Тень

Глава 9

Товарищ Завьялов — первый секретарь райкома — очень хорошо прочувствовал на себе старинную русскую пословицу «кто везет — на том и едут». Стоило району перевыполнить план посевной — и опытного руководителя тут же перевели на восстановление Советской власти в освобожденных районах (хотя он, как секретарь именно «городского» райкома, вообще отношения к посевной не имел). А в Ковров первым секретарем назначили еще не до конца выздоровевшего замполита дивизии с Ленинградского фронта товарища Егорова. Чему сам Федор Савельевич был абсолютно не рад: он все же искренне считал, что его место — на фронте. Но начальству виднее.

И не только начальству: первые же его попытки приступить к руководству районом натолкнулись на яростное сопротивление со стороны уже сельского райкома: оба, хотя и сидели в одном здании, формально подчинялись обкому в Иваново — но каждый своему заместителю секретаря обкома, которые, судя по всему, не очень-то и ладили. А поруководить городом ему не давал секретарь парторганизации завода, которая во-первых сама была «на правах райкома», а во вторых в которой числилось больше девяноста процентов коммунистов города. И впервые в своей карьере Федор Савельевич не знал, что же ему делать. Поэтому товарищ Егоров сидел в своем кабинете и размышлял о том, что писать в просьбе все же направить его на фронт. Но внезапно дверь распахнулась…

То есть дверь распахнулась именно внезапно: секретарша обычно в эту дверь стучала прежде чем войти, а все прочие в нее входили лишь после доклада этой секретарши, оставшейся ему от товарища Завьялова. А тут она распахнулась без стука и в кабинет буквально ввалился молодой парень, причем Федору Савельевичу показалось, что его вообще в кабинет впихнули.

— Вы… по какому вопросу, товарищ? — в армии даже к замполиту дивизии имел право с вопросами любой боец обратиться, так что небольшая оторопь, вызванная таким внезапным визитом, у него уже прошла.

— Я… это… я инженер с завода, строитель. И обратился к директору, а он меня послал…

— Ко мне? — товарищ Егоров всерьез удивился, ведь на заводе и свой «райком» имелся.

— Нет… он меня послал… вообще.

— И вы решили, что это здесь находится? — Федор Савельевич сразу понял, куда визитера мог послать товарищ Курятников, ведь и его самого тот пару раз уже… посылал.

— Нет, но Белоснежка сказала, что вы вопрос можете решить. Я ведь инженер, строитель…

Дверь снов открылась, но не так резко, как в первый раз, и в кабинет тихонько зашла девочка. Санитарка из госпиталя, но почему-то в рабочем комбинезоне… Ее Федор Савельевич вроде в госпитале видел раньше, хотя и нечасто.

— Яров, ты когда нормально разговаривать научишься? А где Георгий Михайлович?

— Я за него, — ответил Федор Савельевич, — уже неделю как товарищ Завьялов в освобожденные районы убыл.

— Навсегда? Неважно. Значит так: на стройках не хватает цемента.

— Боюсь, с цементом райком помочь…

— Сначала дослушайте. Цемента нет, зато есть неплохое для него сырье, причем много. Глину у кирпичного завода копать-не перекопать, а известняк… значит так: ваша задача — добиться передачи деревни Мелехово под управления города, будем там поселок городского типа ставить, причем сразу как городской район, — сообщила эта девочка так, как будто имела право распоряжаться. И, глядя на недоумевающего секретаря райкома, пояснила: — Там известняк еще с царских времен ломают, можно карьерчик расширить и его уже для изготовления цемента применить.

— Насколько я знаю, чтобы сделать цемент, требуются еще и печи какие-то… соответствующие, и другое оборудование…

— У Белоснежки один немец сказал, что умеет строит шахтные печи для обжига клинкера, — подал голос инженер Яров, — впрочем, я и сам уже посмотрел в справочниках, это мы выстроить сможем, причем еще до осени. А оборудование — товарищ Курятников сказал, что если горком согласует открытие карьера и передачу его городу, то металлоконструкции он на заводе изготовить разрешит, на субботнике или еще как-то так.

— И с кем согласовывать?

— С сельским райкомом даже пробовать не стоит, там такие дуболомы… — снова в разговор вступила девочка, — мне, чтобы немцев к посевной привлечь, пришлось через НКВД договариваться. Так что берете обоснование… Яров, ты ведь бумажки свои опять в машине оставил, хорошо что я вспомнила и принесла. Берёте вот это обоснование, едете в Иваново — там как раз народ вменяемый, получаете распоряжение по Мелехову — и все счастливы.

— Девушка, извините, а вы-то тут каким боком?

— А я, между прочим, начальник исследовательской химлаборатории завода, которую товарищ Яров мне даже начать строить все не соберется потому что цемента нет. Яров, расскажи товарищу первому секретарю, что ты там в обосновании придумал, а я пошла: мне два вагона немецких подранков привезли…

Закончив с инженером, Федор Савельевич воспрянул духом: теперь у него появилось дело, которое он сможет исполнить. И, судя по всему, по его окончании будет и много других дел. Так что он, в порыве вдохновения, проводил товарища Ярова до лестницы — однако, возвращаясь в кабинет, все же не удержался и поинтересовался у секретарши:

— А почему вы впустили товарища Ярова без доклада?

— Так его Белоснежка привела. И в кабинет впихнула, а потом — видать что-то в машине забыла — сбегала вниз.

— Она сказала, что работает начальником лаборатории на заводе…

— Это ее Курятников назначил, когда запрос пришел на автора нового клея для сапогов. Там еще премию большую прислали, так Белоснежка ее всю как раз на лабораторию и потратила. То есть оборудование всякое купила, химикаты — а ставить-то все это пока некуда. Вот она и суетится, чтобы новый корпус лаборатории быстрее выстроили.

— У нее сестра в госпитале работает? Я там видел санитарку с такими же волосами.

— Нет у нее сестры, это она в госпитале тоже работает. Только она не санитарка, а старшая медсестра.

— Так вот про каких подранков она говорила…

— Ага. Ей всех тяжелых несут: у нее раненые вообще не умирают.

— А вы-то откуда все это знаете?

— Так это Белоснежка, ее в городе каждый знает. Она еще по своей воле по домам за больными ходит, лечит всех.

— А я ее в госпитале и видел-то пару раз…

— Так в госпитале она ночами дежурит, все ночные раненые — ее крестники. И немцы в третьем госпитале. Ну и тяжелые конечно…

— Выходит, героическая девушка… и днем работает, и ночью. Сколько же ей лет? Выглядит-то девчонка девчонкой.

— Да уже четырнадцать. Мы тут думаем, что ей на следующий день рождения подарить…

— Что, для девочки так трудно подарок найти, что даже райком с этим помочь не может?

— Этой — очень трудно. Товарищ Завьялов хотел вроде автомобиль ей в пользование передать горсоветовский, но заводчане для нее машину уже сделали. Лабораторию на заводе, думаю, до следующих ее именин все же этот Яров поставит: это он перед начальством пенек-пеньком, а на стройке — орёл! Но что еще ей подарить можно, мы пока не придумали… Хотя… Вы знаете, если в области договоритесь у нас еще один лагерь для пленных устроить — это будет для нее хорошим подарком. У нее эти немцы так работают — куда там победителям соцсоревнования с ними тягаться! Опять же, огороды такие на заливных лугах разбили: мужики говорят, что капусты всему городу и району на целый год хватит. А редиску уже в школы бесплатно носят и в ОРСе продают по довоенной цене…

Наталья Егоровна, судя по сияющим глазам, была готова еще долго рассказывать о свалившихся на город благодаря этой Белоснежке благах, но работа есть работа и слушать секретаршу Федору Савельевичу было просто некогда. Так что он буквально забежал в кабинет, взял принесенную инженером Яровым папку с бумагами и, бросив через плечо «Я в область, вернусь… когда вернусь», быстро спустился по лестнице. Прикинув, что до Иваново ехать на машине больше двух часов — и время, чтобы обдумать кучу новой информации, у него будет. А может быть, останется и время для обдумывания того, как город получше обустроить. Хотя… что тут думать: если в городе выстроить хотя бы небольшой аэродром… ну да, силами новых немецких военнопленных. Ведь эта девочка как-то умеет их мобилизовать на разные работы?

Товарищу Егорову повезло: к его приезду первый секретарь обкома как раз освободился… не то, чтобы совсем освободился, а решил, наконец, выкроить полчасика чтобы пообедать — и пригласил Федора Савельевича присоединиться:

— Ну, что там у тебя?

— Поступило предложение с мест выстроить методом народной стройки небольшой цементный завод, техническое обоснование уже составлено…

— Это Серова предложила?

— Кто? Нет, инженер Яров со второго завода, строитель. Он говорит, что для этого нужно лишь переподчинить городу деревню Мелехово: там известняк для цемента подходящий.

— А добывать его кто будет? Пушкин?

— Предлагается для этого использовать пленных немцев, в связи с чем они просят еще один лагерь в городе организовать.

— Ну, про пленных — это не ко мне. Хотя… я поговорю с облНКВД, решим вопрос. А почему с заводом в область примчался? Своими силами решить нельзя было?

— Эта девочка сказала, что в сельском райкоме одни дуболомы сидят, с ними ничего не согласуешь…

— Так все-таки Серова! Так бы сразу и сказал. Ладно, только мы иначе поступим: есть мнение, что три райкома в Коврове все же многовато, так что сельский мы ликвидируем — тем более что в освобождаемых районах с кадрами совсем плохо. Как думаешь, справишься ты со всем районом? Хотя что я спрашиваю, у тебя же там Серова…

— Честно говоря, я эту фамилию раньше не слышал — но и на город я всего неделю как назначен.

— Значит, скоро услышишь. Это главврач третьего госпиталя, где немцев раненых лечат. Тетка, по всему видать, суровая, мне на нее по две жалобы в день присылают — но немцы вылеченные у нее так работают, что хоть «За трудовое отличие» каждому на грудь вешай.

— А жалобы тогда о чем?

— Пишут всякие… обижает словесно военных врачей перед лицом младшего состава.

— Это как?

— Я записал, самому при случае такое использовать не стыдно: рукожопый долбоклюй, белый принц на деревянном коне, ну и в этом роде. Говорят, еще любит пинаться больно, но на это жалоб не было: видать, самым стыдно, что их женщина отпинала. Ты с ней подружись… она вроде беспартийная, так что не покомандуешь — а району она пользы много принести может: ее на госпиталь сам Бурденко поставил, так что через нее по медицине району, да и области можно кое-что получить при необходимости. Ладно, доедай спокойно, потом к секретарю зайди — я постановление через полчасика уже подготовлю. И, знаешь что… если с ней подружиться у тебя не выйдет, ты мне на нее жалобы не шли: их и так хватает. Но все же постарайся подружиться.

Таня Серова спокойно стояла у своего верстака в инструментальном цехе и что-то потихоньку точила. Что именно — в цехе никого это не интересовало. Точнее не так: когда мастер цеха как-то поинтересовался, чем это девочка занимается, Таня Ашфаль столь живописно рассказала, как этим кривым ножичком она будет вскрывать черепушки и животы, что мастеру немедленно стало плохо. А девочке ребята изготовили отдельный верстак, поставили его в сторонке — и все старались вообще на нее во время работы не смотреть. Ужасов всем и в жизни хватало, а кто именно у верстака стоит — Таня Ашфаль или Шэд Бласс — снаружи не видно…

Однако иногда случаются и проколы: сегодня к верстаку подошел какой-то лысоватый пожилой мужичонка в гимнастерке, внимательно посмотрел — и, повернувшись, громко поинтересовался у работающего неподалеку Миши:

— Михаил Петрович, чем это тут у вас девушки занимаются в рабочее время?

Тот, не поднимая головы от верстака, пробубнил:

— Белоснежка свои инструменты хирургические делает, ей начальник цеха разрешил…

— Очень интересный у вас инструмент… хирургический получается. Девушка, вы не хотите мне про этот… инструмент поподробнее рассказать?

Даже если обделался по полной, нужно постараться хотя бы удобрение сделать на будущее из полученного дерьма. Так что Шэд, дернув недовольно плечом, ответила:

— Ну да, я пистолет изобретаю. Нынешние-то слишком паршивые.

— И как успехи, позвольте полюбопытствовать? — ехидным голосом спросил мужичок.

— Терпимо. — Шэд быстрыми движениями собрала кучку разложенных на верстаке деталей вместе. Судя по тому, как отреагировал на вопрос Миша, спрашивать мужичок право имел. — Хотите попробовать?

То взял в руки очень необычного вида пистолет, покрутил его, рассматривая со всех сторон.

— Девушка, а вы знаете, что при выстреле оружие испытывает большие механические нагрузки? И что делать пистолеты из карболита просто глупо?

— Знаю, поэтому из карболита их и не делаю. Это полиамид, он вообще прочнее стали. Да и пистолет из него получается на двести грамм легче, чем ТТ, причем вместе с патронами, которых здесь помешается двадцать штук.

— Да что вы говорите!

— Говорить можно много чего, лучше своими собственными глазами посмотреть, что же у меня получилось. Сходим в тир?

— Вы уверены?

— Василий Алексеевич, — вмешался в разговор Миша, — это же Белоснежка, она всегда в своих словах уверена. И может их доказать… Ты что, на самом деле пистолет изобрела? Можно и я с вами в тир?

— Пошли, любитель суровых мужских игрушек, — Шэд достала из верстака четыре уже готовых магазина, — только чур руки к игрушке не тянуть. Сама дам попробовать, но если увижу, что у вас… у тебя, Миша, детство в одном месте играть стало… Заодно и вот это захвати, — она показала на небольшой металлический ящичек, стоящий возле верстака.

— Это что?

— Машинка для перезарядки магазинов. Их можно и вручную, но получается слишком долго. Так что бери и неси!

Пистолета Шэд было очень жалко: она ведь только что довела ствол до нужной кондиции… но раз уж обделалась, то попробуем сделать из дерьма конфетку…

Тир находился в подвале соседнего цеха. Вообще-то на заводе отстреливали все производимое оружие на заводском стрельбище, а тир использовался лишь для отстрела опытных изделий и «контрольных» автоматов, наугад выбираемых из каждой новой сотни — поэтому рабочих там было немного. Когда они зашли, один из рабочих очень обрадовался, увидев девочку:

— Татьяна Васильевна, вы к нам пострелять решили зайти? Давно собирался к вам забежать, спасибо сказать: я почти хромать уже перестал, очень ваша микстура мне помогла — но времени нет, работы очень много…

— Мы вам немного помешаем, можно на пять минут позицию освободить?

— А она и свободна, сегодня в конструкторском тихо, а автоматы только после обеда принесут.

— Вот и отлично. Вы мне не поможете? Пять мишеней на пятьдесят метров…

— С удовольствием.

— А вы уверены, что из вашей этой… игрушки можно попасть в мишень на пятьдесят метров? — все еще довольно ехидно спросил старичок. Таня, высыпав в заряжающую машинку несколько пригоршней патронов, ловко заряжала магазины, а закончив с этим, спокойно ответила:

— Это у кого какие руки, некоторые и с пяти шагов промахнуться сумеют. Готово?

«Надо сделать самую вкусную конфетку», — подумала Шэд и приступила к демонстрации. На каждый магазин она смогла потратить секунд по семь, меняла их тоже очень быстро. То есть старалась менять быстро, но — отвычка… впрочем, получилось все же неплохо. Когда рабочий тира принес бумажные мишени, старичок долго и с явным недоумением разглядывал бумажные листы, в центре которых, в круге диаметром сантиметров десять, были пулями выбиты вензеля: буква «С» и над ней, наполовину ее перечеркивая, буква «Т».

— Не ожидал, честное слово, удивили вы меня. Сразу видно, что… игрушку вы изготовили замечательную.

— Терпимую, у нее все же куча недостатков. Пластик держит температуру до двухсот градусов, поэтому больше пяти магазинов подряд, то есть как я сейчас стреляла, использовать не рекомендуется. Да и ресурс маленький, секунд тридцать всего. Если за пистолетом ухаживать нежнее чем деревенский парень за девицей, которую сосватать хочет, хорошо если до сорока секунд растянуть ресурс получится. И даже если ствол заменить, больше минуты-полутора не выйдет.

— Но вы, вроде бы, стреляли больше тридцати секунд.

— А про рабочий ресурс говорю. Пуля в стволе летит примерно одну тысячную секунды, чуть даже меньше. То есть если без изысков, то пистолет выдержит примерно сорок тысяч выстрелов, а с плясками вокруг него — тысяч шестьдесят. И все, потом его только выкидывать.

— Хм… интересные у вас представления о ресурсе. А мне можно его самому попробовать?

— Конечно, — Таня протянула ему пистолет и предупредила:

— У него отдача более плавная, чем у «ТТ», а предохранитель интегрирован в спусковой крючок, так что просто нажимайте на него спокойно, а как пальцем почувствуете, что предохранитель утоплен, то дальше на ваше усмотрение. И после второго подряд выстрела запускаются турбинки охлаждения ствола, ствол немного при этом вниз ведет… думаю, вы сами почувствуете.

Старичок отстрелял магазин, поднес пистолет к уху, вслушиваясь в тихий шум турбинок:

— Хм… ухом шум почти не слышен, а рукой чувствуется… в общем, интересная у вас игрушка получилась. Но, боюсь, с технологичностью…

— В серийном производстве трудозатраты примерно раз в двадцать меньше, чем у «ТТ». У меня сейчас пресс-машина заправлена, если есть возможность потратить полчаса, я вам покажу как за пять минут изготовить все детали… почти все, кроме ствола, ударной группы и пружин, за пять минут для десяти пистолетов.

— Я с удовольствием посмотрю, но если можно, то завтра. А пока вы не позволите мне этот пистолет с собой взять? Посмотреть повнимательнее…

— Берите. И творите с ней что хотите: я себе еще сделаю. А показуха тогда только на той неделе будет, я на заводе просто раньше не появлюсь. Миша вас заранее предупредит, когда именно. Миш, зарядную машинку здесь оставь, ей и рожки к автоматам заряжать можно…

У Тани до конца недели точно свободного времени не предвиделось: Иван Михайлович сообщил, что в ковровские госпитали приезжает какая-то комиссия из Москвы. Собственно, Тане до комиссии вроде дела и не было, но старый доктор думал иначе. То есть он думал, что это комиссии будет дело до Тани.

И в целом он не ошибся: Николай Нилович Бурденко к Коврову проявлял повышенный интерес. Сначала — следил за тем, как в спешно учрежденном «учебном госпитале» обучаются медсестры и врачи, чуть позже — лично курировал строительство «четвертого госпиталя», а в конце июня, получив очередную сводку по результатам работы госпиталей, очень заинтересовался тем, что во всех трех госпиталях Коврова был нулевой процент смертности пациентов. А, запросив дополнительную статистику, с удивлением обнаружил, что в городе и уровень заболеваний населения колебался в районе статистической погрешности. Мимо такого феномена он спокойно пройти не мог и приехал лично выяснить, что же такое в городе происходит.

Пермский поезд прибыл в Ковров около часа ночи, и на вокзале Николая Ниловича встретил лишь пожилой начальник первого госпиталя. Явно уставший, он сразу предложил Бурденко отправиться переночевать и все прочие дела отложить на позднее утро.

— Почему именно на позднее? — не удержался от вопроса Главный хирург армии.

— А сейчас все врачи сейчас на конвейере стоят.

— На заводе, что ли?

— Нет. Вечером санпоезд пришел, раненых очень много, в том числе и тяжелых, все врачи в операционной. Мы сейчас их обработку как раз на конвейере и ведем, это получается втрое быстрее… и качественнее, конечно.

— Хм… а посмотреть ваш этот конвейер можно?

— Конечно. Только сразу предупредить хочу: смотреть вы будете через окно, никакие советы давать даже не пробуйте: вам же хуже будет.

— Тем более интересно. Далеко идти?

— Да вон туда, в наш госпиталь. Посмотрите, а заодно и перекусите: у нас после конвейера всегда ужин организуется, а хирургам, мне кажется, будет интересно с вами поговорить. Выдержите еще часа полтора без сна? Народ по люлькам сегодня, похоже, не раньше трех разбегаться будет.

Но Иван Михайлович повел Бурденко не в старую больницу, а в стоящий за ним клуб железнодорожников, пояснив по дороге:

— Таня организовала несколько субботников, в зрительном зале бывшем специально для конвейера операционную устроила. Теперь очень удобно стало ранбольных обрабатывать…

Николай Нилович с некоторым удивлением рассматривал большой зал, в котором размещалось сразу восемь операционных столов. В отделенном огромным окном от зала коридоре стояло десятка два медицинских каталок с ранеными, и возле каждого стоял, видимо, санитар в светло-бежевом комбинезоне, а вдоль стены сидело несколько человек в таких же комбинезонах, но уже бледно-зеленого цвета. А в операционной люди были одеты в комбинезоны белые и голубые… Несмотря на стекло, все, проходившее в операционной, было прекрасно слышно — а Иван Михайлович, увидев удивление на лице Главного хирурга, показал на коричневые коробочки, висящие под потолком:

— Тут у нас динамики спрятаны, ведь нужно, чтобы каждый слышал распоряжения дирижера конвейера.

Действительно, все слышно было прекрасно — но то, что было слышно, удивляло Бурденко еще сильнее. Хотя, безусловно, больше всего его удивило то, что «дирижером» была уже знакомая ему девочка, стоящая у шестого по счету стола:

— Ляля, шить, потом во второй отстойник. Следующий! Подготовку пока задержать, я скажу когда… — и стол, который оказался все же именно каталкой, переехал на седьмое место, а к девочке подъехала каталка с пятого. На которой лежал пациент с открытой уже раной…

Неожиданно один из санитаров в бежевом громко сообщил, причем почему-то на немецком:

— Седьмая очередь, у нас остановка!

В ответ девочка громко произнесла слово «цайт», а затем, уже на русском, «Швабра, дефибриллятор, начинай с пятнадцати, отсчет каждые десять секунд», причем все это она сказала, не отрываясь от операции. А спустя несколько секунд, когда девушка в зеленом костюме, подкатив к лежащему в коридоре раненому какой-то ящик, громко сообщила, что «есть контакт», девочка, оторвавшись от операции, распорядилась (опять по-немецки):

— Дитрих, заканчивайте тут, — и выбежала в коридор. Там осмотрев раненого, вынесла вердикт:

— Двести кубиков крови, рану анестезином блокировать, — а на попытку возражение со стороны «зеленого» медика усталым голосом сообщила:

— Я все равно вытащу, но болевой шок его не постигнет. Швабра, совсем устала? Мышка, Швабру срочно подменить! — и снова бегом вернулась в операционную, где к ее месту перекатили уже следующую каталку.

Изрядно обалдевшему от всего увиденного Николаю Ниловичу Иван Михайлович пояснил:

— Сегодня день сумасшедший, наши хирурги выдержать не могут такого наплыва, так что дирижером сегодня у нас Таня. Шутка ли, больше девяноста неотложных ранбольных за день!

— И вы всех сегодня решили прооперировать?

— Таня сказала, что эти ждать не могут.

— А врачи? Они сколько операций смогут сделать?

— Ну, на конвейере Таня разрешает стоять не больше четырех часов, так что на каждого приходится до сорока человек.

— Сколько?!

— Это же конвейер, тут каждый исполняет свою часть операции. Первые два стола — это медсестры, подготавливают операционное поле. Седьмой и восьмой — раны зашивают, там тоже медсестры. Четвертый и пятый — делают предварительные разрезы по схеме, Таня собственно операцию выполняет…

В это время из динамика снова раздался голос девочки:

— Дитрих, похоже, выдохся. Будите Дылду, пусть часок потрудится вместо Дитриха.

Одна из сидящих у стены девушек подскочила и, пробегая мимо «наблюдателей», поинтересовалась:

— Вам тоже?

— Да, — коротко ответил Иван Михайлович.

— Что «да»?

— Для бодрости сейчас кофе принесут и виноградный сок. Очень, знаете ли, помогает взбодриться. А Байрамали Эльшанович ведь спросонья, ему тоже нужно быстро проснуться.

— Это она его «Дылдой» обозвала?

— Не обозвала, а назвала. На конвейере у каждого есть свой позывной, что ли — короткий, чтобы время зря не терять. Я, например, Дедом зовусь — но меня на конвейер редко допускают, я же не хирург…

— Интересно, а Швабра, или эта, как ее, Мышка?

— Швабра — это у нас лучшая медсестра в реанимации, а позывной у нее такой, потому что зачищает промахи других врачей. Мышка — это Мария Степановна, ее Таня так назвала потому что она — самая высокая женщина в госпитале. Есть еще Лысый — у него шевелюра — любая барышня обзавидуется, но Таня сказала, что «Курчавый» слишком долго произносить… И никто не обижается: все же понимают, что это для дела полезно. А Байрамали Эльшанович себе позывной сам выбрал.

— А кто кроме Тани у вас дирижером?

— Когда раненых немного, то или Байрамали Эльшанович, или, реже, Дитрих. А когда много, как сегодня, например, то только Таня. Кроме нее никто не может восемь часов у стола простоять.

— Она что, все время одна оперирует?!

— Нет, только когда большое поступление. Но у нее организм молодой, для нее восемь часов у стола — вообще легкая разминка, тем более что утром она не оперировала, на заводе что-то делала. Сами увидите: завтра хирурги и сестры операционные хорошо если к десяти проснутся, а Таня в восемь уже у себя в госпитале работать начнет: немцев-то раненых тоже немало привозят…

— Я бы хотел с ней поговорить… собственно, и приехал я в известной степени из-за нее. Но раз уж она так сильно занята, попробую поговорить завтра. То есть уже сегодня утром.

— Разве что в обед: до полудня она у себя в госпитале будет или в лаборатории на заводе. Досматривать будете? Осталось еще девять человек, это примерно минут на сорок. И ужин…

— Нет, я, пожалуй все же посплю, не хочу людям мешать высыпаться. Гостиница далеко?

— Честно говоря, я вам гостиницу даже не бронировал. Не очень она хорошая…

— Мне и в землянках ночевать доводилось.

— Да знаю я. Просто у нас в госпиталях для дежурных врачей спальни куда как получше, и тараканов с клопами нет, да и перекусить всегда найдется чем.

— Совсем клопов нет?

— Совсем. И тараканов нет: Таня какую-то смесь цветочную сделала, все насекомые из здания убегают. Если не ошибаюсь, там пиретрум, еще что-то — но, главное, теперь насекомых у нас нет.

— Ну что же, показывайте, как тут у вас доктора отсыпаются…