Таверна в другом мире. Том 2

Глава 17

Когти вошли в грудь, как раскалённые крючья! Рубашка разорвалась, кожа лопнула, хлынула кровь!

— АА-АХ! — вскрикнул я от волны боли.

Меня отбросило назад. Кубарем прокатился по земле. Мир перемешался. Но сознание было в норме, я поймал момент и выставил ноги. И тут же согнулся от резкой слабости.

«Сил после боя с плутом и так не осталось!» — подумал я, ещё не понимая, что происходит.

А Красная Лапа стоял над разбитой повозкой, дымясь шерстью, глаза горели ненавистью. Ожоги зарубцевались, и большую часть тела покрывала бугристая красная масса плоти и кожи с клочками шерсти.

— Обещал же… — прорычал он, голос будто из-под земли. — Убью!

Он кинулся ко мне, взметнув землю лапами. Обожжённая лапа замахнулась. Пять чёрных когтей — точно кинжалы — рванули к моей шее!

Я успел только дёрнуться, как из дверей вылетел Фунтик. Он ядром влетел в волчару. Удар был жутко сильный, всё вокруг аж сотряслось. Но волк лишь пошатнулся. Лапа прошла мимо, зачерпнув землю.

— Фунтик! Нет! — крикнул я, понимая, что кабанчику никак не совладать.

Но Фунтик завизжал, зубы вцепились в мохнатую ногу. Лапа рыкнул, схватил кабана за шкирку, как котёнка, и ударил об землю. Бам! Фунтик дёрнулся, лапки заскребли песок. Он попытался встать, пыхтя от гнева. И тут волк с размаху ударил его ногой! Кабанчик отлетел в сторону, ударившись о стену таверны.

Во мне всё в миг оборвалось.

И тут же ярость ударила в голову! Рассудок отлетел на задворки сознания!

— Тварь! — взревел я.

В руке появилась Сковородень по моему желанию. Рука ощутила вес и уверенность. Я бросился вперёд. Рука дёрнула сталь. Кровь заливала грудь, но я лишь стиснул зубы.

Звеньк!

Он просто отбил её! Высек искры когтями, и моё единственное оружие вылетело из руки.

— Слишком слабо! — бросил он и молниеносно дёрнул лапой, схватив меня за шею.

Дыхание тут же перехватило, я ощутил, как звериная сила стискивает плоть.

Мир сузился до жёлтых глаз и запаха псины.

В глазах стремительно темнело.

Я бил руками, барахтался, как марионетка.

Но тьма подступала всё сильнее.

И тут, в этой тьме, я увидел то, что уже было.

Я — не Маркус Освальд. Я — Константин Блинов. Я мыл посуду в забегаловке за копейки. Без образования. Без будущего. Горячая вода обжигала пальцы, мыло щипало трещины на коже, запах прогорклого масла въедался в волосы. Меня долгие годы тошнило от одного запаха шуманита. Так всё начиналось.

И я ненавидел всё это. Я видел, как люди в белых кителях, словно чайки над морем, носятся в странном танце. Слышал крики, ссоры и смех. Казалось, там кипела какая-то недоступная жизнь. Совершенно другой мир.

Я помнил ту шарлотку…

И я смотрел. Пока мыл полы. Когда проходил мимо. Я спрашивал так часто, что меня посылали в самые разнообразные края. Я был упёртым бараном и остался им. Каждый день. За каждый кусок знаний. За каждый шанс приблизиться к тому миру.

И я не помню, как уже стоял у плиты в Noma. Холодный воздух Копенгагена, запах моря, ферментированной рыбы, мха. Руки дрожали от усталости, но я резал морковь толщиной в волос. Шеф кричал, я молчал, и в жуткой какофонии кухни — я слышал музыку: как шипит масло, как лопается кожа на рыбе, как шуршат специи на сковороде.

В El Bulli. Жара Каталонии, запах оливкового масла, шафрана, дыма от гриля. Я учился делать сферы из оливок, которые лопались во рту, как икра. Пальцы пахли лимоном и солью, я не спал, но улыбался.

В Osteria Francescana. Тёплый свет Модены, запах пармезана, трюфеля, свежего хлеба. Боттура учил меня, что еда — это память. Я готовил «Пять возрастов пармезана», и каждый кусок был как год моей жизни.

Я горел. Я падал. Я вставал.

Я готовил для королей. Для бедных. Для себя.

Я прошёл путь от посудомойщика до шефа. От «никто» до «тот самый».

И вот, сейчас, когда когти сжимают горло, я подумал: «Я прожил. Не зря. Я отдал всё кулинарии. И она отдала мне всё… Только бы у ребят всё было хорошо. Лариэль. Мика. Дурк. Мишка. Фунтик. Келдар. Даже у Тиберия…»

Я улыбнулся. Кровь текла по губам.

«И когда я стал таким сентиментальным?» — подумал я.

Лапа сжал сильнее.

Тьма уже смыкалась, как её разорвал крик. Высокий, отчаянный крик Лариэль:

— МАРКУС!

Лапа одёрнулся, пальцы на миг ослабли. Он рванул меня вперёд, прижал к себе спиной, как живой щит. Запах его шерсти, горелой плоти и крови ударил в ноздри.

«Ожоги…» — мелькнуло у меня. Он помнил. Помнил, как эльфийка подожгла его задницу.

— Только попробуй! Он тут же сдохнет! — рявкнул Лапа.

Перед глазами всё плыло, но я увидел, как из двери вылетел Дурк. Огромный, зелёный, с глазами, полными ярости. Он бежал, не крича, не думая, просто бежал, как таран. Кулаки сжаты, клыки оскалены, земля дрожала под его шагами.

— Дурк, нельзя! — попыталась одёрнуть его эльфийка, но зелёному уже было всё равно.

— ОТПУСТИ! — кричал он.

Лапа втянул воздух и истошно завыл. Звук был низкий, вибрирующий, как удар в грудь.

— Попрощайся… — шепнул Лапа мне на ухо.

Из темноты что-то вылетело! И Дурк споткнулся, в зелёное тело вонзился болт! Ещё! И ещё один!

Мои кулаки ухватились за запястье со всей оставшейся силой. Но её было недостаточно.

«Убью. Убью! УБЬЮ!» — только и вопил я про себя.

Но Дурк не остановился. Он встал с колена и сделал ещё шаг. Низкий рык вырвался из его рта. И тут ещё один болт вошёл в бедро! Он рыкнул и упал наземь, вновь споткнувшись.

А за ним Лариэль уже колдовала! Искры завращались вокруг её пальцев.

Я прочёл по её губам: «Прошу! Не оставляй меня!»

Из темноты вылетел ещё один болт! Он со свистом вонзился в плечо Лариэль, сбив заклинание. Она вскрикнула, упала на колени, рука прижата к ране.

— Ха-ха-ха! Где теперь ваша уверенность⁈ А⁈ — рассмеялся он хрипло, гортанно. — Не только вы умеете бить из тьмы, ушастая. Теперь не поколдуешь!

— Уб… уб… — мои губы дрожали, воздуха почти не было.

— Что говоришь, поварёнок?

— Убью…

— И как же ты это сделаешь? Когда сам вот-вот сдохнешь, — он дыхнул мне на ухо горячим дыханием.

— Лариэль! Маркус! — выкрикнула Мика, вылетев на крыльцо и загородив собой Лариэль. Маленькая, с ножом в дрожащих руках, глаза огромные, как у оленёнка. — Отпусти его! — крикнула она, голос дрожал, но не ломался.

Нож дрожал в её руке. Но она стояла.

Я почувствовал, как ухмыляется Лапа. Мика для него не опаснее мухи. Лариэль ранена, Дурк тоже. Фунтик без сознания, а может, и хуже.

И я… Ничего не могу сделать!

«Грёбаный слабак!» — кричу я на себя в голове. — «Сделай же что-нибудь!»

Но я даже не могу активировать умения. Нечего.

Волк сжимает лапу. Кости в шее хрустят. Я чувствую, как тянутся жилы и мышцы. Как кожа вот-вот лопнет. Мир вновь меркнет, в ушах гул, кровь стучит в висках.

Но сквозь пелену — голос Мики. Твёрдый. Чистый.

— Активация умения! Свирепый повар!

И в следующий миг — вспышка света. Этой вспышкой была Мика в белом кителе! В мгновение рассекает пространство, болты пролетают позади, вонзившись в землю. Нож в её руке блеснул светом лампы у крыши. И в следующую секунду — вонзается в мохнатую лапу.

Кровь брызнула! Лапа на миг ослабла!

Я хватаюсь за его пальцы и дёргаю в разные стороны! Падаю на землю!

— В этот раз я спасу тебя! — кричит Мика, смотря на меня со слезами в глазах. Белизна кителя окропилась волчьей кровью.

— АА-АРХ! — ревёт Лапа.

Краем глаза вижу, как он заносит лапу, чтобы снести Мике голову!

— Подконтрольный хаос! — кричу я, и мне удаётся.

Активация умения: Подконтрольный хаос!

Мана: 43/70

Волосатая лапа замедляется. Вижу, как летит очередной болт, метя по моим ногам. Ощущаю поток ветра.

И бросаюсь на Мику, накрываю собой. А следом когти рассекают мне спину! Боль врывается ярким пятном и тут же гаснет, чтобы вскоре вспыхнуть сильнее!

— Беги! — кричу я и выталкиваю её.

Но Мика не может двинуться.

— Давай же!

И тут громкий голос на весь двор:

— КАКОГО ХРЕНА⁈ КТО МНЕ СПАТЬ НЕ ДАЁТ⁈

Келдар вылетел на улицу из своего барака. В одних портах, с топором в руке, глаза сонные, красные и злые.

И я очень рад, что ему не понадобилось много времени, чтобы найти виновника.

Он дёрнул ручищей и отправил короткий топор прямо на свидание к Лапе!

Я в этот момент дёрнул Мику за руку. Услышал, как звякнула сталь, как волк отбил атаку. Но мы уже были в паре метров.

— Мика, уходи! Быстрее! — рявкнул я на неё, и та опомнилась.

— Не могу!

— Что? — услышал я тонкий, детский голосок.

На пороге таверны показался худенький силуэт. Мишка. Глаза круглые, как плошки, не понимает, что происходит. Но он сначала увидел Лапу, а затем уже нас. Пальцы мальчишки задрожали. Глаза округлились сильнее.

Лапа втянул воздух и сказал:

— Воняет медведем! Малец, как раз сойдёшь на закуску!

И тогда с мальчишкой случилось то, отчего кровь застыла в жилах. Он не закричал. Он заревел. Глухой, грудной, сокрушающий душу рев, который не должен был вырываться из человеческого горла. Рев настоящего медведя. Он прокатился по двору, заглушив все остальные звуки, заставив задрожать стёкла в ставнях.

Земля под ногами задрожала, как в лихорадке. Послышался отвратительный, сухой хруст ломающихся и перестраивающихся костей. Из-под кожи мальчика, будто живая поросль, полезла густая чёрная шерсть. Рубашка на его спине лопнула с тихим стоном, и вот он уже — не он. Рост — метр, два, почти под крышу. Лапищи, в которые превратились руки, с когтями, способными распороть камень. Изогнутые клыки, обнажившиеся в оскаленной пасти.

— Невозможно… — прошептал я, не веря своим глазам.

В голове у меня, как удар молота: воспоминание. Работорговец, его скользкий голос. Вот оно, «скоро».

И это «скоро» кидается вперёд.

БАМ! Лапа встречает его ударом, но когти медведя, будто стальные тесаки, проходят сквозь плотную волчью шкуру, оставляя на плече багровые борозды. Медведь отвечает не рыком, а низким, яростным горловым воплем и бьёт с разворота — лапа-молот обрушивается на волка. Тот, словно щепка, отлетает вбок. Но он мгновенно вскакивает, и в следующее мгновение его когти уже впиваются в бок медведя, и в воздух брызгает тёмная, почти чёрная в тусклом свете кровь.

Медведь встаёт на дыбы, заслоняя собой весь мир. Чудовищный удар обрушивается вниз. Лапа успевает отпрыгнуть, но песок вздымается фонтаном, а морда волка уже залита алой пеной.

И тогда Лапа исчезает. Он становится тенью. Прыжок — и он на спине у медведя, когти впиваются в могучую спину, рвут мышцы. Медведь, чувствуя боль, с оглушительным ревом разворачивается, его лапа со страшной силой смыкается на волчьей конечности. ХРУСТ! Звук ломающейся кости сухой и ужасающий, как падение мёртвого дерева в лесу.

Лапа воет — не от боли, а от бессильной ярости. Он вырывается, его когти бешено рвут воздух, но медведь уже не останавливается. Он бьёт, бьёт, бьёт. Каждый удар — как удар кузнечного молота по наковальне. Песок взлетает столбами, волны жара расходятся по сторонам, долетая до нас.

Я не могу пошевелиться. Не могу крикнуть. Я могу только смотреть, и внутри у меня всё разрывается от боли. И в этой боли рождается странное, ужасное чувство: это наш парнишка. Это же всего лишь мальчишка. Мишка!

Медведь, поймав момент, с молниеносной для его массы скоростью впивается клыками в шею волка. Клыки входят в плоть с мягким, чавкающим звуком. Кровь хлещет ручьём, заливая чёрную шерсть.

Лапа с последним усилием вырывается. Его глаза — два безумных колодца страха и боли. Он больше не охотник — он раненый зверь. И он бросается прочь, в ночь, исчезая в чёрной пасти леса, как призрак.

— Мишка… — тянусь я к нему рукой.

Его могучие бока тяжело ходят ходуном. Воздух свистит в его лёгких. Алая кровь, не его, а волка, медленно капает с длинных, загнутых когтей, оставляя тёмные пятна на песке.

Я падаю на колени, и из груди вырывается шёпот, полный горечи и в то же время гордости:

— Молодец, малыш…

И в тот же миг медведь рухнул, будто подкошенный. Снова тот жуткий хруст — только теперь кости сжимались, возвращаясь в свои человеческие рамки. Густая шерсть втянулась под кожу, которая на мгновение стала пергаментной и полупрозрачной. И на окровавленном песке лежал он — Мишка. Худенький, бледный, совсем голый, истерзанный и бессильный. Его лицо было похоже на восковую маску, и он упал в песок, как падает осенний лист.

Келдар подбежал, схватил меня под мышки.

— Давай, шеф, на ноги, — буркнул он, голос хриплый от сна и злости. Я встал, ноги дрожали, кровь текла по боку.

Мика поднялась сама и помогла мне.

Дурк рычал и выдергивал болты один за другим, видя, что с нами всё не так плохо. А затем плюнул на ладонь, растёр кровь по ранам.

— Живой, — бросил он и пошёл к Лариэль.

— Мика, иди глянь, как она, — попросил я.

— Хорошо, — нехотя согласилась она.

Лариэль сидела, прижимая плечо, кровь текла между пальцев.

— Больно… — прошептала Лариэль, и в её голосе была не просто физическая боль, а глубокое потрясение от всего произошедшего за несколько минут.

Я же, терпя пронзающую рёбра боль, нагнулся и подхватил Мишку. Он был тёплый, невесомо-лёгкий, и его грудь едва заметно вздымалась в такт короткому, прерывистому дыханию.

— Фух, живой… — это слово отозвалось в душе тихим, исступлённым эхом.

И тут раздалось короткое, отрывистое хрюк. Фунтик. Кабанчик поднялся на дрожащие ноги, шатаясь, как пьяный, с запёкшейся кровью на пятачке. Он завидел меня с Мишкой на руках, пронзительно завизжал, забегал вокруг нас сумасшедшими кругами, тычась мокрым носом в мои ноги, словно пытаясь удостовериться.

— Тихо-тихо, — выдохнул я. — Живой он. Всё в порядке.

Я пошёл к крыльцу, и каждый шаг отзывался острой, рвущей болью, будто в меня вонзали и проворачивали раскалённый нож. Ну, хотя, были просто громадные когти. Фунтик, не отставая, семенил рядом, его тревожное, отрывистое хрюканье и тёплые тычки были единственным, что не давало мне потерять связь с реальностью.

Осторожно, как самую хрупкую драгоценность, я положил Мишку на прохладные, шершавые доски крыльца. Устроил его голову себе на колени. Дышит. Ровно. Глубоко.

«Спи, малыш, — мысленно проговорил я, проводя ладонью по его влажному лбу. — Ты сегодня спас нас всех.»

Лариэль уже сидела прямо, склонившись над своим плечом. Её ладонь светилась мягким зелёным сиянием, и под его призрачным светом кровь на плече медленно стягивалась, а края раны послушно смыкались, оставляя лишь розоватый след новой кожи.

Мика подбежала ко мне, её лицо было залито слезами, но в глазах, помимо слёз, пылала настоящая, неистовая злость.

— Твои раны! — крикнула она, не скрывая паники. — Срочно нужно перевязать!

Лариэль уже начала убирать руку, чтобы кинуться ко мне, но я их всех остепенил:

— Сидеть! Всем оставаться на своих местах и заниматься своими делами!

— Это, вам бы в таверну зайти, — сказал Келдар, поднимая один из болтов с земли.

— Точно, — согласился я.

Пройдя в зал, я опустился на солому у угла, чувствуя.

— Я должен покончить с Лапой. Сейчас. Иначе это никогда не кончится.

Мика схватила мою руку, её пальцы судорожно сжали моё запястье, и я почувствовал, как они мелко дрожат.

— Ты ранен! Нельзя! Ты и двух шагов не пройдёшь!

Лариэль подняла на меня глаза, и зелёный свет в её ладони дрогнул, на мгновение погас.

— Останься, Маркус… — тихо, почти умоляюще сказала она. — Пожалуйста.

Я выдохнул. Внутри всё кричало от боли и усталости, но сегодня мне уже преподали урок.

— Время отдохнуть, — сказал я.

— Согласен, — кивнул Дурк, наливая себе кружку пива.

Активация классового навыка: Время отдохнуть

Мана: 33/70

По телу медленно, будто густой мёд, прокатилась волна тепла. Оно исходило из самого сердца, заполняя каждую клеточку, затягивая рваные раны, останавливая кровь. Всего 1% здоровья в 5 секунд. 500 секунд до полного восстановления. Но этого… этого будет достаточно. Глубокие раны так быстро не заживить, но силы будут.

— Присмотрите за ним, — тихо, но твёрдо сказал я, поднимаясь с пола.

Мика снова вцепилась в мой рукав, её голос дрожал:

— Не уходи… Прошу…

Я посмотрел на неё, пытаясь вложить в свой взгляд всё, что не мог сказать словами: и понимание, и боль, и непоколебимую решимость.

— В этот раз не смогу, Мика.

Дурк стоял сзади, молчаливый и неподвижный, как скала. Он смотрел на меня, и в его взгляде не было ни одобрения, ни осуждения. Лишь понимание. Он коротко кивнул.

— Вернись целым, ты мне ещё нужен, — сказала с печальной улыбкой Лариэль. Она уже не пыталась меня остановить.

— Обещаю, — улыбнулся я в ответ.

Я вышел из таверны и пошёл в сторону леса.

Этой ночью я покончу с ним.

Я убью его.