Воин-Врач IV

Глава 11 Кто-то находит

— Батюшка-князь! — гаркнул «дежурный радист», потрясая зажатой в кулаке белой лентой. — От тётки новости!

Новость не оставила равнодушным никого за столом. Сидевшие к двери спиной развернулись, даже Хаген, смотревший на гонца с суровым подозрением. Гнат же наоборот сощурился, поглядев с укоризной на Алеся. Наверное, планируя, как будет выговаривать смущённому старшине конных связистов за излишние вольности среди его ратников по отношению к субординации и секретности.

— От какой? — привлёк внимание радиста Всеслав. Парень вряд ли ожидал попасть на такой большой сбор и разом оказаться в самом центре внимания.

— Так от твоей же, — выдохнул он, явно смутившись и оробев.

Гарасим залепил себе по лбу гигантской открытой ладонью с таким звоном, с каким, кажется, над этим столом и кубки-то не всякий раз сходились. Очень повезло, что Ставр в это время сидел рядом, а не в «кабине» на груди великана, а то если б не покалечился, то совершенно точно выпал. Судя по лицам волхва и патриарха, они тоже имели вполне определённое мнение об умственных способностях воина, и готовы были вот-вот им поделиться.

— От какой именно? — терпеливо уточнил Чародей, заслужив восхищённые взгляды от воеводы, Алеся и почему-то Звона.

— А! Так от Анны Ярославны! — опомнился парень.

Хаген, кажется, тут же потерял к нему всякий интерес, вернувшись к еде. Надо думать, ожидал важных новостей от Эллисив, вдовствующей бывшей королевы и мачехи короля Норвегии Олава Мирного. А раз тётка оказалась не та — нет смысла и угощением пренебрегать.

Ленту, что через Гната передал «дежурный», читали, склонившись так, что едва головами не стукались, и сам великий князь, и воевода, и безногий ветеран, и оба служителя культов. Эти, хоть и были приверженцами совершенно разных конфессий, выглядели, как два близнеца-брата, только Буривой дальнозорко щурил один глаз, а не два, как отец Иван.

«Он закрывает Альпы на землях швабов и баварцев. Мы перекроем их на всех бургундских землях. Старые пауки останутся запертыми в своём закуте, молодой Чёрный орёл будет готов напасть через неделю после жаворонков. Сестра шлёт поклон от сына и его гостей, приехали и живут мирно. На свадьбу не жди, свидимся с сёстрами в Полоцке.».

Про подпись, ту же самую, «Anna Regina», что как обухом ударила в первый раз, никто, кажется, уже и не думал. Ну, Анна, ну, королева. Слишком уж много разного успело случиться за прошедшее время. И то, что, судя по полученным новостям, несколько, а то и все три сестры собирались посетить с визитом вотчину Всеслава, уже не вызывало изумления ни у кого, кроме, пожалуй, него самого. Но виду Чародей, разумеется, не подавал.

Новости были приятные, тут и скрывать нечего, конечно. Стравить между собой главных врагов, как и было едва ли не в шутку предложено давным-давно в первоначальной версии развития событий, удалось. И воины императора планировали основательно порезвиться на землях Святого Престола. Зная из моей памяти о том, как проходили Первая и, гораздо подробнее, Вторая мировые войны, Всеслав был уверен, что после этого посещения папе и всему его окружению будет совершенно точно не до диких русских краёв на северо-востоке. Ну, разве только политического убежища приедут попросить. Но если и случится что-то подобное, то для них это будет решением неверным в корне. И последним.

Гости Шоломона, почти две тысячи степняков Шарукана, должны были быстро, недостижимо быстро для тяжёлой конницы Европы, соединиться с земляками, что собирались мелкими и не очень мелкими отрядами на хорватских и сербских землях. Об этом было уговорено с ханами, отцом и сыном, при недавней встрече, и потом подробно, по шагам и дням — с Байгаром, который уехал координировать операцию на месте, оставив вместо себя двоюродного брата, своего лучшего ученика. Самих же Ясиня и Хару, надо полагать, следовало ждать в течение недели, раз уж Гнат так сказал. Всё шло как по маслу.

Жаворонки — день закликания весны, последний день Масленицы-комоедицы, последняя неделя марта, уже скоро. Но зачем тётя впервые использовала столько загадок в телеграмме? Давала понять, что «линию могут прослушивать»? Или опасалась чего-то ещё? В этой чёртовой большой политике и так-то ничего не понять, если не занимаешься ею всю жизнь, а уж когда в дело вступают женщины — и вовсе пиши пропало. Они и на ровном-то месте могут запутать всё так, что устанешь разбирать. Радовало только то, что Всеслав как раз и был из тех, кто и учился правильно и долго, и «варился» во всей этой кухне, полной интриг и загадок, всю сознательную жизнь. Значит, шансы на то, что послание мы поняли верно, были высоки́.

Новости же о том, что Анна Ярославна планировала встретиться с «сёстрами» в Полоцке, признаться, были сюрпризом небывалого масштаба. Со шведских, польских и даже норвежских земель венценосные родственники и родственницы, случалось, выбирались в гости. Из таких далёких краёв, как страна франков — никогда. Обе памяти, моя и Всеславова, ничего на этот счёт подсказать не могли. Зная о том, как почтительно именовал тётю Роже де Мортемер, упоминая при этом ещё и какой-то Совет, визит явно стоило ожидать не рядовой. И готовиться к нему начинать уже вчера.

Великий князь хмыкнул, давая понять, что непривычную фразу понял, благодаря общей памяти, но всё равно удивлён тем, как поменялись за тысячу лет значения и правила употребления некоторых слов. Сейчас словами «приходи вчера» отгоняли мелких злых духов, давали понять собеседнику, что к нему относятся, как к кикиморе, ну и просто от сглаза, случалось, говорили. Этот экскурс в историю лексики и прочей этимологии удивил уже меня. При этом мы необъяснимо быстро успевали набрасывать и продумывать варианты развития событий. Получалось пока вполне в духе того самого первого плана, вполне нарядно. Оставалось только самим же не сглазить удачу.

Первые два этапа, с экспроприациями на севере и западе, вышли на загляденье, гораздо удачнее самых радужных задумок. Даже с учётом гибели и увечий верных бойцов нетопыриной сотни. Которая сейчас насчитывала почти полтысячи. Ставровы, новгородцы, древляне и даже степняки, пройдя через ад изуверских испытаний, что выдумали или вспомнили Рысь с безногим, считали великой честью встать не просто под руку великого князя, а ещё и в самую тайную, закрытую и, что греха таить, страшную ближнюю дружину Гнатовых неуловимых и бессмертных негодяев. При этом каждый из вновь принятых знал на память имена и подвиги каждого из предшественников, такова была заповеданная традиция. Ратники чтили дела и души тех, кто выполнял свой воинский долг до самой смерти земной, и продолжал выполнять его после, поддерживая боевой дух в оставшихся в живых друзьях и новых сослуживцах, с кем увидеться не довелось. И в этом была Правда, Честь и Сила. Те, кто бился и за жизнь друзей, братьев и дядьёв, и за честное имя и добрую вечную память тех из них, кого было уже не обнять, могли творить небывалые чудеса. И не отказывали себе в этом, на радость воеводе и великому князю.

Скорость обработки полученных данных, доступная нам с князем, изумляла даже меня, привыкшего, вроде бы, работать с немыслимыми для этого времени массивами и потоками информации в двадцатом и двадцать первом веках, где всё было не в пример быстрее размеренного одиннадцатого столетия. Наверное, это было как-то связано с тем, что в теле Всеслава теперь работали в связке две памяти, и обе — вполне себе оперативно. Других же это, кажется, даже пуга́ло. Потому что выглядело так, будто Чародей точно знал, какие именно новости прилетят к нему на быстрых сизых крыльях, был готов к ним и знал ход дальнейших действий на несколько шагов вперёд. Так вышло и сейчас, стоило Всеславу начать раздавать команды.

— Байгару. Выдвигаться и перекрыть восточные перевалы. Если выйдет — запереть или сжечь в портах корабли и лодки Александра. Всех, кто связан или подозревается в службе папе, под строгий пригляд. Тех, с кем будут говорить аббаты, настоятели, наместники, хватать и расспрашивать с пристрастием: о чём шла речь, какие сведения передавались, для кого и, главное, от кого.

Алесь, Гнат и «дежурный» кивнули одинаково и синхронно.

— Болеславу. Всем, кто имеет выходы на торговцев из Буку, Любицы, Гамбурга и Венеции передать: любому, кто будет уличён или просто заподозрен в торговле и помощи папскому двору и его прихвостням, никогда больше не видать диковин с нашей земли, ни лекарских инструментов, ни настоек и снадобий, ни фляг, ни всеславовки. Пенька и зерно для них станут втрое дороже, янтарь и меха́ — впятеро. И пусть скажут также, что для тех, кто правильные выводы сделает и меня в этом убедит, условия будут другими, выгодными. Очень выгодными. Ставр, кто там главными?

— В Любице и Буку — Крут, Гривеня сын. Сам он до весны на Руяне-острове, на отчей земле, но без его ведома в тех краях мышь не чихнёт. В Венеции — Доменик Контарини, старый лис, но мимо золота сроду не проходил. Про Гамбург не знаю, княже, — честно признался ветеран.

— Адальберт Бременский в Гамбурге. Тот ещё пастырь, крови на нём — вовек не отмыться. А он ещё под старость, видать, на ум хвор стал, обет принял такой: ни водой, ни щёлоком, ни мхом, ни лыком, ни губкой тела не касаться. Вроде как наказание себе сам за прегрешения придумал, чтоб своего Бога не отвлекать, — пробурчал Хаген. А в глазах Ставра и Рыси разом полыхнул живейший профессиональный интерес на предмет того, о ком ещё Рыжий может поведать что-нибудь занимательное.

— Зря он это, — проговорил я, воспользовавшись случайно замешательством Всеслава, — эдак и до дизентерии недалеко.

— Докуда? — не удержался от вопроса Алесь, любивший конкретику и не любивший незнакомых слов. Патриарх с волхвом лишь улыбнулись, давая понять, что тягу к знаниям одобряют и термин, придуманный ещё Гиппократом, знают.

— Кто рук, лица и тела не моет, в баню не ходит, тот рано или поздно обгадится жидко да так и помрёт, — пояснил отец Иван связисту-кавалеристу.

— Про Крута потом особо поговорим, — вернул в нужное русло ушедший было не в ту сторону разговор Всеслав. Отметив, как снова напрягся Рыжебородый. — Как с бароном связь держать условились?

— У него в Люблине верный человек есть. И ему верный, и тебе, княже, но франку о том неведомо. Быстро ответ Анне Ярославне доставим, — тут же отреагировал Гнат.

— Добро. Королеве почтение моё, что ни земель, ни люда родного не забывает, не оставляет мыслями. На Красную Горку рад буду встрече. Пауков запер с востока и частью с юга, горами и водой, — на ходу переделывая послание в аналог тёткиной шифровки, проговорил неторопливо Чародей. — Гости на закат дальше Падуи не пойдут.

Об этом была твёрдая договорённость с союзниками, заметно удивившая тогда Байгара. Не ожидал одноглазый степной начальник силовых и тайных ведомств, что и Шарукан и, что особенно поразило его, Ясинь так быстро откажутся от идеи ударить в беззащитный тыл латинянам, а после выгрести оттуда всё мало-мальски ценное, а остальное пожечь. Но старый хан доверился странному и временами страшному русскому вождю-шаману. И согласился, что одной Вероны кыпчакам вполне хватит для того, чтобы пару-тройку лет жить спокойно и безбедно, а для защиты рубежей нанять родню с далёких восточных земель. Раз Чародей-князь обещал им побережье Русского моря до самых ромейских границ, то даст непременно. За всё время их знакомства Всеслав ни разу не дал повода хоть немного усомниться в своей честности. И строго требовал того же и от своих, и от чужих. И с тем, чтобы за обман да кривду наказать примерно, у него никаких сложностей не возникало — историю про то, как он утопил родного дядю в ледяной воде, а двоюродных братьев сперва отравил, а потом оживил снова, посадил на колы, удавив одновременно на их же кишках, и отправил полюбоваться королю ляхов, страшным колдовством запретив им умирать по дороге, в Степи многие пересказывали друг другу. Шёпотом и с оглядкой.

— С этим пока ясно. Ставр, давай теперь по руянам. Буривой, ты говорил, от бодричей кто-то важный в гости собирался. Чтоб по рукам ударить да условия все точно оговорить на годы вперёд, — переключился Всеслав на волхва, когда дежурный вместе с Алесем выскочили за дверь, рванув к голубятне, кажется, наперегонки.

И тут великий волхв удивил.

Поднявшись не по-старчески легко и как-то особенно торжественно, он сунул правую руку за пазуху и произнёс:

— В Арконе, у Белых Камней Старых Богов, был я единожды, княже, стригунком ещё, мальчишкой, при Ладомире. Дух захватывало там у нас, глядя на былое величие и славу, на богатства и щедрость, строгость и силу тамошних мест и людей. Обратно как вернулись — плакали аж с дружками, снова по лесам хоронясь от княжьих людей да от греков с крестами. Вот уж не думал, не гадал, что на своём веку такое увижу. Довели Боги, хвала им и слава.

Каждый за столом ощутил искренность и небывало светлые воспоминания в голосе и во взгляде его. Не повёл бровью на слова о коллегах отец Иван. Вытаращился на волхва, как на чудо или живого героя саг, Рыжебородый. Про волшебный остров Рюген, родину жрецов, вождей, скальдов и непобедимых воинов, и про древний храм на нём он слышал не раз, но бывать там не доводилось. Трёх лет не проходило, чтобы какой-нибудь северный ярл не собирал несколько драккаров, похваляясь ограбить-таки старых седых колдунов Рюгена. Ни одного из них никто никогда больше не видел.

Буривой выпростал руку, и все задержали дыхание. Он держал у груди искусно вырезанную статуэтку высотой с локоть. Если глаза не врали, это была фигура мужчины, с мечом воина в правой руке и посохом жреца в левой. Только голова оказалась странной — разные лица были на ней. Стоило чуть изменить угол, и на зрителя смотрел уже не хмурый усатый ратник, а седобородый мудрец. Или хитрый парень, ещё не отрастивший усов. Или суровый вождь, твёрдая линия скул и глубокие морщины на лице которого говорили об огромном и не всегда добром опыте.

Из чего было сделана фигурка, мне было непонятно. Материал, белый как мел или алебастр, словно светился изнутри, будто шлифованный кусок янтаря под яркими солнечными лучами. Которых не было и в помине. Необъяснимый внутренний свет озарял все лица необычного воина или вождя, и они казались живыми. Это не было похоже ни на химию, ни на радиацию, как её станут показывать через тысячу лет в зарубежных фильмах, в виде светящейся тревожно-зелёным колбы. Статуэтка явно лучилась какой-то силой, но необъяснимо ощущалось, что сила эта правильная. Ничего подобного я не видел никогда. Работы скульпторов эпохи Возрождения рядом с этим чудом смотрелись бы, наверное, как детсадовские поделки из пластилина.

— Это Святовит, — прерывающимся голосом продолжал великий волхв. — Я никогда и думать не мечтал, что буду держать одного из них в собственных руках. Ладомир говорил, Бог сам сделал трижды семь таких маленьких чуров-идолов, и в каждом сохранил частицу Себя. До наших пор мало дошло их. Кто на дне морском, кого в бездонные ущелья да огненные горы бросали, в болотах топили. Говорят, последний такой же из русов у Святослава Храброго был. Да отвернулся от него, бросил на тех порогах, не сладилось что-то у них. Ладомир думал, от того, что стал Пардус-князь больше о себе само́м думать, чем о земле и людях. Ярослав четырежды к Руяну подходил, да ни разу не дали даже сходни скинуть, а в последний и вовсе борта́ стрелами утыкали. Объяснили, что не рады ему. Я и не знал, что бывает такое, чтоб Святовит к человеку сам приходил где-то, кроме Белых скал Арконы. А вот гляди ж ты…

Он установил фигурку на стол напротив великого князя, так, чтобы Бог и человек смотрели в глаза друг другу, как перед честной сшибкой грудь на грудь, и чуть развёл в предостерегающем жесте ладони, мол, не трожь покуда. Хотя нужды в том не было. Чародей сидел без намёка на движение и, кажется, даже не дышал. Серо-зелёные глаза изучали видимые с этого ракурса ли́ца чура без страха и без недоверия. Со стороны казалось, что князь приметил вдалеке старого друга и теперь ждал, когда кони приблизят их настолько, чтоб можно было поздороваться за руку, как и пристало.

А Буривой, сунув за пазуху теперь левую руку, вытянул будто бы аж из правого рукава скрученную в трубку тонко выделанную кожу, с двух сторон залитую смолой. С одной — чёрной, как гудрон, а с другой — белой с еле заметным медовым отливом.

Волхв положил этот тубус на прямые раскрытые ладони и плавно опустил их чуть ниже. Трубка скатилась и стукнула по доскам стола так, будто была целиком отлита из золота. При ударе смола на белом торце раскрошилась, а с обратной стороны, чёрная, осталась целой. Буривой выдохнул с заметным облегчением — наверное, этот вариант распаковки «письма» был чем-то лучше, чем если бы футляр раскрылся с обратной, тёмной стороны.

Волхв осторожно вытянул изнутри кончиками пальцев тончайшую полупрозрачную не то материю, не то выскобленную рыбью кожу или ленту очищенных кишок. Но в этом случае кишки должны были принадлежать кому-то очень крупному. Киту?

Развернув этот непонятный лист, он буквально впился, вгрызся зрячим глазом в строчки странных символов, начертанных с одной стороны. Ни я, ни Всеслав этого алфавита не знали. Буквы были похожи одинаково и на глаголицу, и на грузинские, и на армянские, и на индийские, виденные как-то по телевизору — и одновременно не похожие ни на один из известных нам языков.

— Я, Крут, сын Гривня с Руян-острова, приветствую тебя, Всеслав, сын Брячислава, на землях твоих предков, вечная им память, — начал читать Буривой, склонив голову по-птичьи, чтобы лучше видеть одним глазом.

— Семеро старших радовались, узнавая о твоих деяниях и победах. Они читали море и полёты птиц над ним, следили за облаками и звёздами, слушали скалы. Ими велено было вручить тебе чур Святовитов, ибо признан ты достойным. Стань же вторым, но не последним в череде великих вождей родной земли, кто сможет слушать и слышать волю Богов, нести её людям своим и хранить Честь и Правду меж ними. Я буду рад назвать тебя братом и поднять с тобой кубки во имя веры и правды, чести и мира, которым суждено всегда искать и находить защиту у сильных и мудрых. Да хранят тебя Боги, Всеслав!

В повисшую над столом тишину хотелось ткнуть пальцем. Была полная уверенность в том, что она спружинит, оттолкнёт его назад, как плотный густой студень. Народ переводил взоры с волхва на статуэтку и великого князя, и глаза их застывали, будто прикованные к нему торжественным интересом.

— Прими чура, княже, как просил брат твой Крут, приславший волю Богов и Семерых старших, что умеют слышать и читать её лучше всех в мире, — казалось, Буривой сам не верил в то, что говорил. И если Крут был хоть и легендой, но живым человеком из плоти и крови, то про семёрку верховных волхвов сказывал ему давным-давно без уверенности даже Ладомир, который-то уж точно знал на свете совершенно всё.

Чародей осторожно, вежливо даже, протянул руки и начал сводить их, собираясь принять дар очередного непонятного, но широко известного в северных землях, родственника. И тут свечение, испускаемое фигурой, стало заметно ярче. А потом от её поверхности протянулись навстречу ладоням тонкие серебристо-синие змейки молний, как на неизвестной пока клетке Фарадея. Волоски на пальцах, кистях, запястьях и предплечьях князя поднялись дыбом, и белые искорки запрыгали меж ними. Похожее бывает, когда в темноте стягиваешь через голову свитер из шерсти с синтетикой. До которой отсюда было ещё дальше, чем до Фарадеевых опытов с электричеством.

Но движения Всеслав не замедлил ни на миг, даже увидев перед глазами некстати вынырнувшую из моей памяти табличку со своевременным и сакраментальным: «Не влезай! Убьёт!». А прослушав столь же не ко времени всплывший анекдот про непредсказуемость эбонитовых палочек, хмыкнул и ухмыльнулся. Но улыбка на губах долго не задержалась, потому что он увидел взгляды, что не сводили с него друзья-советники. В них было восторженное изумление встречи с чудом. Только что слёзы не стояли, как тогда, на берегу Почайны.

— Он признал его! Он тоже его признал! — прошептал великий волхв.