Воин-Врач IV

Глава 18 Так выпьем же за то…

Первыми заозирались по сторонам Гнат и Немой. Стоял тёплый тихий вечер, было уже довольно темно и попадать в город решили не главными воротами, а нашими, неприметными, откуда было ближе всего до княжьего подворья. Кони ступали по отросшей уже высоко траве тихо, всадники тоже между собой не переговаривались, чуя близкий дом. Даже Ставр молчал. И тут, на выходе из леса, донеслись из-за высоких городских стен неожиданные звуки.

Рысь водил головой из стороны в сторону, в поисках если не врага, то хотя бы того, кто объяснил бы ему, что это за музыка и что это за голоса. Слова пока не различались, но напев совершенно точно был не здешний. Ближе к стенам услышал пение и я. И в голове сразу пронеслись образы блондина-очкарика, умудрённого опытом портье гостиницы и маленькой птички, что опалила крылья, оторвавшись от коллектива. Всеслав, услышав голоса внутри нашей с ним головы, сравнил их со звучавшими снаружи и отметил неоспоримое сходство. А потом, копнув поглубже в мою память, посмотрев найденную там карту Грузинской ССР, кивнул. Не зря мы с ним столько времени рисовали границы земель и учили этому остальных.

— Давно иберийцы гостят? — вопрос Чародея лишил дара речи нетопыря, что вышел из воздуха в трёх шагах впереди.

— Кто? — настороженно спросил Гнат.

— Народ с восточного берега Русского моря. В их стране много гор, много солнца, растёт мускатный виноград, пасутся большие отары. И там очень любят и хорошо умеют готовить, есть и петь, — задумчиво, в такт шагам Бурана, ответил князь.

— Второй день, княже, — «включился» наконец встречающий. — Их Шило привёл. Они на торгу с Кузькой повздорили.

— И по сию пору поют? Хреново он учит своих оглоедов! — вернулся звук и ко Ставру.

— Там замятни-то особой и не было, мальчонки этих в ножи взяли вмиг. Кузька еле успел смертоубийство остановить. А там как раз мимо случайно Антип проходил, — продолжал на ходу докладывать ратник. Не видя, как поменялось лицо воеводы, который наверняка заподозрил, что старый тайный разбойник оказался в центре назревавшего международного скандала не просто так, а как бы не сам его и заварил.

— Шило им попенял, что, дескать, плохо с нападения на княжьих людей знакомство начинать. Но сам судить не взялся, проводил на двор и велел вас дожидаться. Они второй день и ждут. Вчера курицу с тёртым орехом готовили — всё подворье слюной изошло. А нынче, чуешь? Кабанчика жарят. Лучше б вчера было изойти, вот те крест! Прости, владыка! — и он склонился перед отцом Иваном. Который поводил ноздрями, как старый сторожевой пёс.

— Бог простит, воин. А в тех краях, слышал я, веры православной придерживаются? — уточнил он.

— Истинно так! Прежде, чем на подворье зайти, Софию посетили, молились истово, но по-своему. Свечей купили, не скупясь, — с готовностью отозвался ратник.

— Ишь как выводят, шельмы, — протянул Буривой. — Ладомир учил: кто поёт ладно — плохим быть не должен. Чаще всего по его и выходило. Глядишь, и на этот раз не подведёт наука.

— Посмотрим. И послушаем. Поют и вправду знатно, — кивнул Всеслав, с улыбкой слушая мощный многоголосый запев, в котором слышались и шум горного потока, и гул огня в очаге, и шелест ветра в орлиных крыльях.

Возле сложенного из плоских кирпичиков плинфы невысокого мангала священнодействовал один из гостей. Подпевая время от времени в каких-то, видимо, важных местах, где требовалось общее участие. У длинного стола, установленного прямо посреди двора, стояли остальные, выводя напевы голосами низкими и высокими, громкими и потише, но всё вместе это чаровало, как Дарёнины или Леськины песни. Но если те либо спать укладывали, либо наоборот делали сон глупой и обидной тратой времени, то песнь мужских голосов наполняла какой-то торжественной уверенностью, а одновременно умиротворением и благостью, будто отец Иван с амвона благословил.

— Гамарждоба, генацвале! — сорвалось у меня с языка, едва закончилось пение. Ну а что ещё было сказать? Салам аллейкум?

— Гаумарджос, батоно Всеслав, русэбис дидо мепео*! — раздалось в ответ теми же музыкальными голосами. На этот раз в их хоре было чуть меньше слаженности, зато отчётливо был слышен солист — самый высокий и самый носатый.

* Гаумарджос, батоно Всеслав, русэбис дидо мепео! (груз.) — Да здравствует Всеслав, великий царь русских!

Они развернулись в нашу сторону одинаковым движением, даже тот, что колдовал над шашлыком. Хотя какой это шашлык? Тут десяток грузин, за такое и обидеться могут, наверное. Это, конечно же, мцвади, бриллиант грузинской кухни, идеальное сочетание мяса, лука, жара и специй, где нет места ни уксусу, ни кефиру, ни, упаси Боги, майонезу.

К этому времени у нас успели увести коней Алесевы ребята, а на крыльцо повалили домашние: Глеб, Дарёнка с Рогволдом и Лесей. Странно, но вышедшие следом Домна и Одарка тоже не воспринимались чужими.

— Тятя! Тятя дома! — закричал звонко сынок с гульбища.

Великий князь приложил ладонь к сердцу, давая понять гостям, пусть незваным и в очень шатком правовом статусе, что семья — святое, и, не дожидаясь их улыбок и понимающих кивков и возгласов, которые, наверное, можно было перевести как «о чём речь, мы всё понимаем!», поднялся по ступеням. Подхватил на руки младшего и, целуя жену, отметил краем глаза в плотных густых сумерках неровные линии коньков крыш наверху и более тёмные пятна теней вдоль стен внизу. Яновы и Гнатовы были привычно на местах.

— Как съездил, любый мой? — прошептала на ухо жена.

— Всё сладил, что хотел, да новостей привёз уйму. Когда рассказывать — ума не приложу. Ты не замёрзнешь, если часок с нами посидишь? Хочу из этих воинственных поваров внизу друзей сделать, с семьёй, думаю, быстрее получится, — кольнув ей щёку бородой, так же на ухо ответил Всеслав.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель! — чуть громче необходимого отозвалась Дарёна, склонившись перед мужем. Сказки тысяча и одной ночи они, что ли, нашли в Леськиных сундуках, от бабки доставшихся? Та, пожалуй, и не такую литературку могла хранить.

— Умница ты моя, — почти беззвучно и улыбнувшись проговорил Чародей. Перебросился парой слов с сыном, у которого за плечом стояла, прижав к груди блокнот с записями, Одарка, и развернулся к гостям. Шагнул так, чтоб стоять на верхней ступени, и обратился к ним, глядя сверху вниз:

— Я приветствую в моём доме гостей из далёких краёв! Ваш путь был долог и полон опасностей. Вы прибыли из земель, где горы белыми шапками держат небо, где текут Кура, Чарах и Риони, а на солнечных склонах зреет самый лучший виноград. Знаю, теснят вас иноверцы, сельджуки и персы. Как вышло так, что храбрые воины не смогли найти общий язык с одним из моих верных ратников и друзей?

Речь, начинавшаяся по-восточному и по-кавказски цветисто и образно, закончилась неожиданным вопросом. Вернее, он был вполне ожидаемым, но не в таком контексте. Получилось как в боксе, когда широкие и лёгкие, не акцентированные, как мазки импрессиониста, удары расслабляют и отвлекают противника. Который пропускает следующий за ними короткий и хлёсткий апперкот в печень. Судя по открывшимся ртам гостей, эффект был схожим.

Высокий вышел вперёд, огладил правой ладонью шикарные густые чёрные усы, и начал говорить. Удачно, что не очень длинными предложениями, и почти без характерных метафор и излишеств, типа очень гордых птичек. Чернявый плюгавый мужичок, замерший рядом в каком-то странном полупоклоне, будто его разом поразили люмбаго и ишиас, успевал переводить.

Князь Арчил Варданидзе, близкий друг царя Баграта Четвёртого, разделял опасения своего сюзерена на предмет того, что в войне сельджуков и ромеев все шансы проиграть первыми оставались именно у грузин. Да, так бывает, и, как выяснялось, бывало издавна. Правило «две собаки грызутся» хорошо работало только в дворовых драках, да и то не во всех. Деме́тре, сводный брат царя, занял очень высокий титул при Византийском дворе в обмен на родные земли, но тщеславие не давало ему покоя. При поддержке тогдашних олигархов он не раз пробовал заполучить власть, но не преуспел. Свары вокруг царского престола не прекращались. Прознав о новой силе на северо-западе, что славилась чудесами и военными победами, Баграт отправил посольство для переговоров о мире и взаимопомощи. Арчил глубоко, искренне глубоко сожалел, что старт переговорам был дан совершенно неудачный. Хуже было бы только, если б молодые волчата, как перевёл перекошенный переводчик, порвали его и всю делегацию там, на торгу. Но святой Георгий и Христос не попустили. Князь Варданидзе просил принять его глубочайшие извинения и был готов компенсировать моральный ущерб великому князю, уважаемому Кузьме и каждому из его достойных учеников. Если на то будет воля русского царя — Зураб, тот самый, кто толкнул княжьего воина копьём, готов принять смерть хоть сейчас, не отведав даже почти готового мяса.

Зураб, стоявший у мангала, склонился почтительно, но пару шампуров повернуть не забыл. Потому что смерть смертью, но бросать мясо глупо, а испортить — стыдно. И почему-то именно этот гастрономический фатализм, если можно так выразиться, утвердил решение великого князя.

— Нам, людям одной веры, нет нужды гневить Господа и печалить матушку Пресвятую Богородицу, — начал Чародей, отметив, как следом за патриархом осенили себя одинаковыми крестными знамениями и хозяева, и гости.

— Бог, создавший нас по образу и подобию Его, не одобряет беспричинных злобы и жестокости, но поощряет терпеливых и мудрых. Я верю, что не допустит Он неправды и на этот раз.

В глазах гордых горцев заблестело подобие заинтересованности. Дворня и Гнатовы будто бы случайно успели за два этих неполных дня пересказать и выдумать друг дружке множество леденящих душу историй о княжьих судилищах, где кровь лилась рекой, а преступников после родные матери опознать не могли. Если вообще оставалось, чего опознавать.

— Наставника Кузьму мне! — повысил голос Всеслав, и он раскатился, отразившись от стен, надо всем двором.

Пока спешил к крыльцу Кузя в сопровождении своих «шкидовцев», пионеров-октябрят, двое старших из которых подхватили тренера под руки и фактически несли на плечах, Зураб собрал шампуры с углей и сложил на большое блюдо. А сам встал на шаг левее от шеренги единоплеменников. И весь вид его выражал одновременно готовность понести наказание и презрение к смерти. А поодаль остановился, наверное, чтоб стол да друзей не забрызгало. Этот русский князь, говорили, врагов да преступников целыми, или хотя бы из двух частей, оставлял редко.

— Славный Кузьма, мой верный воин и старый друг! — дожимал гипнозом Чародей. — Ведомо мне, что вышел у тебя раздор с гостями от южных гор, с тёплого берега Русского моря. Ринул тебя их воин Зураб, торя путь своему старшине Арчилу. Вышло так, что вину свою гости признаю́т полностью и готовы искупить её. Коли понадобится — и жизнями своими.

Грузины свели брови, став и вовсе одинаковыми, но ни слова, ни движения не допустили.

— И ты, и я, и каждый здесь помнит клятву мою, закон русской земли: каждому, поднявшему оружную руку на одного из нас, одна награда — смерть!

Голос Всеслава на многоголосую песню горцев не походил ничуть. И если и разбивался, то не более, чем на два: его и мой. И уверенность в нём была только в том, что говорилась им святая и единственно возможная правда. Затвердели челюсти и скулы гостей, явно уже попрощавшихся и друг с другом, и с родными горами и лугами.

— Но я прошу тебя подумать, наставник Кузьма. Вдруг ты не так сильно обиделся на толчок древком, по незнанию совершённый? Вдруг сможешь простить вину храброму воину во имя дальнейшей дружбы наших народов?

Напряжение повисло в воздухе. Парень, тот самый Митроха, что давеча придумал неожиданное лебединое дефиле голяком, сжал локоть учителя, чутко уловив почти незримое движение брови воеводы. Тот друга чуял, как никто другой, и понимал, что княжья речь ещё не завершена. А Кузька после травмы вдаль почти не видел.

— А гости, в знак дружбы и в залог развития добрых отношений наших стран, убедят щедрого и великодушного царя Баграта подарить нам, к примеру, землю для постройки порта, допустим, в Поти или, скажем, Батуми. Построим мы его сами. И начнём возить туда морем наши меха и зерно, а ещё диковины русские, каких в тех краях нигде не сыскать. И в нашем порту продавать без пошлин и сборов их торговцам.

Это был страйк, как говорили мои дети. Термин мне подарил старший, рассказав про вошедший тогда в моду кегельбан-боулинг, и объяснив, что если одним махом выходит решить несколько вопросов, то это определение тоже подходит. И даже младший иногда применял его. Когда с одного удара валил в драке противника, а тот ронял ещё двоих.

Гордые горцы кеглями не повалились, наверное, только из-за того, что ноги с самого начала пошире поставили, поустойчивее. Но смотрели друг на друга круглыми глазами нокаутированных. И даже начали, забыв напрочь протокол, переговариваться между собой, хотя в их негромкой речи я понимал только названные уже Батуми, Поти и их традиционное кавказское «Ээээ!» с непередаваемым национальным колоритом.

— Храбрые воины и мудрые вожди не боятся потерь и даже смерти, презирая её. Но если можно сделать хорошо — глупо делать плохо, — определённо, изучение риторики, этики и прочих софистик со схоластиками даром для Всеслава не прошло. — Вместо десяти покойников мы можем получить мир, дружбу и торговые выгоды. Всего лишь забыв ссоры, преломив хлеб и отведав заморского кушанья, настоящего мцвади, пока неведомого в наших краях

Горцы подняли гвалт, как стая чаек. Огромных усатых чёрных чаек в том самом Батуми, где я бывал однажды, кажется, в восемьдесят седьмом году. Через девятьсот с лишним лет. Их стройная шеренга перед длинным столом рассы́палась, и каждый махал руками в приглашающих жестах, мол, подходите, гости дорогие. Забыв о том, что они сами в гостях, и что пару минут назад прощались с жизнями. Да, дать возможность гостеприимным хлебосольным щедрым хозявам, царям застолий, показать себя, поступить так, как велят им вековые традиции их земель — это было идеальным решением.

— Эээ, дарагой Кузьма, нэ стой, падхади, садись, кушать мцвади будэм! Эй! Принесите гостю крэсло!

— Батоно Всэслав, уважаемый, дарагой! Почти наш стол присутствиэм, зови сэмью и друзэй, да⁈

Остальные жаркие реплики русских слов не содержали, но, судя по интонациям, смысл несли ровно тот же самый.

Чародей поднял раскрытую правую ладонь над головой, одним этим жестом оборвав поднявшийся было хай. Отметив, что с дисциплиной и субординацией у гостей по счастью всё было в порядке.

— Я, Всеслав Брячиславич, князь Полоций и великий князь Киевский, от лица своего человека, славного воина Кузьмы, принимаю извинения наших дорогих гостей! Принимаю и обещания их о сказанном только что. И принимаю приглашение за дружеский стол, где не будет места сварам и раздорам! Домна, сделай так, чтобы мне не было стыдно перед гостями!

Сказать, что зав.столовой удивила — ничего не сказать. Шагнув вперёд, она вдруг заложила пальцы в рот и свистнула по-разбойничьи, с переливом, залихватски. И от этого звука из-за терема потянулись пары Ждановых, что несли столы на дюжину персон. Уже накрытые. Домна отступила назад и встала рядом с великой княгиней и княжной. И лица у всех троих были совершенно одинаковые: хитрые, но до крайности довольные собой.

— Мать-то… Во дают бабы, — удивил репликой патриарх.

— Не говори-ка, — поддержал коллегу великий волхв, глядя на то, как из-за угла выплывал очередной, шестой по счёту, накрытый стол. Который богатыри-копейщики поставили третьим слева, завершив «ножку» буквы «П», верхней перегородкой у которой выступал стол, за которым стояли непривычно притихшие гости. Появились и лавки.

— Ну, вот как-то так, — резюмировал Чародей, сохраняя невозмутимое выражение на лице с ощутимыми мной трудом и напряжением.

Провесные окорока, вёдра икры, белорыбицы в полстола, лебеди в перьях и изящных серебряных коронах, молочные поросята и рябчики без счёта, горами — на столах было, кажется, вообще всё, притом сразу. А скорость их появления давала понять без единого намёка на сомнение — без колдовства тут точно не обошлось. Хорошо подготовленный и филигранно выполненный сюрприз всегда кажется чудом.

К гостям подходил, а вернее плыл, будто не касаясь земли ступнями, Домнин взвод «лебёдушек»: каждая в белоснежном сарафане, свитке, вышитой красными, синими и золотыми нитями. И у каждой в руках — по турьему рогу. Может, и не такому большому, какие сняли недавно с лесного великана под Дорогобужем мы, но тоже очень приличному. Самый большой достался, понятно, Арчилу.

— Прими, муж дорогой, — раздалось из-за правого плеча.

Чародей обернулся и едва не охнул, сдержавшись чудом. В руках у жены был рог, в каком, кажется, можно было и младшего сына искупать.

Из последних сил удерживая скучно-равнодушное выражение лица, свидетельствовавшее понимающим о полном обалдении носителя, великий князь принял конструкцию поразительного калибра. Отметив, что весит та не так много, как должна.

— Давным-давно, — начал Всеслав торжественно и улыбнулся, снова вспомнив об очень гордой птичке и возможности купить козу, — все люди под небом жили в мире. Белые, жёлтые, красные, чёрные, они не спорили, кто главнее и важнее. Они не убивали тех, кто восхвалял других Богов, и не заставляли силой верить в своих. Но однажды Враг рода людского лишил их ума, отобрал мудрость. И восстал сосед на соседа, брат на брата, сын на отца.

Лица у слушавших были разные — от деревянных у Ждановых, до испуганно-взволнованных у Домниного взвода. Гости же смотрели и слушали перевод очень внимательно.

— Так выпьем же за то, — поднял обеими руками великанский рог Чародей, — чтобы каждый наш поступок, каждое решение приближали тот день, когда под Небом снова воцарятся лад и мир!