Тень

Глава 10

Утром дежурный санитар, оказавшийся, к удивлению пожилого хирурга, немцем, проводил его в небольшую столовую — где уже сидело несколько человек из персонала госпиталя. Столовая была действительно очень небольшая, так что Бурденко подсел за столик к Байрамали Эльшановичу, который уже завтракать явно заканчивал. А когда повариха принесла ему тарелку с завтраком, он с подозрением в голосе поинтересовался:

— Это тут специально для меня такой завтрак приготовили? У вас, я смотрю, мяса в тарелке не было.

— Ну что вы, это нас почти всегда теперь так кормят, а уж после аврала каждый раз. Просто у нас в Азербайджане свинину есть не принято — зато лично мне на обед курица будет. А вот салат сегодня почему-то не приготовили!

— Не приготовили потому что Катя ужин вчера готовила и не пришла еще! — сварливым голосом сообщила повариха. — Совсем девку замучили!

— А Таня…

— А Таня — не девка, она, может, вообще ангел небесный!

— Ангел-то ангел, но ест как тигра, — усмехнулся богатырь от хирургии, — и почему только вся эта еда у нее ни в рост, ни в вес…

— Работает она много… — уже с некоторой грустью в голосе сообщила повариха, — вы бы ей объяснили, что надо и отдыхать хоть когда. Других-то она вовсе не слушает… А сегодня она будет? Я бы ей борщ сварила, борщ она любит.

— Варите, на обед она точно к нам придет: немецкая пища ей совсем не по нраву.

— Почему немецкая? — спросил Бурденко.

— Да там в третьем госпитале у нее повар как раз немец, — ответила повариха, — а он кроме капусты, ничего и готовить не умеет. Хотя сосиски у него и неплохие…

Бурденко с сомнением посмотрел на тарелку, на которой делал приличный такой эскалоп и немаленькая порция картофельного пюре:

— А у раненых какой рацион?

— Почти такой же. Это у нас с подсобного хозяйства продукты, Таня немцев своих, кто из баров…

— Из бауэров! — поправила азербайджанца повариха и, взглянув на него, быстро ушла у себе на кухню.

— Из мужиков, значит, — миролюбиво продолжил тот, — так вот, она их сорганизовала в такое хозяйство. Они редиску выращивают, капусту, свеклу с морковкой, помидоры даже — а еще свиней и кур. Таня по деревням скупила поросят… она тогда премию получила большую, еще в прошлом году, а сейчас у нее штук шесть свиноматок и на откорме больше полусотни поросят. Она с колхозов за работу немцев в посевную тоже поросятами брала, и теперь пару раз в неделю для госпиталей по поросенку на ферме забивают. Она сказала, что за уборочную тоже поросятами брать будет, так что где-то с октября с фермы будет по свинье в день. Но это потом, а сейчас в дополнение к свиньям нам бауэры эти в день десяток кур еще забивают. Раненым, у кого диета специальная, ну и мне… и еще двоим татарам, кто традиции свои блюдет.

— А вы мусульманин?

— Я — коммунист! Но мне Таня жареное мясо есть вообще запретила, сказала, что мне даже думать про кебаб противопоказано года два… после остановки сердца.

— Да, я вчера спросить хотел, но забыл: в операционной была какая-то «остановка»…

— Она и есть. Но теперь Фриц… это его так зовут, Фриц Рихтер, он радиотехник, так вот он сделал по указанию Тани прибор чтобы сердце перезапускать. Дефибриллятор называется. Прибор разрядом тока сердце запускает, а Таня мне его тогда ударом пятки в грудь это сделала. И, пока прибора не было, мы тоже пациентов били… ну а теперь все по науке, пациенты, которые свидетели, жалоб в обком не пишут, а то, что током больнее бьет — те, кому повезло, об этом и не знают: мертвым не больно.

— Это тоже Таня придумала?

— Да, затейница она та еще.

— А кому в голову пришло эту затейницу ставить на операции, да еще на этот ваш конвейер?

— Так конвейер тоже она придумала. Правда, поначалу я обычно главным оперирующим хирургом был, но после того, как ко мне прибежал Дитрих с просьбой научить и его делать операции на открытом сердце… оказывается, она сделала, взяв его ассистентом, а немец решил, что это я Таню научил…

— Не понял, она что, на сердце операцию сделала?

— Подозреваю, что даже не одну. Мы-то только потом выяснили, что она в приемной давно уже операции делала самостоятельно. То есть и раньше знали, но думали — пустяки какие-то, вроде швы наложить или что-то в этом роде. А оказалось, что часто при ночной сортировке она неотложные — то есть самые трудные — тоже делала. И у нее ни разу неудачи не было. Поэтому как новую операционную сделали, то… в общем, отказать ей никто не смог, а при аврале кроме нее никто бы и не справился.

— Интересная у вас девочка… может, из-за нее у вас санитарные потери и прекратились?

— Именно. Оказалось, что в ночные дежурства она обходы в госпитале делала, кого-то долечивала после не самых удачных операций, а иной раз и переделывала за хирургами. К тому же она какие-то свои лекарства применяет…

— Какие именно? Я слышал, она какой-то ибупрофен… кстати, где она его берет?

— Ибупрофен она сама делает, у нее на заводе экспериментальная химлаборатория. А другие… мы их сейчас тоже применяем, но откуда они у нее — хрен знает. Она не говорит. То есть говорит, что средство «народное», а мы больше и не спрашивали. Работает — и хорошо. Вы лучше у нее сами спросите. За обедом: борщ у нас хорош, бульон для него на свиных косточках — а вареное мясо мне можно. И вы отведайте…

Когда Николай Нилович пришел на обед, Байрамали Эльшанович сообщил:

— Таня сказала, что сюда не придет, очень устала: у нее сегодня два десятка операций было. Не сложных, но все же. Но вас она ждет, пойдемте, я как раз ей обед занесу. Это в старом корпусе, тут совсем рядом.

На вопрос Бурденко у Тани Ашфаль был уже подготовленный ответ:

— Я использую раствор мумиё для скорейшего заживления ран и переломов. А в качестве антисептика… я сначала попробовала экстракт тысячелистника, а потом стала проверять, что же в нем такое антисептическое водится. Оказалось, в тысячелистнике много азулена, который микробов и убивает, а я поискала и нашла, как этот азулен оттуда экстрагировать. Чистый, правда, в воде почти не растворяется, но если за чистотой экстракта не гнаться, то с какими-то эфирными маслами из тысячелистника, которые азулен в раствор тянут, неплохо выходит. Траву мне эту пионеры стогами таскают, так что антисептика могу сколько угодно сделать: на госпитали нам хватает и населению остается.

— Понятно, с тысячелистником это давно известно — хотя я и не думал, что так хорошо это работает, а про мумиё я слышал, но, признаться, думал, что это из области восточных сказок. А оказывается — правда. Жаль, никто не знает, где это мумие искать в промышленных масштабах.

— Мумиё — дерьмо.

— Но вы же сами говорите, что работает!

— Нет, вы неправильно поняли. Мумиё — на самом деле дерьмо, мышиное.

— То есть, по вашему, достаточно набрать мышиного дерьма…

— Опять нет. Мумиё — это действительно мышиное дерьмо, но отнюдь не любое. И даже не всегда. Раз в несколько лет в горах специальные мыши — песчанки, но тут я точно не помню — от хороших урожаев трав сильно размножаются. А если на следующий год случается неурожай, то эти мыши начинают жрать ягоды можжевельника, которые в мирное время горькие и противные. Но голод — не тетка, мыши жрут эти ягоды — и в их дерьме появляются разные ферментированные внутри мышей можжевеловые смолы и масла. Но и это еще не мумиё. Нужно, чтобы это дерьмо еще с год-два полежало на солнышке, промерзло зимой, несколько раз промокло-высохло, а потом то, что осталось, должно потихоньку просочиться сквозь камни и песок, набраться разных микроэлементов — и затем начать вытекать наружу. Если все условия окажутся благоприятными, то получится очень даже целебный продукт — вот только случается так хорошо если раз-два в столетие, а бывает, что и раз в двести-триста лет. Мне один раненый, которого я вылечила, в благодарность принес из дому — он из Душанбе родом — пузырек грамм на двести этого мумия, которое еще его прадед где-то насобирал. Мне — повезло, но найдется ли еще что-то подобное при нашей жизни — вопрос весьма спорный. Древние медики специально писали, что «настоящее» мумие склеивает свежую сырую печень — а вы же знаете, что печень склеить вообще ничем невозможно.

— Ну да, невозможно.

— Они, я имею в виду древних, не врали: то, что мне этот солдат принес — склеивает. То есть склеивало, я уже все по этим древним рецептам развела и больше на ерунду его тратить не буду. На одну рану средней серьезности уходит миллиграмм тридцать-пятьдесят, у меня в сутки до пяти грамм уходит — а пузырек был очень маленький. Мне, конечно, по восточным рынкам еще этого дерьма мышиного насобирали бывшие пациенты, причем довольно много — но особой пользы от него я уже не заметила.

— Вы так воодушевляющее начали — и так разочаровывающее закончили…

— Ничего, вот вырасту, в университете каком-нибудь поучусь, химию выучу — и синтезирую все составляющие мумия. Что-нибудь — да заработает!

— А зачем ждать? Дайте мне кусочек, я найду хороших химиков.

— Вам бы раньше зайти… Хотя есть у меня один образец, который тоже ранозаживлению способствует. Хуже, чем душанбинский, но хоть так. Его забирайте, пусть ваши химики попробуют выделить какие-то тонкие фракции… Или с исходными арчовыми ягодами пусть поработают: масла можжевельника и сами по себе — лекарство мощное.

— Обязательно. А вы-то откуда про мумиё все знаете?

— Я, оказывается, когда-то читала, какой-то востоковед писал что ли, или врач с востока. Мне когда этот раненый рассказывать начал, я и вспомнила: у меня бывает, что я что-то вспоминаю по аналогии. Когда в Ленинграде в госпитале рабо… помогала, печку мы топили в том числе и книгами, тетрадками всякими — а я их, перед тем как в печку впихнуть, иногда читала. А теперь вспомнила, причем даже вид странички вспомнила: ручкой написано было, с буквами дореволюционными. Что-то мне ваше лицо, Николай Нилович, не нравится.

— Ну да, постарел, это раньше красавцем был.

— Опять нет: у вас что, давление пониженное?

— Есть немножко…

— Ну-ка, дайте я глаза ваши посмотрю, — Таня Серова протянула руки и пальцами опустила хирургу нижние веки…

Когда доктор Бурденко открыл глаза, он почувствовал, что лежит на кушетке, а Таня прижимает ему к сгибу руки ватку.

— Что случилось?

— Что-что… вы тут, как гимназистка юная, внезапно узнавшая, что она беременна, сознание потерять изволили: я же говорила, что давление у вас пониженное… слишком. Ну ничего, кубик адреналина — и все в порядке. Вот, выпейте — это сок яблочный. Яблоки, конечно, дички, так что особого удовольствия сок не доставит, однако — витамин. Вы, наверное, спешили, когда борщ ели?

— Ну… да.

— И не волнуйтесь: вы не первый гипотоник, кто после борща Никитишны сознание терял. Кровь к желудку приливает, к кишечнику — вот голове и не хватать начинает, особенно с отвычки к сытному сладкому продукту. Замечали наверное, что после сытного обеда в сон тянет? Это кислорода мозгу меньше поступать начинает. А у гипотоников эффект посильнее чувствуется. Но вы можете теперь быть совершенно спокойным: организм к хорошему быстро привыкает, в ближайшие год-два больше ничего такого у вас не случится. Сок вам не понравился: все же горьковат, по лицу вижу. Возьмите конфетку, — Таня открыла ящик тумбочки, в котором лежала огромная куча карамелек, — и не стесняйтесь: мне раненые так и норовят конфетку подарить, а отказываться нельзя, они обижаются…

— Вы отдохнули? Я у вас кое-что еще спросить хотел.

— Нет еще, а что? Мне просто сейчас опять в мой госпиталь бежать надо: новая группа медсестер уже копытом бьет, их учить пока энтузиазм из них не вышел, нужно.

— А сюда вернутся, часиков, скажем в шесть…

— Договорились, в шесть буду. А пока еще посплю минут двадцать…

Когда Бурденко ушел, Таня Ашфаль довольно улыбнулась: получилось всадить в этого очень полезного стране дядьку сразу пять основных регенератов, и он еще лет десять будет бодр, здоров и весел. А потом… для синтеза омеги возможностей заводской лаборатории всяко не хватит, но мир не отграничен Ковровским заводом номер два. А для выхода за пределы завода время еще есть, хотя и не очень-то и много…

Таня, рассказывая Бурденко про мумиё, не особо и фантазировала: регенерат-два когда-то и создали, исследуя действие некоторых видов «горного бальзама». Об этом рассказывали в медицинской школе, еще во втором ее классе — но современникам-то приходится более «реалистичные» истории выдавать — и тут ничего лучше «восточных сказок» и подобрать нельзя. Хотя бы потому, что такие сказки проверить практически невозможно. Но и предлагать практически бесперспективные поиски «универсального лекарства» как-то неправильно, поэтому пришлось добавить в сказку «нотку разочаровния». Что же до лекарства — тут еще подумать нужно, ведь оно необходимо не только в Коврове: сюда-то один из тысячи раненых попадает…

Николай Нилович, все же решивший поверить девочке по поводу «больше не повторится», занялся другими важными делами. Посетил строительство нового госпиталя, вдумчиво поговорил с майором Фаддеевым, тщательно записал, что на стройке из нужного отсутствует…

А в шесть вечера, собрав свободный от дежурств медперсонал возле большой ординаторской (она, хоть и называлась «большой», и половины медиков вместить не могла), дождался прихода Тани и торжественно объявил:

— Все вы прекрасно знаете, как героически работает Татьяна Васильевна Серова. Но об это знаете не только вы — и советское правительство решило за изобретение шовной машинки наградить товарища Серову медалью «За трудовую доблесть». Татьяна Васильевна, прошу вас подойти, чтобы я вручил, от лица правительства СССР, эту заслуженную награду.

Таня, несколько смущаясь, подошла к заслуженному хирургу и, взяв коробочку с медалью в руки, постаралась выразить свои чувства:

— Ну это, спасибо, конечно. В смысле, правительству спасибо. Но ведь это не одна я старалась, на заводе инженеры и рабочие тоже, и медсестры с врачами, которые теперь ими шьют…

Из толпы стоящих за медиками обитателей госпиталя вышел капитан-пехотинец в форме (в госпитале разрешалось — с подачи Байрамали Эльхановича — в нарушение распорядка тем, кому предстояла выписка, ходить в форме, чтобы ее «обмять»), подошел к Серовой и Бурденко, а затем, отвинчивая с гимнастерки орден, высказал несколько иное мнение:

— Вот вы, товарищ военврач, верно сказали, что мы все знаем, как героически работает доктор Таня. И тем более верно, что знают не только здесь: всего три недели назад сестрички в поезде, думая, что я без сознания, говорили: «если к Тане в Ковров этого не довезем, то инвалидом останется, а то и помрет. А довезем — так и выживет, и поправится». А теперь я не только не инвалид, а уже выписываюсь — и так любой в госпитале сказать может. И я думаю, что медали за такую работу маловато. Вот, дочка, это тебе, — он протянул свой орден Тане, — от всех раненых, кого ты уже спасла и еще спасешь. Он теперь твой, ты его точно заслужила.

Почти все раненые дружно зааплодировали, и у Тани Серовой даже горло перехватило от волнения. Таня Ашфаль мысленно пожала плечами: в Системе она привыкла просто выполнять свою работу, и за это никого ничем не награждали: есть же зарплата, за нее люди и работают. А циничная Шэд подняла руку, дождалась, когда стихнут аплодисменты, и довольно ехидным голосом поинтересовалась у капитана:

— Товарищ капитан, вы, когда подвиг совершили, за который этот орден получили, прямо из боя в расположение за орденом пошли?

— Что? Нет…

— Вот именно. Есть такая наука, называется бюрократия. Она, конечно, зло — но она, прежде чем вам орден вручили, тщательно записала когда, где и как вы орден заслужили. И потом, когда ваши далекие потомки найдут его в ящике стола, они пойдут в архив, откроют соответствующую книгу — и узнают, какой геройский у них был предок. Так что этот орден — он не мой. И даже не ваш, этот орден — ваших потомков, позволяющий им гордиться семьей, страной и героическими предками. Поэтому с гордостью его носите, потому что именно вы его заслужили потом и кровью. А мои награды — они пока еще двигаются в моем направлении через дебри бюрократии. И они от меня не убегут — потому что я хочу, чтобы и мои далекие потомки имели, чем гордиться.

На этот раз аплодировали и пациенты госпиталя, и врачи с медсестрами, да и Николай Нилович присоединился. А Таня (Серова), посмотрев на творящееся вокруг, вдруг выдала:

— Еще раз всем спасибо. Но, надеюсь, все уже достаточно ладошками постучали? Раненым надо режим соблюдать, врачам и медсестрам — этих раненых по палатам и койкам разгонять. Пока, к сожалению, дел здесь у всех слишком много — так что всерьез всерьез праздновать будем потом, после того, как мы победим. На этом мероприятия предлагаю считать закончившимся. Николай Нилович, можно вас на минутку?

— Чуть погодя, мне с Иваном Михайловичем кое-что обсудить надо. Но это недолго, где вас искать?

Отойдя в сторонку, Бурденко поинтересовался у Ивана Михаловича:

— Как у вас с наукой бюрократией дела обстоят?

— По больному бьете! Иной раз до утра сижу, отчеты составляю! Но — соблюдаю, отчеты вовремя отсылаю.

— Я немного не об этом. Вы же каждую операцию регистрируете? Указываете, кто оперировал, какой результат?

— Конечно.

— Тогда я вас дополнительную работенку попрошу сделать, и как можно быстрее. Вы можете подсчитать, хотя бы примерно, сколько операций эта девочка сделала?

— Мне и считать не придется: на вчерашнем конвейере Таня открыла шестую свою тысячу. Это, конечно, только официальные операции, а сколько она потихоньку сделала, посчитать вообще невозможно…

— Что, пять тысяч?! А какой процент санпотерь?

— Тут еще проще считать: ноль. Нет у нее санпотерь, вообще нет!

— Ясно… хотя и верится с трудом, но сомневаться у меня оснований нет. Вас не затруднит составить мне официальный отчет по всем проведенным ею операциям?

— Немцев включать?

— Конечно, они что, не люди? В смысле, они же тоже ранеными к вам попали. Когда успеете?

Иван Михайлович почесал затылок:

— Думаю, минимум час понадобится.

— Хорошо. Я Пермским поездом в Москву сегодня еду, в свете выступления этого капитана такой отчет мне будет весьма полезен. И огромное спасибо вам за девочку!

Спустя пару минут Бурденко зашел в «медицинскую» столовую, где Таня в одиночестве медленно цедила из стакана компот.

— Вы что-то хотели сказать, Татьяна Васильевна?

— Да какая я Васильевна, я просто Таня. А сказать хотела. На вчерашнем конвейере я попробовала уже не мумие, а сделанный по тому же принципу экстракт можжевеловый, и динамика у всех раненых почти такая же получилась. У меня сейчас экстракта ведра два, вы с собой возьмете или его вам как-то в Москву переслать?

— Два ведра… немного, но… если сможете переслать, то, наверное, будет проще, я сам-то столько не унесу.

— Не очень-то и немного. На одну рану достаточно попрыскать с полкубика, я вам еще и брызгалок дам, мне на заводе их десяток уже сделали. Но я даже не об этом. У нас тут можжевельника в лесах не заросли, да и ягод на лесном немного. А ведро ягод — это уже десять ведер регенерата. Но арча, то есть можжевельник горный — Байрамали Эльшанович сказал, что в Азербайджане его персидским называют — в горах леса образует, и ягод на нем куда как больше. К тому же ягоды на нем ядренее, в смысле, масел в них больше. Если мне прислали бы ягод с арчи побольше, из Азербайджана или из Средней Азии — в Киргизии арчи вообще заросли такие, что человек пройти не может.

— Я думаю, что можно и так сделать, но, возможно, было бы проще вашу технология прямо в Азербайджане или в Киргизии…

— Я не технолог, и просто не сумею описать как делать правильно. К тому же я экстракт во время приготовления на вкус пробую, нюхаю, чтобы определить когда и как продолжать процесс — а как вкус и запах словами-то описать? К тому же я на заводе для этого и оборудование сделала специальное. А вот если вы мне пришлете парочку химиков-органиков, желательно молодых, только что из институтов, у которых головы текучкой не замусорены, то в лаборатории мы все госпитали страны регенератом обеспечили бы, причем практически сразу!

— Идея интересная, мне нравится. Хорошо, химиков я вам найду. Вам обязательно мужчин или женщин тоже можно?

— Мне все равно. Хотя, возможно, женщин было бы даже лучше: женщины вкусы лучше различают. А лучше парня и девушку: парень будет мясорубку крутить, ягоды молоть — а девушка ему будет плешь проедать, что плохо их мелет. А если найдете мужа и жену — то вообще замечательно! Да, сразу скажу: с жильем…

— Да с жильем везде проблемы.

— Я не договорила: с жильем у них будет отлично. Мне Гюнтер — это немец такой, инженер-строитель — обещал к первому октября жилой дом для работников лаборатории выстроить, так что получат отдельную квартиру. Только я пока не знаю, где стекла для окон взять… однако решу вопрос.

— Считайте, что договорились. И со стеклом постараюсь помочь. Это все, что вам нужно, или для производства еще чего-то не хватает?

Таня посмотрела в потолок, почмокала губами:

— Не то, чтобы критично было, но если у вас получится достать для меня пару тонн олова… на этом закончу, а ты вы убежите в ужасе и вообще ничего мне искать не станете.

— Запугать меня крайне сложно. А вот удивить… вам, Таня, это удалось. Впервые, наверное, за все время Советской власти. Но это и к лучшему, — быстро добавил он, увидев, что девочка нахмурилась, — человек, переставший удивляться, теряет смысл своей жизни. Так что спасибо вам и за это. Я хотел сказать, ещё и за это. А за все остальное мне, боюсь, простым спасибом не отделаться…