прикидывая, какой из обрывков можно использовать, чтобы прикрыться.

— Не утруждайтесь. Капрал Фортис отвезет вас к дому. Ну и что-то из одежды подберет.

Русалка выпрямилась. Кивнула. Разум цеплялся за всякую чушь. «Капрал Фортис… А представился сержантом, засранец! Южное вранье разъедает и вашу кровь!»

Платье, что вручил молчаливый страж, оказалось великоватым, с застарелыми пятнами засохшей спермы на подоле. И отвратительно гадкого желтого цвета…

Бросив последний взгляд из окна кареты на светящийся окнами «Якорь», Ди кивнула сама себе. Дело сделано.

Оставалось лишь покинуть город до того, как островные найдут своего Юрга окоченевшим, разодравшим свое горло посиневшими пальцами. Ведь никто не поверит, что южная ведьма не нашла какой-то хитрый способ для коварного убийства. И будут правы.