Сперанский 7. В огне

Глава 14

Глава 14

Могилев

23 августа 1800 года (Интерлюдия).

Просторный дом, пожалуй, что и лучший в во всем Могилеве

— Немедленно отправляйтесь к русскому императору с письмом от меня! — кричал Наполеон Бонапарт. — Варвары, подлые скифы! Они должны принять то, что я предлагаю.

Шарль Талейран, казалось, не проявлял никаких эмоций, слушая императора. Министр иностранных дел Франции был умным человеком и прекрасно понимал, что сейчас спор с императором будет себе дороже. Но Талейран боялся того, что может с ним произойти в России. Уровень ненависти ко всем французам у русских столь высок, что по прибытию в Петербург, если и вовсе удастся туда добраться, министра иностранных дел Франции могут просто распять на центральной площади русской столицы.

— Не смейте отмалчиваться, министр! — требовал император. — Они не тронут вас, не посмеют. Даже варвары послов не трогают.

Наполеон Бонапарт уже две недели искал того русского, кому можно было бы поручить щекотливое дело — донести русскому императору послание о милости французского монарха начать мирные переговоры. Это можно было бы сделать, если в плен попался бы русский генерал, но у Наполеона были только русские майоры. Мало того, так они еще наотрез отказывались выступать посланниками от французского императора.

— Сами понимаете, что некому больше такое поручить. Мне уже дали слово, сам Суворов обещал, когда я послал к нему людей, что пропустит вас и даже даст сопровождение. Лишь этот упертый старик не хотел участвовать в мирном процессе, — тон французского императора смягчился. — Я достиг того, чего желал, я могу пойти на переговоры.

Шарль Талейран вновь сдержал свои эмоции. Он знал наверняка, что Наполеон лукавил. И министру не нравилось то, что его хотят использовать в темную, не объясняя всей подноготной появившегося, вдруг, рвения у Бонапарта явить милосердие и миролюбие.

Многое, если не все, на что рассчитывал император, не сработало. Бонапарт хотел разбить русскую армию в приграничных сражениях. Но русские не предоставили ему такой радости. Сперва русское отступление казалось трусостью, даже во французских газетах об этом обстоятельно писали, как о позорном для России факте. Мол, расчет был на то, что в лице московитов французы получат достойных противников, а тут… Бегут лишь от поступи французского солдата и от окрика французского офицера. Но сейчас все стало на свои места.

Оказалось, что самое слабое звено в прочной цепи наполеоновской армии — это логистика. По европейским дорогам, где уже так мало осталось лесов, ещё можно наладить логистические пути. Кроме всего прочего в Европе ещё значительно больше, чем в России, крупных поселений, цепи городков, где можно и войска располагать, и магазины создавать. Нужно же не так много, но и немало: где поселить солдата и офицера, как хранить припасы, помощь со стороны местных администраций, чтобы вовремя предоставили квартиры, дрова, указали, где лучшая вода.

Русские же просто разрушали, жгли те строения, которые можно было бы использовать под казармы или склады. Люди уходили, причем эвакуация началась сразу же после начала наступления наполеоновской армии. Не все, были те, кто отказывался уходить и с надеждой ждал европейскую армию. А также в Литве было слишком много леса, где вольготно чувствовали себя лесные разбойники, лишь по недоразумению одетые в воинскую форму.

— Ваше Величество, позволите ли высказать своё мнение? — спрашивал Талейран, дождавшись, когда схлынет очередная волна императорского негодования.

— Если оно будет противоположным моим желаниям, то не утруждайтесь, министр. Лишь исполните мою волю, — сказал Наполеон.

Талейран молчал. Он знал, что теперь император обязательно захочет послушать. Лишь только нужно немного времени, чтобы Бонапарт успокоиться и в нем проснулся интерес к разговору.

На самом деле, Наполеон Бонапарт обладал, казалось, железными нервами и выдержкой. Редко можно было увидеть его эмоции, если это только не касалось пока ещё горячо любимой им супруги Жозефины де Богарне. По ней он сходил с ума, несмотря на то, что женщин в постели Наполеона перебывало немало.

Но кроме женщин, император еще и самоутверждался через армию и войну. Он понимал, что является императором во-многом потому, что дает надежду французам, победы на поле боя и прославления Франции. Ну а еще… Завоевательные войны, по мнению Наполеона, должны приносить прибыль и даже кормить Францию. А в русской компании одни расходы. Это, между прочим, еще одна причина, почему Наполеон шел на Москву. В купеческой столице России можно было больше награбить.

Однако, то, что началось после того, как армия Наполеона пересекла границу Российской империи, сильно расшатало нервы французскому императору. Он ведь считал себя гением войны, тем , кто обязательно укажет Старику его несостоятельность. Под «стариком» Наполеон понимал светлейшего князя фельдмаршала Александра Васильевича Суворова-Италийского.

А ещё, во французских газетах наперебой писали, что русский главный полководец сильно переоценён, как и, в целом, русская армия. Если первоначально все говорили о трусливом бегстве, что русские, конечно же, подлые, то при наличии достаточно скудных сил, не могущих противостоять огромной наполеоновской армии, их тактика пока работает.

— Ну, говорите же! Не ради же развлечений я вызвал вас в расположение войск! — взяв себя в руки, сказал Наполеон Бонапарт.

— Не кажется ли вам, мессир, что предлагать мир пока рано? — с опаской, начал говорить министр иностранных дел Франции. — Нужно добиться сокрушающего поражения русских, ну и нашей великой победы. Нынешний император Павел значительно мудрее того, кем он ещё был пару лет назад. Он не станет упорствовать заключению мира, но его нужно подтолкнуть.

— Мы заняли всю Литву, я же предлагаю русским разделить её. Разве же это не великодушно с моей стороны? — сказал Наполеон. — Или русские собираются потерять Смоленск, а после и Москву? Так это уже поражение всей страны, если я войду в первую русскую столицу.

Император не стал озвучивать проблемы, которые существуют в его армии. Дезертирство набирает обороты, испанцы, получившие лишь незначительную выволочку от горстки русских стрелков в Бобруйске, начинают отказываться выполнять приказы. И принуждать их к этому — это либо тратить конечные людские ресурсы на охрану арестованных испанских солдат и офицеров, или плодить дезертирство среди испанцев. Решение могло быть простым — расстрелять всех бунтовщиков и отказников. Но как тогда на это среагирует испанский король?

Наполеон уже давно решил, что сразу после России, он обрушит всю свою мощь на Испанию. Эта страна, величие которое уже минуло, по мнению императора, не состоятельна, как самостоятельная держава. Но испанская компания, или государственный переворот в Испании, должны были случиться после победоносной русской компании. Иначе, того и гляди, испанцы откроют свои порты английскому экспедиционному корпусу.

Русская компания затягивалась. Не являясь глупцом, Наполеон понимал, что ещё полтора-два месяца, и начнутся холода. Его армия не приспособлена к зиме. А дороги, по которым могло бы обеспечиваться снабжение ещё и зимними вещами, в крайней степени небезопасны. Лесные разбойники слишком успешно воюют. Однако, именно сейчас нужно было выиграть немного времени, чтобы собрать всю армию в кулак и ударить.

— Сразу видно, что вы, господин министр, человек не военный. Мне нужно время. И просто просидеть здесь, в Могилёве, не попытавшись что-либо сделать, — это попросту потеря времени, — сказал Наполеон.

На самом деле, Талейран прекрасно догадался о том, зачем Наполеону нужна пауза. Великая армия французского императора растянулась на огромное расстояние. Главное преимущество Наполеона Бонапарта — огромная масса войск и артиллерии сильно нивелируется отставшими обозами. Так что недели три понадобится французской армии, чтобы собрать все свои силы в кулак, и уже тогда мощно ударить по смоленскому укреплённому району.

Вместе с тем, не только для того, чтобы сохранить лицо или выиграть время Наполеон предлагает переговоры. Своего рода, это политическая игра. Мол, я предлагал вам раньше договориться, вы отвергли предложение. После того, как случится поражение русских под Смоленском, можно будет посылать новое письмо русскому императору, с уже более жёсткими требованиями. И тогда русские могут пойти на переговоры, опасаясь захвата Москвы. А еще лучше, диктовать условия из Московского Кремля.

— Ваша воля будет выполнена, мессир, — сказал Талейран.

Министр иностранных дел Франции поклонился, взял письмо в руки, и отправился прочь. Нужно было срочно уезжать. Безусловно, Талейран не хотел отправляться в Петербург через всю Россию, где его просто могли бы взять в плен или убить. Но лучше именно так, чем попасть под гнев Наполеона. Ведь то, что только что произошло — это ещё не гнев, так, незначительное раздражение. Есть новость, которая способна вывести из себя французского монарха.

Министр иностранных дел Франции сделал всё, чтобы до Бонапарта не дошла информация о первом маршале Франции, соратнике императора ещё по событиям в Ирландии, что он оказался в плену русских. Много пришлось заплатить серебра, чтобы вестовой просто подождал отъезда из ставки Наполеона Талейрана, а уже после принес известие. Хотел Шарль возвращаться во Францию, но придётся ехать в Россию.

Возможно, для Наполеона Бонапарта ещё было непонятным, что он проиграл, даже если и получится каким-то чудом выиграть предстоящую битву за Смоленск. А вот для Талейрана всё предельно ясно. Министр иностранных дел Франции верно оценил обстановку и вероятные последствия событий. А ещё он очень плотно общался со Сперанским и даже побаивался русского канцлера.

«Может и вовсе переждать всё это, не участвуя в переговорах с русским императором или кем-то из его вельмож?» — думал Шарль Толеран покидая Могилёв. — «Так и сделаю, если только русские не пристрелят!».

* * *

Смоленск

1 сентября 1800 года.

За семь дней добраться с Петербурга в Смоленск? Рекорд ли? Отнюдь, если только передвигаться и ночью. Затруднительно, не без этого, но можно. И я это сделал. Очень быстро добрались. И даже уже успели оценить и укрепрайон в Опочке и Смоленский.

Я ждал, что начнется мое бичевание после явной опалы от государя. И всё же разница между мнениями столичного общества и в армии была существенной. Когда я прибыл в Смоленск, то ожидал услышать шквал негодования и не самого лицеприятного о себе узнать. Всё же именно со мной связывали ту тактику, стратегию, которые вынуждали нас отступать и оставлять земли империи.

Газеты из Петербурга, как и из Москвы, в обязательном порядке доставлялись в войска. И о том, что случилось в императорском дворце, все знали, так что могли начинать клевать, но этого не произошло. Может и роптали солдаты с офицерами, когда отступали, но когда тут, в Смоленске они увидели укрепления и готовность дать бой, то воодушевились. Ну и пресса работала на то, чтобы подбодрить людей в военной форме. В газетах, прежде всего в Петербуржских и Московских ведомостях, не без моей подачи появились рубрики, которые должны были в какой-то мере вдохновлять солдат и офицеров. Условно можно было их назвать «письма с фронта». То опубликуют письмо какой-нибудь дамочки, которая спит и видит славного офицера, как тот возвращается такой весь героический и славный, то мать напишет о сыне, как он служит и как она верит в победу России. Такие история, наполненные любовью, были не типичны для нынешнего времени и сильно брали за душу.

Я ехал в Смоленск через Москву и условно увидел две России. С одной стороны, Петербург, который негодует, возмущается, но уже ясно, что столице ничего не угрожает. Между тем, стало модным возмущаться.

С другой же стороны, Москва, решительно готовящаяся дать отпор агрессору. Все понимают, куда устремился Наполеон и сознание перед лицом опасности поменялось. Уже более чем достаточно добровольцев-москвичей, и многие используют свои ресурсы для помощи армии. Стоило только сказать, что Военторгу не хватает повозок и лошадей, как моментально, уже на следующий день, к отделению Военторга в Москве образовалась невообразимо длинная очередь из тех самых коней и даже людей, которые были готовы чуть ли не на своём горбу тащить всё необходимое русским войскам. Люди в этом времени что-ли другие. Хотя… А в Великую Отечественную не так было? Сколько самопожертвований. Истинно две Отечественные войны.

Народное единение и сознательность достигли такого уровня, что я не знаю, могли бы они быть когда-нибудь выше. Да и руководство Военторга во главе с несменным Ложкарём отказывается брать хоть какие-то деньги за свои поставки.

В конце концов, Военторг когда-то и создавался для того, чтобы сейчас отработать на все сто процентов, при этом не тянуть из казны средства. Но не только Военторг проявляет сознательность. Все компании, так или иначе связанные со мной, предоставляют тому же самому Военторгу ранее невообразимые суммы. Только Русско-Американская компания выделила один миллион семьсот тысяч рублей.

Учитывая то, что получилось выбить из англичан некоторые деньги, и то, что было изначально заложено в бюджете на военные действия, две крупнейших войны, с Османской империей и с наполеоновской Францией, не должны подорвать финансовую стабильность России. Напротив, мы не же закладывали в бюджет вероятную прибыль от войн. А грабить, будем, пусть даже и варварами станут называть.

Я уже два дня находился в Смоленске. Принимал командование над своей дивизией, решал вопросы с размещением личного состава, уже отправил две группы к Могилеву, чтобы там пошумели. Готовятся еще три группы. Но вот встретиться с главнокомандующим получилось далеко не сразу.

— Прошу простить меня, Михаил Михайлович, но не мог последние два дня уделить вам сколько-нибудь своего внимания и времени, — говорил Александр Васильевич Суворов. — Не обессудьте, сударь, начну разговор с дурного.

Суворов предельно посерьёзнел, потом его лицо посетила улыбка, после фельдмаршал вновь показал суровую решимость. Даже не мог и предположить, что же может одновременно вызывать и гнев, и улыбку.

— Заберите своих разукрашенных, с позволения сказать, людей. Этот ваш Толстой, называющий себя принцем, невыносим. И я погнал бы его в шею со всеми его бойцами, разрисованными и нагими, но у него бумага от вас. И только моё уважение к вам спасает этого несносного мальчишку, — сказал Суворов.

И вновь его тон был то суровым, то весёлым. Уверен, что какие бы выходки не совершал Толстой, если бы Суворову действительно не нравилось то, чем тот занимается, то кто-кто, а Александр Васильевич просто бы его арестовал.

— Александр Васильевич, Федор Иванович превзошел-таки самого Матвея Ивановича Платова в его озорстве? — спросил я.

Суворов задумался. Платов со своими выходками, в том числе и в отношении женщин, стал легендой. А когда человек становится легендой, ему уже приписывают порой то, чего не было на самом деле, но что вполне вероятно могло бы случиться. А вот Американец — восходящая звезда. Но такая, о которой легенды будут слагать и через сто лет.

Это я-то знал из послезнания, что Толстой, и в этой реальности получивший прозвище «Американец», по своей легендарности, как хулиган, способен превзойти не только Платова.

— Представляете, Михаил Михайлович, в его батальоне есть даже девки, которые, уж простите, с цыцками голыми ходят. Уже не только офицеры, но и солдаты на них облизываются, — Суворов не сдержался и усмехнулся. — Был даже случай, когда один из вольноопределяющихся из московского ополчения на рытье окопа засмотрелся на тех разукрашенных девок и так вонзил лопату себе в ногу, что сам Зиневич оперировал.

Как говорится, и смех и грех!

Что касается батальона Толстого-Американца, то больше экзотики в российской армии и придумать было сложно. Разукрашенные, татуированные, смуглокожие — они были словно с другой планеты. На самом деле, это был не батальон, а двести пятьдесят бойцов. Фёдор Иванович Толстой прибыл в Санкт-Петербург со своей свитой, а иначе это сопровождение и нельзя было назвать, только три месяца назад.

Публика в Петербурге была поражена и восхищена этой экзотикой которую являл собой и сам Толстой, набивший себе татуировки даже на лице, и те люди, которых он привёз с Гавайских островов. Так что, несмотря на начало войны, принимать у себя Толстого-Американца многие аристократические дома столицы считали за счастье, словно чудоковатое существо. Правда, государь не оценил экстравагантности молодого русского аристократа, считавшего себя гавайским принцем.

Но я видел этих ребят в деле. То, что могут они, не может ни один европеец. Уникальная пластика, способность чуть ли не сливаться с ландшафтом, — вот что их отличает. Подобным образом я и хочу начать СВОЮ войну с Наполеоном. Коньяк Наполеон — хороший, торт Наполеон — ничего так. А вот человек, как я уже понял — дерьмо!