Сперанский 7. В огне

Глава 17

Глава 17

Белоруссия. Западнее города Горки

18 сентября 1800 года.

— Готовьте ракеты! Двум дивизионам тачанок выдвинуться вперед! — командовал я.

Начинался бой, жесткий и беспощадный, но в котором у нас была цель даже не победить, а выстоять, отступить без значительных потерь. Противник бросил на нас силы, которых можно было испугаться. И никто и не сказал бы, что Сперанский трус. Говорили бы, что Сперанский не дурак биться с более чем втрое превосходящими силами. Но ошибались бы те, кто мог дать прогнозы моим действиям, так как отступать я собираюсь, но не побитой собакой и перед этим перейти в атаку.

Максимально хорошо оборудовать позиции нам не дали французы. Они весьма споро подошли к нам. Хотя разведка сообщала, что резервный усиленный корпус маршала Ланна прибудет по город Горки не раньше, чем через день. Ну а целые сутки, да умеючи… За это время можно сногое накопать и подготовить. Но враг появился раньше.

— Воздушный шар передает атаку сразу двух вражеских конных бригад по левому флангу! — сообщил офицер, ответственный за сбор сведений с места сражения.

— Бригады полковников Фоконне и Трейяра, — определил я командующих бригадами. — Больше тут некому оказаться. Калмыкам готовиться! Им в поддержку конных стрелков два дивизиона.

Как бы не хотелось избежать столкновения лоб в лоб, именно к этому нас противник не вынудил, или, скорее, обстоятельства. Тот участок нашей обороны, на который нацелился противник в составе конных соединений почти в три тысячи легкой конницы, был мало пригоден для работы снайперов и стрелков. Это если только враг прорвется уже почти что к нам в тыл, то получит перекрестный огонь. Но проблема в том, что быстро насытить холмистое место с пролесками стрелками, не получится. Вот и придется минут двадцать биться в поле на встречных.

Неприятель знал, смог рассмотреть, что именно наш левый фланг выглядел, по сравнению с центром и правым флангом, незащищенным. Вот вражеская кавалерия и набирала скорость для удара в уязвимую точно. И оставалось два километра до наших позиций. Либо французы сильно рисковали, загоняя коней, либо кони были собраны в две конных вражеских бригадах самые лучшие. За два километра пускать коней в галом? А какие силы у животных останутся на сам бой. Но не отправлять же вестового к врагу, чтобы поинтересоваться теми мыслями, которыми руководствовались французы при начале атаки.

— Ракетам пуск! — выкрикнул я.

Через минуту в небе показались росчерки летящих снарядов. На этот раз мы не тратили много таких боеприпасов, закономерно оставляя на главное сражение этой войны. Уверен, что в течении месяца начнется «Битва за Смоленск».

— Кавалерии левофланговой вперед! — прокричал я, увлекаясь боем.

Словил себя на мысли, не самой правильной, что будто бы в игре. Управляю солдатиками, которые для меня дороги настолько, насколько можно дорожить недешевыми оловянными поделками. Но я взял себя в руки и продолжил командовать, понимая, что не оловянные солдатики сейчас будут умирать, а живые, преданные Отечеству, или мне, да пусть даже и за деньги, но люди.

Еще до первых взрывов ракет пришла в движение калмыкско-персидско-русская кавалерия. Вот и посмотрим, насколько якобы отсталые в военном плане калмыки, окажутся хуже французской кавалерии. Именно воины этого степного народа, сейчас по большей степени живущего по соседству с донскими казаками, составляю костяк левофланговой кавалерии.

— Бах-ба-Бах! — разрывались ракеты почти что по центру конных коробочек противника.

Подкашивались конские копыта, сбрасывая своих всадников, иные кони занервничали и отказывались слушаться наездника. Подпирающие сзади своих соплеменников вражеские кавалеристы порой не успевали отвести своих животных в сторону. Локально, но образовались столпотворения.

Это не решало задачи по разгрому противника, но замедляло французскую атаку и частью сравнивало численность противостоящих сил. Я посылал в общей сложности две с половиной тысячи конных, придерживая полторы тысячи кавалерии в резерве. Уже две французские бригады были многолюднее, чем наши силы.

Это еще хорошо, что я узнал о готовящейся атаке противника загодя и смог собрать в кулак часть своей кавалерии. Все-таки, связь — наше все! Поднятый в небо воздушный шар исправно сообщал о перемещениях противника, как и о всякого рода приготовлениях. Ведь для того, чтобы отправить в бой большое количество кавалерии, нужно еще приготовиться, выстроиться, унять коней. Все это будет занимать, если атака массовая до получаса. И теперь я предполагал не только атаку по моему левому флангу, но и начало атаки французской пехоты по правому флангу.

Против нас выступил резервный корпус маршала Ланна. Это был, насколько я изучил генералитет Наполеона, один из лучших командиров у корсиканца. Он уже успел произнести свою фразу про то, что гусар, доживший до тридцати лет, дрянь, а не гусар. Вот, видимо, и хочет подтвердить истинность своего высказывания, посылая в бой почти всю свою легкую кавалерию. Но и время такое, что за свои слова нужно отвечать. Если высказался про гусар в спорной манере, когда особенно обидно должно быть тридцатилетним, то показывай пример, хоть бы и маршал. И за Ланном, этим «бешеным гусаром», не заржавеет.

Но при этом Ланн явно придерживает кирасир, которых у него правда не много, но есть еще два полка польских уланов. Зачем враг придерживает поляков? Казалось, что именно им нужно было поручить роль застрельщиков-смертников. Значит, рассчитывает на то, что погонит мою дивизию и нужно, чтобы оставались те, кто сможет догонять. Наверное, так и есть. Ну и нельзя сбрасывать со счетов элементарное желание маршала Жанна Ланна показать свою полезность, удачу и смелость, французский несокрушимый дух и силу. Да, он лично храбрый настолько, что это отмечают все французы. Вот только Наполеон поручил своему любимчику формировать корпус из подходящих резервов. И маршал не мог не тяготиться таким назначением. Потому он пойдет в бой и будет доказывать свою удачу.

— Почему вы, ваше высокопревосходительство, не используете отработанную тактику? Мы могли бы сделать ложное отступление, — спрашивал Михаил Кантаков, находящийся пока при штабе.

— У нас дивизия, пусть и усиленная. У врага усиленные корпус. Нас меньше двенадцати тысяч. У Ланна больше тридцати пяти тысяч. Еще вопросы? — прикрикнул я на своего заместителя.

— Никак нет! — выкрикнул Миша, но было понятно, что он несколько обиделся.

— Миша… Твой центр, вот и смотри за ним, но будь рядом. Не нужно лишних переживаний!

И все же очень быстро рос в чинах Кантаков, не генерал он еще, пусть таковым и числиться, скорее ротмистр. Сознание у Миши не сформировалось генеральское, полководческое. А у меня оно сформировалось? Подумаю об этом после боя, а пока нужна предельная концентрация.

* * *

Белоруссия. Западнее города Горки

18 сентября 1800 года (интерлюдия)

Солнце, как будто зная о надвигающемся сражении, пронзительно светило, отбрасывая длинные тени на землю. Светило дарило свои лучи, будто бы благославляя славных воинов на их ратный подвиг.

— Пошли, братцы! За Веру Царя и Отечество! — прокричал войсковой старшина Черкушкин, командующий объединенной кавалерией.

Калмыки и персы стали переглядываться, но уже скоро калмыки закричали «Уран», авары и другие кавказцы, персы, в своей основе кричали «Аллах акбар». Но у всех то и дело, про проступало в кличе то за «Царя», то за «Отечество». Разноплеменные отряды, с разной верой, с разным жизненным укладом. Они прямо здесь и сейчас чувствовали такое единение, что принялся бы кто объяснять, так и запутался бы что и почему. Это было на метафизическом уровне восприятия. Возможно, подобный феномен стал возможен потому, что командует всем этим войском канцлер, не чурающийся общаться на равных со всеми. Мало того, который понимает специфику уклада и жизни тех же жителей Северного Кавказа и не стремиться навязать свои правила, лишь только требуя выполнения приказов и внутреннего распорядка организации полевых военных лагерей. Чтобы воду кипятили, да не гадили где ни попадя, а в отведенных местах. Хоть бы так…

В этот момент, как только войсковой казачий старшина призвал начать движение, раздался гремящий звук копыт, как будто сама земля вздыхала под тяжестью приближающегося шторма. Кони сперва медленно, но все больше ускоряясь двинулись вперед. Они несли своих всадников в сердце сражения. Звуки боевых кличей смешивались с топотом копыт, создавая симфонию войны, русской сокрушительной атаки.

Уже прогремели первые взрывы от пущенных ракет. Русская кавалерия шла вперед. И сейчас, вне зависимости от веры и национальности, все были русскими, ибо готовились сразиться за Россию самоотверженно и честно. Всадники разгоняли своих лошадей, следя за тем, чтобы держать построение. Но так делали не все, а лишь по флангам атаки. У калмыков было свое построение, они шли лавиной. Казалось, что неуправляемой, но это не так. Каждый воин знал свое место.

Большинство калмыков имели на вооружении длинные пики, по четыре метра каждая. И это оружие оказывалось самым грозным в арсенале всех вооруженных всадников, рвущихся убить друг друга. Но, если не считать револьверы и нарезные карабины, которыми были вооружены конные стрелки, то сегодня пики решали, какой музыке играть на поле боя. Правда, что новое, это порой хорошо забытое старое. Вот даже кольчуги и те сейчас оказываются очень кстати. От прямого выстрела из ружья они не спасают, но от осколков, от пистолетного выстрела с расстояния очень даже.

Молодой калмыцкий воин Бута заплатил двенадцать рублей найону своего рода, чтобы только попасть в дивизию к Сперанскому. Это были очень большие деньги, пять баранов можно купить, ли даже больше, если сторговаться. Среди калмыков уже давно ходили разговоры, что тот воин, которому посчастливиться оказаться в войсках, что собираются самим канцлером, тому вся дальнейшая жизнь сложится правильно и сытно.

И вот сейчас Бута шел в бой в надежде, что «сытно» начнется уже завтра. А «правильно», через месяц-другой, когда он жениться. Ведь жениться и завести детей — это правильно, так говорят старики.

Парень тренировался последние полтора года так рьяно, больше остальных, чтобы обязательно должен быть лучшим. Теперь на полном скаку Бута с легкостью попадает пикой в небольшое яблоко, раскалывая его на ровные половины. Ну и стреляет из лука на скаку калмык так, что и предкам стыдно не было бы за потомка. Да, лук — позапрошлый век при нынешнем развитии вооружения. Но сейчас же только у кирасиров и есть хоть какая защита, а у французских гусаров, никакой. Так что можно стрелять из лука и быть эффективным.

— Рысью! — прокричал войсковой старшина и все конное русское войско ускорилось.

Оставалось скомандовать направить лошадей галопом, ну и в каскад. И скоро такие приказы последуют.

Ветер свистел в ушах, когда Бута, следуя команде старшины, подстегнул свою лошадь. Сердце стучало в унисон с ритмом копыт, и адреналин заполнил его тело. Он чувствовал себя частью чего-то большего, чем просто битва — частью великого дела, которое требовало от него мужества и решимости. И только при самоотдаче будет и «сытно» и «правильно».

Но было, как это часто случается, и личное. Бута собирался жениться. Вот только калым был неподъемным для парня. Влюбился же молодой воин в младшую дочь найома, угораздило же. Так что ему нужно становится героем, нужно вернуться с трофеями и стать уважаемым в роду человеком, чтобы точно заполучить свою любимую.

Скоро Бута, как и остальные русские воины уже увидел врага так отчетливо, что можно было, если напрячься, то и рассмотреть лица врага. Молодой воин вспомнил слова своего наставника: «Сила не всегда в доспехах, а в духе». И сейчас, когда его сердце колотилось от волнения, он понимал — именно дух будет решать исход боя. Бута готов.

— Бах-Бах! — конные стрелки уже начали разряжать свои карабины, за метров двести до противника.

— Бах! Бах! — стреляли во французов из револьверов казаки, приблизившись к врагу еще ближе.

Бута подумал о том, что сейчас мог бы сделать три-четыре выстрела из лука еще до столкновения с французами. Но пику нельзя отпускать, она залог таранного удара.

— Вперед! — раздался крик, и русская кавалерия устремилась вперед, как единое целое.

Лошади рванулись в галопе, копыта стучали по земле, создавая оглушительный звук. В этот миг все мысли о страхе и сомнении исчезли; осталась лишь цель — победа. Бута поймал себя на мысли, что больше сил и переживаний было в моменты ожидании боя. Теперь все эмоции, будто бы выветривает из головы встречный ветер.

— Пики товсь! — раздалась команда и все вокруг, как и Бута, приподняли пики, встали в стремена, изготавливаясь к столкновению.

Уже кто-то неподалеку от молодого воина был выбит из седла вражеской пулей, но большинство продолжали движение.

— Ура! — закричали все вокруг, но Бута не успел удивиться, что боевой клич Степи теперь используют и люди Леса и люди Гор.

И тут пика молодого воина, черканув по горлу первого врага, ударила в голову второго. Вряд ли кто так филигранно работал пикой, как Бута, который не только тренировался, но и имел талант.

Ржанье коней, крики и стоны людей, звуки ломающихся пик, выстрелы, грохот падение раненных животных… все смешалось в единую какофонию смерти.

Бута словно отключил лишние чувства, эмоции. Воин ощущал, как адреналин наполняет его тело, придавая сил. Каждый удар пики, каждое движение было отточено до автоматизма, и он действовал, как будто находился в трансе. Вокруг него разгорелась настоящая мясорубка, но он не мог позволить себе отвлечься на ужас, что царил вокруг. Вместо этого он сосредоточился на своих действиях. И все получалось и у него и русских калмыков. Здесь и сейчас французские гусары с саблями ничего не могли противопоставить тем воинам, которых недооценили и русское командование и французское.

Бута двигался вперед, уже сломалась его пика, он подхватил похожую у сраженного соплеменника. И разил… разил… потеряв счет убитым и раненым врагам. Общая динамика русского удара уже иссякла, теперь все решало лучшее вооружение и личная выучка кавалеристов. Все еще звучали выстрелы и Бута понимал, что стреляют скорее всего его союзники. Русские имели револьверы на вооружении, некоторые, так и по два. Потому двенадцать выстрелов могли сделать.

В какой-то момент сражение начало смещаться в сторону. Бута приподнялся в стременах, чтобы рассмотреть. Он был рослым парнем, а еще и обладал отличным зрением. Дед воина говорил, что в их роду были когда-то люди-соколы, потому в семье никогда не было слепых и вообще проблемы со зрением обходили стороной род Буты.

Он увидел, как самоотверженно сражаются где-то в двухстах метрах, как именно туда стекаются французские кавалеристы. Если только что свалка была вокруг молодого сильного и удачливого калмыка, то сейчас его словно и не замечали, все стремились прочь, в новую свалку. А вокруг почти и не осталось соплеменников, многие были убиты, забирая порой и две жизни врага. Иные направлялись следом за французами, или оставались на месте, ожидая приказа и клича командиров на сбор.

Откинув в сторону пику, Бута взял лук и натянул тетиву. Соколиным зрением он посмотрел на наконечник стрелы, направленный на одного из французов и на выдохе спустил тетиву. Стрела устремилась вперед и уже через пару секунд француз, в которого и целился Бута, свалился. Калмыцкий воин почувствовал, как он посчитал, зов предков, их силу. Он стал разить из лука врага и каждый выстрел находил свою жертву.

— Чего встал? Вперед! — прокричал скачущий мимо казак.

Бута немного знал русский язык, понял, что потребовал казак. Но он пошел вперед не потому, что прозвучал приказ, он сам этого хотел, его вели предки. К неувядаемой славе. И вот это столпотворение. В стороне стреляли конные стрелки, звучали выстрелы револьверов, но уже намного реже, чем раньше. А вот у Буты было три десятка стрел, уже чуть больше двадцати, и он понимал, сколько много врагов может сразить.

Воин в очередной раз натянул тетиву, словно сроднился с луком, на скаку умудрился затаить дыхание… Тетива отправила стрелу в полет, но при этом оборвалась. Оборвалась и надежда воина прославить себя. Как же так… Теперь у него нет пики, нет лука, а сабля — это не то оружие, которым Бута хорошо владел. Но он целился и должен был попасть в какого-то важного врага, офицера.

* * *

Белоруссия. Западнее города Горки

18 сентября 1800 года.

Конная сеча была страшная. Я наблюдал за ней в бинокль и сердце билось чаще обычного. Да, погибают мои воины, сотни погибают, но держатся и похоже, что вот-вот и чаша весов склонится в нашу пользу.

— Отправьте меня! — взмолился Кантаков. — Ваше высокопревосходительство, дайте только один конный дивизион, или тачанки.

Я долго не отвечал. Прекрасно понимал Мишу, его эмоции. Сложно, очень наблюдать за битвой, иметь резерв, но не помогать своим, умирающим на поле боя.

— Если ты не успокоишься, я прикажу Карпу увести тебя! — сказал я, а Карп Милентьевич подобрался, готовый выполнить любой мой приказ.

Нужно выждать следующего удара со стороны противника. И только когда я пойму, что будет делать враг, я получу возможность использовать свои резервы. Много, очень много французов передо мной. Тройное превосходство может быть только нивелировано выходом французов на наши оборонительные рубежи. В обороне мы несокрушимы уже потому, что можем создать феноменальную плотность огня.

— Что происходит? — спросил я у офицера, отвечающего за связь.

Он задал вопрос флажками на воздушный шар, скоро пришел оттуда ответ.

— Маршал Ланн повел еще одну бригаду кавалерии, сейчас союзные войска, кавалерия, маневрируют прямо на поле боя, чтобы не допустить прорыва французов. Что приказать? — спрашивал офицер, впервые за время боя проявляя излишние эмоции.

— Ждем! — решительно ответил я.

Время для того, чтобы два батальона стрелков разместились на своих позициях на холмах, уже заканчивалось. Можно было давать приказ на отступление, чтобы французская конница устремилась следом и попала под перекрестный огонь. Но я ждал следующего шага противника.

— Выходит вражеская пехота по правому флангу! — закричал офицер-связист.

— Всем приготовиться, ракеты зарядить, тачанкам выдвинуться по правому флангу и с центра! — отдавал я приказы.

Все, вот теперь мы будем использовать все те свои преимущества, что имеем. Французы все-таки вышли. А могли бы своими силами окружить нас, взять в кольцо и просто выкуривать. Нет, лобовых атак им подавай!

Скоро французы подошли к нашему правому флангу и началось… Там были замаскированные волчьи ямы на расстоянии в двести пятьдесят метров от наших позиций и они остановили продвижение врага. Да, ненадолго, но нам этого времени хватит.

— Командуйте бить со всего, что есть! — обрадованно выкрикнул я.

Полетела картечь от тачанок, стрелки, которые залегли в траве и за любым природным препятствием, открыли огонь и показывали просто феноменальную скорость стрельбы. Складывалось впечатление, что по врагу работают из пулеметов, такая была частота выстрелов.

И французы падали, кто замертво, кто с ранениями. И не было возможности им отступать. Некому отдавать приказы. Первыми выбивали вражеских офицеров, смея дезорганизацию в рядах неприятеля.

— Мясорубка… — сказал я, разглядывая то, что твориться на правом фланге. — Только мясо французское, а мы его перекручиваем.

И вот уже некоторые враги побежали, следом устремились другие.

— Дикие в погоню! — выкрикнул я, имея ввиду кавказские конные дивизионы.

Был у них приказ преследовать только до ста метров линии обороны противника. Но французы вышли сильно вперед и больше двух километров хватит, чтобы детям Кавказа порезвиться всласть.

— Отступление конным с левого фланга, — пришло время и для того, чтобы завлечь в засаду французов.

— Но французские конные отступают, — недоуменно сказал офицер связи, как только с воздушного шара передали информацию.

Да, отступали все французы. И почему, мне не понять. После того, как маршал Ланн повел в бой еще одну конную бригаду, на нашем левом фланге для нас складывалась печальная ситуация. Но, нет, французские конные бегут и их преследуют остатки калмыков и все мои остальные воины, которые только остались в седле. И пусть на нашем правом фланге происходит геноцид французских солдат и офицеров, но у врага еще немало сил.

— Победа? Почему? — удивился я, когда увидел, что и лагерь французов начал собираться и отступать.

* * *

Я смеялся. На фоне больших потерь, почти в тысячу человек, из которых больше половину ранеными и была надежда на спасение людей, я все равно смеялся.

— Вы представляете, в какое бешенство впадет Наполеон? — говорил я, заражая своим смехом и других. — Это уже третий его маршал, что погиб за последний месяц! Не считая генералов. Да как! Стрелой пристрелянный. Это калмыки и горцы древние люди? Сколько насчитали убитых французов из стрел?

— Больше ста, ваше высокопревосходительство, — отвечал Контаков, выглядящий так, что краше в гроб кладут.

Переживает, что истерил рядом со мной. Ну и правильно делает. Дружба дружбой, но еще раз такие лишние на поле боя эмоции и отправлю его куда-нибудь подальше от себя.

— Срочно вычислить того, кто пустил стрелу в маршала! Награду в сто тысяч рублей я не отменял! — приказал я.

Маршал Ланн, как стало понятно уже после двадцати минут с начала боя, повел гусар в лихую атаку. Это не была глупость со стороны маршала, чтобы отправить конную бригаду на убой. Она могла и должна была переломить бой в пользу французов. По крайней мере, так выглядело на поверхности. Но отправить в бой кавалерию не значит, что нужно было отправиться и саму туда.

— Вот вам пример, когда командир повел в лихую атаку воинов и проиграл битву, имея численное трехкратное преимущество, — я назидательно поднял указательный палец к верху. — Он пошел в атаку, повел за собой, оставив корпус без командования. Французы побитыми собаками отступают.

— Что делать дальше будем? — спросил войсковой старшина Черкушкин, получивший ранение в левую руку, но не растерявший свой боевой порыв.

— Отступать к Смоленску. Все, мы оттянули на себя большие силы, потрепали их, оставляем только диверсантов, но много. И пусть земля горит под ногами наших врагов! — провозгласил я.

* * *

Белоруссия. Западнее города Горки

18 сентября 1800 года (интерлюдия).

Бута смотрел на целую телегу, полностью забитую золотом, потом его взгляд направился на еще три телеги, где были собраны многие трофеи, что достались воину после дележа. Он получил свою плату за смерть в бою от стрелы калмыка маршала Ланна.

— Жену себе куплю… — радостно сказал Бута. — Сестер жены куплю… Маму жены куплю… Весь род жены куплю!