Всё хорошо, что хорошо кончается

Глава 25. К счастью ли, к беде ли я в решеньях скор

Вилхелм вспоминает.

Страшно побледнев, он встаёт, прижимая руку к сердцу.

— Как же я мог забыть её? — спрашивает он у нас, но мы, конечно, не в силах ответить на этот вопрос.

Правитель этих земель отходит к высокому окну, вглядывается вдаль.

— Я помню свою Элеонор, — глухо произносит он. — Ещё в юности я понял, что больше никого и никогда так не полюблю. Но моя мать была против. Ведь брачный союз для правителя — это возможность, которую нельзя упускать. Заключить сделку ради земель и власти — разумный ход. А выбрать жену, которая ничего мне не даст, глупо. Так рассуждала мать.

Вилхелм опускает голову. Если бы он не был призраком, я бы похлопал его по плечу. Вижу, что и Андраник протянул было руку, но затем нерешительно опустил.

— Но я принял решение и знал, что никакая сила не заставит меня изменить выбор. Перед одной из моих поездок мы с Элеонор тайно заключили брак. Матери я хотел сообщить о том позже, но моё промедление привело к нежелательным событиям. Моя мать, стремясь присоединить к нашим владениям южные земли, отправила послов к вождю, пригласила его дочь в качестве моей наречённой. Она была уверена, что я не сумею отказаться, поставленный перед таким выбором. Ведь это навлекло бы позор на дочь вождя, позор, за который её народ неминуемо пожелал бы отомстить.

Даже если бы я не оказался уже связан с Элеонор, я всё равно разгневался бы на мать, поскольку она не имела права принимать подобные решения без обсуждения со мной. Какими бы благими не казались ей эти цели, жизнь моя — не её игрушка.

Ноздри Вилхелма раздуваются, брови гневно сходятся к переносице, и Андраник спешит его отвлечь.

— Что же случилось дальше? — спрашивает он. — Что вы сказали дочери вождя?

— Я отвёл её в дом к своей жене и всё объяснил, — отвечает юный правитель. Лицо его разглаживается. — И Таавья, так звали дочь вождя, не рассердилась. Она тоже считала, что любовь куда важнее денег и власти. И в тот день мы трое заключили союз, смешали кровь и дали клятву, что никогда не предадим друг друга. Таавья обещала нам, что с этого дня считает нас родными, и мы тоже назвали её сестрой. Само собой, пришлось открыть всё и моей матери.

Тут Вилхелм долго задумчиво молчит.

— Удивительно, — наконец с горечью произносит он, — что воспоминания такие давние, а боль так свежа. Я полагал, уж мать-то должна меня, наконец, понять. Вышло очень удачно: породнившись с Таавьей, хотя и не так, как задумывалось изначально, мы заключили надёжный союз с югом. Северные земли уже были нашими, и запад — тоже, там от моего имени правил наместник. Казалось бы, чего ещё желать? Но мать всё равно пришла в ярость оттого, что сложилось не так, как желала она, а об Элеонор ей и вовсе не хотелось слышать.

Я даже не думал прежде, что той, которая родила меня, настолько безразличны мои чувства и желания, зато собственные важны до того, что доходит до бессмыслицы. Видимо, это потому, что никогда прежде я не действовал ей наперекор.

Но всё же Таавья в чём-то нас обманула. Раны на наших руках открылись после её отъезда, а вскоре народ юга прибыл сюда с оружием. Не могу понять, зачем она так поступила. Принося клятву, она казалась искренней.

— Нам удалось повидать дочь вождя, — говорю я, — и она сказала что-то вроде того, что не она первая нарушила клятву.

— Но и не я, — отвечает Вилхелм. — Даю слово, что никого не предавал. Но это всё не столь важно. Мне нужно встретиться с Элеонор. Я не понимаю, как мог не вспомнить о ней за все эти годы!

— Как же нам устроить вашу встречу? — принимается размышлять Андраник. — Похоже, что она не может войти в замок. А вы не можете выйти наружу?

— Мне не покинуть это место, — печально говорит молодой правитель. — Молю, скажите Элеонор, как я её жду. Может быть, она придёт к этим окнам, чтобы мы вновь смогли увидеться?

Но тут позади раздаётся жёсткий смех, будто тот, кто смеётся, видит перед собой противника, над которым одержал победу. Смеётся Адалинда. Сын её ничего не слышит, потому глядит в недоумении на нас, внезапно обернувшихся.

— Вы, верно, уже задаётесь мыслью, где находятся ваши друзья, — говорит хозяйка замка. — Прежде я солгала вам, что не видела их. Сейчас они в моих руках. Вы можете их спасти, я расскажу, как, но прежде выполните то, чего я требую. Отнесите кольцо Элеонор, чтобы она навеки сгинула, и тогда я сообщу, как отыскать ваших спутников.

Я ощущаю, как в душе закипает гнев.

— Немедленно скажи нам, где они! Что ты с ними сделала? — требую я, но Адалинда лишь хохочет, точно безумная.

— Что происходит? — спрашивает Вилхелм.

— Решайте же! — кричит хозяйка замка. — Думайте, кто для вас важнее, мёртвые или живые. Глупцы, вы всё равно не сумеете соединить этих двоих — мой сын никогда не покинет замок, а проклятая девчонка не войдёт, пока я рядом с сыном. И если вы сообщите Вилхелму хоть слово о том, что сейчас услышали, я откажусь от всякой сделки!

— Ох, простите, — говорит Андраник, обращаясь к юному правителю, — нам нужно отойти и обсудить одно неотложное дело. Подождите, пожалуйста.

Затем он глядит на Адалинду.

— М-мы ведь можем перемолвиться словечком с моим товарищем, верно?

— Можете, но не тяните, — велит хозяйка замка. — Вашим друзьям сейчас ой как несладко, да и я могу передумать в любое мгновение.

Андраник тянет меня в сторону, в угол зала.

— Что тут обсуждать? — возмущаюсь я. — Усиленный талисман, который делал Теодор, наверняка ещё лежит среди наших пожитков. Я не видел, чтобы Гилберт уничтожал его, но и с собой он его точно не носил. Вернёмся, отыщем его и разберём весь замок по кирпичикам! Тогда и Вилхелм сможет выйти, и остальные найдутся! Хорошо я придумал?

Андраник прикусывает губу, собираясь с духом.

— Не очень, — честно сознаётся он. — Даже обладая большой силой, потратишь много времени. А времени, может быть, нет. Вдруг здесь есть какие-то ловушки с шипами, опускающиеся потолки, затопленные ходы? Да и стены, ломаясь, могут погрести под собой…

Голос у него дрожит, и он останавливается, видимо, чтобы сдержать слёзы.

— И ведь королева Нела, — продолжает бедолага, шмыгнув носом, — си-ильная колдунья, а тут ни следов борьбы, ничего… и другую колдунью, дочь вождя, тоже кто-то как-то убил…

— Ладно уж, чего тогда? — намеренно грубо говорю я, чтобы он успокоился. Знаю я таких — стоит проявить сейчас тревогу или сочувствие, как разрыдается вовсю. — Значит, сделаем, как она сказала? Отнесём кольцо? И к слову, мы ведь можем и не отдавать его или передать Элеонор, что Вилхелм её ждёт.

— А-а вдруг Адалинда может чувствовать, остался в городе призрак Элеонор или нет? — несчастно спрашивает Андраник. — Мне вправду очень, очень, очень жаль Вилхелма и его жену, но Адалинда права — они действительно давно мертвы, и им уже мало что повредит. А я не вынесу, если все наши… если все… и Тилли, ведь это из-за меня она здесь оказалась, а теперь, а я ей даже не успел сказать…

— Хорошо, — соглашаюсь я, — первым делом спасём наших друзей. А когда они будут рядом, может быть, мы ещё что-то придумаем.

И мы возвращаемся к хозяйке замка. Она глядит на нас с победной усмешкой.

— Давай кольцо, — требую я, поскольку моему спутнику вряд ли удастся сейчас говорить внятно. — Или оно у Вилхелма?

— Оно на пальце моего сына, — говорит Адалинда. — Следуйте за мной, я покажу.

Она ведёт нас прочь из зала. Мы следуем за нею с опаской, подозревая, что всё это может оказаться и ловушкой, но идти приходится недалеко. Вскоре Адалинда останавливается перед непримечательной узкой дверью.

— За нею вы найдёте кольцо, — говорит она. — Когда Элеонор сгинет навеки, возвращайтесь, и я укажу вам, где искать друзей. Вперёд, дальше сами, я не в силах видеть то, что покоится там.

Я толкаю дверь. За нею оказывается небольшая комната с ширмой в углу, камином справа и неприбранной узкой постелью слева. Может быть, здесь прежде жил кто-то, прислуживающий хозяйке замка, потому что обстановка очень простая.

Поперёк постели лежит мёртвое тело. Холод отлично сохранил его, и без труда можно узнать, что это Вилхелм. Ужасная рана идёт наискось от плеча к груди, разрубленный доспех покрыт кровью. Лицо искажено последней мукой, глаза полуприкрыты.

Мне становится как-то не по себе. Одно дело видеть призрак юноши, полного сил, другое — вот это. Где-то за плечом охает Андраник.

— Счастье, что я давно не ел, — говорю ему я. — Ты как, на ногах-то держишься? Что, мне одному придётся снимать кольцо?

Бедолага ничего не отвечает мне, и кажется, все его силы уходят лишь на то, чтобы не лишиться чувств.

— О боги, — вздыхаю я. — Отойди пока к окну, полюбуйся на двор, на небо или что хочешь, а я покончу с этим делом.

Андраник, едва переставляя ноги, пересекает комнатушку и вцепляется в серый камень подоконника. Тем временем я подхожу к постели, брезгливо тяну к себе окоченевшую руку с потемневшими ногтями, та не гнётся, будто тело выточено из дерева. Ох, что за мерзость. Нет у него на левой руке никакого кольца.

Оно находится на пальце правой руки. Я уже было размышляю, удастся ли стянуть перстень, или мне всё ж таки придётся отломать бедняге Вилхелму палец, как мой спутник вопит.

— Что такое? Не смотри, если тебе так тошно, — говорю я, поднимая взгляд, и замечаю, что глядит Андраник вовсе не на меня, а за ширму. С того места, где он находится, открывается что-то, чего не вижу я.

Обойдя кровать, я заглядываю за ширму и вижу тело женщины, сидящей на стуле. Судя по почерневшему лицу с широко раскрытыми глазами, по раскрытому в немом крике рту, по рукам, сведённым последней судорогой, одна из которых замерла у горла, смерть была мучительной. Но мне знакомо уже это зелёное платье с длинными рукавами, эти светлые волосы с густой сединой в них — перед нами тело Адалинды.

У ног её, выпавший из руки, лежит кубок. На теле не видно ран, наверное, она приняла яд.

— С-сильвер, — хрипит Андраник, — посмотри…

— Да я уже вижу, — говорю я, пытаясь казаться бодрым. — Вот так встреча, верно? Ладно уж, в этой комнате ни на что больше не гляди, а то и третье тело где заметишь…

— Чьё тело? — испуганно спрашивает мой дрожащий от ужаса спутник.

— Ничьё, пошутил я, — успокаиваю его. — Выйди за дверь и там подожди, я скоро.

— А п-п-погоди, — запинаясь, говорит Андраник. — А ч-что, если та, что ходит во тьме — это и есть Адалинда?

— Да быть не может, ведь вот же она разгуливает при дневном свете.

— Д-да, но что, если «ходит во тьме» означает «имеет тёмные помыслы»?

— Тогда ты прав, — соглашаюсь я. — Мерзкая она бабёнка, не помню, чтобы встречал таких подлых. Даже принцессы Третьего королевства, да что там, даже твоя мать перед нею дети малые… ой, прости.

Но Андраник, погрузившийся в размышления, по счастью, не слышит моих последних слов.

— Сильвер, а что если, — задумчиво говорит он, — что, если слова Адалинды — как же она сказала, что-то вроде «Элеонор не сможет прийти, пока я рядом с сыном», да? Так вот, что, если эти слова касались не призраков, а их тел?

— Ты думаешь, если мы… — тоже задумываюсь я.

— Конечно, может быть, это и не самая умная мысль, — спешит прибавить мой спутник, но я уже убеждён в том, как надлежит действовать.

— Что тебе больше нравится, плечи или ноги? — только и спрашиваю я.

Спустя некоторое время мы вновь проходим через главный зал. Я пыхчу, обхватив Вилхелма поперёк туловища, и идти мне приходится боком. Нам не удалось снять разбитый доспех, тело совсем не гнётся, и я ужасно жалею, что у нас нет при себе талисмана силы.

За мной семенит Андраник, придерживая тело правителя под колени. Он скрючился едва ли не до пола, будто это не мне досталась самая тяжёлая и неприятная часть.

— Ох, надо было всё же нести на покрывале, — пыхтит бедолага, стараясь не глядеть на пугающую ношу, из-за чего то и дело спотыкается.

— Постойте! — кричит хозяйка замка, замечая нас. — Куда вы уносите его, куда?

— Да кольцо что-то не снимается, — говорю я, пытаясь ускориться, насколько это возможно в нашем положении. — Так мы его с телом отнесём.

— Остановитесь! — вопль Адалинды оглушает. Она пытается удержать нас, но руки её проходят сквозь меня, сквозь Андраника, сквозь разрубленную грудь сына. — Не отнимайте моего мальчика, не отнимайте его у меня!

Но я уже толкаю спиной дверь, ведущую в коридор.

— Ты сама попросила, чтобы мы отнесли кольцо, — говорю я напоследок. — Это мы и делаем, всё честно.

Створка захлопывается, и мы остаёмся во мраке коридора. Никто из нас не догадывается пройти вперёд и распахнуть дверь, ведущую наружу, чтобы здесь хоть что-то стало видно. Так мы и продвигаемся в спешке, то и дело натыкаясь на стены и охая, пока наконец не оказываемся во дворе.

Не замедляясь и не останавливаясь, чтобы передохнуть, отдуваясь и пыхтя, мы с трудом тащим тяжеленное тело Вилхелма. Пересекаем двор, проходим по мосту, ступаем на дорогу, ведущую с холма вниз, к городу, и тут недотёпа Андраник, упорно не глядящий вперёд, теряет равновесие.

Его левая нога скользит в сторону, он шлёпается, не выпуская из рук свою ношу, и едет по обледеневшим камням. Тут и я не удерживаюсь. Кованый доспех Вилхелма гремит на льду, как чугунный котёл, и мы катимся к подножию холма, пока не останавливаемся, наконец, у первых домов.

Андраник ошалело вертит головой, пытаясь прийти в себя. Я поднимаюсь, потирая ту часть своего тела, на которую пришёлся удар при падении. И лишь Вилхелм безмятежно лежит, слегка согнув руку и устремив лицо к небу.

Тут я кое-что припоминаю.

— Хе-хе, — говорю я Андранику. — С днём рождения!