Воин-Врач IV

Глава 2 Кадровые вопросы

— Что значит «можно»? Нужно! — отрезал Всеслав.

Леся смотрела на наречённого отца с восторгом и обожанием. Она долго не решалась подойти со своим вопросом-уточнением-робким предложением, и теперь сама на себя злилась. Надо было раньше спросить, а не выдумывать самой себе, как он прогонит, да какими словами отругает.

— Ты ж сама видела — у тех рисовальщиков руки из… Хм… Им, в общем, детали удаются слабо, — сгладил отзыв о художественном ви́дении отдельно взятых плотников и их подмастерьев князь, — Вместо орла у ляхов на стягах какая-то псина с крыльями, а в сани, если не приглядываться, свиньи впряжены.

— А если приглядываться? — несмело уточнила Леся. Видимо, пытаясь чётче понять требования потенциального генерального заказчика.

— А если приглядываться — то козы деревянные, — буркнул Всеслав.

— Почему? — округлила глаза «дочурка».

— Вот и я думаю — почему? Деревянные — потому, что ноги не сгибаются, ни задние, ни передние. Хотя, на коз они похожи ровно так же, как и на коней, никак то есть. Так что молодец, правильно придумала. Пусть Кондрат и его умельцы за сложности технические отвечают, а ты будешь им красоту наводить. И чтоб без неведомых зверушек. Это хорошо, что посольство польское не успело узреть, на чём, по нашему мнению, они к нам мириться ехать наладились. А то б ещё хлеще рассорились.

Князь был доволен и умиротворён. Культмассовое мероприятие прошло «на ура», и не расстроило даже то, что через неполный час после его завершения чудо-плотник Кондрат на зов Всеславов не явился. Ввиду того, что они всей группой постановщиков-декораторов на нервной почве и сами завершились сразу же, как только народ схлынул с площади, и стало возможно вылезти из-за «экрана». Трое суток не спавших и не евших нормально мастеров по зову княжьему найти-то нашли, но пред очи представлять не стали от греха. Доложили Рыси, тот и отмазал технарей, выпучив глаза и изображая старого служаку с одной внешней извилиной, натёртой шеломом:

— Плотник Кондрат со товарищи найден, но доставлен быть не может! — гаркнул он едва ли не в самое ухо Всеславу.

— Ну а орать-то так на кой? — поморщился князь. — Не может, значит не может, потом награжу. Блажить-то так зачем?

— Чего, даже не спросишь, с какой такой радости не прибыл Кондрашка? — судя по хитрой морде, знакомой за столько лет князю едва ли не лучше своей собственной, Рысь придумал какую-то хохму, и теперь его распирало от желания её рассказать. Но настроение и так было хорошим, а шутить князь-батюшка и сам любить изволил:

— А чего спрашивать? Ясно, как днём: плотничья ватага доставлена пред княжьи очи быть не может в связи с тем, что ибо потому что! — вернул он другу мимику, интонацию и громкость фельдфебеля. И расхохотался, глядя на то, как Гнат сдулся сперва обиженно, потом вытаращился удивлённо, и наконец тоже заржал.

— Надо запомнить и нашим передать, ловко сказано, ишь ты: «ибо потому что»!

Поэтому награждали стахановцев тесла и топора на следующий день. И попутно поместили в их гулкие слабопохмелённые головы мысль о том, что княжна Леся Всеславна лично станет теперь приглядывать за тем, чтобы их поделки не надо было вслух пояснять: это, мол, птица, а не собака. И чтоб детей они не пугали, чуды-юды эти. Кондрат, не сдержав расшатанных нервов, рухнул в ножки батюшке-князю и завопил благодарности, крестясь широко настолько, что чуть не изувечил двоих своих же.

А «стенгазета» расцвела уже к следующему дню. Казалось, что и реки на ней журчали, и леса шумели, и у городов появились отличия не только в названиях: очертания башен и стен, маковки церквей и купола соборов приковывали внимание. Гнат говорил, своими ушами слышал, как уверял один мужик другого:

— Колдовство как есть! Глянул вон на Кутную башенку, да так сердце домой потянуло, во Псков, где могилы тяти да матушки. Годков семь там не появлялся, а вот гляди ж ты. Нет, точно тебе говорю, как этих латинских тягомотников разгоним — поеду, поклонюсь!

И таких историй о родных краях и городах, где довелось побывать, теперь на площади каждый день слыхали не по одному десятку. «Стенгазета» начинала справляться с первоочередной своей задачей — наглядной агитацией. Теперь «Великая Русь» было не просто громкими словами с княжьего или патриаршего подворья. Это был образ, величественный и живой. А Лесю под такое дело уговорил на роспись двух храмов сам отец Иван. Который, оказывается, знал технологию переноса изображения с эскиза на поверхность при помощи какой-то хитрой конструкции из реек, напоминавшей штангенциркуль. Поэтому княжне не пришлось самой болтаться на дощечке, привязанной верёвками, перед картой, а только перенести макет на расстеленную внизу коровью шкуру и дальше украшать и оживлять уже его.

Мы со Всеславом не уставали гордиться и восхищаться успехами людей, и они чувствовали искренность и сердечность этого восхищения. И старались изо всех сил, чтобы князь-батюшка ещё разок похвалил. А он и вправду не стеснялся отмечать и награждать талантливых.

Так в городе появилась Ковалёва или Кузнецова слобода — по-разному называли. Тут, хоть идея и была Чародеева, больше подсуетился Глеб, средний сын. Смекнув, насколько выгодными оказались уже вошедшие в обиход придумки Фомы и Свена, Кондрата, Ферапонта и Крутояра, а с ними и их подручных, он тишком сговорился с соседями кузнеца и ювелира, а потом, при деятельной, хоть и незримой почти помощи Гнатовых и Алесевых, за одну ночь организовал им переезд в новые хоромы со всем хозяйством. А поутру лично вручил изумлённым мастерам и их на диво онемевшим жёнам грамотку с княжьей печатью и ключи от всех домов по их улице. Новоселье гуляли два дня, отвлекаясь только на хлопоты с расселением и переносом мастерских. Да на матчи чемпионата по ледне, что тоже шли своим чередом. Будто и не ждала земля русская и Киев-град силы вражьей.

Брат Сильвестр поправлялся не по дням, а по часам. Никогда бы не подумал, что в далёком, диком и тёмном Средневековье найдётся что-то, способное удивить советского хирурга, и за такой своеобразный снобизм был наказан. Я пытался вспомнить всё, что знал, про звуковые волны и их воздействие на организм человека, но, к сожалению, ничего, кроме старой шутки про кандидатскую с названием «влияние гармонических колебаний на репродуктивную систему парнокопытных», на ум не шло. Помимо песен княжны, которые в прямом смысле слова волшебным образом наполняли пациента и всех, кому доводилось оказаться в «палате», жизненными силами, удивили и Антоний с Феодосием.

Монахи натащили на подворье целую лабораторию с горшками, кувшинами, жбанами и прочими ёмкостями, коих прибыло аж двое саней. Каждый сосуд был обёрнут в два слоя мха, переложен сеном, а сверху всё это богатство и мечту гомеопата накрывали медвежьи и волчьи шкуры — морозить лекарские смеси и составы было нельзя. Отец-настоятель в очередной раз поразил познаниями местной флоры и фауны. Если раньше разговор заходил только о неизвестных мне грибах, вроде «Иудиного уха» или «весёлки», то теперь старший от терапии рассказывал и вовсе уж небывалые вещи: про муравьиные яйца, про тёртые зелёный, белый и синий лишайники, про семь видов мха и трижды семь сочетаний каких-то трав, о которых мне даже названия ничего не говорили. Но профессор-фармацевт из Лавры мгновенно замолкал и превращался в прилежного студента, едва стоило начать говорить Лесе. Потому что многое из того, что знала она, было тайной и откровением даже для него. Но, как бы то ни было, эта бригада реаниматологов и терапевтов в прямом смысле слова вернула шпионского монаха к жизни в рекордные сроки. Да, ходить он пока не ходил, и даже говорить долго ему было заметно трудно, но в том, что Джакомо Бондини поправится, сомнений у консилиума не было никаких.

Поприсутствовали мы с князем и на паре бесед-допросов, что по горячим следам устроили ему Ставр с Рысью. И сведения, что на самом что ни на есть голубом глазу выдавал вражий резидент, обоих нетопырей привели в состояние крайнего профессионального возбуждения. А я подумал о том, что в главу службы внешней разведки брать его, конечно, вряд ли стоит, но консультантом при Гнатовом ведомстве брат Сильвестр был бы бесценным.

Два этих окончательно спевшихся деятеля, молодой и старый, прихватив с согласия Всеслава и недавнего знакомца, коллегу с «тёмной стороны», Антипа Шило, вполне продуктивно пообщались и с Пахомом Полозом. Вот только результат беседы от диалога с монахом отличался кардинально. Джакомо Бондини выздоравливал и планировал жить. Наёмный убийца и глава неуловимой группировки ликвидаторов жить перестал. На все вопросы он ответил, как уверяли хмурые нетопыри, вполне откровенно и без утайки. Полученные же от него знания и сведения побуждали к тому, чтобы пойти по пути Рыси: откопать Всеволода, выудить со дна Днепра Изяслава, рассадить их по колам и отправить в Рим. Снабдив для массовки аналогичным сопровождением-конвоем из банды Полоза, в которой на момент её уничтожения числилось почти четыре десятка отъявленных душегубов и подонков всех мастей. Основную массу взяли в Киеве, последних «добрали» в Переяславле, где оставалась резервная группа, десяток, что должен был убрать жену и детей Всеволода, пойди что не по плану. И троих обещал выловить на своих землях Байгар, которому информацию передали в порядке братской взаимопомощи, безвозмездно, то есть даром. Глава степной разведки вытаращил единственный глаз, потребовал очной ставки с негодяями и получил её. Потом что-то недолго, но явно грубо орал своим нукерам, что улетели с подворья с визгом и гиканьем, как только получили задачу. А Байгар потом долго и явно без привычки благодарил князя и воеводу. Те трое давно и мирно жили на их землях, а один даже был вхож в ханскую юрту. И вовсе уж растерялся степняк, когда Рысь похлопал его по плечу со словами:

— Да ладно тебе, братка, одно дело делаем!

Две команды из сотрудников Рыси и Шила провели захват в Переяславле так, что о том, что их план пошёл «согласно схеме», тамошние недобитки в полной мере осознали, лишь придя в себя на одном из «конспиративных» лесных хуторов Ставра и Буривоя. Эта операция авторитет великого князя и его лютой дружины в среде криминалитета подняла на вовсе уж недосягаемые высоты. Специфические методы работы нетопырей с их коллегами по цеху, а также те решительность и скорость, с какими они перехватили управление всеми связью и координационными центрами, до каких смогли дотянуться, лихих людей Звона Ивана впечатлили вполне. Рысь же, аж жмурясь от удовольствия, сообщал, что с учётом людей Ставра и Звона, стёжки-дорожки, по которым можно теперь можно было собирать и отправлять сведения и наказы верным людям, тянулись от Тмутаракани на юге до Колывани на севере, без обрывов и прорех. Приросли они ощутимо при помощи Звоновых Псковом и Новгородом, где позиции Всеславовой разведки были значительно слабее, чем на юге и западе. И случилось это всё очень своевременно.

В Новгороде объявились какие-то «божьи странники» с квадратными челюстями и ладонями, о которые явно стёрлось не одно весло, и принялись мутить народ, напоминая горожанам о тех обидах и оскорблениях, что нанёс им не так давно богомерзкий Чародей. Шутка ли — снять колокола и паникадило с собора! Да как же можно спустить такое святотатство⁈ Шумные новгородцы, давние любители поорать на мосту, сперва было возмутились: а и вправду, чего это? И почти уж было собрались Вече скликать, чтоб с его решением идти к городскому голове, требуя отправить ратников в почётный, богоугодный, но наверняка самоубийственный поход на Киев. А потом как-то разом все передумали. Найдя поутру на ступенях Новгородской Софии давешних «Христа ради странников». Холодных. Гло́тки у них были перегрызены, и знающие охотники опознали по тем ранам волчьи клыки. Следов серых «лесных санитаров» на площади тоже было с избытком. Человечьих же — ни одного. Прикинув по при́кусу размеры пастей, те же опытные лесовики сказали, что сами в лес в сторону Полоцка и Киева не пойдут ни за какие уговоры, и остальным не советуют. Бунт, древнерусский прообраз «оранжевой революции», не состоялся.

Такие же «странники» объявлялись и на землях латгалов и ятвягов-судовичей. Но там их дикие и малообщительные аборигены просто убили и спустили под лёд, резонно решив, что дружба с князем русов за последнее время принесла гораздо больше пользы, чем все на свете горлопаны вместе взятые, пришедшие не пойми откуда с не известно чьими словами.

В Переяславль выехал из Тмутаракани старший сын Святослава Черниговского, Глеб. Подумав и придя к логичному умозаключению, что интересы «союзного государства», Руси и Степи, вполне успешно и эффективно получается обсуждать и развивать лично двум первым лицам, Всеславу и Шарукану, решили, что держать там гарнизон и ещё одного отдельного князя ни к чему. При военной угрозе со стороны ромеев или латинян помощи особенной от него ждать не стоило, проще было отойти на Русь выше по Днепру, объединиться со стянутыми отрядами союзников и вернуться. А с организацией и «тонкой настройкой» торгового взаимодействия на берега Сурожского моря должен был направиться наш новоявленный коммерческий гений, Глеб Всеславич, средний сын Чародея.

А ещё долго обсуждали задумку о том, чтоб помочь с переездом в те края желающим, и с севера, и с востока. Для этого времени подобные решения были совершенно непривычными и неожиданными, и ханам Великой Степи нам с Глебкой пришлось доказывать на бумажке и буквально на пальцах, чем именно и насколько конкретно выгоднее этот подход. Ясно, что притащить на верёвке чёрного люда из походов на чужие земли и заставить его работать буквально из-под палки, проще и привычнее. Но выкладки среднего сына убедительно доказывали, что свободные семьи, перебравшиеся в курортный регион со своими работниками, вольными или нет, принесут пользы и денег быстрее и больше.

Ясинь-хан долго жевал губами и хмурил седые лохматые брови. Потом взял из стопки лист бумаги, грязно-жёлтой и неровной, мне казавшейся редкой дрянью, но по нынешним временам бывшей предметом роскоши и восхищения, и ещё одну новинку, тот самый свинцовый стерженёк в деревянной рубашке, что звался странным и не понятным никому словом «карандаш». И довольно быстро начал накидывать на бумаге столбики цифр, похожих на арабские. Потом они с сыном о чём-то спорили хриплыми гортанными голосами, так похожими один на другой. А потом Степной Волк сказал:

— Отец восхищён умом и торговой сметкой твоего сына, Слав. Украсть барана — одно. Угнать отару овец — другое. Сделать так, чтобы пастухи сами пригнали отары к твоему кочевью, стали платить за защиту и сбывать тебе молоко, сыр, шерсть и мясо по твоей же цене — это совсем не так, как мы жили веками. Но он не видит в том ни обиды для Богов, ни ущерба обычаям и памяти предков. Отец не устаёт благодарить Великого Тенгри за то, что нам довелось встретиться.

Всеслав молчал, глядя на то, как накрывает румянцем от заслуженной похвалы Глеба. Выкладки были полностью его собственные, и он просидел над ними два дня и две ночи, прежде чем принести отцу. На уточнение, где сын и чем занят, Рысь вчера ответил с недоумением:

— Молодую ключницу за рукав притащил к себе и двери закрыл. Я-то думал — дело молодое. Глянул для проверки, а они сидят, скрипят карандаликами по бересте, да время от времени друг дружке через локти заглядывают. И бурчат непонятное чего-то про доли, возвраты, осьмушки да четвертушки. А сидят-то прям бок о бок. Твоя порода, Слав, я б в его годы так близко с девкой сидя нипочём не усидел!

— Я благодарю уважаемого Ясинь-хана за добрые слова. Как и мой сын, превзошедший науки. И оба мы так же рады тому, что Боги довели нам встретиться и сделать задуманное. Если не подведём их — и эту придумку с их помощью воплотим. Об одном, сын, помни всегда: Боги помогают тем, кто делает что-то сам. И охотнее поддержат того, кто думает не о своей мошне да собственном прибытке. Мы сейчас смотрим на те земли возле Сурожского моря, пока безлюдные. Но видим через пять, через десять зим там землянки, хижины, хуторки, узкие улицы глинобитных домов, где живут люди. Где родятся дети, которых воспитывают в любви и почтении к Правде и Чести. Которые, как мы теперь все точно знаем, у нас одинаковые, что в дремучих лесах, что в бескрайней степи. И именно поэтому Боги помогают. Не подведи их, сын.

— Не подведу, — склонил голову Глеб. И поводов ему не верить у нас с князем не было. За те полгода, что отделяли княжича от позорного и вероломного заключения в подземной тюрьме-порубе, он изменился очень заметно. Не только внешне и, к счастью, в лучшую сторону. Это был тот же самый мальчик, что плакал, когда отца предательски и подло ударили в грудь копьём прямо через волоковое-вентиляционное окошко поруба, не дав ни честного боя, ни даже возможности увидеть Солнца напоследок. Но в нём не было ни страха, ни злобы. Лишь фамильное, родовое, предками заповеданное умение идти к цели, и, сжав зубы, добиваться своего.

И для Всеслава Полоцкого, князя-Чародея, это было важнее всех на свете планов и договорённостей.