Время вороньих песен

6.3

Было ли мне страшно? Не знаю, наверное. Первые несколько мгновений. Потом стало не до того.

В кресло у прилавка он практически рухнул.

– Нужна ведьма. Вы в хороших отношениях с той, что живет напротив? – не то прохрипел, но то пробулькал он, все еще хватаясь за мое плечо, будто у него пальцы свело и он их разжать не может.

Я кивнула. Не слишком уверенно, но…

– У меня… здесь где-то в пальто список и пропорции, – он наконец отпустил меня, неловко полез в карман и чуть не свалился. Пришлось ловить упрямца и искать самой под язвительные комментарии, что улитка и то быстрее справилась бы.

– Будете умничать, выставлю вон, – нервно огрызалась я, методично извлекая разные мелочи и бросая их на стол.

У Пешты в груди что-то забулькало, он затрясся, а у меня волосы на голове зашевелились от мысли о том, что он возьмет сейчас и ласты склеит у меня в доме. Я замерла. Грудь под пропитанной кровью и еще какой-то дрянью рубашкой вздрагивала, вздрагивал кадык на бледной шее… Пешта лежал, откинув голову на обитый потертой тканью край кресла полуприкрыв глаза и ржал. Сразу же захотелось грохнуть его чем-нибудь тяжелым и зарыть на заднем дворе, но искомое нашлось. Между страниц в одном из вытащенных блокнотов

– Не-е-е, – протянул он, приподнимаясь и наваливаясь боком на край стола, – не выставите. Я бы не пришел.

Из его уха потекло что-то темное. Он неловко провез рукой по шее, ругнулся, поднял на меня полыхающий взгляд.

– Время… Идите же!

Нужно было бы подняться за пальто и тростью, но я искоса глянула на свои руки – кровь подсыхала, мерзко стягивая кожу – метнулась в чайную комнату за шалью и пошла так.

– Не смейте умирать, – пригрозила я, обернувшись на пороге, и на всякий случай добавила: – Здесь.

Аманда открыла на удивление быстро и впустила, не задав ни одного вопроса. И правильно, если в дом к ведьме поздно вечером вламывается соседка с руками в крови и безумным взглядом, то это явно не из желания внезапно чаю попить. Зу-Леф долго смотрела то на протянутые мною плотные листы с характерными потеками по линиям сгибов, то на меня.

– Нужно это, – расцепив губы, выдавила я.

– Есть очень похожий сбор, условно-легальный, он глушит дар, магические всплески и пиковые эмоции, которые им сопутствуют. – Она помолчала, но я не разбиралась в травах и зельях, поэтому молчала тоже. – Вы уверены, что здесь нет ошибки?

Я кивнула. Он конечно сам признал, что иногда ошибается, но не думаю, что это был тот случай.

– Даже за подозрение, что у меня могут храниться некоторые из перечисленных ингредиентов я могу лишиться лицензии, – продолжила Аманда.

На это мне тоже нечего было сказать. Я тут с одной целью. И уже ее озвучила. И потом, зачем мне уговаривать ведьму, когда она сама с этим прекрасно справляется.

– Чтобы принимать это, нужно иметь невероятную выдержку и такое же невероятно луженое нутро. И пару жизней в запасе. На всякий случай. – Аманда нервно хихикнула и добавила: – В этом варианте смесь должна дико влиять на эмоции.

– В какую сторону?

– А ни в какую. Если принимать регулярно, останутся только реакции на сильные раздражители.

– Да или нет? – с нажимом повторила я.

Зу-Леф снова посмотрела на записку и кивнула.

– Мне нужны сутки. И я возьму кое-что в лавке взамен за это.

– Идет.

Вернувшись я застала Пешту хозяйничающим в кухне. Из его собственной одежды на нем остались только штаны, рубашку заменила простынь, обмотанная на манер тоги. На белой ткани проступали алые и бурые пятна. Волосы были мокрые. А из-под стола, за которым он сидел торчали босые ноги. На плите в низкой широкой кастрюле кипела вода. Перед ведьмаком стояла глубокая миска, куда он бросал листики и цветочки, шустро выбирая из горки высыпанного на столешницу успокоительного сбора. Приворотный чай был взят как есть, целиком.

Надо же, а еще умирающего тут изображал! Не успела выйти, как он и по полкам пошуршал и в ванную сбегал.

– Наговор для бодрости, – пояснил он, глядя на меня ввалившимися глазами. Нос на бледном лице казался длиннее и сделался заметным обычно почти невидимый шрам на щеке. – Скоро закончится. Уберите кастрюлю с плиты и сыпьте в воду. – Он толкнул миску с травой ближе ко мне. – Что она сказала?

– Сутки, – отозвалась я и опрокинула миску в успокоившийся кипяток.

– Накройте и пусть постоит, – продолжал указывать калач, кое-как сгреб чай на столе в кучу и ссыпал в ближайшую пустую банку.

Пешта занял единственный имеющийся в кухне стул и мне пришлось устроиться на подоконнике. Сев, я с удивлением поняла, что мне уже все равно, что стекло затянуто плотным слоем паутины. Раненый непонятно куда и чем ведьмак с проступающей на лбу испариной и полыхающими огнем глазами был куда страшнее. Судя по следам на шее и лице, у него из уха снова текло. И носом тоже.

– Что произошло? – спросила я, просто чтобы не молчать.

– Поступил, как вы, – привалившись плечом к стене, обронил ведьмак и криво ухмыльнулся. – Сделал прежде, чем подумать.

– Вас Мартайн искал, – вспомнила я, когда подала ему кружку с чаем. Ту, новую, остальные были слишком малы. Руки тянулись поторогать его лоб, хотя исходящий от ведьмака жар я, и так чувствовала. Будто рядом с камином стою.

– Здесь? – удивился Пешта.

– Я спросила у него ровно то же самое.

– А он?

– А он сказал, что сделал, что вы просили, но его тревожит результат, а еще больше то, что он не сможет долго хранить это в тайне

Пешта прикрыл глаза и ругнулся. Поставил на стол пустую чашку и спросил, где можно прилечь. Я вышла, постояла в дверях спальни, потом вышла и посмотрела в обшитый деревом потолок в коридоре. Щелкнула, опускаясь, лестница на мансарду.

Упомянутый Пештой наговор перестал действовать на четвертой ступеньке. Ведьмак поднимался впереди и чуть не свалил меня. Я обхватила его поперек, рявкнула дому: “Поднимай!”, потом, уже наверху, сгрузила невероятно горячее и тяжелое тело на стоящую там кровать.

Он снова тяжело дышал, простынь, которой он обмотался, была похожа на рубашку, пропитавшись кровью и чем-то еще. Я приподняла липнущий к коже край, но никаких открытых ран не было, будто сквозь поры сочилось.

– Это проклятие, – прохрипел Пешта, – подарок строптивому сыну от внезапно объявившегося родителя. Я сейчас усну, мне нужно. Два часа. Не больше. Понимаете? – посеревшие веки с угольно черными ресницами дрогнули, в кофейного цвета зрачках перекатывался огонь, словно бился о преграду. – Поняли? Два часа.

Я кивнула.

– Вам тоже лучше поспать, – проговорил он, закрывая глаза и отключился.

Я спустилась вниз на дрожащих ногах. Зашла в ванную, наскоро отполоскала брошенную в раковине одежду, подняла с пола пальто. Потом пошла в спальню и рухнула на постель.

– Два часа, – сказала я себе и дому, сунула руку под подушку, ткнувшись пальцами в деревянное изголовье, и в щели между ним и матрасом нашла платок. Тот. Сжала в горсти: – Два часа.