Тень

Глава 28

Григорий Григорьевич приказ получил недвусмысленный, но и исполнял он его с явным удовольствием. Хотя иногда им не совсем понимал, для чего Татьяне Васильевне будут нужны некоторые станки. Но раз уж государство ей выделило такие средства, то уж наверняка покупаемые на эти средства машины ему, государству, нужны именно для работ доктора Серовой. Еще его сильно радовало то, что один из его помощников — капитан Морозов — хорошо знал, где почти все оборудование можно заказать: до войны он работал технологом на мебельной фабрике и неплохо ориентировался в изготовителях нужного оборудвания, а, попав в Германию, успел посетить если не большинство, то уж точно очень много таких заводиков. Ну а так как особой срочности в заказе не было (разве что некоторый инструмент Татьяне Васильевне хотелось получить «еще вчера»), то все заказы были размещены у проверенных чуть ли не поколениями мебельщиков изготовителей станков…

Ну а некоторые устройства — они, скорее всего, с химией были связаны, но и для них изготовители были найдены. Тут, правда, со сроками исполнения заказов было хуже — но немцы клялись, что быстрее них такого никто в мире сделать не сможет.

Кроме того, что его теперешняя работа пойдет на пользу Татьяне Васильевне, полковника Мерзликина радовала еще «небольшая тонкость», особо в заказе упомянутая: кое-какое оборудование ему следовало доставить в Ковров «лично». Причем в соответствующем приказе говорилось, что он будет обязан оборудование не только доставить, но и «проследить за установкой» — А Татьяна Васильевна его предупредила, что за установкой кое-чего она его следить не пустит, а вместо этого отправит на побывку домой. А когда он, как всякий честный советский офицер, начал было отказываться от такого «подарка», она, глядя на него строгим взглядом, пояснила:

— Вас, если вы увидите, как это оборудование монтируется, вообще к людям выпускать нельзя будет. А так вы лишних тайн не узнаете, никто из вас государственную тайну не вытащит… и, поверьте, не одной мне так будет спокойнее.

О подробностях Григорий Григорьевич ее расспрашивать не стал.

Двадцать шестого октября Струмилин, после посещения Коврова, зашел у Сталину. Сам зашел.

— Ты хочешь что-то интересное рассказать? Рассказывай, только быстро: работы много. Успеешь во время ужина?

— Может и успею. Пункт первый: в Коврове используют очень интересные кирпичи. Там просто берут землю — любую, которую из ям выкапывают под фундаменты, смешивают с цементом — его немножко берут — и золой из пылеуловителя местной электростанции — а ее в землю процентов десять уже добавляют. Прессуют в особом прессе, ручном — а потом такой кирпич просто кладут на землю вылеживаться. Так вот, уже через три дня кирпич становится по прочности почти как глиняный после обжига, а через месяц-полтора — уже более чем вдвое прочнее. Даже прочнее бетонного блока, а по цене — раз в пять дешевле даже силикатного. И, главное, при его изготовлении топлива почти не тратится. Кстати, мне сказали, что можно и цемент не добавлять, просто тогда придется не три дня ждать, а пару недель… мне и такие кирпичи показывали. Там бригада из восьми человек, причем все восемь — инвалиды войны, за смену делает на двух прессах больше десяти тысяч таких кирпичей двойного размера, а вся механизация у них — это два бетономешалки электрические, где они землю с золой перемешивают, и два пресса этих. Вообще-то ковровцы сказали, что таких прессов на заводе уже штук двадцать понаделали, просто остальные по деревням окрестным разошлись и несколько во Владимир забрали.

— Это было интересно. Да ты кушай…

— Спасибо. Пункт второй: эта изобретательница жестяных батарей почти все деньги потратила на закупку в Германии станков для мебельной артели, и других станков, нужных, чтобы мебельные станки потом самим делать. А потом принесла мне, вроде как на проверку, финплан артельный.

— Ну кому как не тебе артельные финпланы-то проверять!

— Вот именно, поэтому мне и стало интересно. Между прочим, эта ехидная дама…

— Что, еще более ехидная, чем ты?

— Я ей в подметки не гожусь. Она вроде как артельный финплан принесла, но… Я уже сказал, что она все деньги на мебельную артель потратила? Не совсем все, а на артель чуть больше семисот тысяч, причем это со строительством жилья для новых членов артели. Так вот, к началу весны все ее вложения окупятся и появятся деньги и на начало строительства станкостроительного заводика, и много еще на что. Я к чему: финплан артели, который она мне подсунула, она мне подсунула не как финплан артели…

— Ты на вино-то не налегай, а то понять тебя становится трудновато.

— Да я вообще ни глотка еще не сделал! Она мне подсунула образец структуры предприятия, которое окупается за полгода, обеспечивает остродефицитные товары народного потребления и, что особенно интересно, выводит соответствующую отрасль народного хозяйства на цикл саморазвития. Если этой артели не мешать, то через полтора года они, без копейки финансирования от государства, выстоят завод, который мебельные фабрики будет по пять штук в год запускать!

— А каждый из них через полтора года… я эту игру знаю. И зачем нам столько мебельных фабрик?

— Этой артели нужна фабрика для производства мебельных лаков, фабрика для изготовления каких-то деталей из пенорезины, химическая фабрика, где каучук будут для этого производить. Так вот, пять таких мебельных фабрик все необходимые заводы сырья за год выстроить смогут, причем полностью за свой счет!

— И кто им мешает?

— Мы. Стартовое производство предполагает, что все оборудование будет заказано в Германии, у нас просто никто ничего подобного не делает.

— Мы думаем, что если эта дама желает деньги потратить на закупку чего-то в Германии…

— То не надо ей препятствовать. Мы платим германским заводам, эти заводы платят зарплату своим рабочим, рабочие покупают у нас продукты. У нас ведь в планах заложены огромные объемы поставок продуктов освобожденным странам, так давай мы их будем не дарить, а продавать!

— Если у нас будет, что продавать: в этом году у нас недобор по сельхозпродукции какой? Ладно, эта дама пусть свои деньги тратит в Германии, но мы не можем это разрешить всем. Нашим заводам и фабрикам тоже деньги нужны за произведенную продукцию. Всё, ужин закончен, я буду работать. А ты — иди… а про кирпичи из земли ты мне в письменном виде всё изложи, это действительно интересно.

С материалами института народного хозяйства получилось гораздо проще и быстрее, чем предполагала Таня. Профессора в институте были людьми солидными, но там работало и довольно много людей попроще — и девушка нашла там ассистента с кафедры, который работал в робкой надежде когда-нибудь добраться по карьерной лестнице хотя бы до доцента, а пока трудился, получая совершенно копеечную зарплату. Но в его обязанности входило, в том числе, и проверка студенческих конспектов, которые самим студентам после окончания очередной сессии были, в общем-то, не нужны — и из которых профессора компилировали свои «труды» в качестве учебных материалов для будущих поколений советских экономистов. Переписывать «стратегические запасы» он, конечно, не стал — но просто дать их почитать (за весьма умеренную плату) Тане не отказался. Так что Шэд Бласс смогла прильнуть к «источнику мудрости».

И черпала она из этого источника с огромным интересом. Просто в первом списке миссии упоминались люди, которым просто не надо жить, но были там и отмеченные особо: им тоже жить, в общем-то, было нежелательно, однако Решатель счел целесообразным, чтобы число живых они покидали (при возможности, конечно) публично и «по закону». Если не получится — их можно и немного попозже устранить — но Шэд стало очень интересно, чем же товарищи заслужили такую честь. И студенческие конспекты, сколь ни странно, многое для нее прояснили.

Вот взять, к примеру, ректора института товарища Вартаняна. Мушег Хачатурович вроде был человеком грамотным и руководителем неплохим — но уж слишком не любил он отсутствие личного комфорта, а потому за мзду невеликую, комфорта ему прибавляющую, допускал некоторые не совсем одобряемые законом действия. Шэд очень удивилась, узнав, в какую сумму обошлось зачисление еврейского мальчика с незаконченным даже школьным образованием на пятый курс. Ну да все документы для справедливого советского суда, решила она, можно уже в следующем году подготовить, а пока на эту мелкую сволочь можно не отвлекаться. Потому что есть сволочи и покрупнее, от которых реально зависит, будет жить или умрет несколько десятков или даже сотен тысяч человек…

Николай Алексеевич Вознесенский работал, можно сказать, героически, днями и ночами трудился для построения светлого будущего. Причем в буквальном смысле днями и ночами: часто, возвращаясь с работы, он садился у себя в кабинете (а в квартире и кабинет был, и парадная столовая, и столовая обыкновенная) и продолжал работать. А работа у него было очень трудная: нужно было думать о счастье трудового народа. И придумывать, как этот народ семимильными шагами к счастью приблизить. Правда, на пути постоянно встречались помехи: какие-то люди крутились, все время хотели всякого не по чину…

Вот и пятого ноября он вернулся с работы уставший, но полный новых идей. Которые требовалось срочно подкрепить расчетами, так что он, взяв принесенную домработницей кружку с чаем и пирогом с яблочным вареньем на тарелочке, уединился в кабинете. Сел поудобнее в кресло, подвинул поближе несколько листов бумаги…

И почувствовал некоторое неудобство. Сильное неудобство, но ему потребовалось секунд, наверное, пятнадцать или даже двадцать, прежде чем он осознал, что сидит к креслу крепко привязанный, а рот у него чем-то заклеен. Он зажмурился, дернулся — но руки и ноги так и остались крепко связанными, а когда он открыл глаза, то увидел перед собой странный силуэт. Как у уличного художника: абсолютно черный, только в отличие от творений уличных мастеров, силуэт этот двигался. Он еще раз дернулся — и услышал голос. Явно женский, но очень низкий:

— Зря дергаешься, отвязаться не получится. А если получится, то ты немедленно и бесповоротно умрешь. Так что слушай меня внимательно, мразь, и постарайся запомнить то, что я скажу: повторять не буду. Ты меня понял? Если понял, кивни. А если не понял, то голову тупую твою я просто отрежу.

Николай Алексеевич увидел в поднимающейся руке силуэта огромный нож — и кивнул.

— Вот и отлично. В стране неурожай, может даже голод наступить. А может и не наступить, поскольку в госрезерве, которым ты распоряжаешься, запас продуктов есть. А вот на местах кое-где продуктов практически не осталось. Так вот, где-то со следующей недели товарищи на местах будут просить о выделении продуктовой помощи из госрезерва, и если хотя бы одна такая просьба не будет удовлетворена в течение одной недели — для особо тупых поясняю, что неделя состоит из семи календарных дней — то твою семью начнут постигать тяжелые утраты. Сначала — старшая сестра, затем — младшая, потом за братьев примемся… то есть ты примешься. Одна неудовлетворенная в срок заявка — один родственник. Понял? Кивни…

Николай Алексеевич снова кивнул.

— Тогда продолжу: с обеспечением заявок с мест — это одна часть твоей работы, которую ты и так обязан выполнять. А вот что выполнять не обязан, но лично я рекомендую все же выполнить: никаких поставок в дар дружественным странам и никаких продаж продовольствия капиталистам. Здесь мои наказания будут построже: если хотя бы тонна зерна уйдет во Францию, то умрет тоя старшая дочь. В Польшу — младшая. К румынам — жена. И меня не волнует, как ты этого добьешься, а если не добьешься, то уж не обессудь. Как говорят буржуи, ничего личного, только бизнес. Да, еще: попытка уволиться приведет к тому, что все перечисленные умрут, а ты умрешь после того, как всех похоронишь. Мне твой преемник-заместитель очень не нравится. Самоубьешся — твоя семья тоже умрет, но уже мучительной смертью. И если ты просто кому-нибудь о нашем разговоре расскажешь, произойдет то же самое: вы все умрете. Что? А за меня ты не беспокойся: меня никто не поймает и смерти ваши предотвратить не сможет. Впрочем, это ты сейчас и сам поймешь…

Силуэт взмахнул рукой и Николай Алексеевич зажмурился: ему показалось, что его будут сейчас бить по лицу. Но удара не последовало — а когда он открыл глаза, то понял, что и к креслу он не привязан, и рот неизвестно чем не залеплен. Он оглянулся, осторожно оглянулся: в кабинете никого не было.

— Наверное, переработал, — подумал он, — уже кошмары сниться начинают… Надо просто пойти и лечь спать в кровать.

Но, встав с кресла, он увидел на столе смятый кусок медицинского пластыря, приколотый к столешнице большим ножом…

Николай Николаевич случайно зашел в лабораторию, где две девушки готовили какой-то очередной опыт. Зашел — и заслушался «расскащом» молоденькой девочки о том, как она представляет себе металлы. Очень необычно представляет:

— Ну вот возьмем рений…

— И где мы его возьмем? Я слушала, что это очень редкий металл.

— В тумбочке у меня возьмем, я припасла пару килограмм для опытов. Мы же сейчас теоретически рассуждаем! Так вот, этот рений — самый кривокосый металл, поэтому на его примере проще всего всю физику процессов рассказывать.

— А чего в нем кривокосого?

— А он имеет окислительный потенциал от минус одного и до плюс семи. То есть может сам себя окислять, и вообще слиток рения можно рассматривать как соединение рений-рений семь. Точнее, рений-рений шесть все же, и поэтому любые рядом лежащие семь атомов рения имеют один общий электрон.

— Ну… да.

— Вопрос лишь в том, что именно любые семь атомов. Уберем из первой кучки пару атомов, возьмем два других — не физически, а именно что мысленно — и общий электрон будет и у этой семерки. А если уж совсем абстрагироваться от конкретных атомов, то выходит, что общих электронов в куске рения столько же, сколько и атомов. На самом деле много меньше, конечно же, нам надо кристаллическую структуру учитывать, так что электронов вдвое меньше чем атомов получается.

— И что?

— Над поверхностью металла плавает целое облако таких электронов. Следовательно, автоэмиссия у рения такова, что если сделать из него, скажем, катод электронно-лучевой трубки, то для ее работы этот катод даже нагревать не придется.

— Хм… интересно. Надо бы попробовать немного этого рения добыть и проверить эту идею.

— Потом, сейчас другое интересно: это облако именно общих электронов приводит к тому, что рений очень хорошо адсорбирует маломолекулярные вещества и очень плохо — многомолекулярные. А еще именно на рении адсорбированные атомы и молекулы могут, будучи притянуты друг к другу довольно близко, вступить в свою реакцию.

— И что?

— Пока ничего. Но вот водород рений не адсорбирует практически, зато платина его на себе собирает очень даже лихо. И, чуть менее лихо, кислород — поэтому если в смесь кислорода с водородом сунуть кусочек платины, на поверхности металла водород с бешеной скоростью начинает окисляться. Но воду-то платина плохо притягивает…

— Понятно… с водой.

— А теперь мы в платину добавим рений. Немного, так, чтобы между атомами рения был промежуточек… что мы там катализировать собрались? Промежуток в четыре-пять атомов платины. Платина — металл, ток, то есть электроны, проводит. И что мы получаем? Платина притягивает водород, рений прилепляет к себе, скажем, октан, отбирая, точнее, оттягивая на себя электрон. А тут рядом водород весь из себя такой с валентным электроном крутится, аж приплясывает! Октанобезэлектроненый тут же с водородом вступает в недозволенную общественной моралью связь, получается циклооктан, или циклоеще кто-то, его рений уже держать не хочет и не может — и в реакционную среды отваливает кусок высокооктанового бензина. И все, то есть катализатор снова готов к работе.

— То есть просто сплав платины и рения этого?

— Не сплав. Давай договоримся так: мы будет четко различать сплавы и интерметаллиды. Так вот, получается, что интерметаллид платины и рения, причем рения должно быть примерно полтора процента… одна шестьдесят третья молей от объема платины, даст нам бесплатно сколько угодно высокооктанового бензина по цене прямогонного или даже дешевле.

— Забавная теория. Но мы-то ее не проверим, я просто не знаю, где этот рений вообще взять.

— Я же сказала: у меня в тумбочке. Я привезла кусок, примерно два килограмма… его в Германии уже лет пятнадцать добывали для какой-то фигни, и скоро снова добывать будут. Так что единственная у нас проблема — это где взять тигель из окиси циркония чтобы платину в нем расплавить. А платиновый тигель на такое и вовсе не жалко потратить…

Николай Николаевич не удержался и вышел из-за высокого химического стола:

— Серова, ты собираешься испортить ценную химическую посуду?

— Могу и не портить, тогда дайте мне другой кусок платины.

— А у тебя что, на самом деле есть рений?

— Ладно, повторю в третий раз: я принесла с собой в университет кусочек для опытов, килограмма два весом кусочек.

— А где ты его взяла?

— Где-где… украла. Смародерила. Иду, гляжу: валяется дохлый фашист, а в руке сжимает кусок рения — а вот вы что бы в такой ситуации сделали? Шучу, — уточнила Таня, глядя на ошарашенные физиономии собеседников. — Мне знакомые принесли… но именно что для опытов.

— А тебе обязательно тигель из окиси циркония? — спросил академик, у которого аж мурашки побежали по коже от открывающихся перспектив.

— Нет, я могу, конечно, попросить высокочастотную печь с магнитной левитацией, но, боюсь, ее весь физфак будет полтора года изобретать…

В воскресенье Таня в Коврове зашла с мелкой просьбой к Мише Шувалову и встретила там новенького инженера, которого звали Володя Кудрявцев. И который должен был на новеньком «механическом» заводе заниматься вопросами изготовления небольших турбин для уже выпускаемых там электрогенераторов.

— Володя, ну-ка, отойдем на секундочку… Ты его не слушай, — Таня ткнула рукой в стоящего рядом и с ехидной улыбкой Танины излияния слушающего Мишу, — а смотри вот сюда. Если здесь поместить вот такой компрессор как на турбодетандере, а вот тут собственно турбину… связанную с компрессором, понятное дело, а вот здесь турбину уже свободную…

— И что тогда получится?

— А если вот сюда подать газ из газогенератора…

— Я знаю, что это, нам на последних занятиях про такие…

— Знаешь — молодец. Вот тебе списочек сплавов — это какие где применять чтобы все не сгорело нафиг, и делай, как тебе начальство и велело, турбину. Я думаю, что если у тебя мозги есть — а на вид и не скажешь, что их кто-то удалил — то, надеюсь, за год у тебя получится что-то работоспособное мощностью киловатт так в пятьсот и весом под центнер. А если кто-то, вроде вот этого, — она снова ткнула рукой в Мишу, — будет к тебе приставать и требовать чего-то другого, ты мне скажи…

— Да не буду я от него другого требовать! У меня ребра болят даже когда я про тебя просто вспоминаю!

— А грудь не болит?

— Какая…

— Ну, где орден тебе повесили…

— Белоснежка, пожалей холопа нерадивого! Да не трону я его, а от меня-то тебе что надо было?

— Вот такой станочек чтобы вот такие петли делать. Петли, пар пять-шесть, тоже сначала табуреточникам отдай, пусть приспособятся. Сделаешь?

— А куда же я денусь-то… злыдня! В смысле, солнышко ты наше…