Воин-Врач IV

Глава 20 Горит и любит

Иберийская делегация гостила ещё неделю, пока Ираклий не встал на ноги достаточно уверенно для того, чтоб доплыть домой. Да, дорога длинная, и случиться могло всякое, но мне было принципиально важно, чтобы первое грузинское посольство выехало из наших земель тем же числом, каким прибыло в них. Тут, если можно так сказать, удачно совпали некоторые врачебные суеверия будущего и прозорливая политическая мысль великого князя из настоящего.

Зураб вполне прилично поднатаскался в русском, но это было лишь небольшим приятным дополнением — слушать родную речь с характерным акцентом и колоритом мне просто нравилось, всплывали в памяти известные образы из фильмов и анекдотов. Забавлялся и Всеслав, видя моими глазами своих гостей из солнечной Иберии то в кепках-аэродромах, то в форме лётчиков гражданской авиации. А слова песенки про птичку-невеличку они до последнего пытались заставить меня вспомнить целиком, но дальше «чито-гврито, чито-маргалито да» дело не пошло́. А Чародей ещё потешался, выкопав в моей памяти историю возмущённого автора музыки этого бессмертного шлягера, который сравнивал ту популярность с дурной болезнью. Нет, обиду маэстро понять было можно: он написал массу великолепных сложных и глубоких классических произведений, но в памяти масс навечно застряла только эта «птичка». Вот бы он удивился, наверное, узнав, что сочинил одну из первых древнейших песен своего народа. Судя по знакомому ритму, что отбивали по столам, перилам и голенищам сапог горцы, недостающие слова им, натурам увлекающимся и творческим, предстояло придумать в самое ближайшее время. Значит, на Родину вернутся уже с хитом. Который, как и многое другое, подарил им «добрый друг, уважаемый батоно Всеслав».

Когда Ираклия прямо вместе со столом двое Ждановых транспортировали в лазарет, с Арчилом мы разговорились уже не на шутку. Выяснилось, что блестяще образованный для своего времени грузинский князь отлично знал латынь и греческий, поэтому языковой барьер был преодолён и без спец.средств из Лавры. Которые, пусть и с большим трудом, но удалось реабилитировать в глазах гостей — они до последнего не верили, что напиток, едва не отправивший к праотцам одного из них, абсолютно безвреден для остальных. Пары-тройки тостов за дружбу народов и развитие здравоохранения хватило, чтобы вернуть доброе имя медовой перцовке, которую вслед за нами с Рысью и Ставкой распробовали-таки иберийцы. И петь от этого хуже не стали точно.

До отплытия переговорили на кучу тем, от внешней политики и мироустройства, от религий и догматов до традиционных спорта и баб, практически неизбежных в мужских компаниях. Когда речь зашла о горькой тоске, с какой местные ожидали следующего ледостава, чтоб снова начать азартно болеть за любимые отряды-команды, и родилась очередная в этом времени новинка.

В «килу́» уже давно играли новгородцы, но наши правила понравились больше даже им. У нас запрещалось касаться набивного кожаного мяча руками и строго запрещался мордобой, как и в ледне́. Народ и так собирался горячий и с боевым опытом, один тот нож, с каким заявился на первую игру ледня́к из «Стражей», мог бы натворить кучу бед.

Площадку, не целое поле, конечно, а примерно с футзаловскую размерами, подготовили прямо под стенами, снаружи, буквально за полдня. Слухи о том, что «батюшка-князь новую диковину удумал, летнюю ледню!» бросили на подмогу всех свободных горожан, которые предсказуемо больше мешали Кондрату с парой десятков обстоятельных коренастых мужичков с ремешками и тесёмками на лбах. Подготовка и постановка тех.задания прошла по старой схеме: я рассказал и местами даже нарисовал то, что мне требовалось, ни словом не обмолвившись о том, как это надо было делать. Молчаливые мужики переглянулись, почесали бороды и затылки и ушли со двора. Это вечером. А к обеду следующего дня мы уже принимали «стадион».

Народ свисал с заборолов-городских стен только что не гроздьями. Трибуны, привычные уже нашим, но удивившие гостей «лавки горой», забились стоявшими вплотную друг к другу людьми. Авторитет великого князя по части неожиданных сюрпризов сбоев по-прежнему не давал.

Сперва вышли мы с Гнатом, с которым вечером хоть немного попробовали погонять мяч. Для меня он был вообще не привычным в сравнении с теми, какими играли мои сыновья в двадцатом веке. Но сам я начинал давным-давно, во дворах и гарнизонах, где, говоря метафорически, пинали многое: от камней и консервных банок, до деревяшек, шапок-ушанок и туго увязанных телогреек. Набьёшь, бывало, сложенных газет или запихаешь тетрадок в голенища кирзовых сапог, чтоб дьяволы-защитники с первых ударов ноги не переломали — и ну атаковать ворота противника! Этот же, кожаный, мастерски сшитый, туго набили чёсанной шерстью. При ударе, конечно, отскок был не тот, но зато принимать передачи и обрабатывать оказалось гораздо удобнее.

Вторым номером шоу были парни из «Полоцких Волков». Они как-то пронюхали вчера о тайной закрытой тренировке и обступили нас с воеводой, умоляя научить. Ещё б они не пронюхали — половина же из Гнатовых была. Пришлось делиться мячиком и рассказывать правила. А тут как раз и Ставр прискакал на Гарасиме, в прямом смысле, на рысях, и потребовал начать объяснения заново. Долго, в общем, провозились, но эффект был.

А когда на поле с криками полезли иберийские гости, всем скопом, вместе с князем, что, кажется, орал громче всех, и начали с первых минут вытворять с мячом такое, что и Волки диву давались, я вспомнил Чемпионаты СССР шестьдесят четвёртого и семьдесят восьмого годов. Видимо, и Тбилисскому «Динамо» предстояло в этом времени появиться значительно раньше. Гостей, раскрасневшихся, охрипших, с мокрыми от пота усами, трибуны с поля отпускать не хотели ни в какую. И по сверкавшим счастьем глазам и довольным лицам их было предельно ясно: на наш чемпионат они осенью точно приедут.

Стоило только отплыть грузинам, как в Киев потянулись высокие зарубежные гости. Северяне хотели было тоже рвануть из Владимира-Волынского следом за нами, но передумали. Не было у них той привычки к долгим конным переходам по, мягко говоря, очень сильно пересечённой местности. Поэтому все желающие отправились одним караваном по Припяти и Днепру. Дорогих, небывало дорогих гостей встречал, кажется, весь Киев. Новые границы Союза на стенгазете появились на следующее же утро после того, как их начертили на подворье мы с Арчилом, я — с запада, он — с юго-востока. Народ радовался до слёз, уверяя, что теперь-то ещё лучше заживём, как тот говорящий кот из мультфильма, что радовался приезду хозяина. Тому, что князь-батюшка с ближней дружиной появился в городе внезапно, тоже никто не удивился. Ну и что, что с вечера не было, а наутро — вот они? Так Чародей же, что возьмёшь?

Проходя мимо экрана с политинформацией, лидеры сопредельных государств останавливались и вдумчиво изучали матчасть. И то, что «братские» земли тянулись уже до Хвалинского моря, отметили. Пришлось скромно пояснять, что время на месте не стоит, вперёд идёт, и что как только от царя Баграта придёт подтверждение договорённостей — начнём через новых друзей торговать с турками и персами. Феофания, жена Олега Волынского, слушала эти рассказы, кажется, прижав уши, как дикая кошка. Перспективы торговли между заклятыми врагами, русами и сельджуками, вряд ли обрадовали её и наверняка всерьёз опечалили бы её родню, занимавшую не последние места при дворе Романа и Евдокии. Или Евдокии и Романа.

Об этом был отдельный разговор среди заседателей Ставки. Гнат и Ставр одинаково серьёзно отнеслись к поставленным задачам и обещали не подвести. И когда уже через три дня, почти накануне свадьбы, о проделанной работе отчитались, стало ясно — не обманули.

Город цвёл, пах и сиял, грешно сказать, лучше и краше, чем на Пасху. Прошли все службы, бдения и крестные ходы, посетили горожане кладбища-жальники, почтив добрую память и поздравив со светлым праздником предков. Сходили люди по гостям, к родным, друзьям и соседям. Отстучали, в общем, яйца, и празднования православные плавно перетекли в традиционные. Тогда-то и прибыла делегация из Великой Степи.

Точнее, даже не так. Великая Степь прискакала в гости на свадьбу любимой дочери Степного Волка Шарукана и старшего сына великого князя русов, Всеслава Чародея Ак-Бус-Ка́ма, Белого Волка-Шамана, как называли соседнего вождя половцы.

Малую, тысячи на полторы конных лиц, группу самых близких родственников и друзей, Шарукан привёл по правому высокому бе́регу, с того самого взгорка, с какого мы с князем летали на Буране. Хорошо шли, красиво.

Не доходя до нашей «группы встречающих» от бесчисленной желтоволосой волны отделилась самая, видимо, элитная группа, человек на сто-сто пятьдесят.

— Как перезимовали, брат? — громко поприветствовал русского великого князя великий хан.

— Благодарю Богов и Вечное Синее Небо, всё ладно, — ответил Всеслав. — А как твои стойбища и табуны?

— Великий Тенгри не оставил своих детей, очень хорошо зима прошла! Надеюсь, весна и лето выйдут не хуже.

— И не только эти, брат! Сделаем всё, что сможем, чтобы любое время года было добрым для наших народов. И для наших детей!

Хару отрывисто крикнул что-то первым, и всё пространство вокруг задрожало от криков, рёва и визга степняков. Который смело́ рухнувшим из-за наших спин слитным гулом «Любо!». Кто это, интересно, там так ловко сдирижировал? Уж не патриарх ли?

— Верные слова говоришь, брат Всеслав! Любой из нас сделает всё, чтоб дети жили счастливо, — согласился Шарукан, когда затихло эхо над берегом и гостям удалось унять напуганных коней. — Давай оставим позади всё плохое, как и условились. Как подобает мужчине и воину — я признаю ошибку.

Он шевельнул рукой, и из толпы конных сидевший верхом на ослепительной красоты гнедом Байгар вытянул привязанного за ноги к его седлу бедолагу. Всеслав поднял бровь, давая понять, что сюрпризы не очень любил в принципе, а непонятные — в особенности.

— Этот негодяй, подлец и позор своего рода посмел, один из тумена, ослушаться моего слова! — Степной Волк чуть шевельнулся в седле, и его великолепный жеребец переступил так, чтобы хан оказался к своим воинам вполоборота.

— Будто мало было мерзавцу еды и питья, что мы взяли в дорогу! Будто плохо угощали нас жители твоих сёл и городов! Это отребье украло и убило барана твоих людей, брат. С того самого места его тянут по твоей земле, чтоб слезами и кровью вымолил у неё пощаду. Ну, или попривык к ней, пока ещё снаружи.

Так. Судя по еле уловимому блеску узких голубых глаз, эту моральную воспитательную операцию не планировал и сам Шарукан, но, как истинный сын востока и любой, в принципе, ответственный руководитель, упускать лишнего повода и возможности воздействовать на контингент не стал. А теперь ждал, что я подыграю. В духе моей тщательно создаваемой репутации Белого Волка-Шамана. Ну, на́ тогда, братец, принимай…

— Воровать, конечно, очень нехорошо, — начал Всеслав тоном, от которого хотелось зевать. — А в особенности у соседей и родни. Если только вы не передумали и не приехали передать нам отказ невесты.

А вот тут в голосе шевельнулись угроза и ярость. И удивили даже ближних с нашей стороны, а уж степняков-то как переполошили!

— Что ты, брат⁈ Нет, все договорённости, и молодых, и наши — всё в силе! — вскинулся хан и оскалился на того, кто скулил в пыли, — Ай, сын вшивого шакала, что ты натворил⁈ Из-за худого барана едва не рассорил великих властителей, добрых соседей, друзей, братьев! Да ты хоть понимаешь, сколько могло случиться смертей⁈

Хару вырвал от седла ногайку и принялся крест-накрест полосовать вывшего внизу, у копыт, воришку, поднимая пыль. Переигрывал, как по мне. Или это мы с князем перегнули и так всерьёз обеспокоили великого хана?

— Добро, что всё в силе, Шарукан, — продолжил, будто бы успокоившись, Всеслав. Выждав для порядка ещё пару-тройку ударов.

— Нам предстоит важное и счастливое событие, брат. Мы станем свидетелями чуда, когда любовь двоих сближает целые страны и народы. Я не хочу начинать чуда с крови того, кто больше дурак, чем преступник.

Хару наконец опустил плеть и убрал-таки с лица волчий оскал, с каким полосовал убогого. Все степняки, и из ближней, и из дальней групп, дышали через раз, не слушая, а внимая словам вождя русов. Которые летели над толпами, как колокольный гул. Их подхватывали, переводили и передавали во все стороны.

— Я отпускаю тебя, степняк. В честь праздника я даже оставлю тебе жизнь. Но помни сам и передай каждому… — в этой звонкой паузе дышать то́лпы перестали. — … Любой, кто нарушит клятвы, что мы с великим ханом дали друг другу, любой, кто с умыслом или по глупости совершит то, что нарушит данные нами слова, кто выставит этим нас лгунами и бесчестными мужами — умрёт.

Не знаю, думал ли кто-то из них об этом ранее. Старые воины — наверняка, молодые — возможно, горожане и торговцы — вряд ли. А вот теперь слышал, знал и обдумывал каждый. Понимая, что глупая драка, мелкая кража, любой пустяк между ними, не стоящий упоминания, и вправду был бы нарушением клятвы в дружбе и верности между их вождями. Которые, как мудрые отцы, всегда отвечали за любой поступок своих сыновей, мудрых, к сожалению, очень не всегда. И понимание того, что один худой баран, украденный другим, мог не только сорвать торжество, но и привести оба народа к са́мому краю новой войны, свалилось на них неожиданно. Новое чувство причастности к великим событиям, к немыслимому масштабу, было пугающим. Потому что вместе с ним приходила ответственность за свои действия и слова. Пусть не ко всем, но уже ко многим. И это было кстати и вовремя.

— А ещё запомни: если ты не внимешь словам моим, то я порву тебя. Пополам. А потом верхнюю половину воткну в нижнюю. Только пока не решил, какой стороной в какую.

Здесь давление, раньше ощущавшееся едва ли не физически в голосе Чародея, подспало вместе с гипнотическим напором. И Хару даже фыркнул, поняв шутку первым. Донеслись и первые смешки от его воинов. Очень несмелые.

— И так, я повторю, будет с каждым. Живи, жопоголовый!

Это слово из моей памяти понравилось Всеславу с первого раза, давно, и он явно ждал удобного случая использовать его. Этот же, подвернувшийся нежданно, да при таком скоплении народу, был — лучше и не придумать.

То́лпы, и степняков впереди, и наших за спиной и на городских стенах, взорвались хохотом. Смех помогал переключиться с тревожного ожидания непоправимого, что царило вокруг вот только что, но не вымывал из памяти слова князя, которые каждый из услышавших запомнил накрепко. И для встречи братского народа подходил, по нашему со Всеславом мнению, гораздо больше, чем пыльная орущая фигура на колу. Которая сейчас валялась на земле, размазывая по грязной морде сопли и кровь, не обращая внимания на новое прозвище, что, надо думать, пристало намертво. Ему, простому рядовому ратнику, было плевать на все на свете прозвища, пусть его называли бы хоть ублюдком, рабом и даже женщиной. Он продолжал дышать по воле чужого великого хана, что смог великодушно сохранить ему жизнь, и был счастлив так, как никогда прежде. Гости, вслед за хозяевами, проезжали мимо, не обращая на него внимания.

На подворье, да даже просто за городские стены, не заезжали. Такую массу народу там, может, и получилось бы разместить, но скорее всего стоймя и вплотную. Потому что те, что спустились со взгорка, были отнюдь не всей делегацией из Великой Степи.

Это было красиво. Даже пугающе красиво, я бы сказал. Тучи всадников, лавины кибиток заполоняли левый берег неумолимо, будто предгрозовые тучи, затягивающие небо. Вот, кажется, только чуть потемнело на краю окоёма-горизонта — и уже тут же ни единому лучику не пробиться через густые чёрно-синие клубы. Так и сейчас: свежая зелень яркой травы закрывалась табунами и отарами, вереницами телег и бесчисленным множеством юрт, что поднимались прямо на глазах, как грибы после дождя.

— Хорошо, что вы помирились, — не выдержав, сказал негромко патриарх, стоявший за правым плечом и чуть позади.

— Не говори-ка, — привычно поддержал коллегу великий волхв слева.

— В ладоши, главное, не хлопай, — проворчал Гнат, заставив обернуться Байгара. — Столько ни моим, на Кузькиным не сожрать, хоть они и молотят, как не в себя.

Главный по степной безопасности ухмыльнулся, показывая, что шутку оценил. Рысь только вздохнул тяжко. Показывая, что не шутил.

А потом началось то, к чему, благодаря какой-то невероятной удаче, успели подготовиться и мы, и кыпчаки, в перерывах между наведением хаоса и ужаса ими на латинских землях, и крепких интернациональных мостов нами на наших. Задействованы, несмотря на не раз объявленный Рысью режим строжайшей секретности, были, кажется, все, от Ясинь-хана до последнего рыбака с Почайны. Но сюрприза никто не испортил.

Потому что вся полная картина и весь сценарий небывалой свадьбы по-прежнему оставались лишь в одной голове, нашей со Всеславом на двоих.