Ваша С.К.

Глава 29 “Холодные мысли княгини Марии”

Сбежать в мокром платье у Олечки Марципановой не получилось — она растянулась на натертом паркете и решила не вставать. Жаль, притвориться мертвой даже при самом большом желании у давно мертвой девушки не получится, но вдруг повезет и в смерти и о ней все же забудут?

— Будешь играть нам! — Мария пригвоздила ее к полу ещё сильнее злым взглядом. — А я буду петь «На борзом коне воевода скакал… Дмитрия Минаева… — это княгиня говорила уже ласковым тоном графу. — Почти полвека минуло, а я, как девочка, все не нарадуюсь песне… Играй! — прорычала она уже в лицо поднявшейся с пола стенографистке. — Веселое…

Губы княгиня дрожали, как и все тело, и когда Олечка Марципанова заиграла веселый мотивчик, Мария оперлась рукой о корпус рояля и, прикрыв глаза, запела нестройно, явно пропев начало песни про себя:

— Всё в усадьбе исправно, слуга отвечает, лишь только издох любимый ваш сокол недавно…

И откашлялась.

— Ах, бедный мой сокол! — княгиня изменила голос на грубый, тот, которым недавно рычала на русалку: — Он дорог был мне… Какой же с ним грех приключился? — и снова Мария с трудом, но все же взяла высокие ноты: — Сидел он на вашем издохшем коне, съел падаль и с жизнью простился, — Как, конь мой буланый? Неужели пал, но как же погиб он, мой боже! — Когда под Николу ваш дом запылал, сгорел вместе с домом он тоже. — Что слышу? Скажи мне, мой терем спалён, мой терем, где рос я, женился? Но как-то случилось? — Да в день похорон в усадьбе пожар приключился. — О, если тебе жизнь моя дорога, скажи мне как брату, как другу: кого ж хоронили? — Покойную вашу супругу…

Княгиня отвернулась от рояля и сделала шаг к столику, на который в это время дворник тихо поставил два полных бокала.

— А в остальном, милый граф, у нас все хорошо…

Мария протянула гостю бокал и взяла свой:

— Ваше здоровье… — улыбнулась она явно через силу. — Мое сегодня не очень. Что там ещё, дядя Ваня?!

Княгиня хлопнула пустым бокалом по подносу:

— Письма-с! — ответил дворник тихо.

Мария вырвала у него всю связку и принялась швырять конверты на поднос один за одним:

— Доносы! Доносы! Доносы! Зачем ты мне принёс эту гнусность?

— Так никого ж больше нету-с, — пожал плечами несчастный дворник.

Княгиня удержала в руках последнее письмо.

— Граф! Это для вас! — она протянула конверт нераспечатанным. — Моя благодарность. Билеты на нашу национальную гордость — первый балет на русскую тематику — Конёк-Горбунок… Надеюсь, вы оцените хотя бы ножки Матильдочки Кшесинской, нашей несравненной царь-девицы, если русской темой после дня в деревне вы сыты… Вы сыты?

Подняла она глаза на графа, когда письмо исчезло из ее рук. Гость кивнул.

— Премного благодарен за такую заботу. Однако сомневаюсь, что смогу воспользоваться билетами. Господин Грабан очень плох… — граф замялся и добавил сухо: — После знакомства с русской деревней.

Княгиня потупилась и отвернулась:

— Простите… Тогда вот что… Раз вы в городе, то не могли бы оказать мне небольшую услугу, составив компанию моей дочери? Я не в настроении сопровождать Светлану, а перед постом мне не хотелось бы лишать бедную нашу дочь хоть мало-мальски сносного развлечения.

— На балет?

— О нет, что вы! — глухо кашлянула Мария. — Это скука смертная для девушки… Ведь женских ножек она не оценит. Конечно, если вы не желаете узнавать русскую цену смерти и любви, я пойду с ней сама…

— Я не понимаю вас, сударыня, — нетерпеливо перебил граф, явно запутавшись в мыслях хозяйки Фонтанного дома. — При чем тут смерть? — он побоялся добавить про любовь.

Княгиня, усмехнувшись, доковыляла до сидящей истуканом пианистки и что-то шепнула ей на ухо. Олечка Марципанова тут же выскочила из салона, и княгиня шумно опустилась на ближайший к инструменту стул. Бурная предыдущая ночь давала о себе знать наихудшим образом.

— Вы любите сказки? — спросила Мария, подпирая рукой отяжелевший подбородок.

Граф кивнул.

— Могли бы не отвечать. Я устала, как же я устала… — голова ее качнулась, как у китайского болванчика. — Скажите, — Мария подняла на гостя прищуренные глаза, — вы читали Островского? Нет… Что я спрашиваю! Конечно же, не читали! Надеюсь, до послезавтра успеете прочесть. Вот…

Граф обернулся, следуя за поднятой рукой княгини.

— Вот! — мокрая бывшая курсистка протянула ему книгу. — Здесь доступным русским языком написано, как научить холодную девочку любви…

— Пошла вон, дура! — выкрикнула княгиня со стула и, когда стенографистка повернулась к ней спиной, закричала ещё громче: — Играй нам! Вальс…

Граф сжал длинными пальцами книгу.

— Простите меня великодушно, но ни мне, ни вам сейчас не до танцев.

— Но слушать-то мы можем? — пьяно хихикнула Мария. — Пусть играет. Играй! Приказываю тебе, играй!

Олечка Марципанова, проходя к роялю с гордо поднятой головой, на миг задержалась подле графа:

— Сладкоголосым Лелем для княжны вы еще можете стать. Но остерегитесь становиться Мизгирём — пощады от Федора Алексеевича не будет.

— Да замолчи ты, полоумная девка! — вскочила со стула княгиня и тут же снова упала на него. — Не слушайте ее, граф. Волос долог, да ум короток.

— У кого он долог? — обернулась уже от рояля русалка, тряхнув своими жалкими косичками. — У меня?

Княгиня вновь поднялась и принялась вытаскивать из растрепанной прически шпильку за шпилькой, пока все волосы не коснулись пола.

— Играй, дура!

Граф увидел острые клыки, блеснувшие между коралловых губ княгини, когда та обернулась к нему, держащему заветную книгу у груди.

— Язычество нашей семье ближе, — сказала Мария в голос. — Так что мы быстро приобщим вас к русской культуре — читать, читать и ещё раз читать, как завещал великий и ужасный князь Мирослав Кровавый. Да что ты не играешь?! — рванулась она к роялю, но обернулась, проследив за взглядом русалки.

В дверях стояла Светлана — как была, в грубом платье и босиком, только уже без телогрейки домового.

— Граф, вы ведь танцуете венгерские танцы? — уставилась княгиня на трансильванца и бросила, не оборачиваясь к русалке: — Играй для нас чардаш!

Олечка Марципанова взяла первый аккорд. Несмело. Голос графа тоже дрогнул.

— Чардаш — это слишком вульгарно для меня, — сухо отозвался он и сел на стул, на котором до этого спасалась от дрожи в ногах хозяйка дома.

— Да неужто! — передёрнула плечами княгиня, глядя поверх головы гостя на дочь. — И это я слышу из уст вампира? Вам сколько лет-то, граф?

— Триста.

— Совсем мальчик, а уже устали от жизни? Я вот через двести лет только ее почувствовала! Подойди к нам, Светлана! Составишь графу фон Кроку партию.

Граф вскочил со стула раньше, чем княжна выдохнула:

— Матушка…

— Светлане подобные танцы точно ни к чему!

Княгиня испепелила возмущенного трансильванца адским взглядом.

— Позвольте мне самой решать, что дозволено моей дочери, а что — нет! — Мария шарахнула по корпусу рояля ладонью с такой силой, что Олечке Марципановой пришлось ловить крышку. — Лучше надорвите эту чёртову рубаху по швам! В ней танцевать невозможно!

— Матушка…

— Не смей мне перечить!

Пианистка не убирала рук с крышки, и рояль не пострадал от очередной вспышки княжеского гнева.

— Я требую, граф, чтобы вы танцевали с моей Светланой! — Мария все сильнее щурилась от сумеречного света, который начал проникать сквозь портьеры. — Я хочу своими глазами видеть, что в ваших руках моя дочь в безопасности… Рвите ей подол! Я требую!

— Не спорьте с пьяной бабой! — одними лишь губами проговорила Олечка Марципанова и отскочила от рояля.

Княгиня рванулась за ней, но замерла у стула, решив, что иначе следующий шаг она закончит на полу.

— Не спорьте с матушкой! — княжна тоже говорила с графом одними губами, и он сделал шаг к дверям, в которых бледная Светлана до сих пор стояла, теперь уже протягивая ему подол бабкиного платья.

Он уже видел ее босые ноги по самые коленки и опустился к ним, дрожа всем телом, ухватился за ткань зубами и рванул на себя — в ушах к скрежету клыков добавился треск гнилых ниток. Граф поднимался с колен, не чувствуя собственных ног, и протянул княжне дрожащую руку, а когда почувствовал в ладони ее горячие пальцы, обернулся к княгине:

— Она же едва ходит. Что же вы за мать такая?

Дико улыбаясь, Мария махнула рукой:

— Не может ходить, пусть танцует…

Ее чёрные глаза вспыхнули еще большей злобой, чем когда она глядела на стенографистку. Граф отвернулся от них к растерянным светлым глазам живой девушки:

— Вы научите меня шагам? — улыбнулся он, сильнее сжимая руку княжны, чтобы согреть или самому согреться.

— Что может быть проще? — отозвалась Светлана дрожащим голосом. — Надо кверху поднять глаза и запрыгать… Ну, как козел. Так Федор Алексеевич говорит. Я предпочитаю танцевать падепатинер — для него рубаха не помеха. Обещайте не смотреть мне на ноги, обещайте…

— Обещаю.

И граф обернулся к роялю, чтобы узреть русую макушку русалки, склонившейся над клавишами. Они начали танец, и граф не смог сдержать обещание, все смотрел на мелькавшие в разрезе платья розовые коленки. Он видел княжну обнаженной во сне и наяву на поляне у озера, припавшую к мертвому волку. Но сейчас, этот крохотный полукруг коленки манил его даже больше обнаженной груди. Музыка все скакала и скакала, отскакивая от стен и барабанных перепонок вампира. Когда же княгиня устанет от этой безумной какофонии? Когда?

— Ступай к себе, Светлана!

Крик княгини перекрыл музыку, которая тут же стихла, и вместе с княжной из комнаты выскочила и русалка. А граф остался стоять с протянутой рукой, не в силах сжать пальцы, будто его ладони все ещё касалась тёплая кожа княжны.

— Вы увлеклись, граф…

Он обернулся к развалившейся на стуле княгине, половину лица которой скрывали теперь чёрные волны волос.

— В этом танце положено меняться партнёрами…

— Вы хотите танцевать? — с лёгким поклоном осведомился он.

— Видите ж, что нет… — расхохоталась княгиня. — Вы уж извините моё любопытство, но это вы только моей дочери в глаза смотреть боитесь или всем женщинам?

— Простите, княгиня, такого больше не повторится.

— Да, да, держите свои клыки втянутыми, если не желаете расстаться со своей свободой или с жизнью, — улыбнулась княгиня. — Впрочем, в случае Светланы, я даже не знаю, какой из вариантов предпочтителен. Я вот совсем не горю желанием с вами породниться. Знаете, мы, русские, за два столетия как-то немного устали быть под немцами. Последние полвека Русь-матушка стонет совсем не от удовольствия, и терпение ее на пределе, — и Мария снова дико расхохоталась.

Граф вскинул голову — кажется, в бокале княгини была не простая кровь, а с градусом.

— Да, я малость отвлеклась на политику, — проговорила хозяйка Фонтанного дома снова довольно зло. — Вернёмся к любви. Целую вечность в ваших объятьях я своей дочери не желаю…

Да, она явно пьяна не на шутку. In vino veritas — самое время узнать, что творится в этой темной голове! И граф сказал тихо:

— У меня только фамилия немецкая, да и то не совсем. «Крок» в голландском языке означает локон.

— У вас нет локонов… — уставилась на него исподлобья растрепанная хозяйка Фонтанного дома.

— Значит, у предков были, — снисходительно улыбнулся граф.

— Допустим… — и Мария снова расхохоталась. — А у наших царей наоборот — только фамилия русская… Пока наши императрицы учили русский язык, мы учили немецкий, поэтому я прекрасно читаю ваши мысли, любезный граф. У нее в спальне не только полынь, но и распятие имеется. Чесночка желаете? Так и этого добра у нас найдётся.

Граф с трудом сдержал улыбку, вспоминая чесночное ожерелье княжны.

— Простите, княгиня, я никогда не злоупотреблял ничьим гостеприимством и не собираюсь делать этого впредь. Я дал слово князю и не отступлю от него.

— Нет, нет… Я не пойду наперекор желанию мужа … Роль Леля для моей дочери вы можете играть, сколько вашей мёртвой душе угодно. Светлана действительно холодна, как Снегурочка. Отец ее так настроил. А я хочу, чтобы она влюбилась…

— В меня? — уже без всякой игры опешил граф.

Княгиня снова хохотала и даже била себя по дёргающейся под юбками ноге.

— Да Боже упаси! Нет, конечно, не в вас… Не будет у неё в мужьях кровососа! Никогда! Но в какого-нибудь иностранца она обязана влюбиться. И уехать отсюда, подальше от всего этого сброда.

Княгиня поднялась, держась за спинку стула, и чуть не опрокинула его вместе с собой.

— Поверьте, граф, я бы ни в смерть не попросила вас о подобной услуге, но таких обворожительных иностранцев у нас редко встретишь. Просто покажите, что вы лучше любого русского… Я очень боюсь, что кто-то из них просто захочет породниться с нами, очень боюсь… И заставит ее в себя влюбиться. Я хочу, чтобы моя дочь жила и в один день умерла… Старухой. Понимаете?

Граф кивнул.

— Вы уедете, и она вас забудет, — продолжала княгиня уже довольно ровно.

— Отчего такая уверенность?

Графу показалось даже, что он вспыхнул, но княгиня все равно не смотрела на вопрошающего, чертя носком туфли круги на паркете.

— Я позабочусь об этом.

— А что прикажете делать с моей памятью?

Наконец Мария подняла на него огромные глаза и выдала растерянно:

— Вы уже влюбились, да? Могла бы догадаться… Ну не в коленки же вы кусаете? Да не смотрите на меня так! Наши армянские упыри предпочитают пятки. Что с них возьмёшь, не так давно с Арарата слезли, а у вас там тоже Карпаты под боком… Так кто же вас, трансильванцев, знает, — она звонко расхохоталась, но вдруг осеклась и проговорила глухо: — Не смейте! Моя дочь должна жить. Как человек.

Княгиня медленно направилась к потайной дверце, но на эстраде запнулась и, придержав себя у стены рукой, обернулась к гостю.

— И ни слова князю в целях вашей же собственной безопасности, — и она приложила тонкий палец к ярким губам. — И о Басманове не забывайте. Особенно о нем… Тут наша дура права…

Ни один мускул на лице графа не дрогнул. Быть может, он и не может читать мысли княгини, но у него достаточно опыта общения с женщинами, чтобы сделать правильные предположения по поводу мотивов откровенности пьяной матери.