Воин-Врач IV

Глава 17 Радости встреч

Обратный путь занял девять дней. Сперва было вообще собирались до Горыни дойти, спуститься по ней до Припяти и добраться до Киева, как в спальном вагоне, но решили не шиковать. Денег и богатых подарков было с избытком, а вот времени как обычно не хватало. Но и те несколько дней неспешного, хотя точнее было бы сказать, не такого поспешного, возвращения мы со Всеславом проживали так, будто они были последними: успели и поохотиться, взяв тура — здоровенного, под тонну весом, бычару, чёрного, с белой полосой по хребту и рогами длиной в руку взрослого человека. И у костров посидели вдоволь, с песнями под гусли, с которыми, как выяснилось, не расставались аж трое Алесевых. Не обошлось и без курьёзов.

На еле заметной лесной дорожке скучали трое. Престарелого вида мерин с отвисшей губой и торчавшими костями, похожий чем-то на него старый дед с длинными белыми волосами и бородой и телега, похожая на них обоих, упёртая в ещё молодую, но уже жёсткую травку сломанной задней осью. Заднее правое колесо лежало отдельно с видом индифферентным, делая вид, что этих троих неудачников видит впервые в жизни.

— Бог в помощь, старче! — прикрикнул Гнат, дождавшись отмашки от четверых своих, что показались поочерёдно впереди и по бокам, в разных местах за деревьями. Кажется, четверых, но не факт. — Ждёшь кого, или так отдыхаешь?

— Ох ты! Откель вас столько взялось-то, сынки? — подскочил было дед, но тут же охнул и схватился за поясницу.

— Так оттель же, — максимально откровенно пояснил Рысь, ткнув большим пальцем себе за спину.

Мы подтянулись к месту ДТП, осматриваясь и осматривая встреченных. Мерин ни малейшего интереса к нам не проявил, как и телега. Колесо тоже старательно проигнорировало. Дед же моргал мутноватыми по возрасту глазами, не веря им, наблюдая за тем, как из-за ёлок выходили шагом всё новые и новые кони.

Всеслав спрыгнул легко с Бурана и подошёл к телеге. На ней лежала пара мешков, деревянная лопата, моток волосяной верёвки и худая копна старого, аж серого, сена. Рядом с дедом отдыхал на травке не замеченный ранее топор, а под осью — слега́, стволик видно недавно срубленной сосенки. То ли «поддомкратить» дед собирался свой транспорт, то ли ось новую подготовил. А может и то, и другое.

Чародей взялся двумя руками за край под бортом и чуть шевельнул. Внезапно вся конструкция поднялась, едва не оторвав от земли левое заднее колесо.

— Чего самому-то жилы рвать, княже? — прогудел рядом Гарасим, подошедший неслышно, по-лесовичьи.

— А ему сидеть надоело, прилечь вот решил. Сейчас бы спину прихватило, как вон тому — и всё, дальше только на холстине меж двух коней, — пояснил со свойственным и характерным ему человеколюбием Ставр. На этот раз он ехал не на груди, а за спиной, изводя всех, двигавшихся следом, подобными комментариями и пожеланиями.

— Да сплюнь ты! — тут же возмутился Рысь.

— А ты ближе подойди, чтоб мне слюней зря не тратить! Трудно было пустым местом путь проложить? А ну как засада? — вскинулся безногий.

— Тут во всей округе одна засада. У Гарасима вон за спиной в коробе едет, — буркнул недовольно Гнат, но тему развивать не стал. Вместо этого развил деятельность.

По его взмахам под осью тут же появился сам собой удачно подвернувшийся и подошедший по высоте кусок ствола дерева, на который и опустил бурый великан телегу. Хотя по нему не было заметно, чтоб вес его хоть немного тяготил.

Всеслав поднял дедов топор, пощупал пальцем лезвие. Отточен инструмент был как надо, и по стволу сосенки это тоже было понятно. За пару ударов обухом князь выбил старую сломанную ось. Отложив топор, взял слегу и подал к левой части телеги. Там чьи-то умелые руки подхватили и определили тот конец на место, установив одним махом и старое колесо. Чародей поднялся и принял второе, то самое, что лежало с независимым видом.

— Дёготь-то есть ли, старче? — спросил он у продолжавшего хлопать глазами деда.

— Ась? — приложил тот к уху коричневую аж до черноты ладонь с узловатыми пальцами.

— Крыльцо покрась, — пробурчал воевода, удивив нежданной тягой к изящной словесности, протягивая Всеславу ведёрко с лыковым помазком внутри, наверняка полученное от запасливого Алеся. Но проделал он это с такой гордостью, будто сам хранил его за пазухой аж от самого Киева, мучительно дожидаясь нужного момента. И искренне радуясь теперь тому, что тот, наконец, настал.

— Храни тебя Боги, мил человек, — склонив голову, обратился к великому князю владелец мерина и телеги. — Как звать-то тебя? Чтоб знать, кому благодарность через них слать.

— Всеславом, дедко, — помазок в руках Чародея споро покрывал ось и отверстие в ступице густым жирным вонючим дёгтем. Ну а как же — Алесевы мастер-классы пропускать в дружине было не принято, ни по ветеринарии, ни по устройству и эксплуатационным свойствам здешнего транспорта.

— Доброе имя батька дал тебе, доброе! Как у великого князя нашего! И душа у тебя, знать, добрая: остановил ватагу-то, не прошёл мимо, помогать старику взялся, — не унимался дед.

— Ага, — пряча улыбку в бороде, кивнул Всеслав, прилаживая на место колесо и проворачивая его вокруг оси несколько раз, прислушиваясь к звуку.

Гарасим приподнял задок телеги и пинком отправил пень-опору куда-то на ту сторону, откуда донеслись возмущённые крики. Но никого не зашиб. Кажется.

— А ты, борода, десятка два зим тому назад не гулял ли, часом, возле По́знаня-города, промеж озёр? Где Победзиска-сельцо? — прохрипел неожиданно Ставр, глядя на седого старца как-то странно.

— А ты кто таков, чтоб спрашивать? — неожиданно резко вскинул голову на громадную фигуру древлянина старик. И голос его звучал иначе, не так, как он вызнавал у случайного помощника имя, чтоб Богам за него поклониться при случае. Твёрже и злее.

— А ты засапожник из-под задницы убери да от косы-горбуши обломки из-под лапоточков вынь. Там, глядишь, и поговорим ладом. Не бойся за живот свой, старче. Эти хотели бы — давно б забрали. Янко, сними стрелу с тетивы. Признал я его. Как же тебя занесло-то сюда, дядька Горыня?

— Слабы глаза-то уж у меня. Не призна́ю тебя никак. Кто ты есть? — напряжение в голосе деда не пропадало, но теперь к нему добавилось удивление.

— Ставр я, Черниговский. Мы с тобой вместе за Мечеславом, чашником Мешко Второго, до самых прусских земель тенями шли тогда. А там, помнишь ли, помогли пруссам верное решение принять насчёт него. Очень они опечалились, когда узнали, сколь их родичей под той Победзиской в землю легло.

Гарасим, стоявший полубоком, в ходе этой речи поворачивался всё больше. И к концу её два старика смотрели друг на друга во все глаза. Повисла тишина.

— Ты гляди, что делается на миру? Слыхал я, в тот год, как половцы пришли второй раз, на шестую зиму с той, как их Болуш с нашим Всеволодом уговор сладили о мире, убили тебя, — голос седого подрагивал.

— Не добили, дядька Горыня. Ополовинили вот только, — Ставр хрипел всё сильнее.

Повинуясь знаку Всеслава, прямо возле ног древнего деда, на лесной дорожке, затерянной в глухих непролазных дебрях, расстелили дорогую красную скатерть и уставили её яствами и питьём. Разгорался чуть поодаль костерок. Запахло сытным духом жареного мяса.

Когда Злобный Хромец Ярослав в очередной раз отправился платно помогать Казимиру, королю Польши, воевать предателей и изменников, которые едва не разорили все земли Пястов, в дружине его встретились-познакомились молодой розмысел-разведчик Ставр и матёрый воин Горыня. Живой и хваткий парень впитывал воинскую науку на лету, став старшему то ли братишкой меньшим, то ли сыном названым. После сокрушительного поражения войска Мечеслава Мазовецкого, что был кравчим-виночерпием при деде Болеслава, эти двое в числе десятка гнали его до прусских земель. Опальный и разбитый военачальник хотел уйти за Варяжское море, отсидеться и подкопить сил там. Но Горыня нашёл правильные и убедительные слова. Пруссы, встретив остатки загнанных и выбившихся из последних сил мазовшан, добили последних, а самого Мечеслава затащили на верёвке за двумя конями на высокий холм, где и прибили к шибенице-виселице, спиной к восходу, чтоб и после смерти не видать ему было Солнца красного. Слишком уж много детей, мужей, отцов и друзей потеряли они среди тех, кто отправился было помогать виночерпию становиться королём.

После разошлись пути-дорожки ратных товарищей. Ставр остался в дружине, а Горыня, забрав положенное-заслуженное, отправился в родные края, под Дорогобуж, где и обосновался с молодой женой, её родителями и братьями. Хуторок их был крепкий, соседям на диво: скотина росла, не хвора́я, борти в лесах полнились мёдом и воском, хлеба́ росли на сведённых участках ле́са на диво густо и дружно. А потом пришёл мор.

Лет пять как проводил ко пращурам старый воин родню. Всю, до последнего человека, до младшего внука. Ставром его назвали, в память о давнем дедовом друге, которого тот считал погибшим. Две зимы было мальчишечке.

Заросли быльём делянки-лужки́ на лесных опушках. Обветшали да рассы́пались почти все борти на деревьях. Доживали последние деньки и костлявый тощий мерин с оттянутой губой, и сам Горыня, бывший чудо-богатырь.

Рассказ его слушали молча, хмуро. Бывает так, что Боги на ровном месте начинают гневаться на человека. Тому и невдомёк, за что сыплются напасти, как из дырявого мешка, одно за другим. Но Богам виднее, и спорить с ними — дело дурацкое. Пережить испытания, что насылают они, удаётся редким единицам. Про таких потом сказки сказывают да песни протяжные поют лирники на торжищах. Но Горыне было не до песен. Ехал он на дальний лужок за сеном, чтоб Сивка его с голодухи не околел. Да думал силков там на зайцев поставить — много их в тот год наплодилось. Дальних целей у старика уже не было, а прибирать Боги всё никак не спешили.

— А коли на подворье твоём, дядька Горыня, поселятся тебе в помощь да на радость десяток-другой ратников справных? Со скотиной подсобят, поправят, что обветшало. Голубятню сладят, чтоб на птичек божьих глядеть можно было? — предложил Ставр старому другу, не сводя блестевших глаз со Всеслава.

— А ты нынче как и где живёшь, друже, что так щедр стал? Нет, ты для друзей-то и раньше последней куны не жалел, но чтоб вот так, средь леса первому встречному-поперечному обещать Ирий с голубями? — невесело усмехнулся старик.

— Да там же, если без лишних слов. Великому князю советами помогаю в меру сил и умишка своего скромного. Не гонит пока — и то вперёд, — проговорил Ставр, продолжая смотреть на Чародея.

— Рысь, распорядись. Славному Горыне помочь, хуторок в порядок привести, как в Ставрогнатово чтоб стало. Два десятка пусть службу несут крепко, а дедко Горыня, глядишь, чему и обучит их из старых штук. Не откажешь, дедко, принять гостей на постой? — спросил Всеслав у старика, что ухватился обеими руками за длинную бороду, сжав тёмные узловатые пальцы так, что суставы побелели.

— Рысь? Воевода Гнат Рысь? — неверяще, шепотом переспросил он.

— Я, дедунь. Давай-ка вон на мясо налегай. И сбитень тоже хорош, не откажи, — окружил заботой очередного старого ратника молодой душегуб. — А мы всю голову поломали, куда столько мяса девать? Князь-то батюшка тура по дороге взял нынче, да здоровущего, с гору! У тебя ледник-то есть ли?

— Князь? Всеслав Брячиславич? — ещё тише, прерывающимся голосом ахнул дед.

— Он самый, дедко. А Сивке своему спасибо скажи — удачное место он выбрал, чтоб колесом в тот корень влететь. Я вот что думаю, княже: надо сюда дедушке внучат прислать. Они, боюсь, к нашему приезду весь Киев если не заставят нагишом кругами бегать, то обнесут!

И Гнат, как выяснилось потом, будто в воду глядел.

Они шли по шумному торгу, разглядывая невиданные диковины и слушая чужую звонкую речь, которую понимали с пятого на десятое, хоть и потратили несколько недель на её изучение у торговцев и рабов из этого края. Слухи о великом князе русов дошли и до их земель, великой Иберии, и навели некоторых представителей аристократии на мысли покинуть на время родные горы и посетить лесные края. Постоянные схватки с сельджуками вынуждали искать любые возможности для укрепления грузинского царства. Византия, не заинтересованная в этом, на уступки шла крайне неохотно, а помогать деньгами и войсками привычки сроду не имела — ей было выгоднее дождаться, пока те самые сельджуки вырежут армян и грузин до последнего, и лишь после этого выйдут к исконно ромейским землям.

Высокие, статные, гордые горбоносые брюнеты прибыли Руссим морем, проведя несколько дней на землях половцев. Где про успехи и чудеса русского князя наслушались ещё больше. Посмотрели и на Олешье, оценив размах строившихся портов и складов. В Византии таких не строили давно. Поднявшись по Днепру, оценили курган Александровой Пади на правом, пологом берегу, что поднимался едва ли не вровень с левым, крутым. И прочитали вытесанную на скале надпись на греческом и латыни: «Приходите все — так будет с каждым». А когда сменился ветер — ощутили тяжкий гнилостный дух. Всё, что осталось от десятков тысяч латинян, как рассказывали кыпчаки перед отплытием. Каждому из которых Чародеевы мясники отрубили го́ловы и отправили их в Рим, не поленившись и не пожадничав нанять для этого все свободные суда в портах Русского моря.

Десяток гордых горных князей в непривычных одеждах обходили лавки, задерживаясь у тех, где их что-то интересовало. То есть почти у каждой. Иногда отгоняя слишком медленных по их мнению местных, что освобождали путь иберийским воинам без привычной тем дома поспешности. Тут-то и случилось.

— Пшёл прочь! — шедший первым высокий воин с горделивым лицом толкнул древком копья нескладного, перекошенного на одну сторону, мужика, который, по его мнению, слишком долго мешкал, прежде чем освободить дорогу к прилавку уважаемым людям.

— Нет! — только и успел громко вскрикнуть падавший навзничь медленный покупатель. — С-с-с-стоять!

Последнее слово он еле вытолкнул из себя, чудом преодолев страшное заикание. А десяток горцев замер. Как и вся торговая площадь, над которой внезапно повисла совершенно нехарактерная тишина.

Над упавшим, лицо которого оказалось покрыто страшными шрамами с одной стороны, стояли два парня лет по четырнадцати-пятнадцати. И в руках у каждого был настоящий меч. Судя по тому, как неуловимо они появились из ниоткуда, и как держали отточенное железо — пользоваться им умели.

Но остановило горячих гостей с Кавказских гор не это. Возле каждого из них так же из ниоткуда возникли мальчишки, многие даже помладше тех, с мечами. И именно они сделали совершенно невозможным дальнейшее продвижение к лавке. И вообще любое движение. Те, кто ростом доставал хотя бы до плеча южным гостям, прижимали к их горлам ножи, кривые, похожие на степняцкие. Те, кому рост по малолетству до шей дотянуться не позволял, держали лезвия у тех мест, у каких могли. И эти, кажется, пугали грузин ещё сильнее. У шедшего в середине самого крупного, с самым властным взглядом и орлиным профилем, на спине прямо поверх странного шерстяного плаща с капюшоном, клещами висели два паренька лет восьми-десяти. Один прижимал такой же, как у остальных, нож к коже под крупным выдающимся кадыком. Второй, цепко держась левой рукой за ухо горца, правой рукой чудом, кажется, остановил острие кривого клинка прямо перед правым глазом. Который будто бы стал вдвое больше в размерах, но не двигался и не моргал. Потому что железо касалось нижнего века.

— Ст-ст-стоять! — повторил, опираясь на протянутую ладонь одного из стоявших рядом парней, упавший. Он принял отлетевший от толчка костыль от другого, прижал его подмышкой и рукой за штанину переставил поудобнее правую ногу. От первой фразы грузин до этой его, снова прозвучавшей с большим трудом, прошло хорошо если семь ударов спокойного сердца. Из них четыре он повторял команду.

— Э-э-э, генацвале, нехорошо вышло, ай как нехорошо, — раздался справа спокойный голос. Все, кроме главного, которого к движению глазами по-прежнему не располагал нож, нацеленный прямо в зрачок, посмотрели туда. Не повернулись, не изменили положения тел ни на волос — просто перевели взгляды.

Из-за лавки выходил неторопливо, опираясь на палку-посошок, но, кажется, больше для важности, высокий взрослый мужчина. Судя по лицу — тоже бывший воин. А судя по тому, как быстро и абсолютно молча образовалось вокруг него пустое свободное место на только что битком набитом народом торгу — не бывший и не из последних. Он подошёл к стоявшим у прилавка мальчишкам и тому, со шрамами. И кое-кто из гостей вздрогнул. В приоткрывшемся веке заики блеснула сталь, холодно и серебристо-серо.

— Кузьма, не зашибся ли? — с избыточной даже заботой поинтересовался подошедший. При каждом шаге правая нога его как-то странно щёлкала.

Тот, кого он назвал Кузьмой, только головой мотнул, мол, нет, всё в порядке. При этом ещё раз сверкнув железом. Из головы.

— Это, гости, герой и почётный воин ближней дружины Всеслава Чародея. Нынче по увечию, в лютой схватке с сотнями ляхов полученному, за отроками приглядывать князем и воеводой поставлен. И, видится мне, ловок в этом на диво. Чудом успел крикнуть. Кабы не успел — в лоскуты бы вас мальчики напластали уже. Они же тоже во Всеславову стаю попасть хотят. К вражьим крови да мясу с малолетства приучены.

Антип Шило говорил спокойно и размеренно. Предварительно поманив пальцем какого-то невзрачного чернявого мужичонку из толпы, чтоб толмалчил-переводил иберийцам. За спиной у переводчика стояли две морды вида сугубо неприятного. Они, кажется, и принесли того на торг.

— Вот и не знаю теперь, как бы миром-то уладить. Как-никак честь воина затронута, а это не комар чихнул. А в городе, как на грех, ни великого князя, ни патриарха, ни великого волхва, ни воеводы. Скоро уж прибыть должны, да дождётесь ли? Кузьме вон рукой махнуть — и вас всех обратно на лодью в одной тачке свезти можно будет. Головы только придерживать, чтоб не выкатились.

— На мнэ вина. Я задэл воина — мнэ и отвэт дэржать! — твёрдо, хоть и сипло, проговорил тот, в чьей руке по-прежнему было копьё.

— Что от вины отказываться не стал — то поступок правильный, то хорошо. Но не мне, убогому, гостей иноземных судить за урон воинской чести княжьего дружинного человека. Давеча, вон, приходили латиняне. Так их сам великий князь судил, с Михаилом Архангелом. Да вы, думаю, место то, Александрову Падь, на лодье проходили, — Антип не менял ни темпа, ни напевности. Опыт общения с воинами и с людьми, от закона и правды далёкими, вёл его разговор привычным путём: сперва вынудить собеседника признать ошибку или вину, а потом уж раздеть и разуть, ту вину искупая.

Высокий, стоявший в центре, проговорил что-то в ответ, громко, напевно, как человек, привыкший и умевший командовать, но вряд ли просивший прощения у кого бы то ни было хоть раз. В речи его звучали необычные слова: диди мепе, батоно и бичо*.

Антип послушал толмача, который, заикаясь чуть легче Кузьмы, рассказал, что это высокие посланники от великого царя Иберии к великому царю-князю русов, и что они готовы дождаться княжьего суда и принять любое его решение. И просят убрать мальчиков.

— Кузьма, попроси ребятишек отпустить гостей. Я провожу их на княжье подворье и самолично прослежу, чтоб дождались они прибытия. Среди них нет трусливых и нечестных, я из тех краёв людей знаю. Если там слух пойдёт, что посланцы самого́ Баграта Багратиони сбежали от правосудия — ни им, ни их родне жизни не станет. Там честь свято берегут, как у нас почти, — никто по лицу Шила не догадался бы о его подлинных эмоциях.

Страшный со шрамами и серебром в пустом глазу издал звук, похожий на какую-то большую птицу, что щёлкала клювом по весне на привольной полянке. И юные душегубы исчезли. Вот просто взяли и пропали, как и не было их никогда. Пара иберийцев, которых удерживали на месте те, кто им едва до пояса доставал, спешно проверили целостность богатых шароваров. И, кажется, собственную комплектацию, облегчённо вздохнув. Высокий провёл пальцем под кадыком и поморщился, коснувшись глубокой царапины. Которая, в принципе, могла бы легко протянуться аж до самого хребта — такими острыми ножами и слабая рука могла разделать барана. Мысль об этом заставила его нахмуриться. И махнуть рукой своим, призывая следовать за тем общительным, со щёлкавшей ногой.

Didi Mepe, batono, bijo (груз. დიდი მეფე, ბატონო, ბიჯო) —великий царь, господин, мальчик).