Тень

Глава 25

Про деньги — большие деньги — Таня случайно узнала, когда по телефону рассказывала товарищу Курятникову про свой визит к Устинову. Ну тот девочку и порадовал. А вышло все случайно: майор Фаддеев, закончив в свое время постройку госпиталя с «жестяными» радиаторами отопления, подал официальную заявку даже не на рацпредложение, а на изобретение. Заявку, как положено, зарегистрировали — и забыли о ней. Даже положенные триста рублей премии Тане тогда не выдали. Но когда в стране началось массовое восстановление разрушенных городов, майор об «изобретении» вспомнил (он как раз был направлен восстанавливать Харьков), снова оформил документы по поводу «начала использования изобретения в народном хозяйстве», причем «экономический эффект» он посчитал только по одному городу, в котором (вместе со многими другими строителями) и работал. Эффект получился достойный: чистая экономия от того, что не нужно использовать чугунные радиаторы, составил двадцать один миллион рублей. В одном-единственном городе…

Однако сумма «авторского вознаграждения» смутила слабые умишки отдельных ответственных товарищей, и рапорт уже подполковника Фаддеева был куда-то заботливо спрятан. Но товарищ Фаддеев был настоящим коммунистом, борцом за справедливость — и где-то через полгода очередной его рапорт пришел в Наркомат государственного контроля…

Нарком госконтроля Попов Василий Федорович с огромным удовольствием и этим рапортом пришел проконсультироваться к товарищу Сталину: при нужной резолюции он мог провести весьма серьезную разъяснительную работу среди тех, кого подобная сумма в чужом кармане смогла столь сильно опечалить, что они и закон, глазом не моргнув, нарушили. Иосиф Виссарионович резолюцию наложил, а заодно попросил одного грамотного статистика пересчитать все же цифры, высчитанные подполковником Фаддеевым…

Станислав Густавович считать любил и делал это быстро, поэтому уже через неделю он зашел к Сталину и доложил:

— Ты не поверишь, конечно, но по всему выходит, что только в этом году чистая экономия составит не менее семидесяти миллионов рублей. А в следующем будет раза в три больше, и это я уже не говорю о том, сколько сэкономится чугуна.

— А почему не говоришь?

— А потому что нечего экономить: нет этого чугуна, и взять неоткуда. Так что эти жестяные батареи не только денег сэкономят я уже сказал сколько, но и позволят… я тут сам расчет опущу, а то опять заскучаешь… в общем, восстановление только жилья в разрушенных городах провести менее чем за три года, а не за семь, как мы считали раньше.

— Тогда эта жестяная батарея еще и на орден Ленина минимум тянет.

— И не на один, я бы предложил каждый год изобретателю по такому ордену давать. Ты представляешь, сколько людей на годы раньше в человеческих условиях жить станут!

— Я-то представляю, а ты, вижу, и раз в месяц человеку орден бы выдавал, а еще деньгами бы…

— А зачем ему еще и деньгами-то? Вознаграждение положено? Положено, нужно просто… я тут форму отчета составил, пусть ее строители заполняют и наверх отсылают. Тогда мы будем ежеквартально подсчитывать точную сумму экономии. И если автору наркомфин будет деньги так же ежеквартельно выплачивать по реальному результату…

— Ну ты и жук! Ладно, давай свою бумажку, дам поручение Госплану твоему ее утвердить как обязательную форму квартального отчета. А это что?

— А это я отдельно посчитал, сколько денег мы уже сэкономили, с даты начала использования изобретения в народном хозяйстве. И поручение в наркомфин… подписал? Я им сам передам, все равно завтра с утра у них буду. А про орден — он, конечно, уже заслужен, но ты лучше постановление подпиши как раз когда срок выплаты авторских закончится. Тогда в поздравительной речи сможешь вслух назвать такую внушительную сумму, что никто в заслуженности ордена не усомниться.

— Опять паясничаешь? Но насчет ордена по концу выплат за изобретение ты, пожалуй, прав. Орден-то дают за совершенные уже деяния…

После этого бюрократические колеса неторопливо завертелись в обратном направлении, товарищ Попов еще довольно много народу отправил лично выяснять, сколько денег может заработать простой дровосек в сибирском лесу (что тоже машину бюрократическую подтормаживало) — и только четвертого сентября письмо из наркомфина достигла канцелярии завода номер два. Там еще оставалось кое-что по мелочи из бюрократии выполнить, например Тане следовало оформить сберкнижку в городской сберкассе — но это было уже не особенно к спеху: девушке пока вполне хватало и того, что она наполучала по прежним своим разработкам — просто стало возможным не заниматься «мелочной экономией»…

В воскресенье девятого из Коврова в общежитие прибыл грузовик: все же в выходной день одну машину можно было и выделить для «такого дела». Прибывшие на машине четверо мужчин зашли к коменданту, сказали (как передала им Таня через Ирину), что они «по поручению товарища Голованова», выгрузили очень много чего — пока лишь в склад, находящийся во дворе общаги, и машина уехала обратно. А четверо рабочих остались. И в понедельник утром, когда девушки разбежались на занятия, они приступили к работе…

Когда Танины соседки вернулись с занятий, то комнату они не узнали: мало того, что вместо старых скрипучих железных кроватей в ней стояли три деревянных двухэтажных, у которых вдобавок одна из стенок представляла собой шкаф, так еще и пол бетонный усилиями приехавших спецов преобразился неузнаваемо. То есть не до конца еще преобразился, так что Таня застала одного из них, аккуратно укладывающего красивые плинтуса. Девушки же сидели на стульях, расставленных вокруг обеденного стола, и с огромным интересом наблюдали за меняющейся на глазах комнатой. А затем с еще большим интересом наблюдали за тем, как Таня общается с рабочим.

— Так, что здесь происходит? — поинтересовалась она, зайдя в помещение. Рабочий, который, похоже, дело свое закончил, встал по стойке «смирно» и доложил:

— Фрейфройляйн Таня, фройляйн Ирина сказала, что у вас в комнате пол более подходит общественному сортиру на вокзале. А на кирпичном как раз наладили изготовление такой плитки, она теплая, даже лучше деревянной — и мы решили вам пол ей и застелить. Надеюсь, вам понравится.

— Уже нравится… а кто придумал плитку под дерево красить?

— Я точно не знаю, но думаю, что дочка мастера Емельянова, которая в лаборатории над эмалями работает. Я сам видел, как она в муфеле похожие рисунки пробовала…

— Так, Алоис?

— Яволь, фрейфройляйн.

— А скажи-ка ты мне, Алоис, что ты делал в лаборатории? Ладно, можешь не отвечать. Но если что…

— Я специально сюда приехал: товарищ Егоров сказал, что мое заявление подпишет только после вашего поручительства.

— Давай, я подпишу.

— Я… я не взял с собой, я приехал только спросить…

— Ну и дурак, я же только через неделю домой заскочу. Ладно, если получится, позвоню ему, а нет — жди до воскресенья.

— Спасибо. Я еще хотел сказать… — он оглянулся на замерших у стола девушек.

— Да говори уже, не стесняйся, здесь все свои.

— Я был в туалете… мужском. И он мне показался отвратительным. А если и женский туалет столь же плох…

— Продолжай, ты действительно умеешь замечать самое важное.

— У меня фетар… сын дяди… я слышал, что сейчас многие германские заводы начали работать на Советский Союз… я знаю, где делают хорошие унитазы и знаю кто их делает. Фетар на этом заводе мастером работал, он писал мне письмо в том месяце, жаловался, что у них пока работы нет: завод администрация запускать не хочет… пока.

— Ты что, думаешь, что я товарищи Сталин и Ватутин в одном лице? Прикажу и там завод запустят?

— А если поступит заказ от самого московского университета…

— Ты удивишься, но ректор университета — тоже не я. Ладно, иди женись уже. Вы ведь все закончили? Когда у вас поезд?

— Мы да, закончили, и будем уезжать в девять часов. Надеюсь, теперь комната вам нравится.

— Гораздо лучше чем была, это точно. Разве что стены крашеные теперь гармонировать с полом и мебелью перестали и напоминают о былом гадюшнике… Иди уже, девушкам свои дела делать надо.

— Медхен, я попрошу еще пять минут немного ждать: я принесу остальные вещи, они пока на складе лежат.

— Это кого он медхеной назвал? — с подозрением в голосе поинтересовалась Люба.

— Всех вас, — хмыкнула Таня. — Медхен в переводе с немецкого значит «девушки».

— А что он еще принести собрался?

— Не знаю.

— Но его-то ты знаешь, и он тебя… откуда?

— Это пленный немец, у меня в бригаде работал. Их там много было…

— А что он за поручительство у тебя просил?

— Ну я же бригадой руководила… а когда на советское гражданство заявление пишут, на нем должны поручиться за бывшего солдата вермахта все руководители. В смысле, что против советской власти не замышлял, работал усердно и так далее.

— А тебя он фрефройлен называл…

— Фрей по-немецки — это свободный. Они же пленные… — рассудительно начала пояснять Антонина, но ее прервал стук в дверь и в комнату снова зашел Алоис с огромными свертками:

— Это наша бригада вам собрала, фройляйн Ира сказала, что вы на бельё жаловались. Это все новое, льняное: мы из Вязников недавно получили, но у нас и старое очень хорошее осталось. Тут всем вам по два комплекта… и полотенца, это фон Дитрих где-то достал… только полотенец всего шесть. Ну, я побежал, если еще что-то нужно будет, вы через фройляйн Ирину или фройляйн Марину передайте…

— Школьница, ты кто? — спросила уже Антонина. — Немцы перед тобой тянутся, подарки собирают…

— Ладно, вам я скажу, только это большой секрет, так что сначала пообещайте, что никому не расскажите. Никому-никому!

— Клянемся!

— Нет, каждая из вас… вот и молодцы. Тогда слушайте: — Таня понизила голос и пригнулась к столу. Девушки тоже пригнулись к ней.

— Я — бывшая школьница, а теперь студентка Московского университета Таня Серова.

— Опять издеваешься? Тьфу на тебя!

— Ну я же говорила, что на заводе работала. А еще я немецкий хорошо знаю, поэтому немецкими бригадами и командовала. Поначалу-то пленные по-русски знали только «Гитлер капут»…

— Ладно, давайте теперь кровати делить. Жребий, что ли, бросать будем?

— Вы бросайте, а я тут, в уголке, пожалуй, размещусь. У кого-то возражения есть?

— А я тогда сверху, — обрадовалась Нина. — Я всегда в поезде любила на верхней полке спать.

— Тоню слева от окна снизу, она здесь старшая, — высказала свое мнение Марина.

— Ну что, места поделили? Давайте теперь белье делить: в Вязниках льняные простыни очень хорошие всегда делали…

На следующий день девушками стало в обновленной комнате очень неуютно: студенты устроили паломничество в их «скромную обитель», и каждый второй спрашивал, как им удалось для себя такую роскошь выбить. А каждый первый интересовался, через кого… Через два дня вечером в комнату зашел комендант, огляделся, поцокал языком и неожиданно сказал:

— Товарищ Серова, можно вас на несколько минут ко мне пригласить?

А когда он закрыл дверь уже в своей комнатушке (больше напоминающую по размерам большой шкаф, нежели жилую комнату), спросил:

— Вы не знаете, сколько стоят ваши кровати? Ваш брат студент уже замучил меня вопросами… Тут ко мне немец приходил, насчет отхожих мест, он сказал, что кровати в Коврове делали, в подарок — но вы же из Коврова? Ведь если все общежитие такими заставить, то можно поселить будет гораздо больше студентов… нет, вас-то я уплотнять не собираюсь, но слишком много народу какие-то углы снимает, отчего недоедают… а сейчас-то помочь мы им не в состоянии. Денег, конечно, у нас нет, те двенадцать рублей, что за общежитие берутся, даже на прачечную не хватает, а еще лампочки постоянно перегорают… но если точную смету составить, то, может, получится из университета какое-то финансирование получить? Или тех же парней, что хотели сами такие купить, на подработку поблизости устроить: я, наверное, смогу со станцией договориться или со стройками соседскими, там людей всегда не хватает… Мне, если я цену хотя бы узнаю, будет что людям отвечать.

— Я не знаю, но попробую узнать, в понедельник скажу. А насчет отхожих мест вы о чем договорились?

— А ни о чем. Если унитазы ставить… я даже не говорю, что денег на такую закупку нет, но там же все перестраивать надо, а как? У меня в штате строителей нет, только дворники да прачки. Я, конечно, начальству скажу, но что-то сомневаюсь, что им сейчас о сортирах думать время есть… и желание.

— И не думайте. Я на заводе поговорю, там есть отдел капитального строительства, может чем помочь они и смогут… Но не обещаю.

— Ох и серьезная ты! Самая младшая в общежитии, и самая ответственная. Про кровати со шкафами узнаешь — и за это большущая благодарность будет, а про строителей ты даже не узнавай, все равно у нас денег на перестройку отхожих мест нет и не ожидается. И — спасибо. Ты извини, что побеспокоил и сюда пригласил, но мне при народе спрашивать не хотелось: подумали бы, что я уже приготовился мебель менять и вопросами бы потом замучили «когда»…

В пятницу Шэд собралась было на работу сходить, Таня даже предупредила старосту группы, что утренние семинары пропустит — но не получилось. Девушка, после того как соседки умчались в университет, аккуратно собрала все нужное в сумку, оделась «как положено» — но немного задержалась: на улице пошел сильный дождь. А зонт — даже если бы он и имелся — во время работы стал бы существенной помехой, так что Таня, чтобы не сидеть с грустным видом в комнате, пялясь в окно, решила зайти на кухню что-нибудь приготовить — и заметила в коридоре необычную суету. Очень необычную: как правило в учебное время в общежитии народу вообще практически не было — а тут какие-то женщины бегали, кричали друг другу что-то непонятное на лестницах…

— Что здесь происходит? — с очень серьезным лицом спросила Таня, заходя в кухню — но тут же поняла, что ответа можно и не ждать: на полу лежал комендант, возле которого суетились две женщины, вроде как работницы прачечной. Одна из них к Тане повернулась и сообщила очевидное:

— Коменданту плохо стало. Мы сейчас «Скорую» пытаемся вызвать…

Как Таня прекрасно знала, в Москве «Скорая» специализировалась главным образом на травмах — а тут налицо был инфаркт. Не очень опасный, но если врач «скорой» решит тащить коменданта в больницу (а он наверняка решит), то инфаркт, скорее всего, разовьется и тогда вытащить этого мужчину будет огромной проблемой…

— Отставить «Скорую». Я в госпитале работала, уже вижу, что нужно сделать — а у них на «скорой» нет ничего для оказания нужной помощи.

— И что же, нам ждать пока ему совсем плохо не будет? — женщина явно не хотела даже упоминать слово «умрет».

— Нет конечно, у меня-то все нужное есть. Удачно он на нашем этаже свалился… сейчас, я через полминуты все принесу.

Уже на пороге кухни Таня Ашфаль переключилась на режим «аварийной реанимации», так что буквально через несколько секунд она снова вбежала на кухню с коробочкой «срочной кардиопомощи». Очень срочной, ведь прежде чем начинать реанимационные мероприятия, нужно было развитие инфаркта остановить. Препарат нужный в наборе есть, а добраться до сердца — проще всего через паховую вену…

— Пошли все вон! Чего уставились, мужика не видели? Я-то операционной сестрой была, а вы — просто бабы. Скройтесь с глаз и не мешайте! За дверью стойте и ждите!

Так, препарат введен, примерно через минуту тело можно и начинать ворочать. Придется ворочать, ведь на полу кухни все остальное проделать нельзя…

Ошалевшие от зрелища тетки замерли наподобие статуй, так что на просьбу маленькой девочки Тани, легко несущей на руках немаленького мужчину, идти за ней, среагировала лишь одна. Но хорошо, что хоть так:

— Открой дверь, сама не заходи, — Таня аккуратно положила тело на заранее раздвинутый стол. — А теперь закрой дверь с той стороны и подожди за дверью, я крикну если помощь понадобится.

На регенерацию после операции на открытом сердце потребуется минимум трое суток, но ведь мужика хрен заставишь трое суток неподвижно проваляться в постели. Да и врач «скорой», который наверняка все же приедет, к ее рекомендациям прислушиваться не будет и заберет коменданта в больницу, где следы операции безусловно вызовут нездоровый интерес. Так что остается лишь установка стента, а их в кардиокомплекте целых три штуки. Хотя, пожалуй, и одного будет достаточно…

Таня Ашфаль, несмотря на ситуацию, думала о том, что зонд у нее всего один, а снова провести его стерилизацию в Москве не получится — но это, если новых инфарктов до конца недели не случится, и не страшно. А паховая вена уже все равно проколота, так что даже врач, когда припрется, на нее особого внимания не обратит…

Понятно, что никаких интровизиров у Тани не было, но регенерологу второй ступени… В Системе среди мадларков бытовало мнение, что врач второй степени может подключиться таинственным образом к мозгу пациента и все про него узнать. Многие и среди гавернов так думали, и даже некоторые сервы (правда, лишь самые молодые, еще обучение не закончившие) иногда в такое верили — но на самом деле без систем подключения к пациенту это было невозможно в принципе. Да и с системой подключения можно было лишь реакции периферийной нервной системы ощутить. Но вторая степень давалась тем, кто по внешним реакциям организма мог с очень высокой точностью определить причины этих реакций — а доктор Ашфаль со второй степенью проработала больше десяти лет. Поэтому поставить стент в нужное место ей удалось всего-то минуты за две…

Затем — интенсивные регенераты на паховую вену (через полчаса любой современный врач сможет лишь сказать, что «несколько дней назад в нее что-то кололи»), затем — общий регенерат, чтобы организм смог самостоятельно ходить часов через шесть. Еще бы этот организм подкормить чем-нибудь качественным…

Таня аккуратно переложила коменданта на свою кровать, сложила стол и направилась к двери, чтобы спросить у столпившихся там женщин насчет «правильной еды», но дверь открылась сама и в нее ввалился все же врач со «скорой помощи»:

— Где больной?

— Пациент спит, в госпитализации не нуждается, тут вам делать нечего, так что извините за ложный вызов.

— Дайте-ка посмотреть…

— Нечего смотреть: голодный обморок, я ему вколола глюкозу и немного адреналина. Чтобы вы окончательно успокоились, сообщаю: я работала старшей операционной сестрой в военном госпитале и таких случаев насмотрелась достаточно. А у меня, по счастью, медицинский комплект инструментов с собой был взят… на всякий случай: сами же знаете, что медик должен быть всегда готов оказать помощь ближнему. Вот я и оказала.

— Эти… женщины сказали, что вы ему что-то кололи в…

— В паховую вену. От нее кровь быстрее всего доходит до сердца, а оттуда уже по всему организму расходится. А этому организму — она показала рукой на лежащего мужчину — нужно было побыстрее подкрепиться. Сейчас уже все в норме, если хотите, то можете сердце послушать, легкие… просто усталость взяла свое и он, питание получив, просто расслабился и уснул. Думаю, через пару часов проснется и будет как новенький… эй, застывшие за дверью, кто-нибудь: где сейчас можно курицу купить? Коменданта хорошо бы бульончиком отпоить когда проснется.

— Курицу можно на Преображенке купить наверное, но… ладно, мы сейчас денег соберем и…

— Потом соберете, я в воскресенье премию получила, вот, возьмите и бегом на рынок! А еще обязательно лука и морковки купите: витамин в бульоне тоже лишним не покажется.

Врач, судя по уставшей физиономии, не успевший смениться с суточного дежурства, еще раз поинтересовался:

— Так вы уверены, что тут все в порядке? Может, мне его все же посмотреть?

— С суток не успели смениться? Езжайте, отдыхайте, я за ним посмотрю. Тормозуха у вас есть? Обязательно примите, вы и так, я вижу, сегодня сильно переработали. Если что не так пойдет, к кому обратиться знаю. Вы же не один врач на станции? Сменщик уже на линии?

— Вы и на «скорой» работали? Пожалуй, я действительно пойду. Но если что…

Когда врач ушел, Таня посмотрела на часы: на работу идти уже поздно. Часы у нее были хорошие: швейцарский «армейский» хронометр, его ей подарил кто-то из немецких офицеров, не «раздетый» по пути в госпиталь. И часы эти явно показывали, что времени на работу уже не оставалось — а в четыре должен был начаться семинар «студенческого научного общества» у Семенова. Но если Семенову рассказать про коменданта, не вникая, конечно, в детали, то он не обидится за пропуск занятия.

Таня еще раз сказала женщинам, как сварить бульон, сказала, что «пробежится по аптекам» и, подхватив приготовленную сумку, убежала…

Арик Каценелинбойген грустно стоял у окна, не замечая сновавших вокруг студентов. Да и чего их замечать: они всего лишь народ, которым нужно управлять. А народом управлять должны люди особые.

Арик с детства знал, что ему уготовано стать большим начальником: внучатый племянник Главного раввина Санкт-Петербурга (а потом и Ленинграда) не мог стать каким-то рабочим. А когда стало окончательно ясно, что детям двоюродного деда начальниками стать власти не дадут…

Власти — после того, как Сталин окончательно захватил власть в стране — сторонников сионизма стали очень сильно притеснять, так что детям и внукам главного идеолога сионизма в СССР жилось несладко. А кроме них и самого Арика в стране не было настоящих коэнов…

В тридцать пятом, когда это стало очевидным для всех, отца, на всякий случай добавившего к фамилии одну букву, смогли перевести в Подмосковье. Правда отцу «лишняя буква» не помогла, но Арика и его мать репрессии не коснулись. В подмосковной деревушке Ростокино, в сельской школе еврейский мальчик, ни слова по-русски не знающий, проучился шесть лет — и мать его заставляла там учить лишь русский язык и арифметику, а как у нее вышло получить для сына свидетельство об окончании семилетки, он не интересовался. Затем — эвакуация, год в узбекской школе в ауле под Самаркандом (где по-русски могли говорить лишь директор и учительница русского языка) — и самый престижный в республике Узбекский институт народного хозяйства. То есть в республике престижный, а вне Узбекистана он котировался на уровне сельских техникумов — поэтому после третьего курса его перевели уже в институт московский, причем сразу на пятый курс. Еще год потерпеть — и он станет по-настоящему свободным человеком. Вот только здесь (в отличие от Самарканда) и на занятия требовали каждый день ходить, и какие-то работы писать. Правда с последним ему помогали приходящие работники: специально для Арика снятую квартиру не прямому же потомку бен Бецалеля убирать…

Но сама необходимость каждый день переться в институт и смотреть на резвящееся вокруг стадо его все же раздражала — так что он стоял у окна, грустил и думал о том, что уж год-то он как-то продержится. Неожиданно к нему подошла девушка яркой восточной наружности, схватила его за запястье:

— Арон, ты меня помнишь?

— Нет, а ты кто?

— Я никто. Не помнишь — ну и ладно, — она отпустила его руку, легонько толкнула в грудь, повернулась и неспешно пошла по коридору. А куда пошла — этого Арон уже не видел…