Сперанский 7. В огне

Глава 19

Глава 19

Смоленск

12 октября 1800 года

— Ждём, братцы, ждём! — говорил Суворов, наблюдая, какая лютая драка началась в центре русских фортификаций.

Французы не уступали русским в ожесточённости, но немного, может, лишь на чуть-чуть уступали в боевой подготовке и работе со штыком. Всё-таки русская военная школа предполагала уделять большое внимание именно штыковым атакам. А по центру были опытные воины — те, с которыми Суворов уже добывал победы в Северной Италии.

Но французов было больше. Значительно больше.

— Ждём, братцы, ждём! — не переставал приговаривать Суворов.

Даже Барклай-де-Толли, казалось бы, человек без улыбки и эмоций, сжимал кулаки до хруста костей. Было видно, как героически погибают русские воины, как они не дают французам окончательно прорвать вторую линию обороны Смоленского укреплённого района.

— Ждём, братцы, ждём!

— На исходную позицию выходит польский корпус Чарторыжского! — прокричал офицер связи.

— Мало их! Ждём, братцы, ждём! — выпрямившись, как струна, но произнося эти слова как мантру, проговаривал Александр Васильевич Суворов.

Там, в центре Смоленска, на специально выстроенной башне находился Император. Павел Петрович уже послал вестового со своим приказом, чтобы начали отражение французской атаки, чтобы резервами усилили центр русской обороны. Ведь было очевидно, что французы продавливают русских, что русская армия теряет столь драгоценных солдат, которых и так численно меньше, чем у Наполеона.

— Ваше высокопревосходительство, приказ от Государя! — прорвавшись к Суворову через плотный строй замерших генералов, начал кричать императорский фельдъегерь. — Немедленно использовать все резервы для отражения французской атаки по центру!

— Передайте Государю, что я его люблю! — прорычал Суворов, даже не оглядываясь, не посмотрев на того фельдъегеря, который принёс волю Императора.

— Но как же так, Ваша Светлость⁈ — попробовал возмутиться фельдъегерь, но офицеры оттянули его в сторону.

Могло показаться, что прямо сейчас происходит бунт против Императора. Однако Суворову разрешали. Ему позволяли. Вопреки всему, вопреки хоть Господу Богу, но только он лично мог отдать тот самый приказ, который должен переломить ход сражения.

— Французы прорвали вторую линию обороны! — очевидное для всех сообщил офицер связи.

Да, всё-таки числом французы взяли. Хотя заплатили такую высокую цену за прорыв этой обороны, что, как сказал когда-то один полководец: «Ещё одна такая победа — и я останусь без армии».

— Ждём, братцы, ждём! — повторял Суворов.

— Ваше высокопревосходительство, дозвольте пустить ракеты! — не выдержал и выкрикнул генерал-майор, отвечающий за ракетное вооружение.

— Ждём, я сказал! — не своим, не человеческим голосом прокричал Суворов.

Всё больше и больше французских солдат прибывало на первую и вторую линии обороны русских. Впереди оставалась лишь крепость, взять которую, в принципе, было возможно. Кроме того, французы рассчитывали на то, что они насытят центр своими войсками и после этого начнут продвигаться по флангам.

— Ваше высокопревосходительство, в зоне поражения не менее двух с половиной корпусов неприятеля, — нарочито спокойным голосом, будто только сообщал информацию, сказал Барклай-де-Толли.

Однако если бы кто-то очень близко знал этого генерала, то понял бы, что де Толли прямо сейчас не колеблется, что уже даже он отдал бы приказ активного отражения французской атаки. Уже сам Ней перешёл вторую линию обороны, оставляя в русских же окопах и редутах французских солдат. Всё казалось для французов решённым. Теперь они занимают эту неприступную линию обороны. Теперь они подтянули свою артиллерию и уже могут бить по самой крепости.

— Господин генерал-лейтенант, отдайте этот приказ вы! Молодым дорогу! — повернувшись к Барклаю-де-Толли, сказал Суворов.

— Не могу, Ваша Светлость… Эти слова только ваши!

— А я могу! Ракеты! Артиллерия! Подрывники! Всем — огонь! — закричал Александр Васильевич и замертво упал.

Моментально все заполыхало. Заложенные фугасы рвались по всей и первой и второй линии русской обороны, летели ракеты, стреляли пушки…

Александр Васильевич Суворов стоял, стиснув зубы и смотрел на то зарево, что жгло глаза даже тем, кто находился в километре от эпицентра взрывов.

В последние минуты он ощущал всё более нарастающий жар в груди. Конечно же, он об этом никому ничего не говорил. Он высасывал из себя все жизненные соки, чтобы выдержать то зрелище, когда сотнями умирают русские солдаты, когда французы ликуют и рвутся вперёд, считая, что они уже побеждают в этом сражении.

Александр Васильевич выдержал. И даже он сам отдал тот приказ…

Уже четыре сотни ракет стремились в полёт. Разрядились сразу более ста пушек, посылая дальнюю картечь и раскалённые ядра.

Русские батареи били так, будто каждый расчёт мстил за друга. За отца. За брата. Били точно, били тяжело. Взрывались укрытия, вспыхивали французские зарядные ящики, визжали, обугливались, падали, умирали солдаты Императора Запада.

Французы не ожидали такого. Они… Они уже почувствовали себя обреченными, с огнем испарялась, словно вода, французская вера в победу.

Если до этого они ещё надеялись на прорыв, то теперь всё полыхало: и фланги, и центр, и тыл. Особенно тыл, в который устремились те самые лесные отряды, о которых Толеран рассказывал Наполеону. Их пропустили сквозь лесные заслоны, чтобы они ударили, когда всё зависнет на грани.

Ударили.

* * *

Французский генерал, пытавшийся удерживать позиции на левом фланге, был буквально разрублен в седле. Его тело унесло вглубь толпы. Французские кавалеристы не понимали, откуда идёт удар. Русские резали быстро и уходили. А в небе всё ещё висел воздух, натянутый до предела, дымный, горячий, с запахом крови и селитры.

Где-то рядом металась лошадь, по всему видно, недавно брошенная в панике. Лошадь маршала Нея. Сам маршал был ранен, он ещё пытался командовать, но картечь порвала ему левое плечо. Он уже не держал шпагу, но всё равно пытался вести людей вперёд.

— Вперёд!.. — хрипел он. — Франция!.. Император!.. Смелее!..

Он падал и вставал. Падал и опять кричал, как будто сам голос его мог спасти бой. Но бой был проигран. Французы начали отходить.

* * *

Император Павел, стоя на башне, молчал. Он не прыгал от радости. Не посылал новых приказов. Просто смотрел, как отступает враг. Он знал, что это не конец. Что будет ещё много боёв, много крови. Но сегодня он выстоял. Смоленск выстоял. Империя выстояла. Пока что. И чего это стоило… Много русских воинов сложили головы, чтобы сейчас Россия имела свой шанс разгромить врага. И он, император Великой Империи, он теперь точно знал, что проиграть Россия не могла с самого начала, еще до битвы за Смоленск. И Павел знал, кого нужно благодарить за это.

* * *

— Отступают, Михаил Михайлович, давай же! — в нетерпении говорил Матвей Платов.

— Матвей Иванович, имей терпение! — указал я своему другу. — Вон… Картамонов тоже копытом землю вспахивает, но уже молчит, принял свой урок.

— А меня учить не треба, я сам конь ученый!

— Только что… Конь! — сказал я и мы оба рассмеялись.

Платов пробился ко мне своими казаками, совершая маневр по левому флангу обороны Смоленска. Это произошло еще позавчера. Неожиданно для французов, огромная масса казаков в предрассветный час двинулась в атаку. Казалось, что авантюра, но как бы не так. Имел место тонкий расчет на скорость, внезапность, оружие казаков. Как-никак, но многие из станичников уже были с револьверами и для такого прорыва патронов не жалел никто.

Так что прорвать французов удалось, но а в дальнейшем бежать ко мне, чтобы враг не опомнился и не направил на казаков все свою артиллерию, да и пехоту, которая спешно строилась в каре. Знатно прорубили казаки «просеки» в джунглях из французских солдат и офицеров.

Такая операция была необходима еще и потому, что в предстоящих боях конным казакам просто не было места на поле боя. Донцов с кубанцами укрепленном районе было более двадцати тысяч, и им приходилось постоянно оттягиваться за Смоленск, и без того ставший самым скученным городом России.

Полетели ракеты, с удвоенной частотой загремели пушки. Было ясно, что мы перешли под городом в контрнаступление. Так что…

— Давай, Матвей Иванович, бери всю кавалерию и бей супостата, как еще никогда не бил! — сказал я.

Хотел еще что-нибудь напутственное сказать, но атамана и след простыл. Пошел вдохновлять своих воинов. Да и не только своих. Калмыки с персами с ним в атаку пойдут. Сложился такой момент, что нужно задавить числом. Пусть вражина думает, что мы отправили как бы не сто тысяч конных. На деле же двадцать пять тысяч, что так же немало.

Земля дрожала под копытами коней, а воздух наполнялся гулом боевых кличей. Я смотрел, как Матвей Иванович, с гордо поднятой головой, уходит в ряды своих воинов. Он собрался идти впереди и не переубедить же настырного.

Вскоре раздался сигнал к атаке. Войска начали двигаться вперед, и я почувствовал прилив адреналина. Кавалерия рванула в бой, и в тот момент все сомнения и страхи остались позади.

— Вперед! — выкрикнул и я и вся моя большая дивизия выдвинулась в сторону французов.

После присоединения многих отрядов, ранее действующих на коммуникациях врага, как и почти дивизии, прибывшей ко мне из-под Опочки, я, скорее уже располагал корпусом. И вот эти почти двадцать тысяч человек, с тачанками, стали медленно, но неуклонно идти вперед.

Дело кавалерии нагнать ужаса. Наше дело подгрести за казаками и убить тех, кого они убить не успели. Уже пришли данные, что из крепости выходят русские войны, нескончаемым потоком сыпались ракеты на врага, теперь только не упустить шанс, добить растерявшегося противника.

То, что враг растеряется, очевидно. Уже не менее двух тысяч ракет обрушилось на французов. Тем более, что это оружие разнообразно и можно накрывать врага по площадям, даже в лагерях французов. Такой ракетно-пушечной атаки мир еще не знал, думаю, что не скоро узнает. А еще отгромыхали взрывы заложенных в наших же окопах и ретраншементах фугасов.

Кроме того, должны были сработать и мои агенты, которые будут при Наполеоне. Вероятно, можно было и отравить Наполеона. Но узнай кто, что это сделано… Даже мой государь подобное не примет. А травить постепенно, не вариант. Очень опасно. И я посчитал, что неадекватность Бонапарта здесь и сейчас — это большая смерть для него, чем отравление. Наполеон еще нужен. Хотя бы для того, чтобы его судить.

Я не шел впереди. Не считаю это нужным. Без ложной скромности, я России нужен еще. Мне после войны работы будет не меньше, чем до.

Все громыхало, казаки громили французов, не выдерживающих ударов со всех сторон. План, условно мной названный «Разгром при Каннах» работал. Нужно было нивелировать превосходство противника в числе солдат и офицеров, сделав это недостатком. Наполеону просто негде сейчас развернуть все свои войска.

С одной стороны, слева от меня — Днепр, причем обрывистый, сложный для спуска. Да и тут стояли четыре парохода, готовые открыть огонь по наступающим французам. Справа устроена такая линия обороны, что пусть попробуют. Там и рвы с валами и колючая проволока, и разбросан чеснок. Ни людям, ни коням такое не пройти.

Остается два направления: идти вперед, или назад. Спереди сама крепость и туда французы уже сходили, неудачно. Или же назад, на меня. Но и отсюда уже идет атака. Так что…

— Что скажешь? — спросил я своего офицера, ответственного за связь.

Уже был виден один из воздушных шаров, поднятых рядом с крепостью. Так что мы можем в режиме реального времени маневрировать и принимать решения.

— Есть скученность врага, туда бьют ракетами! — прокричал связист.

И было не понять, почему он так кричит: то ли эмоционален, то ли контужен. Общий накал страстей кого угодно может выбить из равновесия.

* * *

— Мессир, нужно уходить! — молящим тоном обращался к своему императору дивизионный генерал Луи Габриэль Сюше.

— Вот так, когда у меня превосходство в силе? — Бонапарт не протестовал, он пытался найти решение, противодействие всему тому, что показывают русские.

— Это вторые Канны, — не унимался Сюше.

— А старик Суворов, значит карфагенянин Ганнибал, который разбивает римлян?

— Да, мессир, но мы оба знаем, чем закончились пунические войны и еще будем наблюдать, как горит Москва и уходит под воду Петербург, — дивизионный генерал, которому был обещан маршальский жезл по случаю победы по Смоленском, по воле судьбы становился тем, кто первым предложил императору бегство.

— Что скажешь, Жозеф? — обратился Наполеон к своему старшему брату, а ты, мой верный адъютант Жерар?

Жозеф Бонапарт молчал, стыдливо отворачивая голову. Он слишком многое сказал, чтобы теперь вот так… Он бахвалился, всем сообщал, с какой из дочерей русского императора станет крутить любовь. И все в таком духе, что теперь хоть в петлю от позора.

— Нужно решаться, мой император, — а вот адъютант Жерар Дюрок был более смелым и понимал, что время уже может быть утрачено. — Мы лишены маневра, наши войска, как и войска союзников толпятся на узком пространстве. Русским достаточно еще три километра отбить, чтобы мы оказались в клещах и превратились в толпу. Нужен решительный прорыв.

— А дальше я соберу новую армию и разобью русских. Трубите общий отход! — скомандовал Наполеон. — Готовьте мне карету и достойное конное охранение. Я возвращаюсь в Оршу.

Сказал император, думая над тем, что ему удастся все же заключить мир с русскими, если он прочно засядет по линии Витебск-Орша-Могилев.

— Нужно время. Мне немного нужно времени и разорить Пруссию с Австрией… — бормотал себе под нос Бонапарт. — Тогда я соберу армию.

* * *

Матвей Иванович Платов даже два дня не пил, чтобы только не проспать величайшее сражение. И сейчас он летел, обгоняя ветер на встречу своей славы. Именно удар казаков, ну пусть усиленных калмыками, должен стать решительным. Тогда и ни у кого не возникнет сомнений, кто должен оставаться старшим на Дону.

— Поднажми, братцы! — кричал Платов, подгоняя своего коня, вырываясь вперед.

Он уже услышал бой барабанов. Французы отступали. Если они выйдут из ловушки, пока Платов вместе со Сперанским не захлопнут двери, то пиши пропало. Нужно начинать с начала и бить француза уже в чистом поле, без опоры на крепость. А это не легкая задача, да и кровавая, в том числе и для русских воинов.

Вот он — враг! Близко!

— Пистоли! — кричал Платов, имя в виду револьверы.

— Бах-ба-бах! — первыми успели ударить французы.

Лошадь под Платовым подкосила ноги, а он кубарем свалился, кувыркаясь по земле. Мимо, смертельно опасно проскакали казаки, не успевшие среагировать на падение командира.

— Ах ты богу душу мать! Я вас чертей еще научу, как в бой идти, — прихрамывая ругался Платов.

Уже раздавались выстрелы, русские воины разряжали барабаны своих револьверов, не жалея патронов. В конце-концов, от плотности огня по французами зависят русские жизни. Но вторые револьверы уже будут использовать аккуратно, выцеливая каждую цель. А пока…

Хруст ломаемых пик, крики сраженных французов, поминание и Бога и черта — все смешалось. Казацкая лава нашла себе соперника и сейчас крушила француза, пусть и успевшего построиться в каре, но револьверные выстрелы быстро создали бреши в таком построении. Каре уходило в прошлое, оно уже не спасение от любой кавалерии.

— Вперед! — уже через три минуты вновь кричал Платов, указывая своей саблей направление.

Ему быстро подвели нового коня и атаман нагонял передовые казацкие линии, которые уже теряли динамику удара и погрязли в рукопашных боях.

— Атаман, уходют! Вона вправа и уходют! Тама же генералы почитай одни! — кричал полковник, глава ближних казаков Платова, которые были собраны атаманом по примеру охраны Сперанского.

— Туды, твою богу душу мать! Наполеон уходит! — Платов с новым азартом перенаправил своего коня вправо.

Он вновь летел, изводя своего коня настолько, насколько только могла выдать животина. И даже немного больше. Вот он — Наполеон. Взять его и войне конец. Платов уже думал о том, что именно скажет императору. Мол, плешивый, сдавайся, сам Платов полонил тебя.

— Бах! Бах! — раздались выстрелы.

— А! — выкрикнул Платов, сваливаясь с коня.

И выкрик был скорее от досады. Уходил Наполеон, бежал, да еще и заслоны выставлял, чтобы упредить погоню.

— Врешь, гад, не уйдешь! — выкрикивал Платов, вслед уходящему французскому императору грозя кулаком. — Из России не выпустим!

* * *

Император Российской империи стоял и, словно мальчик, как тогда, как его обличила в заговоре матушка, плакал. Но теперь Павел Петрович не скрывал своих чувств, не прятался в Зимнем дворце за дверью и тихо, но горько рыдал. И был он не один в таком состоянии.

Впервые в истории русская победа, может быть самая великая из всех, та, которую будут воспевать и через двести лет ученики в школах будут заучивать, она со слезами на глазах. С горькими, искренними слезами.

— Отец! — вырвался из моих объятий Аркадий Александрович Суворов, сын Великого Полководца и патриота России.

Аркадий подбежал к гробу отца и, не замечая даже государя, обнял, безмолвно лежащего Суворова. Император сделал шаг и приобнял Аркадия, тот развернулся и уткнулся в плечо государя. И даже этот конфуз не был замечен.

— И он — генералиссимус победы,

Приветствуя неведомую рать,

Как будто говорит: 'Недаром деды

Учили нас науке побеждать

Он прям и смел в грозе военных споров,

И равного ему на свете нет.

«Богатыри» — так говорил Суворов,

Наш гений в деле славы и побед…

Я читал стихотворение Всеволода Рождественского самоотверженно, с надрывом. Слова лились из глубин сознания. Никогда не знал, что могу вспомнить это произведение, прочитав когда-то его всего несколько раз.

Уходил Гений, уходила эпоха.

НОВИНКА от Дамирова!

Матёрый опер из 90-х очнулся в теле субтильного штабного лейтенант в наше время. В Отделе его всерьёз не воспринимают. Но он знает, как работать по-настоящему. Он снова в строю — чтобы стать опером и достать своего убийцу. Вот только тот стал олигархом: https://author.today/work/450849