Воин-Врач IV

Глава 19 Лежит ночная мгла

— Отец Иван, вели, чтоб карту принесли, ту, по какой детишек учат, большую. Лесь, красок раздобудь и кистей. Гнатка, Ставр, внимательно слушайте, как всегда, — раздал Всеслав тихо распоряжения, спускаясь со ступеней, под громкий восторженно-музыкальный рёв грузинской делегации, который привычным «Любо!» горячо поддерживали наши.

Рог-то оказался, как и вся женская задумка, хитрым. Полым он был не весь, а в верхней кромке оказался вделан сосуд глотка́ на четыре от силы. И обнаружился в нём прохладный брусничный морс. Но пил его великий князь долго, со вкусом, медленно поднимая ёмкость, из какой самому́ Святогору-богатырю не стыдно было бы отхлебнуть. И когда перевернул, уронив пару последних капель под ноги, горцев взорвало восхищёнными воплями. Их посуда посуда была вполне себе настоящей, поэтому по литру примерно винца каждый из них до начала банкета употребил, с гордым видом подняв перевёрнутые рога. Да, на определённой ступени иерархии любая пьянка становится по ситуации разведывательной или диверсионной операцией, и к этому всегда готовы все её участники, включая женщин. Недавний саммит не очень большой девятки это уже показал. Как и то, что судьба помогает не только смелым, но и хорошо подготовленным. А это уже подтверждали почти все события прошедшего полугодия.

Застолье набрало обороты вмиг, стремительно, по-грузински. Перезнакомившись быстро со всеми соседями, гости гомонили, угощали, хохотали, угощались и пели. Ох, как они пели! Кажется, даже в разные углы подворья их расставь — они и оттуда бы нашли акустику и создали свою знаменитую полифонию.

За главным столом, после того, как забрав с собой сына малого и девок, заметно, до скорбного молчания расстроив грузин, совещание покинула великая княгиня, остались князь с сыном средним, духовные лица, старый и молодой особисты и высокий гость с переводчиком. Про плюгавого перекошенного на́ сторону толмача Гнат шепнул, что за того поручились лично Шило и сам Звон. Это, конечно, накладывало некоторые ограничения, скажем так, по допуску к определённым темам обсуждения, но в целом мешало не очень сильно. То же, как влились в беседы остальные иберийцы, позволяло надеяться, что совсем скоро для перевода можно будет привлекать кого-то из них.

Об этом неожиданном эффекте «всеславовки» и её прототипов из моего времени я знал не только по тому фильму, в котором егерь внезапно для себя освоил финский язык. На одном мероприятии, помнится, разговорились мы с французским коллегой. Тогда, на заре девяностых, ошалелый от демократии и гласности народ по-прежнему бросался на всё импортное и к интуристам имел какой-то священный пиетет. Мы же обсуждали литературу — собеседник оказался знатоком Дюма и земляком Буссенара, которого я любил с детства. Один из представителей организаторов, молодой парень-хирург, всё пытался влезть в беседу, норовя увести её в так интересовавшую его пластическую хирургию и успехи в ней зарубежных коллег. Он откуда-то прознал про маммопластику и липосакции и собирался сказочно разбогатеть на неуверенных в себе мужчинах и женщинах. Я тогда был твёрдо уверен, что ни одна баба в здравом уме не ляжет под нож, чтоб вшить себе инородное тело для того, чтобы больше нравиться себе самой или своему мужику. Да, тогда я здорово ошибся. Но хохма была в том, что на определённом этапе общения, щедро подогреваемого импортным же «Наполеоном», как по мне, так редкой гадостью, что нашему «Дви́ну» не годилась и в подмётки, граждане России и Франции начали вполне сносно понимать друг друга. Правда, на утро следующего дня оба не помнили ни этого лингвистического казуса, ни того, что с таким жаром, перебивая один другого, обсуждали вечером. А Игорёк стал очень известным и богатым человеком, и даже один раз пригласил меня работать в своей клинике. Но убеждать несчастных женщин в том, что у них всё тут же наладится, стоит только перекроить нос, скулы, или запихать в грудь две силиконовых медузы, было не по мне.

А пока наши с Арчилом будущие переводчики набирались опыта, вокабуляра и настоек, мы работали с тем, что было. Платон, как представился, смущаясь, субтильный языковед, после пары-тройки лафитничков освоился и разговор пошёл бодрее. Но началось всё не со словесности, а с живописи. Ну, или графики. Да, скорее графики, потому что на художественное искусство наши почеркушки по карте никак не тянули.

Для затравки посиделок, пока за столом ещё были дамы, расчехлили и сдержанно похвастались сувенирами и презентами с запада. Я ещё удивился тому, что здесь не было такого поклонения и раболепства перед иностранной продукцией, а народ больше оценивал именно потребительские свойства и реальную стоимость товаров. Франкские мечи вызвали больше восторгов и обсуждений, чем золотые потиры и паникадила. Да, нам подарили и такое. Причём подарки эти были от короля Норвегии, а до него, и, кажется, совсем недавно, принадлежали коллегам отца Ивана с одного небольшого, но вполне богатого островка за Па-де-Кале и Ла-Маншем. Трофейные германские доспехи интересовали сильнее шелков-бархатов даже женщин, понимавших, что из этих уродливых железяк мастера Свена и Фомы наделают штуковин, которые разлетятся сразу из-под молотов, не доходя даже до торга, а на вырученные деньги можно будет тех бархата с кружевами купить целый воз. Да не один.

Впрочем, Всеслав не отказал себе в удовольствии преподнести жене и названой дочери и того, и другого, и ещё по туеску золотых украшений с каменьями. И удовлетворённо отметил, как те оделили из своих подарков Домну с Одаркой, не скупясь. Гости перестали гомонить. Не знаю, как у них там в Иберии, а тут за эти мимолётные подарки ключница и зав.столовой могли бы купить деревеньку. Или две.

Пока равнодушные, будто тяжёлая погрузочная техника, Ждановы потрошили тюки и короба, гордые горцы то и дело прикладывались к кубкам, не разбирая, что пили. И это ещё возы́ с основной массой гостинцев никто им показывать и не думал — их сразу под охрану к погребам отогнали.

А потом великий князь вкратце поведал, где был и с кем встречался. Показал и длинную грамотку-ряд на пергаменте, где всё, о чём согласились вслух, записали и скрепили печатями, у кого были при себе. Глядя на оттиски знаков королей перед собой на столе, Арчил перестал самодовольно и снисходительно улыбаться. Он бы в подобном случае приёма нежданных гостей тоже вытащил из закромов всё, чем славился род, и что накопили за века предки, показывая достаток и богатство. Но этот рус с умными и хищными серо-зелёными глазами, кажется, и впрямь говорил правду. И всё то, о чём подавляющему большинству князей и родовитых людей оставалось только мечтать, действительно получил в дар. За одну седмицу, а не за три жизни, потребовавшихся бы другим. И, кажется, на самом деле именно от тех, о ком говорил так спокойно, как о соседях, живших за лесом или через улицу.

А потом Чародей, поманив грузинского князя за собой, подошёл к огромной рисованной на плотной ткани карте земель, где Арчил с изумлением увидел все земли мира, будто с самой высокой вершины. И понял, что мир был больше, чем он, богатый, знаменитый и учёный, знал о нём. Всеслав взял у дочери с такими красивыми чёрными косами кисть и начертал на западе новую линию. Легко, несколькими мазками отняв у императора и папы столько земли, что хватило бы разместить пято́к Великих Иберий. С запасом. А после пояснил, что властители этих земель признали его старшинство и согласились жить в мире и добром соседстве, торгуя, а не воюя. А затем шагнул направо, поманив застывшего столбом Арчила. И указал на горы его Родины.

— Ты сможешь обозначить границы своих земель, уважаемый друг? — медленно спросил Всеслав.

Платон механически перевёл сказанное, продолжая смотреть на красную линию, что соединяла Варяжское море с Адриатическим. Земли, даже просто объехать которые за одну жизнь удавалось считанным единицам.

Арчил взял предложенную кисть, присмотрелся к рисунку. Брови его сперва разошлись, увидев знакомые ориентиры — бухты, горы и реки. А потом снова сошлись к переносице. Когда сам собой соотнёсся размер земель. Баграт, великий царь и давний друг, вдруг перестал казаться ему всесильным, могущественнее которого лишь Господь Бог, горы, Мухаммед Алп-Арслан ибн Дауд, султан сельджуков, Ибрагим ибн Масуд, султан персов-Газневидов, и Роман Диоген, император Византии. На землях сказочно богатого и невероятно могущественного князя русов, кажется, легко помещались все три упомянутых империи. Да, здесь было больше дремучих лесов и меньше высоких домов. Но ни в одной другой из знакомых ему стран о вожде, будь он царём, императором или султаном, никто не отзывался с такой любовью и преданностью. И ни один из вождей, наверное, не стал бы лично судить тяжбу иноземцев и убогого калеки, пусть даже и бывшего воина. Курганы из десятков тысяч тел поверженных врагов Арчилу тоже как-то на ум не приходили. Он то и дело бросал искоса взгляды на странного князя. И на стоявшего рядом в обманчиво расслабленной позе воеводу, от которого знающему человеку смертью тянуло, даже если ветер дул в спину.

— Мы говорили о портах, Арчил. Я полагаю, что торговать с Русью вам будет проще и выгоднее. Риму сейчас не до этого. Генрих, германский император, тоже занят. Из стран Европы есть удобный путь водой, и он скоро станет ещё короче. Мой друг Шарукан был бы не против того, чтобы на юге опираться на союзников, а не ждать оттуда врагов. Мы говорили с ним об этом не так давно, — так же неспешно сообщал Всеслав совершенно невероятные вещи. Степной Волк Шарукан, как и его многочисленные родичи, на памяти князя Варданидзе никогда и ни с кем не договаривались. Налетали орущей ордой и забирали всё, что могли увезти или угнать за собой в степи. А остальное жгли, ломали или убивали.

— Если на землях Баграта будут появляться, даже просто иногда появляться мои и Шарукановы дружины, царю станет намного проще и спокойнее. И говорить с персами, турками и ромеями можно будет более уверенно. Я готов поддерживать тех, с кем мы смотрим в одну сторону, — Чародей не пользовался гипнозом, не давил голосом и не навязывал. Просто объяснял то, что имел в виду. Подробно, как не самому одарённому ученику. Арчилу, тому, кто читал труды философов и ораторов Колхидской академии было сложно и неожиданно чувствовать это. Но он понимал, что стоявший рядом знает гораздо, несоизмеримо больше. И чувствовал его силу и уверенность.

— Мне нужно знать морской путь до портов и основные дороги на суше. Пускать суда в ваши горные гордые реки я не буду. Морской путь для грузов и дружины. Дороги — чтобы при необходимости половцы пригнали как можно ближе свои табуны, и мои воины стали перемещаться на их скакунах за спиной Алп-Арслана быстрее ветра. Как думаешь, удивится он, увидев напротив, скажем, десять тысяч ратников? Или двадцать?

Грузинский князь молчал. Пытаясь найти в словах руса шутку, издёвку, сомнение — хоть что-то, что могло позволить на миг усомниться в том, что страшный колдун и вправду может сделать то, о чём говорит. Но ничего не находилось. Кроме привычных уже силы и уверенности.

И тогда князь Варданидзе взял предложенную кисть. И нанёс на карту границы царства и княжеств. Отметил важные перевалы и пути к ним, горные пороги, дороги и порты. Потому что был убеждён в твёрдости духа и слова этого странного и страшного человека. Оставалось только надеяться на то, что чутьё не подвело.

Чародей смотрел на схему, привычно сощурившись. И будто чувствовал над правым плечом точно такой же взгляд Рыси, которым тот прожигал карту. Этих знаний не было даже у Ясинь-хана. А они были очень важны. И несказанно своевременны. А если вспомнить, что где-то там неподалёку ещё и льёт сама собой из-под земли нефть — тем более. И наплевать, что в этом времени пока никто ничего не умел с ней делать, кроме как жечь да использовать, как средство от геморроя. Расскажи я кому-нибудь из менеджеров нефтяных компаний моего времени, куда отправляли их чёрное золото предки — боюсь, мне вряд ли поверили бы.

К этому времени дамы, украшение стола, покинули нас, и отдуваться за них пришлось многострадальной «всеславовке». Мастера промышленного самогоноварения из Лавры не подвели, обеспечив такой ассортимент, что даже у экспертов-дегустаторов из Ставки глаза разбегались. А потом я вдруг вспомнил, что так и не проверил «технологические карты» отца Антония, как собирался, поэтому состава некоторых амброзий не знал. И это едва не привело к непоправимой беде.

Ираклий, единственный из всех иберийских гостей, имевший голубые глаза, от чего смотрелся редкостным средиземноморским мачо, вдруг оборвал песню на вдохе. И широко открыл рот, то ли собираясь взять особо сложную ноту, то ли набрать побольше воздуха. Но не вышло у него ни то, ни другое. Когда я подбежал, будто рванув вперёд Всеслава, не понимавшего, что творилось с грузином, тот уже начинал стремительно, страшно быстро бледнеть. Воздух попадал в лёгкие короткими рывками с тревожным свистом и хрипом. Пальцы, губы и уши побелели до синевы.

— Леся! Федос! Ко мне, скоро! —рявкнул я на весь двор, слыша, как тут же захлопали двери в теремах и постройках.

Сметя левой рукой всё со стола, я с Гнатом втащил на столешницу Ираклия, у которого уже закатились глаза. Приложив пальцы к сонной, а другой рукой пытаясь нащупать пульс на запястье, понял, что давление упало критично. Анафилактический шок в лучшем виде. А до синтеза кортикостероидов ещё примерно тысяча лет. Не дотянет.

— Здесь, батька! — выдохнула Леська, прижимая к груди какой-то берестяной короб. Ты гляди, мигом примчала, вот уж точно скорая помощь.

— Аллергия, шок, низкое давление, скоро дышать перестанет. Чем можешь помочь? — слова из моей и Всеславовой памяти будто в кучу сбились, но, кажется, она поняла, что я имел в виду.

Пошарив глазами под лавкой, наклонилась и вытащила небольшой кубок, который мы с Гнаткой и соседями по столу чудом не затоптали. Сунула внутрь нос и тут же протянула мне. Мёд! Ну конечно! Сильнее аллергена ещё поискать. Но к адреналину, хоть бы и в виде экстракта коры надпочечников, нас это знание не приблизило ни на миг.

— Воды тёплой, трубку, воронку, соль, угля тёртого! — крикнул я снова на всё подворье, едва не сбив этим воплем с ног Федоса, что бежал с нашим уже привычным военно-полевым набором.

Пока он разворачивал скрутку на соседнем столе, который тоже оперативно освободили, наклонив и вернув в исходное положение, вылетели и Домна с подручными. Намешав спешно, облившись и обсыпавшись угольной пылью, пару литров, я начал заливать раствор в грузина. Который дышал ещё хуже, но пока самостоятельно. Знакомая процедура прошла быстро, повторилась дважды. Когда третья порция воды, а с ней вместе и вся последняя еда покинула Ираклия, он, будто от обиды за съеденное, перестал дышать.

— Федос, интубируй! Заррраза, да чем же тебя спасти-то⁈ — ну, допустим, «раздышим» мы его. А давление? Сосудистые спазмы? Аллерген может работать долго и эффекты выдавать разнообразные.

Через железную трубку воздух в гостя пошёл успешно. Но глаз он обратно не выкатывал, синеть не переставал. Про многоголосые песни и думать было нечего. Очень плохая примета, если гость помрёт на застолье, хуже и придумать нельзя.

— Вспомнила! Я вспомнила! — воскликнула Леся и начала срывать с грузина одежду.

Степени напряжения и идиотизма, наверное, в общей картине это не снизило. Но и не прибавило особенно. Повинуясь командам ведуньиной внучки, мы перевернули Ираклия на живот. Дочкины пальцы пробежались по заросшей тёмным во́лосом спине, опустившись почти к тазовым костям. Она будто слушала ими что-то внутри, или вспоминала виденные где-то картины или действия. А потом выдернула из своего короба что-то, похожее на подушечку для иголок, вытянула из неё две, тревожно длинных, и с маху всадила их с двух сторон в поясницу грузина. А я понял, что чувствовали тогда, на насаде, зрители пожалуй первой в Древней Руси торакальной операции, когда я воткнул нож в живого и, пусть плохо, но дышавшего человека. Смотрелось это не очень, конечно.

Про прямую стимуляцию надпочечников я ничего не знал, никогда не слышал и не читал, и уж совершенно точно никогда не видел. Но это было не важно. Важно было то, что сперва у Ираклия перестали синеть пальцы, а потом порозовели и губы. Когда мертвенная бледность начала покидать лицо, Леся выдернула иголки, мазнув оставшиеся красные точечки монастырской мазью. Зацепив её пальцем прямо из банки, что оказалась в скрутке у Феодосия. А тот, в свою очередь, вытягивал трубку. Потому что дышал гость уже самостоятельно, и без тех опасных звуков, с какими начинал умирать от анафилактического шока несколько минут назад.

За спиной раздались голоса. Сперва Арчила, прерывистый, сиплый. Не знай я грузинского гордого князя эти несколько часов — предположил бы, что тот с трудом сдерживает слёзы. А следом зазвучал деревянный перевод.

— Ираклий — троюродный племянник князя и родич Баграта. У князя на руках умер его старший брат, точно так же перестав дышать. Просто задохнулся, поев медовой плацинды-пахлавы. Тогда думали, что его отравили ромеи.

— У него аллергия на мёд. Тяжёлая. Видимо, наследственная. Ему и его прямой родне нельзя есть и пить ничего, где есть мёд, воск, прополис и перга, на всякий случай. И избегать укусов пчёл. Потому что в следующий раз меня и моих людей рядом может не оказаться, — отозвался, не оборачиваясь, Чародей. Превратив и это чудесное спасение в политическую победу. Но я был не в претензии — у каждого своя работа, свой долг. А вот с Лесей пообщаться на предмет этой доисторической акупунктуры мне хотелось гораздо сильнее.