Пепел перемен, Том 6: Тень железной руки

Глава 16

Кап! Кап! Кап! С каждым проклятым звуком мозг словно пронзала раскалённая иголка.

Рихард Вайс пришёл в себя. Лицо упиралось в холодную твёрдую поверхность. «Что-то чувствую, значит, живой. Это хорошо.» — такой была первая мысль, посетившая его голову. Он осторожно приподнял голову и увидел толстые железные прутья, уходящие в каменный пол. По ту сторону решётки горела свечная лампа, а под ней красовалось мокрое пятно. В него-то и падали откуда-то сверху капли, виновные в этом ужасном звуке. Кап! Кап!

Вайс грязно выругался по-анмодски. Такие ругательства он слышал в далёком детстве, когда мать брала его с собой на рынок. Она строго настрого запрещала маленькому Ирмосу повторять услышанное, а тот в ответ послушно кивал и запоминал каждое слово, в гневе вырывавшееся из оскаленных ртов или, напротив, перемежавшееся со смехом. От этих воспоминаний на душе стало теплее.

Вайс перевернулся на спину и упёрся глазами в потолок, который от пола отличало лишь то, что он был наверху. Вдруг в голове, словно молния, пронеслась мысль, от которой по телу разлился холод: Делвин! Что же теперь с ним будет? Только бы гномы не дали мальчонку в обиду… А ведь Вайс сам привёл его сюда. В «безопасное место». Из огня да в полымя.

— Чёртова страна… — произнёс он в пустоту.

— Дело, к сожалению, не в стране, — совсем неподалёку отозвался мягкий голос, что показался Вайсу смутно знакомым. Он повернул голову и увидел заросшего неопрятной бородой незнакомца в серой истрёпанной рясе, сидевшего на соломенной подстилке спиной к стене. Встретившись глазами с Вайсом, незнакомец слабо улыбнулся.

— Твой голос, лицо… — в тусклом освещении судить наверняка было нельзя, но Вайс рискнул предположить. — Драконья долина, когда налетело чудище…

— И оглобля сломала тебе рёбра. Да, судя по всему, мы встретились вновь.

— Вот ведь… — Вайс изумлённо ругнулся по-анмодски. — Как же тебя звали… Дорий, Дарий…

— Дормий, — подсказал тот. — А твоего имени я не знаю. Не думал, что мы встретимся вновь.

— Вайс, Рихард Вайс, — он сел и тут же ощутил давящую боль в животе. — Дьявол! Кажись, припоминаю, что за дерьмо со мной приключилось… Чёртов Карл, король… Жижа эта… Погоди, так значит, ты меня снова исцелил?

— Не я, мой господин, Холар. Отец милосердия, которого этот город так незаслуженно забыл.

— А ты, стало быть, пришёл им напомнить?

Дормий пожал плечами.

— Владыка привёл меня в Энгатар. Люди здесь истосковались по надежде, состраданию, доброму слову. Я видел это в их глазах, когда вещал слово Холара на площади у храма. Но нести Его волю долго мне не пришлось, вскоре меня арестовали и повели к матриарху. Я пытался воззвать к её благоразумию, но эта девушка… Её лицо, её сердце — они будто выкованы из стали умелым, но жестоким кузнецом.

— Да уж, видел эту девицу. Смотришь — вроде даже ничего, но этот взгляд… И мордашка будто маска стальная, не встречал ещё таких. Это вот ей ты рассказывал о милосердии? — усмехнулся Вайс.

— Да, — Дормий печально вздохнул. — А после, когда я сказал, что Холар избрал меня проводником своей воли, меня отвели к королю. Его величество потребовал немедленно продемонстрировать мою, как он выразился, силу. Но ведь это не сила, это дар! Привели несчастного, которого лишили языка, и король велел мне исцелить его. Увы, когда я воззвал, Холар не ответил мне.

— Должно быть, его величество, был не в восторге.

— Он разгневался и угрожал мне казнью за ересь, — Дормий усмехнулся. — Не знал, что «Постулаты» теперь считаются ересью, а ведь я лишь успел процитировать их, когда меня арестовали. Потом из темницы привели господина в дорогих одеждах, он страдал болезнью ног.

— Гниль? Не мудрено. Здесь сыро, как… Ладно, не при священнике.

— Да. Король называл несчастного лордом Кавигером, а мне велел исцелить его ноги. К счастью, на сей раз Холар смилостивился. Видел бы ты лицо этого человека.

— Наверное, не хуже, чем моя рожа, когда ты срастил мне рёбра и заштопал грудь одним прикосновением.

— Повторяю, это сделал не я.

— Да, помню, Отец милосердия, добрый и славный. И что же, король не отпустил тебя даже после такого представления?

— Увы. Он был удивлён, даже изумлён, но сказал, что сейчас не время для идей, которые несла моя проповедь. Потому и приказал оставить меня здесь, в темнице. К слову, вёл меня сюда весьма примечательный юноша. Его невозмутимое лицо было обезображено страшным ожогом, но в глазах стояла поистине бездонная скорбь. Удивительно, как взгляд столь юных глаз, может быть исполнен настолько глубокой печалью.

— Я не столь хорош в энгатском, чтобы понять все эти мудрёные метафоры, — поморщился Вайс. — Прошу, Дормий, попроще, мне и без того дерьмово.

— Понимаю, исцеление от яда не прошло бесследно. И всё же я поражён, что отец милосердия спасает тебе жизнь вот уже во второй раз. Должно быть, тебе предстоит совершить нечто важное.

— А может, это всё случайно? Ну, какая такая судьба может быть предназначена мне? Сейчас я поверю лишь в то, что мне суждено сдохнуть от голода в этом каменном мешке, если, конечно, не сойду с ума раньше, чем боги приберут меня к себе. Тебе же, что ещё хуже, придётся на это смотреть, и поверь, зрелище не из приятных. Видал такое…

— Нет, — неожиданно твёрдо сказал Дормий. — Такое не происходит просто так. Холар не случайно избрал меня проводником своего милосердия, я не случайно нашёл тебя на пепелище и уж точно мы не случайно встретились именно здесь и сейчас.

— Если твои слова означают, что мы оба здесь не сдохнем, и я вновь увижу дочку, то я готов поверить во что угодно, — усмехнулся Вайс.

Где-то вдали раздался лязг и скрип металла, за которым последовал звук тяжёлых приближающихся шагов. Наконец, перед решёткой камеры предстал сир Гильям Фолтрейн, тот мерзкий тип с зализанными набок волосами, который и притащил Вайса сюда.

— Гляжу, очнулся, — ухмылка не прибавила ему красоты, а безжизненные рыбьи глаза поблескивали в неровном свете лампы. — На. Его величество велел вас покормить.

С этими словами, рыцарь бросил ломоть хлеба под ноги и пнул его так, что тот оказался по ту сторону прутьев. Судя по звуку, с которым катился хлеб, он был немногим мягче каменного пола темницы.

— Водички бы, — буркнул Вайс, взвесив ломоть на ладони.

— А я думал, ты вдоволь нахлебался, — ухмылка на лице сира Гильяма стала шире, обнажив зубы. — Ваша кормёжка — забота не моя, а тюремщика. Его величество послал меня к тебе, лысый. Пояснить, зачем тебя швырнули в камеру к святоше, а не в помойную яму подыхать.

— Наверное, я очень красивый и приглянулся его величеству. Да и тебе, вижу, небезразличен, — Вайс собрал всё ехидство и кокетливо подмигнул рыцарю. — Этот шрам у тебя на щеке очень подходит под цвет глаз. Наверное, его тебе какая-нибудь красотка оставила?

Гильям Фолтрейн плюнул меж прутьев решётки, метя в Вайса, но промахнулся.

— Не обольщайся, — процедил рыцарь. — Ты нужен королю хлебать ту муть, что варит ригенский алхимик. А ты, — он указал пальцем на Дормия, — делать так, чтоб лысый не сдох раньше времени. Что с вами будет в случае отказа, думаю, говорить не надо. Как ты тогда сказал, священник, его время ещё не пришло? Вот как придёт, так я его и убью. Лично.

— Когда-нибудь я возьму острый нож и срежу ухмылку с твоего лица, — проговорил Вайс на анмодском, глядя сиру Гильяму прямо в глаза.

— Шипи сколько влезет, лысый, — высокомерно ответил тот. — Никогда не поздно и тебе отрезать язык. Когда его величество добьётся своего, так, пожалуй, и сделаю, прежде чем прикончить. Вы, имперские свиньи, мне всегда были противны, а теперь вами замок просто кишит. Ты, вонючий старикашка алхимик со своим мягкотелым братцем. Хотя девка, конечно, неплоха. Ну, имперские девки только для одного и годятся, хе-хе…

Сказав это, он плюнул себе под ноги и ушёл.

— Ишь какой милашка, — усмехнулся Вайс под лязг закрывающейся двери. — Того и гляди, целоваться полезет. И эту морду сделали командиром гвардии.

— Человек с глазами мясника, — печально проговорил Дормий. — От него веет кровью множества жертв и совершенным безразличием к ним. Много горя он принёс в этот мир и немало ещё принесёт.

— Это что же, Отец милосердия тебе нашептал?

— Чтобы это понять, не нужны подсказки свыше. Но вот что я чувствую особенно сильно — город словно в железной клетке, и люди в нём тоже. Сложно объяснить, но я чувствую себя более свободным, чем они.

— Как бы ты первый из нас не расстался с рассудком, — с опаской сказал Вайс, поднимаясь на ноги. — Хотя куда там… Хочешь пари? Я почти уверен, что чёртовы капли сведут меня с ума раньше.

— Нет, столица теперь словно темница. Я видел это в их глазах. Ходят по улице, а взгляд как у узников. Должно быть, это из-за того, что церковь здесь и впрямь сделалась железной, как говорила Матриарх. И если её лицо — стальная маска, то в глазах короля я увидел кузнеца, что выковал её.

— Прошу, Дормий, — взмолился Вайс и потянулся, — говори проще.

— Король одержим Калантаром.

— Я неправильно понял второе слово, или ты и впрямь сказал «одержим»?

— Именно так. Калантар, жестокое божество тирании, отравил разум короля, а тот, в свою очередь, заключил в клетку весь город. И, несомненно, хочет сделать то же самое со всей страной.

— Ох и дерьмовые же времена настанут, если ему удастся задуманное, — проговорил Вайс, опёршись на решётку. — Тут ведь такое дело, Дормий. Король заставляет одного хорошего человека творить гадкую вещь — зелье, что продлит жизнь и позволит его королевской заднице продавливать трон куда дольше, чем положено. Собственно, потому я и здесь: на мне проверили первую попытку. К сожалению или счастью, неудачную. Впрочем, я сейчас подумал, чёрта с два они бы дали мне уйти, даже если б всё получилось. Прирезали бы прям там, и дело с концом. А я, дурень, польстился на заманчивый куш…

— Все мы порой падки на соблазны. Уверен, Калантару тоже было, что предложить королю в обмен на разум.

— Дьявол! — Вайс схватил решётку и попытался было её хотя бы пошевелить, но прутья были слишком крепки для этого. — До сих пор не верится. Снова в темнице, и снова не один! Слишком уж часто это со мной происходит, когда-нибудь судьбе надоест, что я её искушаю… А ты вообще насколько уверен в этом? Ну, что король одержим. Может, он просто умом тронулся? Слышал, с королями такое случается.

Отец Дормий сначала ничего не ответил и опустил голову, но потом, после протяжного вздоха, заговорил:

— Рискну предположить, что я в таких вещах разбираюсь лучше многих. В молодости я, да простят меня Трое, посвящал время тёмному искусству демонологии. За это меня и прогнали из вальморской Академии.

— Академия? — Вайс наморщил лоб. — Это где маги что ли? Ты, выходит, волшебником был? Вот уж воистину чуден мир!

— Он станет ещё чуднее, если я скажу, что на Вальмору меня забрал никто иной, как Вингевельд, нынешний архимаг. В те годы, правда, он был простым преподавателем. После занял пост декана воды, а несколько лет спустя сделался архимагом. Меня, правда, тогда в Академии уже давно не было.

— А чего ж ты тогда не наколдуешь чего-нибудь, чтобы у того хмыря Фолтрейна рожа с задницей местами поменялись?

— Видно, ты не знаешь, — мягко и с улыбкой ответил Дормий. — Всех, кого исключают из вальморской Академии, лишают магии. Впрочем, это не помешало мне продолжать изыскания даже после возвращения домой в Дракенталь. Нужно было только достать нужные книги…

— Дракенталь? — удивился Вайс и задумчиво добавил: — Красивый город, я там сидел. В Пламенном замке, сразу после того, как ты мне жизнь спас. Впрочем, не буду об этом, все темницы одинаковы. Так что ты делал потом в Дракентале?

— Просто жил, — пожал плечами Дормий. — Родителям я не говорил об истинной причине изгнания из Академии. Сказал лишь, что обучение оказалось слишком сложным. Мать печально вздохнула, а отец только махнул рукой, заявив, что изначально не верил в эту затею.

— Хороши родители, — усмехнулся Вайс.

— Мне не за что их винить. Наша семья держала сапожную мастерскую, а единственным ребёнком, кроме меня, была моя сестра. Пока меня не было, отец пытался научить её премудростям сапожного дела, но ничего толком не вышло. Так что он был даже по-своему рад моему возвращению.

Капли не переставали отбивать ритм, действуя Вайсу на нервы, но вдруг к ним добавился новый звук: чей-то истошный вопль. Хоть он глухо доносился откуда-то из-за стен, по коже забегали мурашки.

— Это что ещё такое? — нервно прошептал Вайс.

— Должно быть, пытают очередного беднягу, — печально ответил Дормий. — В последнее время крики слышно всё чаще, и каждый раз они звучат по-разному. Иногда мужские, иногда женские. Порой крик низкий, раскатистый, а иной раз почти визг, словно кричит ребёнок. Такие слышать страшнее всего. Одним богам известно, что происходит за этими толстыми стенами. И, увы, одни боги способны покарать тех, кто стал причиной этим крикам.

— Кровь в жилах стынет. А если начать задумываться… — проговорил Вайс.

— Я молюсь за каждого из этих несчастных. Да дарует Холар им избавление.

— Ага, надеюсь, это помогает. Давай-ка лучше дальше свою историю, хоть немного отвлечёт.

— Хорошо. Я вернулся в Дракенталь и продолжал изыскания в часы, свободные от раскройки кожи и починки подмёток. Не подумай, что я искал встреч с жителями иных миров ради богатства или власти. Мною двигала лишь жажда знаний, любопытство. Оно-то в конечном счёте и привело меня к черте, переступив которую, было уже невозможно остаться прежним.

— Неужто демона призвать решил? Я как-то песню слыхал, как один чудак призвал демона и попросил у того тринадцать пышногрудых… — с усмешкой произнёс Вайс, но наткнувшись на укоризненный взгляд священника, смутился и замолчал.

— Меня интересовала возможность слияния человеческой души и сущности элементаля. То, чем я занимался, можно назвать, скорее, элементалистикой, чем демонологией. И вот, однажды, у меня появилась возможность проверить свои знания на практике.

— Повезло же тебе.

— Я до сих пор проклинаю тот день. О моём увлечении узнала сестра, которая, к сожалению, не сумела удержать язык за зубами. Вылилось это в то, что помощи попросила её подруга, которая никак не могла зачать дитя. От бедняги грозился уйти муж, она была в отчаянии.

— И твоё сердце растаяло.

— Увы, я согласился помочь.

Вайс хотел было пошутить про небывалую мужскую силу, которой, судя по всему, обладает Дормий, но вовремя сообразил, что эта шутка будет ещё неуместнее прежней. Священник тяжело вздохнул. Судя по всему, эти воспоминания действительно лежали на душе тяжким грузом. Он пригладил бороду и продолжил.

— Не стану вдаваться в подробности ритуала, который мне пришлось провести. Скажу лишь, что обратился к созданиям стихийного хаоса.

— Понимаю. Вы исчертили пол какими-то знаками, а потом с этой девушкой…

— Я не прикасался к ней! — неожиданно горячо возразил Дормий. — В этом не было необходимости. Я вознамерился повторить ритуал, который обнаружил в одном полуистлевшем фолианте, купленном у смуглокожего торговца с жутким незнакомым акцентом. Суть процесса заключалась в том, чтобы, так сказать, воспользоваться частью элементальной сущности и подселить её в тело девушки. И мне это удалось. Нет, не случилось светопреставления, небеса не разверзлись, а небесный огонь не обрушился на нас, проломив крышу. Только свечи в комнате на мгновение вспыхнули необычайно ярко, да и то мне могло показаться.

— Как же вы тогда узнали, что всё получилось? Или же что ничего не вышло, и вы только напрасно сожгли свечи?

— В тот вечер — никак. Лишь несколько недель спустя, когда я уже успел позабыть о случившемся, сестра рассказала мне, что её подруга ждёт ребёнка. Как же я радовался тогда. Самонадеянный дурак. Если б я только знал, чем это обернётся…

— Твоя история становится всё страннее и страннее, — заметил Вайс. — Впрочем, если подумать, я сын анмади и ригенца, которого деревенский священник исцелил прикосновением руки после нападения дракона. Мне впору вообще ничему не удивляться в этой жизни.

— Каждый раз, когда человек так думает, боги находят, чем его удивить, — сказал Дормий и кашлянул в кулак.

— Как бы и ты здоровье не подорвал с этой сыростью. Давно здесь?

— Сложно сказать. Я бы мог считать время по этим каплям, но, наверное, уже сошёл бы с ума.

— Это точно, — усмехнулся Вайс и, придвинувшись ближе, добавил: — Так чем дело кончилось-то?

— Тем, что мне пришлось покинуть Дракенталь навсегда и стереть из памяти те знания, к которым так жадно стремился. Случившееся напоминало кошмарный сон, который я хотел бы забыть навсегда.

— Если не хочешь, не говори, — опасливо сказал Вайс. — Ты и без того достаточно рассказал, а кошмаров мне и наяву хватает.

Дормий утёр сделавшиеся влажными глаза.

— Мне пришлось бежать из города. Я поселился в неприметной деревушке на Золотом тракте и посвятил жизнь служению Отцу милосердия. Больше не видел ни свою семью, ни сестру, ни ту девушку… Не знаю, почему Холар решил одарить своей милостью именно меня, но если всё произошедшее со мной — это возможность если не искупить, то хотя бы на малую толику облегчить груз вины, что довлеет надо мной многие годы, я готов следовать его воле без тени сомнения.

— Ну, ты уже сидишь в сырой темнице. Осталось только принять мученическую смерть. Костёр, дыба, старая добрая виселица — вариантов море.

— Будь уверен, если Отец милосердия заведёт меня на этот путь, я пройду его с радостью.

— Не сомневаюсь. Вот только случится это не раньше, чем Карл Эльдштерн сварит королю зелье долгожительства, и оно успешно подействует на меня. До тех же пор, друг мой, боюсь, что планам твоего бога придётся подождать. А может, и ещё дольше. Я тогда, конечно, уже буду не нужен, а вот тебе король наверняка найдёт применение.

— Вся наша жизнь — божественный план, — снисходительно ответил Дормий, будто бы Вайс был ребёнком, сказавшим какую-то несусветную, но простительную несмышлёнышу, чушь.

— В таком случае, план моей жизни написан уж очень жестоким и злобным богом. Таким, который, прогуливаясь по своим владениям, неизменно наступает на больную мозоль и, всякий раз делая это, вспоминает обо мне. Учитывая ушат дерьма, что вылился на нас с тобой, мы должны будем стать по меньшей мере святыми.

— Богиня Аминея когда-то тоже была смертной, но совершила множество подвигов веры. Проявила чудеса кротости и милосердия, за что её и одарили целительским даром, а после смерти сделали богиней.

— Хех, в Анмоде её почитают за великую святую. Матушка всякий вечер молилась ей за меня перед сном. Как видишь, не помогло, — Вайс задумался, глядя на капли, что одна за другой разбивались об пол по ту сторону решётки. — Кап! Кап! И мы вот так же, как эти капли. Летим, не зная куда, и разбиваемся вдребезги. Эх… Знаешь, Дормий, о чём я подумал?

Священник с интересом взглянул на Вайса, не сказав ни слова.

— Сдаётся мне, за наши с тобой жизни в ответе один и тот же бог. Не знаю, какой именно, но сволочь он редкостная, это точно.