4.4
Я несколько раз проверила, заперта ли дверь. Дергала засов, шла к лестнице и возвращалась. Лицо пылало от стыда за совершенное и бессильной злости на собственную глупость. Если и была у Пешты ко мне хоть капля уважения – теперь и ее не осталось. Но какая скотина! Мог бы сразу отчитать и носом в… чай макнуть, так нет – устроил показательную порку… Я привалилась спиной к деревянным панелям на лестнице, пережидая предательскую дрожь от воспоминаний о раскаленных пальцах на… везде, где были.
Поднялась наверх, вколачивая пятку трости в ступеньки с такой силой, что казалось, от нее молнии брызжут.
Как можно было быть такой беспамятной недальновидной идиоткой!?
Ворвалась на кухню и распахнула окно. В разгоряченное лицо брызнуло моросью и мелкими снежными крупинками. На штыре сидел мокрый ворон. И смотрел в сторону.
– Ты еще меня презрением облей! – с вызовом заявила я птице, добыла из холодильного шкафа куриную печень и на тарелочке на отлив выставила.
Ворон чуть повернул голову и заинтересованно покосился на презент, потоптался, спорхнул на отлив, подцепил кусочек и вернулся на штырь. Потом вытянул шею и, раззявив клюв, демонстративно выронил угощение.
Блюдце отчаянно тренькнуло, ударившись о штырь, и брызнуло осколками, пустившими по колышущемуся внизу пологу радужные круги. То, что я, высунувшись в окно по пояс, орала вслед вороньему хвосту, наверняка, слышала вся улица.
Прооравшись и утерев с лица злые слезы, отправилась в ванную, с остервенением оттерла себя мочалкой, а выбравшись из воды, сообразила, что не взяла с собой ничего переодеться. На валяющееся на полу следы грехопадения даже смотреть не хотелось, не то что на себя напяливать. Отправилась в спальню голышом, открыла дверь…
Дом услужливо осветил помещение резко и ярко. Тень за окном замерла, неловко взмахнула руками и, хрустнув многострадальным навесом над крыльцом, рухнула куда-то в заросли так и не подстриженной как следует травы и голые, плетущиеся по земле ветки не пойми чего. Орать уже было лениво, прикрываться – поздно.
Облачилась в рубашку и халат, вернулась за домашними туфлями в ванную и запихала платье в корзину для грязного белья. Спустилась вниз. Выглянула. Поросль была примята, на дорожке валялся кусочек черепицы, мертвых или умирающих тел не обнаружилось. Ну и ладно, еще не хватало, чтоб мне убиение любителя в окна подглядывать приписали.
Остатки приворотного, а в моем случае, отворотного чая отправились туда же – в заросли. Устроилась в кресле за прилавком и добыла учетную книгу. Свежая запись была только одна. О продлении лицензии. Я сама ее сделала. Повозила пальцем по строчке и принялась листать желтоватые страницы в обратном порядке, в надежде, что скучные списки избавят меня от желания умертвить кое-кого каким-нибудь экзотическим способом. Не тут-то было. Перечень читался как руководство к действию. Вырубилась я на представлении, как можно использовать для моих противоправных целей стеклянные шарики и музыкальную шкатулку.
…
Рядом со мной снова беседовали. Правда, на этот раз, будто за стенкой, а я, рискуя лишиться носа в процессе любопытствования, приклеилась к этой стенке ухом.
– У них не вышло? – Это мадам Арденн. Она всегда говорила негромко, но слышали все.
– Я точно не знаю. Отец мало говорил, и был недоволен, когда я спросил. Видимо, что-то пошло не по плану, – Огаст? Надо же, я успела забыть какой у него блеклый невыразительный голос.
– Тогда почему она жива?
– Выжила в круге, и им стало интересно. Драгул сказал – сильная кровь, и он хочет кое-что проверить. Потом влез в меня и… проверил. Они все проверили. – Звук шагов, нервный хруст костяшками. – Я больше не хочу этого делать.
– Тебя никто и спрашивать не будет.
– Зачем ты вообще меня рожала?
– Меня тоже никто не спрашивал. – Пауза. Потом шорох страниц, хлопок и по столу постучали чем-то твердым. Прошелестело, будто веер развернулся. Я помню один – большой, из черных перьев, с украшенными красной эмалью крайними плашками. – Кто?
– Ферка, – в голосе явно послышалась дрожь отвращения, – он любит поиздеваться, обожает смотреть на ее слезы, это отвратительно.
– Ты же говорил, что равнодушен к ней.
– Это не значит, что мне нравится, что он с ней вытворяет.
– Разве они не должны стирать тебе воспоминания?
– Все так и поступают. Кроме него. Это тоже его забавляет. То, что я все вижу вместе с ним. С этим можно что-нибудь сделать?
– Арденн продались Крево с потрохами задолго до моего рождения. Не думаешь же ты, что твой фиктивный отец взял мою фамилию лишь из-за титула и поместья? Ты должен был быть Арденн, чтобы у Силарда были права не только на твою кровь, как у старшего рода, но и на суть по договору служения. Тебе было три, и ты не можешь помнить, как его перекосило, когда индикатор дара остался темным в твоих руках… И в пять… – Мадам Арденн прервалась, потому что послышался звук колокольчика. – Кого еще там принесло?
Зашуршало платье. Хлопнула дверь.
– Веда Зу-Леф, добрый вечер! Нет, еще не было. Жду со дня на день… Да, заходите. Буду рада вас видеть, – голос мадам был слышен все так же, будто из-за стены, а слова ее собеседницы звучали, как невнятный набор звуков.
– Старая ведьма, – буркнула покойная свекровь, возвращаясь и вновь усаживаясь, шелестя юбками. – О чем это я? А! В пятнадцать оказалось, что ты медиум, и тебя оставили. Он до последнего надеялся, что именно ты будешь проявленным. Но Силарду Крево нужно было крепче держать штаны на заду. Они так и норовили с него соскользнуть. – Смех. Хрипловатый и похожий на клекот. – Ему всей его не-жизни теперь не хватит припомнить и отыскать тех девиц, с которыми он развлекался.
– О чем ты?
– Один из поколения, балда. Если проявленный не ты, значит кто-то другой. А раз он найти не смог, решил тебя женить и повторить подвиг. Носитель сути Двуликого Мора и слабый универсал, с уснувшим смешанным даром из темной семьи… Твой отец обожает удачные совпадения, а бедняга подошла по обеим статьям и как вместилище, и как потенциальный инкубатор. Лучше бы ей умереть…
– Она и умерла.
Веер хлопнул, закрываясь, брякнула о фарфор потревоженная ложечка.
– Ты? Когда?
– Почти сразу после ритуала. Когда Ферка первый раз влез в меня для… проверки. Она точно была мертва. Я оставил ее в постели, чтоб утром заняться, а она вышла к завтраку, как ни в чем не бывало.
– Что ты сделал?
– Придавил подушкой. Она перестала дышать.
…невероятная тяжесть давит на грудь и нечем дышать. И я не дышу. А потом открываю глаза и, хватая ртом сладкий вкусный воздух, повторяю…
– Меня зовут…
Меня звали и колотили в дверь, а я пыталась отлепить от шеи затянувшуюся удавкой тесьму воротника от сползшей за спину сорочки. Я уснула носом в книгу, шея затекла, ноги и спину ломило. Завозившись, я уронила трость, ударилась затылком о край стола, когда ее поднимала, потому дверь открыла в состоянии озверения. Но к моему глубокому разочарованию, это был вовсе не надзирающий-мать его ведьму-офицер Ворнан Пешта. А я уже трость половчее перехватила…