Сперанский 7. В огне

Глава 16

В районе местечка Горки Могилевской губернии

11 сентябра 1800 года

Михаил Иванович Контаков

— Разжигаем костры, много, больше, чем нужно, — сказал я, посмотрел на своего уже старого друга и помощника. — Полковник Контаков, проследите за этим.

— Есть! — четко и по уставному ответил бывший гвардеец, перешедший ко мне на службу.

— Нурали, — обратился я к командиру персидского отряда. — Любыми способами, но не дать спать этой ночью маршалу Даву.

Перс задумался. Этот командир не был из тех, кто сперва берет под козырек и выкрикивает «есть», он думает, как исполнить, потом исполняет. И делает это с таким прилежанием, что раз Нурали сказал, уже не стоит волноваться, все будет исполнено. Для регулярной армии персидский военачальник ведет себя неправильно, приказы, как известно не обсуждаются, не обдумываются, они исполняются. Но мы не совсем армия. Моя дивизия, как мне кажется, это нечто среднее между разинцами и пугачевцами, ну и собственно армией.

— Сделаю! — сказал после продолжительной паузы Нурали.

— Шалва, — это уже обращался я к предводителю отрядов горцев. — Твои нукеры хорошо обследовали местность? Могут устроить диверсии?

— Что устроить? — переспросил Шалва Шатарадзе.

Переспросил воин не потому, что он плохо знает русский язык. Нет, Шалва, как раз знает русский отлично, что стало одним из условий, что он возглавил большой отряд. Дело в том, что я так привык говорить языком, который был некогда мне более приемлем, что делаю это и в присутствии людей, не понимающих значение слова «диверсия». Так что пришлось объяснить, что я имел ввиду.

— Наша задача дергать тигра за усы и уходить. Продумывайте прежде всего пути отхода. Если с этим проблемы, то соваться к врагу запрещаю! — говорил я, навесая над столом.

Мы находились в районе городка Горки, что между Оршей и Могилевом. Получалось, что моя дивизия вклинилась в условную линию фронта, пусть такого понятия, как и самого фронта и не было. Мощнейшим ударом удалось ошеломить прусско-французскую группировку сил в районе Горок. Тут находилось чуть больше дивизии, где большую часть составляли прусски.

Направление нашего удара было выбрано не случайно. То, что пруссаки, мягко сказать, воюют «без огонька» в глазах, не было секретом. Не только они старались вовсе не участвовать в боестолкновениях. Кроме поляков, не было иностранцев, которые воевали самоотверженно. Поэтому Наполеону приходилось разбавлять свой иностранный контингент французами.

Когда началась кавалерийская вакханалия, семь тысяч конных на рассвете неожиданно для врага ворвались в город Горки, пруссаки побежали. Мы их не преследовали, пусть бегут. А вот французы, которые попытались организовать сопротивление, не справились со своей задачей. В городе уже были диверсионные группы, которые взрывали и поджигали казармы, ну а на лагерь близ Горок обрушился град из ракет с зажигательной смесью.

— Господин полковник, напомните задачу! — потребовал я с Кантакова.

— Мы должны разозлить француза и заставить их двигаться в нашу сторону, — сказал Миша.

— Все верно. За работу! — сказал я, вставая и показывая, что совещание закончилось.

Штаб, ну и по совместительству, мое временное жилище, находилось в одной из партизанских заимок. Добротный сруб, нормальные кровати, пусть и без перин, а на сене. Я не стал с собой возить оркестры, или штат поваров. И это, кстати, стало шоком для многих офицеров. Как же… Воюет сам канцлер, но принимает такой быт, как у молодого офицера, почти что солдатский. И я не пиарился на этом. Главное преимущество моей дивизии — это мобильность. Мы должны уметь удрать от кого угодно, пусть и от всей армии Наполеона, если он повернет против меня все свои войска.

Ночью загорелось столько костров, что можно было подумать, что русская армия собирается для главного удара. Уверен, что сейчас в штабе маршала Даву, против которого мы и стояли и который прикрывал фланги основной армии Наполеона, твориться непонимание. Они должны гадать, кто мы такие и что с нами делать.

Все мероприятия были были проработаны так, чтобы противник подумал о большой, как минимум в корпус, группировке русских войск. Ну и еще…

— Шалва, останься! — остановил я грузина, которого поставил над горцами.

Все командиры уже покинули избу, и я сказал то, за что против меня могли бы ополчиться и в Петербурге, да везде.

— Больше жестокости. Развешивать головы, выпускать кишки, делайте все, чтобы запугать врага. Уже только подход нашей дивизии должен внушать такой страх на врага, чтобы они разбегались, — сказал я.

Шалва заверил меня, что с теми дикарями, что у него в подчинении, даже не нужно было говорить о жестокости, напротив, они бы не поняли, если бы было иначе.

Чего я хотел добиться? Да ровном счетом того, что уже было в иной реальности, но в Первую мировую войну. Дикая дивизия, набранная из кавказцев внушала звериный страх в австрийцев. Это позволяло даже обманывать австро-венгров, сообщая им, что готовится атака Дикой дивизии. Так что приближение русских войск часто вызывало панику во вражеских рядах, позволяя добиваться первоначального успеха.

* * *

Маршал Даву, получивший маршаловский жезл лишь только перед началом русской компании, был вне себя от ярости. Он проклинал пруссаков, называя их подлыми трусами и предателями. Именно своих союзников маршал винил в том, что русским удалось ворваться в город Горки и теперь угрожать корпусу, стоявшему под Витебском, и тем французским войскам, которые находились в Орше.

Проблема заключалась в том, что император Наполеон Бонапарт стягивал все крупные силы к востоку от Могилёва, чтобы именно оттуда и нанести удар по Смоленску. И в назначенный час все дивизии, в том числе и те, которые находятся под Витебском и Оршей должны были прийти к императору, чтобы принять активное участие в разгроме русских войск под Смоленском.

Теперь же встаёт большой вопрос, как переправить все войска, которые стоят в Витебске, севернее Горок и Орши, чтобы эти силы не были разгромлены русским корпусом, удивительно удачно действующим. При этом и невообразимо жестоко.

Когда французские солдаты, те немногие, которые смогли сбежать из Горок, рассказывали о зверствах, что учинили русские, или не совсем русские, но воюющие на стороне России, маршал просто не верил. Французским солдатам и офицерам отрубали головы, вспаривали животы и наматывали кишки вокруг тела. Подробности зверств были столь ужасающие что если маршал даже напишет реляцию императору, то Наполеон Бонапарт скорее всего, не поверит.

Даву сидел в просторном деревянном доме «ля изба» и думал о том, что ему делать. Первый порыв, когда маршал хотел задействовать всю конницу, что только есть в его корпусе и ударить по русским, французский военачальник, долгих размышлений, Даву эту идею отмёл.

Луи Никола Даву уже был научен тем тактикам, какими действуют русские лесные отряды. Казалось, что лесные разбойники, по недоразумению облаченные в мундиры русской армии, должны, скорее, наступать и быть сильными именно в атаке. На проверку же оказалось, что главная сила лесных отрядов в их обороне. Столько уловок и ловушек, как делают русские, в Европе никто не умеет. И что было обидно для маршала, что московиты ничего нового, по сути не забрели. Они просто смогли применить многое из того, что уже когда-то использовалось и в Европе и в Степи.

Стук в дверь прервал к размышления маршала.

— Кого ещё чёрт принёс? — прорычал Луи Николя.

— Ты просил сообщить, когда закончится погоня за тем русским отрядом, на который была устроена засада, — сказал, зашедший в комнату слуга-старый ветеран, не потерявший прыть и бывший у маршала за денщика [обращение на «ты» в армии Наполеона было вполне нормальным явлением. Солдаты так часто обращались даже к генералам, что подчеркивало революционный характер императорской армии].

— Каков итог? Если ты так радостно об этом сообщаешь, то все удалось? — оживился маршал.

— Почти так, мой маршал, — слуга чуть растерялся. — Им не дали напасть на наш обоз.

— Так обоз был приманкой. И просто отогнали русских? — вновь ярость возобладала над сознанием маршала.

— Пять десятков русских стрелков были убиты, мой маршал, мы захватили их оружие, ракорды [штуцера], с прикрепленными зрительными трубами. Еще две карронады захватили. Два пленных… — сообщил старый вояка, понимая, что это уже успех.

Во французской армии уже ходили очень опасные слухи, согласно которым русские просто неуловимы, они то ли дьяволы, то ли, напротив, оберегаемые Богом. Некоторые генералы даже пробовали привлекать католических польских священников, чтобы те освещали и обозы и солдат. При всем просвещении, немало французов все еще оставались впечатлительными и верящими в мистику.

Были даже случаи, когда освещать отдельные французские отряды заставляли православных священников. И, к удивлению французов, большинство отказывалось, будучи готовы принять мученическую смерть. Маршал знал, как негодовал император, когда узнал о случаях убийствах православных священников. Даву и сам понимал, что теперь русские будут еще ожесточеннее воевать. Впрочем, маршал уже не понимал, куда ожесточеннее.

— Что стоишь, сюда приведи старшего из пленных русских! — потребовал маршал.

— К тебе, лично? — удивился солдат.

— Отправлю на конюшню. Не зли меня, старый Франсуа!

Через десять минул Луи Николя рассматривал русского пленного. На лице солдата, или, в понимании маршала, лесного разбойника, не было живого места. Французские солдаты были не просто злые на тех, кого они стали бояться звериным, всепоглощающим, страхом. Так что еще хорошо, что хоть одного оставили в живых.

— Кто ты? Звание, полк? — спросил на французском языке маршал. — Ты знаешь французский язык?

— Немного, меня учили французскому, чтобы пытать вас, мерде, — сказал русский воин и сплюнул кровью на чистейший пол.

— Скотина! Ты животное! — выкрикнул маршал уже собираясь отдать приказ конвоирам увести русского.

Даву хотел потешить себя унижением русского, а получилось, что сам унижен. Но неожиданно русский сказал:

— У меня есть, что тебе важного сказать, но ты отпустишь меня за это. Я знаю, что за корпус тебе противостоит. И знаю их план.

— Стойте! — выкрикнул Луи Никола. — Пусть говорит.

Маршал подошел к русскому чуть ближе.

— Запомните, мсье маршал, или запишите? — спросил русский пленник. — Запоминайте, я могу скоро упасть, крови много потерял.

Луи Никола Даву еще ближе подошел, даже чуть нагнулся. Русский говорил все тише и маршалу приходилось вслушиваться.

— В составе корпуса три усиленных дивизии, пушек…

Резкий рывок русского не уловили и караульные, не успел среагировать и маршал Луи Никола Даву…

* * *

Петр Емельянович Галымов был из казаков, причем из потомственных и даже именитых. Говаривали, что Галуновы ведут свою родословную от самого Фрола Разнина, брата Степана Разина. Впрочем на Дону, как бы не каждый десятый — потомок Ермака, или кого-то из его близких казаков.

И все было хорошо, пока на войне не убили отца, потом слегла мать, братья и сестры, все оставалось на Петре. И уже умелый казак не мог проявить себя, пойти на войну. Лучший конь издох… Казалось, что все плохо, что уже никогда Петр себя не проявит. Но на Казачьем Круге старики посоветовали обратиться в имение Надеждово, где всегда были готовы принять сильного умелого воина.

Молодой мужчина, Пётр Галымов, восемнадцать лет отроду, был сильно удивлён тому приёму, который был устроен в Надеждово. Нет, его не встречали с хлебом и солью, не дали сразу много денег, не сватали за него знатную невесту. Но за то, что Пётр будет служить в формирующихся полках личных стрелков канцлера Сперанского, двух братишек и трёх сестёр сразу определили в школы и пансионаты, дали им крышу над головой, бесплатно учили, кормили. Уже это стоило многого.

Продав, уже по большей части обветшалое хозяйство в своей станице, Пётр смог взять кредит и обзавестись собственным домом уже на землях имения Сперанского. Самое главное, что было для парня, это то, что ему создали все условия для того, чтобы он оставался воином, продолжал службу, хоть и не в казачьих соединениях.

Пусть сперва Галымов и относился к тому учению, которое преподавалась в воинской школе в Надеждово с пренебрежением, однако уже скоро стал понимать, что то, чему его учат, это такая наука, которую и старые казаки не ведают. Всего за год благодаря своим стараниям Галымов стал подъесаулом. Его поставили командовать целой ротой конных стрелков.

У себя в полках, которые создавались за счёт и по личному указу канцлера Российской империи Михаила Михайловича Сперанского, подобное несоответствие в чинах было возможным. Но это же и говорило о том, что уже скоро у императора будет лежать на подпись прошение от канцлера на дарование казаку Голованову личного дворянства и офицерского звания ротмистр.

Пётр Емельянович Галымов умел быть благодарным. Он понимал, какой великий шанс ему выпал по жизни. Потому, в отличие от некоторых, с кем он начинал осваивать новую воинскую науку, трудился ещё больше, все свои силы отдавая обучению, а после и учению и командованию ротой. Когда рота Галымова получила в своём названии приставку «особая», подъесаул был вне себя от радости.

И дело не в том, что теперь он, даже вне зависимости от решения государя, получал повышенное жалование ротмистра, что выходило одномоментно сразу двести рублей с премиальными, Пётр отчётливо понял, для чего он живёт и что сделать стремится. Возможно, этому пониманию помогла и работа священников с командирами, которые через день устраивали встречи и объясняли важность службы.

Когда поступил приказ на операцию, когда можно и пожертвовать собой, Пётр не сомневался ни на секунду. Да, ему было жаль своих товарищей, которые должны были якобы попасть в подготовленную французами ловушку. Однако, ещё сравнительно молодой, но уже подполковник, ближник и чуть ли не друг канцлера Сперанского, Северин Цалко подсказал идею, как можно обмануть французов, при этом сохранить жизни своим бойцам.

Когда отряд Галымова вышел на место французской засады, у него было семь десятков собственных бойцов, которые везли с собой еще чуть меньше четырех десятков не так давно убитых в одной из операций пруссаков. Вот только немцы были облачены в лесных стрелков.

Сначала операция шла по разработанному плану. Нужно было просто добраться до места французской засады, пустить дымовые бомбы, чтобы лягушатники ничего не смогли рассмотреть, после оставить немцев, якобы убитых сидящими в засаде французами, а всем остальным быстро убраться прочь. Так что операция не казалась такой уж сложной и неминуемо смертельной. Вполне обыденное дело для особой роты.

Галымов четко и правильно вывел к месту засады свой отряд. Вперёд поскакали два десятка стрелков, походя наводя шум выстрелами из револьверов, скидывая дымовые бомбы. Оставалось только скинуть тела немцев. У одного из трупов будет планшет с важнейшими документами, в которых описание всех тех сил, которые сейчас стоят в Горках, планы русского командования по напрашивающемуся удару в направлении Витебска. Во всё это должны были поверить французы, для этого и организовывалась операция.

Вот тут-то и обнаружился первый просчёт в планировании операции. Все французы, которые сидели в засаде, имели русские винтовки и даже под унитарный патрон. Наверняка французам пришлось собрать все русские трофеи во всей своей армии, чтобы оснастить всего-то две роты, которые были в засаде. Так что из двух десятков бойцов отряда Галымова, что начинали операцию, шестеро получили смертельные раны, а ещё четверо были ранены, не удержались в сёдлах и свалились. В таких условиях спасать раненых бойцов было бессмысленно, потому как можно положить весь оставшийся отряд. Все бойцы давали клятвы и им уже был отпущен грех самоубийства. Потому должны были умереть, но не дастся врагу.

Но дело было сделано, дымовые бомбы начинали застилать пространство белым туманом. Уже скоро были скинуты тела немцев, но французы палили, даже не видя своих противников.

Ошибкой ли было то, что Галымов и ещё четверо его ближних воинов стали разыскивать в кромешном тумане раненых бойцов? Отдав приказ остальному отряду на отступление, Пётр подвергал себя опасности. Но предыдущий опыт подлой войны с французами говорил о том, что лягушатники не осмелятся идти в штыковую атаку в туман.

Осмелились, уж больно матерых солдат-ветеранов в этой засаде использовали французы. Оккупанты думали, что в районе действует один русский отряд и предписывали ему все диверсии, хотя это результат трех особых рот. Так что злые были французы необычайно.

Шестерых успел убить Пётр, пока его прикладом не оглушил один французский офицер. Когда подъесаул очнулся, его и ещё четверых его ближних пытали, избивали, пытались унизить, но все держались стойко, наотрез отказываясь становиться на колени. Уже бойцы покончили собой. У каждого были свои способы, как это сделать. Но ждали команды от командира, а Петр все не давал приказа ни словом ни жестом.

И вот Петра Емельяновича Галымова привели к самому маршалу. Сомнений не было — нужно постараться убить Маршала Даву. И как это сделать, Пётр знал. Недаром его учили подлой войне. В исподнем, возле тесёмок у Петра всегда находился маленький ножик, всего четыре сантиметра лезвия, и без рукоятки чтобы можно было сажать лезвие между пальцев и нанести последний удар.

— Мсье, уже завтра нашим корпусом будет нанесён удар по Витебску. С одной стороны, будет Дикий корпус, с другой стороны подойдут войска из крепости Опочки, — сначала громко, потом всё тише и тише говорил Пётр Емельянович Галымов.

Этому приёму его также научили в воинской школе в Надеждово. Когда начинаешь говорить громко, потом уменьшаешь тон, собеседник невольно будет тянуться ближе, чтобы расслышать следующие слова. Так и произошло, и маршал Даву уже находился чуть дальше, чем на вытянутую руку подъесаула.

Будто бы картинкой из будущего казак увидел счастливую младшую сестрёнку Агафью, которая выходила замуж в пышном белом платье, а рядом с ней стояла сестричка постарше, с которой находился здоровый и любознательный мальчуган, так и норовивший из-под материнской руки куда-нибудь сбежать. Тут же были и младшие братья, но уже рослые, сильные мужчины в форме императорских офицеров: майора и подполковника.

«Значит все делаю правильно!» — успел подумать подъесаул.

Галымов собрал всю волю в кулак, отрезал из сознания все болезненные ощущения. Он стоял на одном колене перед маршалом, но вторая нога имела опору. Петр словно взлетел, в одно мгновение достигая маршала.

Ушибленная правая рука со сжатым между пальцами острым лезвием направилась к горлу одного из любимых военачальников французского императора. Росчерк… Не успел Петр завершить удар, как уже кровь на его разбитом лице смешивалась с пульсирующей в разные стороны кровью французского маршала. Разрез горла был такой, что Галымов перерезал маршалу даже гортань. Спасти Луи Николу Даву было невозможно.

Два штыка воткнулись в спину русскому воину.

— За царя и Отечество до конца! — булькая кровью, умирая, всё же смог сказать Пётр Емельянович Галымов.

Он не знал того, что у командующего Дикой дивизией, канцлера Российской империи Сперанского, уже были готовы документы на присвоение звания ротмистра казаку Галымову, а вместе с тем и дарование личного дворянства.

Впрочем, после такого подвига Петра Емельяновича Галымова будут поминать, как потомственного дворянина. Дворянами же станут и все его родные. Благодарностью от императора будет дарование роду Галымовых немалого поместья. Более того, населят эту деревню лучшими и справными арендаторами и отменят любые подати на пять лет. И на въезде в это поместье будет стоять большой камень с высеченными на нём словами «Слава Великому герою Петру Емельяновичу Галымову»