Тень

Глава 7

В Системе рядовой день рождения какой-то особенной датой не считался, значения имели лишь десятилетний юбилей (возраст поступления в школы) и тридцатилетний. Так что когда третьего марта девочке утром преподнесли в подарок настоящий торт, она очень удивилась. Еще больше она удивилась, когда Прасковья Ильинична ей (строго по секрету) рассказала, как раненые собирали необходимые для выпечки этого торта ингредиенты: например, шоколадку они очень непростым и довольно кривым путем добыли у летчиков Дальней авиации, а уж где удалось добыть ванильный сахар — это осталось покрытым мраком тайны. Впрочем, даже сгущенку сейчас найти было невероятно сложной проблемой — но солдаты и персонал клиники все нашли и испекли для Тани торт. Причем торт получился очень большой — но вот сесть рядом с Таней и угоститься не согласился вообще никто.

Таня поначалу решила отнести торт в школу — чтобы угостить одноклассников, но Иван Михайлович ее отговорил:

— Девочка ты наша славная, ну сама подумай: во-первых, там каждому достанется вот по такому крошечному кусочку, причем кусочки получатся разные и одноклассники твои, возможно, завидовать друг другу будут. А во-вторых — и, наверное, в главных — все в госпитале старались торт именно для тебя сделать и, если ты его куда-то унесешь, люди на самом деле обидятся. Так что придется этот торт тебе есть…

— Я столько просто не съем!

— Это верно, но к вечеру и медсестры это поймут, так что попьешь с ними чай с тортиком: они же тоже всю душу вкладывают в наших пациентов, так что солдатам такое обиды не нанесет. А для одноклассников — мы с Байрамали Эльшановичем об этом подумали. И испекли для твоих одноклассников блины. Сестры наши для них варенье яблочное сварили… еще осенью, просто тебе не говорили…

В школу в этот день Таню сопровождал опекун: два врача блинов напекли как на Маланьину свадьбу, Таня столько не донесла бы. Зато их хватило и всем одноклассникам, и учителям — причем по две или даже по три штуки! А чтобы и школьники, и учителя в такому неожиданному подарку отнеслись «правильно», Байрамали Эльшанович специально перед всем классом сказал, что это — подарок Тане от бойцов Красной Армии, которых она каждый день спасает, не жалея сил.

Впрочем, и одноклассники подарили ей, что могли. Девочки где-то добыли козьего пуха и связали Тане очень красивую и теплую шаль, а мальчишки изготовили для нее настоящий радиоприемник. Правда, преподнося подарок, они честно признались, что сами изготовили лишь красивый деревянный корпус, а собственно приемник им помогал сделать какой-то Танин пациент. Из третьего госпиталя: девочка все же уговорила одноклассников приходить туда и помогать по хозяйству, а заодно и язык подтянуть…

Но все эти «праздничные мероприятия» лишь немного разбавили ежедневную рутину. После школы — госпиталь, после госпиталя — завод… Однако ночью «развлечения» продолжились: на станцию пришел очередной санитарный поезд и Таня увидела, как врачи суетятся возле вагонов, из которых выгружали раненых. А подойдя поближе, она натолкнулась на очень расстроенного хирурга-богатыря, что-то вслух произносящего по-азербайджански. Ну не знал он, что Шэд «на всякий случай» изучила довольно много языков, поэтому и высказывался, не обращая на девочку внимания.

— Что случилось? Я вижу, что вы чем-то не очень довольны.

— Таня? Хорошо, что ты уже пришла. Нам выгрузили больше сорока человек…

— Что, много операций предстоит? Я смогу хоть до утра ассистировать, вы не волнуйтесь.

— Я не волнуюсь… и ассистировать не надо: сегодня у нас вместе с поездными работает шесть полных хирургических бригад. Так что я не об операциях волнуюсь, просто у нас раненых больше некуда размещать. Во втором госпитале операционной нет, там только выздоравливающие, а тут… впрочем, вот этому парню мы помочь ничем уже не сможем. Может, ты его в третий заберешь?

— Заберу, не вопрос. А почему помочь не сможем?

— Осколок в позвоночнике. Мы его даже достать не сможем, так что в лучшем случае он так и останется парализованным ниже пояса. Но ведь даже это очень ненадолго…

— Я позабочусь. А еще кого?

— Да тут… нет, только его: остальных мы хотя бы прооперировать сможем.

Дитрих фон Дитрих был очень неплохим врачом, так что ни малейших сомнений в перспективах своего существования после ранения он не испытывал. До тех пор не испытывал, пока какая-то юная русская девушка практически мимоходом его неизлечимую рану излечила. Причем так излечила, что уже через полторы недели он самостоятельно ходить мог! А когда решил девушку поблагодарить, он, все же испытывая определенную неловкость, сначала поинтересовался:

— Извините, медшен, как к вам можно обращаться? Я бы хотел…

— Обращайтесь ко мне просто: фрейфройляйн Таня, — и Дитрих ни на секунду не усомнился, что девушка имеет полное право требовать именно такого обращения: и ее поведение, и ее речь не давало ни малейшего повода подумать что-то иное. О том, что девушка по сути спасла всем лежащим в госпитале солдатам не только жизни, но и здоровье, он рассказал каждому пациенту — впрочем, все они и сами это очень быстро осознали. И передавали это осознание привозимым по два-три раза в неделю «сменщикам» — так что пленные исполняли любое ее требование. Ну, если были в силах это сделать — однако силы у всех восстанавливались очень быстро.

Так что когда Таня привезла в госпиталь нового пациента (не сама конечно, два солдата из охраны станции на санках прикатили) и приказала раненого осторожно перенести в операционную, немцы его перенесли так бережно, будто в руках у них была самая хрупкая вещь на свете. А когда она сказала «все вон» — все разбежались по палатам со скоростью, которой позавидовали и спринтеры на стадионе.

Когда девочка начала разрезать на спине солдата повязку, тот — до этого не проронивший ни звука — вдруг подал голос:

— Девушка, вы бы меня оставили, я же слышал, что ваш доктор сказал. Не нужно мне ничего… разве что морфия какого: все же больно… немножко.

— Ага, больно… поболит и перестанет. А доктор сказал, что санитары в медсанбате накорябали в направлении, то есть чушь. Конечно, будет не просто… а очень просто, — Таня приоткрыла дверь в коридор и крикнула, причем не очень громко: — Дитрих, нужна ваша помощь, срочно в операционную!

Кричала она, конечно же, по-немецки: фон Дитрих Великий и Могучий уже пытался изучать, но пока без особых успехов. Да ему и не надо было: кроме как с фрейфройляйн Таней он ни с кем из персонала госпиталя не общался: статус не позволял.

— Дитрих, тут предстоит непростая операция, на спине — а пациенту дышать и так непросто. Так что будете ему качать воздух в легкие вот этой штукой, шесть секунд на вдох и четыре он сам выдыхать будет. И будьте готовы кислород дать: надеюсь, не понадобится, но на всякий случай… Можете смотреть, что и как я делаю, но молча, вопросов, пока я не закончу, не задавайте: меня отвлекать точно нельзя будет. Парень, ты слышишь? Если почувствуешь боль, сразу говори где, ну или просто кричи: терпеть нельзя, мне нужно понимать что происходит. Понятно? Тогда начали…

Немецкий хирург молча, как ему и приказала «баронесса Таня», смотрел, что эта девочка делает. То есть сначала смотрел, пытаясь понять, что же она собирается сделать — ведь с такой раной… хотя и про свою рану он думал, что ничего сделать нельзя. Однако уже минут через десять до него дошло, что он вообще не понимает, что же и как делает эта удивительная девочка. Совсем девочка: Дитрих уже узнал, что ей всего тринадцать. Так что он стоял, качал парню воздух, и потихоньку до него доходило, что рана-то у пациента куда как хуже, чем у него: времени прошло уже минут сорок, а признаков завершения операции он не замечал.

Внезапно раненый буквально прокричал, причем явно стиснув зубы, чтобы не заорать на весь госпиталь:

— Больно! Очень больно!!!

На что девочка совершенно спокойно поинтересовалась:

— Где больно, в левой ноге?

— Да! Очень… уже не очень, но больно.

— Терпи, сейчас будет еще раз больно, но уже в…

На этот раз парень заорал не сдерживаясь — а девочка вдруг довольно улыбнулась:

— Ну что, все получилось? Кто молодец? Я молодец! И ты, парень, тоже молодец: было больно, но ты это вытерпел. Значит так: завтра, когда придет тот здоровенный доктор, скажешь ему, что я вытащила у тебя стальную занозу аж из задницы.

Это русское слово Дитрих уже выучил, поэтому решил уточнить:

— Фрейфройляйн Таня, это не задница, это спина… позвоночник? Или я неверно слово запомнил?

— Спасибо, Дитрих, за напоминание, — и с этими словами Таня полоснула скальпелем именно по заднице пациента, да так, что тот аж завыл от боли.

— Зачем вы это сделали?!

— Чтобы пациент почувствовал боль и понял, что у него вернулась чувствительность нижней части тела. Задница-то заживет через пару дней, а мысль о том, что ее беречь надо, а голове задержится гораздо дольше…

Вообще-то Таня Ашфаль эту операцию делала вовсе не потому, что её хоть немного волновало здоровье или хотя бы самочувствие раненого солдата. И даже не для того, чтобы проверить какие-то свои прежние навыки. Эта операция нужна было Шэд — чтобы проверить действие как раз сегодня синтезированного, наконец, регенерата-семнадцать, не самого мощного, но все же вполне «рабочего» препарата, используемого для регенерации нервных волокон. Так что то, что ей именно сегодня подвернулся подходящий пациент, было лишь удачным совпадением. Ведь в любом случае какой-нибудь подходящий пациент попался бы, а днем раньше или позже — особого значения не имело. Ну, получилось убедиться в том, что синтез проведен правильно, сразу — и что? Ведь в любом случае Таня (Ашфаль) на ближайшие пару недель была занята другими работами…

Работы Таня считала очень важными: для нее заводские снабженцы откуда-то приволокли столитровый баллон высокого давления, причем не простой, а с открывающейся крышкой. Очень нужный для ее целей химический реактор.

Еще два реактора она изготовила самостоятельно: один — из испорченных (главным образом изогнутых) винтовочных и пулеметных стволов, а второй — из химического стекла (и он, по сути, был небольшим «самогонным аппаратом»). Эти три «ректора» в принципе обеспечивали потребности в «сырье», но еще одним очень нужным видом сырья был простой углекислый газ — и как раз с ним возникли определенные сложности.

Вообще-то завод получал изрядную часть нужного для работы электричества от собственной электростанции, на которой сжигался уголь (его из-под Тулы возили), а при сжигании его столь нужного углекислого газа получалось ну очень много. Однако в трубе он был смешан с кучей всякой дряни — и, прежде всего, с сажей и золой. Поэтому сначала требовалось этот мусор от газов отделить…

Когда Таня подошла к Мише Шувалову, парень горестно вздохнул:

— Еще что-то изобрела? Белоснежка, ты хоть иногда-то спишь или так и ходишь круглые сутки, выдумываешь всякое?

— Зачем для этого ходить? Я и когда людей режу, думать не перестаю. Мне кажется, что если тебя мне на стол положить, то пока я тебя на кусочки кромсать буду, очень многое придумать смогу. А что, опять с работой завал? Я помочь могу?

— Можешь, если придумаешь чем резцы победитовые заменить. Победит-то — он твердый, однако хрупкий, а молодежь старается все побыстрее сделать и резцы ломает слишком часто.

— И ты только из-за этого такой злой ходишь?

— Ты считаешь, что этого мало? Завод же даже план не выполнит! То есть скоро не сможет выполнять!

— И это действительно печально. Но у меня есть предложение: я помогу тебе решить проблему с твердосплавными резцами, а вы изготовите мне турбинку. Маленькую, я думаю, что вы ее за день сделать сможете.

— Сначала резцы!

— А я тебе что сказала? Но сначала покажи мне поломанные резцы. Может, из все же восстановить можно?

— Можно, мы и восстанавливаем, только очень долго получается. Их можно переточить — но в цеху есть только два алмазных бруска, на которых их переточить получается, и за смену хорошо если десяток резцов…

— Все понятно, можешь мне их даже не показывать. Через две недели сможешь перетачивать их за пару минут. Это будет считаться, что я твою проблему решила?

— Да.

— Но потребуется примерно сто киловатт электричества, часов по двадцать в сутки…

— Если проблема решится, то изыщем.

— Тогда ответь мне на два вопроса: где найти чистый кварцевый песок и где взять кокс? Мне годится даже коксовая мелочь, а лучше вообще коксовая пыль.

— Песок… я знаю, где его можно в Клязьме накопать, но сейчас зима… тебе много надо?

— Ведер двадцать для начала хватит.

— Принесем. А вот насчет кокса я тебе ничего хорошего не скажу. Может, у снабженцев спросить?

— Спрошу. Но, пожалуй, сначала со школьниками поговорю, появилась у меня одна идея. Ты вот местный… то есть давно тут живешь. Скажи, камыша вокруг города много? Ну, который с коричневыми такими сосисками?

— Сосиски? Вы их там в Ленинграде что, сосете? — рассмеялся не самый юный комсомолец, ни разу в жизни, похоже, сосиски не видевший. — Это рогоз называется, его вокруг до… довольно много. Раньше его пионеры собирали чтобы спасательные круги для пароходов делать, а теперь вроде не собирают… А тебе зачем?

— Пух — это практически чистая целлюлоза. Если его обжечь без доступа воздуха, то получится чистый углерод. А если смешать этот углерод с песком… посмотри в библиотеке про печь Ачесона: в ней можно из песка и углерода сделать карборунд. А я сделаю клей, и из карборунда получатся абразивные диски для точильных станков, которые этот победит как гвоздевую сталь точить будут.

— Думаешь, мы сможем у себя карборунд сделать из песка и рогоза?

— Я знаю, что сможем. Но про электричество я предупредила…

В начале апреля в изготовленной в инструментальном цехе печки был получен первый карборунд, причем сразу несколько килограмм. Но для изготовления карборундовых точил Танин клей вообще не понадобился: заводские технологи придумали запекать карборунд в медные матрицы — примерно так же, как делались точила алмазные. И проблема с заточкой победитовых инструментов решилась. А Таня тоже получила желаемое: небольшой турбокомпрессор. Который через стальную трубу, проходящую через несколько мазутных форсунок, качал сильную струю раскаленного воздуха через устье тигля, в котором плавилось стекло. Когда Таня эту свою установку запускала, почти половина цеха собралась посмотреть, что же в результате получится Посмотрели, плечами пожали…

Миша не удержался:

— Тань, а теперь ты не расскажешь, какого рожна мы тут корячились почти две недели? Если ты все это затеяла, чтобы матрас себе помягче сделать…

— Миш, я говорила, что ты дурак? — после этих слов Михаил опешил и начал срочно обдумывать, что бы такое ответить, но только без мата. Но тут же передумал: — Не говорила, потому что ты не дурак. Но иногда немного спешишь. Вот, смотри… кстати, руки не тяни, эта дрянь впивается в кожу и кожа будет неделю зудеть от крошечных заноз. Так вот: я эту штуку аккуратно запихиваю вот в эту коробку… видишь, полную напихала. А теперь прижимаю вот этой крышкой…

— И из целой коробки получилось хрен да маненько.

— Да. А теперь смотри: вот здесь включаю вентилятор, а сюда сую факел мазутный. Дым видишь?

— Да ты сейчас весь цех закоптишь!

— Ага, как же. Ты на вентилятор-то погляди: дым в коробку заходит, а наружу уже не выходит. Руку подставь: чувствуешь, как дует? Потому что эта вата стеклянная воздух пропускает свободно, а вот всяка кака вроде копоти и пыли застревает на стекле. Получается шикарный воздушный фильтр. Правда, на выходе хорошо бы еще бумажный фильтр поставить: мне это не критично, а если такой фильтр к мотору приспособить, мелкие стеклянные волоконца могут оторваться и в мотор попасть.

— Хм… интересно. А к автомобилю такой фильтр приспособить можно?

— Я тебе про это и толкую. Его и к автомобилю… да хоть к танку приделать можно! Кстати, я слышала, что в танках фильтры совсем паршивые, так ты подсуетись, найди коробку подходящую, мы сделаем фильтр для танка и ты его отвезешь в Горький попробовать.

— Почему я?

— Наверное, я напрасно не говорила, что ты дурак. Ты головой-то подумай: вот приедет девочка на танковый завод, скажет: я тут фильтр такой замечательный придумала, какой все вы, тупые бараны, за двадцать лет выдумать не могли. Сможет потом эта девочка на своих двоих домой вернуться? А ты все же комсорг цеха, начальник участка, причем экспериментального участка.

— Логично. А тебе такой фильтр зачем?

— А мне для химии нужен углекислый газ. Чистый, но здесь его, кроме как из дымовой трубы, и взять-то негде. А если этот фильтр поставить… кстати, вот тебе еще журнальчик один интересный почитать на досуге. Вот, смотри: мне вот такая штука нужна. Но это не срочно, можешь ее хоть до следующей недели делать…

— Белоснежка, а тебя давно не пороли? Что-то ты слишком много говорить стала толстым голосом.

— Имею право.

— Это какое-такое право ты имеешь?

— Право сильного. Скажу немцам в госпитале, так они придут и тебя побьют.

— Ну-ну… а штука, вроде, не особо и сложная… только здесь опять киловатты такие расписаны…

— А у нас киловатты совсем закончились?

— Совсем. Честно скажу: если бы не ты изобрела дровяную машину, то и на печь Ачесона нам бы электричество не разрешили тратить. А раз три дня в месяц электростанция, считай, на твоих дровах работает, то начальство решило пойти тебе навстречу.

— Мне?!

— Ну они же поначалу не знали, что всему нашему цеху. Теперь знают, но электричества больше нет.

— А где взять?

— Где-где… ах да, все время забываю, что ты довоенного времени не помнишь совсем. В Ленинграде на Электросиле до войны делали ветровые генераторы, много делали — и их по всей стране ставили. Их еще где-то тоже делали, я в журнале читал: ленинградские были на пятьдесят киловатт и на двадцать пять, а еще какие-то на семьдесят, что ли. И еще делали совсем маленькие, киловатт на семь, но где — уже совсем не помню, может в Воронеже, может еще где. Вот найти бы такие генераторы… только их сейчас уже не делают.

— Миш, ты уже человек взрослый и при должности. Закажи в библиотеке, пусть найдут документацию по этим генераторам. Пусть хоть в Ленинград едут и с завода ее вытащат!

— Ага, тебе я документацию принесу, а потом ты меня заставишь эти генераторы и делать. Фигу!

— Миш, я хоть и совсем блондинка, но думать не разучилась и понимаю, что на пулеметном заводе генератор не сделать… с приемлемыми затратами. Но у меня есть еще одна идея, и чтобы ее продумать, мне нужна как раз документация по ветрогенераторам. Ну что стоишь? Беги документацию добывать!

— А при чем тут блондинка? Волосы у тебя, конечно, необыкновенные, но очень красивые, тебе идет… Ладно, насчет документации постараюсь. А еще я тогда завтра Байрамали Эльшановичу подарок принесу. У меня родственники в Богородске такие ремни хорошие делают! Таким ремнем тебя можно будет пороть каждый день до совершеннолетия, ему сносу не будет! А насчет коробки для фильтра — это я к завтрему решу. Ты на завод-то придешь?

Таня довольно долго обдумывала простой вопрос: из чего ей производить этилен. Проще всего его было делать из обычного спирта — но этот «продукт» сейчас имел слишком высокую рыночную стоимость. Вторым по простоте получения этилена шел бензин — но и его излишка как-то не наблюдалось. Третьим — получение его из ацетона, которого, впрочем, тоже купить было невозможно. Зато ацетон можно было довольно легко сделать, чем Таня и занялась. И даже не сама занялась, а подрядила на это дело пионеров из первой и второй школ. Работа-то несложная и совершенно неопасная: нужно собрать в лесу дрова, притащить их на завод, напилить-нарубить, запихать в стальные реторты (которые взрослые дяди засунут в перегонные печки), а потом в железные бочонки с полученным конденсатом насыпать известь. И всё…

Совсем всё, если не считать того, что и реторты требовалось изготовить, и печки выстроить — но после того, как Миша привез из Горького отчет об испытаниях воздушного фильтра (вместе с предписанием от самого Устинова немедленно начать их серийный выпуск), и сталь для реторт появилась, и с кирпичами для печей проблем не стало. Реторты на заводе вообще за полдня сварили, вместе с нужными бочками и водяными холодильниками, а печки выстроили выздоравливающие немцы.

Таня Ашфаль решила, что свои медицинские навыки она восстановила — и в первом госпитале теперь появлялась лишь ночью — на обычное свое «ночное дежурство» и чтобы поспать. Да и в третьем времени проводила не очень много. То есть положенное для обучения медперсонала время она честно отрабатывала, а потом немедленно мчалась на завод. Или неторопливо шла: с середины апреля она по пути на завод возглавляла колонну «выздоравливающих» немцев. Первое время эта колонна вызывала в городе определенный ажиотаж, но уже через неделю даже милиционеры лишь провожали ее ленивыми взглядами…

Формально Таня была назначена «главным врачом-преподавателем», но официальным начальником третьего госпиталя был назначен (причем «по совместительству») Иван Михайлович, и он, в очередной раз туда зайдя, чтобы проверить как идут дела, лишь поинтересовался у девочки:

— Таня, а почему немцы все тебя баронессой называют? Это ты их заставляешь?

— Не совсем заставляю, я им просто с самого начала представилась как фрейфройляйн. Немцы вообще — а военные особенно — привыкли подчиняться по какой-то своей иерархии. Я тут в книжке вычитала, что в ту войну, если полковник был из простых, а подполковник или даже майор был с титулом, то полковник титулованному немцу вынужден был подчиняться. Не по уставу, а по традиции. А тут этот фон Дитрих: и фон, хотя из юнкеров, и полковник. Ему хоть в чем-то подчиниться простой русской девочке — личное унижение, а вот выполнить просьбу, хотя бы и оформленную как приказ, баронессы — практически обязанность. Нам нужно, чтобы они слушались — ну не драться же мне с ними. А язык-то — он без костей.

Иван Михайлович рассмеялся, представив, как с бравыми (ну, почти бравыми) солдатами дерется маленькая девочка. Хотя германские солдаты по этому поводу имели совсем другое мнение: когда кто-то из них (еще в самом начале работы госпиталя) просто неуважительно прокомментировал Танину просьбу, к нему подошла Шэд — и легонько стукнула. После чего, как бы мимоходом заметив «в следующий раз ты просто сдохнешь», пошла по своим делам дальше — а очень немаленький мужчина почти полчаса в себя приходил…

Но подчинение немцев объяснялось не столько страхом, сколько уважением: притащив на стройку «подранков» в первый раз, Таня Ашфаль объяснила всем, что «заниматься они будут лечебной физкультурой, одновременно принося пользу лично ей — врачу, которая их вернула к полноценной жизни, и тем самым оплачивая ей лечение». А затем каждому рассказала и показала, какие именно «упражнения» нужно делать чтобы быстрее поправиться. И немцы поправлялись, ну а то, что с каждым днем нагрузки возрастали — всем было понятно: ведь и в спорте так, а спорт у немцев культивировался уже многие годы…

Первого мая Таня принесла в первый и второй госпитали изготовленные ей таблетки. Как она объяснила врачам, «лучше аспирина, хотя аспирин и не заменяющие». А изготовила она обычный ибупрофен — чуть ли не единственное лекарство родом из двадцатого века из применяемых в Системе. Правда, никаких упоминаний о том, где его в этом веке делают, она не нашла — но раз его нет в аптеках, то и самой можно постараться с производством. Ведь делать-то их очень просто…

Иван Михайлович лишь поинтересовался:

— А почему «ибупрофен»?

— Если вам не лень будет, то можете называть его проще: изобутилпропионфениловая кислота. А мне — лень.

— Лень — двигатель прогресса! — прокомментировал Танин ответ «студент» из Москвы, работавший начальником отделения в Главном военном госпитале и приехавший лично научиться работе с машинкой. — А кто этот препарат делает?

— Не знаю, этот я делаю: у меня лаборатория на втором заводе специально выстроена. Правда я много сделать не могу, сырья не хватает: мне его пионеры таскают.

— Пионеры — это замечательно, — рассмеялся московский гость, — так, говорите, и против головной боли лучше аспирина?

— Против любой боли. И противопоказаний меньше, чем у аспирина — однако увлекаться им не стоит. Вы сами-то попробуйте — дневная доза до восьмисот миллиграмм, разовая до четырехсот. У меня таблетки как раз по двести, считать легко…

— Я завтра в Москву возвращаюсь, дадите мне с собой немного?

— Можете весь пузырек забрать.

— Девушка, мне не пузырек, мне пару тысяч таблеток… для начала, у меня же не простой госпиталь, а Главный военный госпиталь Советского Союза!

— Да хоть Главный госпиталь Галактики: лаборатория в сутки может изготовить ибупрофена грамм сто, да и то, если повезет. Говорю же: сырья не хватает, мне его пионеры по лесу собирают. Ладно, берите еще два флакона, больше не дам потому что больше уже нет. И до завтрашнего вечера не будет!

Когда Таня ушла, московский гость, повернувшись к Ивану Михайловичу, заметил:

— Руки у нее, конечно, золотые, но норову… ладно, найдем, кто препарат делает. Если американцы или англичане, то закупим, если он действительно так работает. А вот если немцы… Как вы только с ней справляетесь?

А когда Иван Михайлович остался вдвоем со своим хирургом, он, вздохнув, прокомментировал слова москвича:

— Это как она с нами справляется… Веревки же из всех нас вьет, и даже не устает при этом! Верно я говорю, Байрамали Эльханович?