Становясь легендой

Клятва

Только попробуйте убедить дикого леннайя, что ветер и звезды не указывают ему судьбу, что он вовсе не герой своей собственной баллады. Он даже слушать вас не станет, ведь листья на деревьях уже наверняка предрекли ему сегодня встречу с неприятным болтуном.

В скважине ворочался тяжелый ключ, одна за другой снимались щеколды и вот, наконец, железный засов снаружи с лязгом проехался вдоль двери. Скрипнули петли.

Аленика лежала на грязном матрасе и глядела в потолок, вслушиваясь в бесчисленные звуки тюремных подземелий.

Какого-то бедолагу куда-то повели. Дверь закрылась и шаркающие шаги устремились в конец коридора, к выходу. Их сопровождала тяжелая поступь сапог стражника.

Стоило заключенному выйти, крысы в его камере приободрились и поспешили к миске, которая до сих пор тщательно охранялась их хозяином.

Обычно заключенные едят все вместе на глазах у сотни тюремщиков, но тем, кто сидит в подвале, еду приносят отдельно – если это можно назвать едой. К своей миске Аленика даже не притронулась, на ее взгляд тушки тюремных крыс были куда чище. Но крыс она пока есть не будет.

Устремив взгляд в непроницаемую темноту, нелюдь неторопливо перебирала в мыслях события последних дней.

Ее нашли у особняка Непервого под утро, когда тот как раз догорел. Магический огонь не ровня обычному. Аленика не додумалась сбежать оттуда, – она сама не знала, почему осталась. Они нашли следы ее магии, а потом все произошло слишком быстро. Миг – и она уже связана, ее увозят.

Следующее воспоминание – допрос. Мужчина в костюме и очках, от него пахнет духами. Он рассказывает Аленике о том, как она поджигала дом: с каких комнат начинала, какое заклинание использовала. Полнейшая чушь.

Девушка со слезами на глазах умоляла их проверить ее снова, и ей даже пошли навстречу. Однако на глазах у нелюди магические приборы показали совершенно одинаковые значения на прикосновение ее пальцев и на уголек из особняка Непервого.

И тогда Аленика поняла.

Все началось с искривленных губ, они медленно расползлись по лицу, затем раскрылись, показались клыки. Сквозь них пролет робкий смешок, затем еще, и вскоре Аленика хохотала, как безумная. У нее началась истерика.

Суп. Проклятый суп, который она поднесла Демонтину! Заклинание тепла – самое простое, инстинктивное, которое каждый маг знает еще при рождении. Мета-магия не оставляет следов. Он разлил тарелку на какой-нибудь диван, прежде чем поджечь особняк своей магией.

События сложились в ровную картинку, словно Аленика только что собрала несложную мозаику. Все было очень просто.

Ей никогда не доказать им правду. Ей не выбраться отсюда. Ее казнят.

Допрашивать ее дальше не было смысла – всем стало ясно, что нелюдь сумасшедшая. Она еще смеялась, когда ее уводили в подвалы.

Аленику решили оставить в здании суда, где держали не больше двух десятков преступников, – только тех, кого по каким-то причинам не хотели потерять навсегда в главном здании тюрьмы. Суд над ней должны были видеть все высокопоставленные лица и непременно газетчики.

Девушка пришла в себя, когда стражники, ведущие ее, вышли к ступеням вниз. Тогда она перестала смеяться и заплакала так горько, как только может плакать молодая девушка, которая узнала о том, что скоро умрет.

Она встала, попробовала схватить руками за стены, но ее грубо встряхнули и повели дальше. Аленика не сопротивлялась, покорно шла за мужчинами, но без конца повторяла, что все не так. Она умоляла их снова отвести ее к следователю в очках, она хотела рассказать важные вещи, – очень важные вещи, – но ее только толкали вперед. Продолжая умолять и клянчить, Аленика не замечала ни тычков, ни грубых слов, она готова была стерпеть что угодно, быть самой хорошей девочкой, самой вежливой нелюдью, лишь бы ей дали еще шанс.

Но шанса не будет. Это стало ясно, когда с лязгом захлопнулась решетка в камеру. Чувствуя, как земля уходит из-под ног, Аленика опустилась на колени и зарыдала, закрыв лицо руками.

Она плакала, пока не кончились слезы, а потом, не обращая внимания на трех своих сокамерниц, – трех матерых преступниц, – Аленика забралась на верхнюю полку и закрылась тряпьем, надеясь хоть ненадолго забыться от того кошмара, в котором оказалась. Она не знала, что верхняя полка была собственностью Строптивой Анны… стоило стражникам отойти, заключенные стащили нелюдь вниз, и для детской наставницы начался урок хороших манер.

Это стало последней каплей.

До сих пор Аленика тряслась, как девчонка, и готова была упасть в ноги своим обидчикам, но стоило грубым и грязным рукам ее коснуться, стоило тем женщинам ее ударить, и внутри словно треснула хрупкая скорлупа. Нелюдь набросилась на них с визгом разъяренной кошки, она грызла их и царапала, не чувствуя боли от ответных ударов. В этих трех женщин смешались все ее враги: трусы, убившие ее родителей, церковники, которые заставляли ее бояться, Демонтин, который подставил ее и похитил Кенри.

Досталось и стражникам, которые пытались их разнять: одному она исцарапала лицо, другого ударила локтем в нос. В конце концов Аленику скрутили, повязали по рукам и ногам и отправили в комнату для буйных. Там ее облили ледяной водой, обрезали когти до самого мяса и на всякий случай обкорнали волосы, чтобы взбесившаяся нелюдь не попробовала с их помощью удавиться.

Когда Аленика очнулась, она уже была в карцере, лежала на холодном липком тюфяке. Вокруг было темно и безлюдно, только скрежещущие звуки эхом разносились по подвалу.

Некоторое время Аленика сидела и неподвижно смотрела в непроницаемую темноту. Ее лицо ничего не выражало, чувства молчали – плакать больше не хотелось, а мысли уже не метались в отчаянных попытках принять произошедшее, напротив, они текли удивительно медленно и спокойно.

Аленика была в тюрьме – была в ней снова, спустя столько лет, хотя каждую секунду своей жизни думала только о том, как этого избежать. Ее снова обвиняли в том, чего она не делала, а лишь за то, кем она была. Ее близкие снова погибли. Она снова безропотно приняла незаслуженное наказание и бездействовала… или нет?

Раз за разом Аленика вспоминала, как набросилась на заключенных женщин, как рычала и кусалась. Это недопустимое поведение, страшнейший позор – так бы она думала раньше. Но теперь думать о той звериной вспышке было неожиданно приятно: она ведь смогла защитить себя. Да, все тело было в синяках, левый глаз распух и не открывался, а один из клыков опасно шатался… но все же тем трем досталось больше.

После драки Аленика впервые в жизни чувствовала себя победителем, и это новое ощущение собственной силы, – силы, о границах которых девушка могла только догадываться, – поселило в ее голове новые мысли.

Когда засыпала, она всегда мечтала о том, как когда-нибудь выйдет замуж за достойного и умного человека, какой у них будет приятный домик, какие начитанные и красивые будут их дети. Однако чуть позже, когда сознание уже не поддавалось контролю, девушка мечтала о том, как выходит в темноту и пускается прочь, скользит по миру вслед за тенью, проносится сквозь деревья и камень бесплотным призраком, всемогущим духом. Безумные, дикие грезы, которые могли разделить разве что хищные ночные птицы.

Аленика знала, что ей достаточно захотеть, и она уйдет отсюда, из этого подвала, из тюрьмы. На время избавится от тяжелого тела, скользнет в тень и никогда больше не почувствует этого плесневого запаха, никогда не услышит скрежещущих звуков. Однако сделать это означает стать чем-то другим, тем, чем Аленика обещала себе никогда не становиться. Если позволит себе это хоть раз, – хоть раз использует свои силы, чтобы изменить свою судьбу, – то уже никогда не сможет прекратить.

Если она сделает это, то навсегда перестанет быть девушкой, которую лепила из себя эти годы, и станет тем, кого почти восемь лет назад собирались убить леннайские охотники. Те самые охотники, из-за которых перед сородичами раскрылась тайна ее семьи.

Несколько дней в яме в лесу леннайев запомнились маленькой нелюди на всю жизнь. Ее родителей никто не оплакивал, но насчет нее мнения разделились: в племени не нашлось ни одного, кто решился бы казнить ребенка. На время, пока решали этот вопрос, леннайи посадили ее в яму, позаботившись о том, что она не сбежала. Ожидание смерти, наполненное чувством собственной вины, и слепящий белый свет от неиссякаемой магической лампы, не угасающей ни на миг, – этих воспоминаний до сих пор хватало для того, чтобы Аленика запрещала себе даже думать о своих способностях и своем происхождении.

Но теперь, когда несмотря на все свои старания, она снова оказалась в тюрьме, когда смогла наброситься на тех женщин, девушка чувствовала, что то, что сдерживалось долгие годы, теперь потекло наружу. Это было все равно как носить несколько лет тесные туфли, а потом снять их и пройтись босиком по зеленой лужайке. Хотелось уйти жить в леса и никогда больше не надевать обуви.

Что на самом деле удерживает ее здесь, в этой холодной камере? Запертая дверь? Или страх перед возможностью выйти за нее?

Лежа в темном карцере, Аленика всей кожей ощущала, что любой миг, проведенный на вонючем матрасе, может стать последним. Она могла выйти, но все же не выходила – некий неподъемный якорь внутри удерживал ее на месте.

В коридоре снова послышалась тяжелая поступь стражников. Звуки разносились по помещению, двоились и множились, однако в переменчивом эхе девушка отчетливо различила шесть ровных шагов. По коридору шли трое, они подходили все ближе и ближе, пока не замерли у двери в камеру нелюди.

Ключ, щеколды, и, наконец, засов.

Аленика села, закрыв глаза руками: они сильно заболели от яркого света, который шел от фонаря стражника.

Он был одет в грубую форму темно-салатового цвета и фуражку с плотным козырьком. На его поясе висела дубинка, мешок порошка и кобура с пистолетом на шесть пуль – последняя модель болока на материке.

Двое других стражников опустились возле девушки, осыпали ее порошком, который отрезает от магии, затем нацепили на руки тяжелые наручники и велели подниматься.

– Куда? – только спросила Аленика.

– Один человек хочет тебя видеть.

Никто не знает, что бы она сделала, на что бы решилась, если бы ответ был другим, – если бы ее жизни угрожала опасность, как в камере с преступницами.

Однако, опасности не было, и, услышав слова стражника, нелюдь послушно встала и пошла за тюремщиками. В ее душе зародилась новая надежда: ее еще могут услышать.

Аленику повели по холодным коридором подвала, затем вверх по лестнице. Они поднимались все выше и выше, постепенно каменные стены сменил красный кирпич – это были камеры для временных заключенных. Еще через один этаж на стенах появилась новая побелка, а еще выше даже паркет на полу. Наверху, где бывают люди самых разных чинов, все должно быть прилично, а вот подвалы Нейверской тюрьмы – это место пронесло свой облик через многие века, как и корпус, в котором держали основную часть заключенных.

Аленика с удивлением разглядывала коридоры, по которым ее вели: она совершенно ничего не помнила. Не помнила, как оказалась внизу. Это пугало ее. Все ощущения, мысли о собственной затаенной силе, – все, что зародилось в темноте, – утихало с каждым новым этажом. Чем светлее становилось вокруг, чем спокойнее обстановка, тем быстрее Аленика возвращалась к себе прежней. И, когда на стенах появились уютные обои, а лязгающие звуки сменились бормотанием бесчисленных секретарей, нелюдь уже стала прежней перепуганной девчонкой.

Ее провели в одно из помещений, его освещали не лампы, а вечерний свет из маленьких окон у самого потолка. Аленика уже была здесь и знала, что это комната для допросов. В прошлый раз, когда ее сюда привели, мужчина в костюме и очках пытался узнать, зачем она спалила особняк Непервого и убила людей.

От страшный мыслей о том, что все погибли, – спустя почти день они врезались в память с новой силой, – из широко раскрытых глаз Аленики выкатились крупные слезы, но она этого не заметила. Нелюдь только шла, куда вели, двигаясь словно в тумане.

Ее усадили за стол и прицепили наручники к спинке стула, и почти сразу после этого за ее спиной скрипнула дверь. Кто-то вошел в комнату.

– Это необязательно, – произнес до дрожи знакомый голос.

Аленика резко обернулась и увидела Валдиса. Он стоял у закрытой двери, в безупречно выглаженной чистой одежде, а рядом с ним двое стражников. Воин в ужасе смотрел на девушку, с трудом различая в оплывшем лице, покрытом лиловыми синяками, свою возлюбленную.

– Снимите с нее наручники, – велел он.

Щелкнул замок и Аленика, не чувствуя больше оков, бросилась к жениху. Она обхватила руками его шею и прижалась носом к свежей рубашке, пахнущей мылом и самим мужчиной. Этот запах, уже почти родной, заставил Аленику вспомнить о том, что ждало ее снаружи, обо всех нежных надеждах, которые сгорели вместе с особняком Непервого.

Не выдержав, девушка заплакала.

Валдис прижал ее груди, словно стараясь спрятать от всего на свете.

– Прошу, оставьте нас, – попросил воин, обратившись к стражникам. Он говорил вежливо, но его тон не терпел возражений.

– Но, полковник, не положено…

– Без магии девчонка беззащитна, – одернул его другой. – Идем. Ничего не случится… но если случится, просто крикните, полковник.

Стражники один за другим вышли из комнаты и надежно заперли ее снаружи.

Оставшись одни, Аленика и Валдис еще некоторое время стояли, обнявшись: оба уже не верили, что им доведется встретиться.

Воин собрался заговорить первый, легко отстранив от себя девушку. Ему было больно смотреть на то, что с ней сделали, на ее прекрасные волосы, которые превратились в обкромсанные мальчишеские вихры. Если бы до этого момента у него оставались хоть какие-то сомнения по поводу того, что он задумал, то после увиденного они непременно развеялись бы. Девятнадцатилетней девушке не место в Нейверской тюрьме.

– Послушай, – заговорил Валдис, заглядывая в заплаканные глаза нелюди. – Мы уйдем отсюда. Сейчас же. Снаружи у Охотничьего перекрестка нас ждет черный колесник, он увезет нас к человеку, который поможет спрятаться.

Аленика непонимающе смотрела на воина: она не поняла ни слова. Кто ждет? Зачем?…

– Мы уходим! – повторил Валдис, слегка встряхнув ее. – Держись рядом и как только окажешься у выхода, беги отсюда, беги так быстро, как только можешь!

Несколько секунд потребовалось, чтобы нелюдь поняла, о чем говорит воин. Когда же смысл слов дошел до нее, она широко раскрыла глаза и затрясла головой, отходя от него подальше.

– Что ты такое говоришь?… Нельзя!… Мы не можем выйти, здесь полно стражников, у них оружие!

– Если останешься, ты попадешь к инквизиторам! – сказал Валдис беря девушку за руку. – Аленика, нет времени на споры, ты должна делать то, что я говорю. Доверься мне!

Нелюдь молчала, лишь пораженно смотрела на воина. Тот принял это, как согласие.

Он подвел девушку к запертой двери и, постучав, сказал ждущим наружи стражникам, что они закончили. Те начали отпирать замки, затем дверь открылась и двое служивых вошли внутрь, чтобы надеть на Аленику наручники.

Однако, стоило им отойти от входа, Валдис бросился вперед, сбил одного из них с ног бесчувственным плечом и вышел в коридор, крикнув замершей нелюди, чтобы держалась у него за спиной.

Третий стражник, оставшийся в коридоре, уже опомнился и достал из кобуры на поясе болок. Ему нужна была еще доля секунды, чтобы взвести курок, но Валдис уже был рядом и точным ударом выбил оружие из его рук. Следующим движением воин ударил в кадык, не дав стражнику закричать и предупредить остальных тюремщиков.

Все произошло за доли секунды, Аленика уже была в коридоре и захлопнула тяжелую дверь, опустив щеколду. Ее сердце бешено колотилось, она не соображала, что делала, двигалась только повинуясь проснувшимся инстинктам.

Оставшийся стражник бился в дверь, не переставая кричать: очень скоро повсюду узнают о том, что один из заключенных бежал.

Воин подобрал оружие и приготовил его для стрельбы. Оставив хозяина болока корчиться на полу, они с девушкой поспешили по коридору: им нужно было добраться до служебной лестницы, спуститься на первый этаж и там каким-то образом преодолеть охранников, стерегущих выход.

До лестницы они добежали на одном дыхании, но уже на втором пролете лампочки на стенах стали гореть красным, а по всему зданию разнесся вой тревоги. Их побег обнаружили.

Аленика заскулила от страха, но продолжила идти за воином, который быстро спускался вниз.

Вот впереди за стеной раздался топот ног, скрипнула открывающаяся дверь, показалась зеленая форма стражника… Валдис не задумываясь навел на него оружие и выстрелил.

Дверь тут же закрылась, но Аленика услышала, как из глубины этажа к лестнице поспешили остальные – выстрел прогремел на всю тюрьму.

– Быстрее! – крикнул ей Валдис, уже спускаясь на другой этаж.

Девушка подскочила к двери и закрыла ее изнутри на щеколду: остальные стражники были уже совсем близко. Затем она устремилась вслед за удаляющемся Валдисом.

Следующий пролет вел на первый этаж. Внизу их уже ждал один из тюремщиков, поднявшийся из подвалов, но тот даже не успел понять, что наткнулся на беглецов – причину того, что по всей тюрьме выл сигнал тревоги, разбудившей его после ночной смены. Точный выстрел, и мужчина повалился на пол с пулей в голове.

У Аленики сдавило горло, но кричать она не стала: она уже видела смерть.

Валдис опустил болок и выбил плечом дверь на первый этаж, тогда они оказались в просторном коридоре, по бокам от которого находились комнаты бесчисленных секретарей и писчих. У многих из них не было оружия, и, хотя они видели пробегающих мимо их кабинетов беглецов, препятствовать им не решались.

До главного выхода оставалось не больше пятидесяти метров, но впереди к ним уже спешила вооруженная охрана.

– Стоять! Не с места! – гаркнул один из них, наставляя болок прямо на Валдиса. Однако, выстрелить в живого человека может не каждый, и полковник решился быстрее: один выстрел, и мужчина повалился замертво. Те, что были за ним, поняли, с кем столкнулись, и разбежались к укрытиям: колоннам, стенам и столам в приемной.

Путь к выходу прикрывали около десяти вооруженных стражников, целящихся в беглецов из-за мебели. Скоро к ним прибудет подмога с других этажей.

Аленика поняла, что им ни за что не пробраться и в страхе заскулила. В этот момент Валдис толкнул девушку к стене и закрыл ее собой от пули. В следующий миг он уже стрелял сам, еще один стражник упал.

Воин быстро пошел вперед, держа болок перед собой, Аленика двигалась за ним, от страха едва ли понимая, что происходит вокруг.

Стражники попрятались за столы и перегородки, один из них высунулся было, но пуля полковника тут же нашла его руку. Наученный армией, Валдис реагировал мгновенно. У него оставалось две пули.

Они подходили все ближе, стражники не решались высовываться, однако издалека уже слышался топот подступающей подмоги. Нужно было торопиться.

Когда Аленика и Валдис добрались до короткой лестницы, ведущей вниз, прямо к выходу, один из затаившихся стражников улучил момент и выстрелил, однако пуля пролетела мимо, лишь слегка задев руку девушки. Та вскрикнула и схватилась за предплечье, но Валдис не дал ей остановиться, он подтолкнул ее к лестнице, держась лицом к коридору. Там прятались стрелки, только и ждущие, пока он повернется к ним спиной.

Пока Валдис смотрел, они боялись, – городские трусы боялись стрелять, потому что знали, что воин с гор оставит их без рук скорее, чем они нажмут на курок. Но если он отвернется хоть на миг, им с Аленикой в спину полетят пули. Тогда все будет кончено.

– Беги! – рявкнул Валдис, не сводя глаз с приемной. – Быстро!!!

Его громкий крик подействовал словно удар. Аленика подскочила и побежала к двери, распахнула ее и тут же оказалась снаружи.

В первые мгновения она растерялась: куда дальше? Но потом услышала крики стражников, бегущих к ней справа, и во всю прыть понеслась к виднеющимся вдалеке витым воротам.

Она слышала выстрелы, но не знала, внутри они или на улице. Один за другим, они раздавались снова и снова, словно залпы ишимерских фейерверков.

Как в детстве на фестивалях, почти совсем не страшно.

Острый щебень на дорожке колол босые ноги, Аленика прыгнула на траву и побежала к забору из металлических прутьев. Крики стражников раздавались уже совсем близко, но девушка старалась не думать об этом. Ухватившись за прутья, она подтянулась, и со звериной ловкостью взобралась наверх.

Прохожие, мирно гуляющие на главной площади, в изумлении наблюдали за тем, как нелюдь в грязной тюремной одежде и с распухшим лицом перелезает через высокий забор.

Тюремщики были в двадцати метрах, когда Аленика спрыгнула на оживленную площадь: высота ей была не страшна, все детство она провела на кронах деревьев. Пока она прыгала, одна из пуль с лязгом врезалась в прут и отлетела в сторону, вторая пуля просвистела над головой девушки.

Только оказавшись внизу, она побежала вперед. Испуганные люди расступались перед ней, освобождая дорогу.

Сперва девушка побежала к ближайшему переулку, в голове все стучали неразборчивые мысли: куда бежать? Где спрятаться?… И тут словно озарение мелькнуло название: Охотничий перекресток. Совсем рядом с книжной лавкой, где она несколько раз покупала сборники стихов.

Девушка развернулась в прыжке и побежала в другую сторону. Она не чувствовала ни усталости, ни боли в сбитых о камни мостовой ногах. Она забыла обо всем на свете, кроме того, что ее должен ждать черный колесник.

Стражники, скучающе патрулирующие главную площадь, уже опомнились и гнались за беглянкой, но секунды, которые потребовались им на то, чтобы понять, что происходит, дали Аленике возможность уйти достаточно далеко.

Теперь на ней не было ни тесного платья, ни шнурованных ботинок с каблуками, и тело, годами сжимаемое плотными тканями, быстро вспоминало прежнюю грацию. Двигаясь ловко, словно куница, Аленика уходила все дальше и дальше, отпрыгивая от пуль, словно путающий следы заяц.

Она не помнила, как добралась до перекрестка, но в памяти отпечаталась дверь колесника. Машина уже начала двигаться, когда девушка была рядом, и нелюдь прыгнула в открытую дверь со скоростью летящей в гнездо птицы.

Стражники были уже близко, но машину им было не догнать, а через минуту черный колесник свернул на самую оживленную дорогу Нейвера, где тут же затерялся среди десятков точно таких же.

Аленика забилась в дальний угол сиденья, она тяжело дышала, с трудом осознавая случившееся.

Вдруг она ощутила на себе чьи-то руки, тут же вскинулась и зарычала, но знакомый голос заставил ее прекратить.

– Это я, Есень! – проговорил бард, успокаивающе обнимая нелюдь. – Тише! Тише!… Все хорошо. Теперь все хорошо.

Всхлипнув, Аленика прижалась к толстому музыканту.

Бард гладил ее по спине и обрезанным волосам, его сердце бешено колотилось, а на глаза наворачивались слезы. Они провели так несколько минут, пока дыхание Аленики не стало немного ровнее.

– Тебе нужно переодеться, – проговорил тогда Есень. – Вот, мы с Акивой нашли тебе вещи. Давай, девочка, у нас так мало времени!

Аленика с трудом отодвинулась от барда и утерла слезы. Она рассеяно взглянула на протянутый ей мешок с одеждой и только теперь осознала страшную вещь.

– Валдис… – пробормотала она, беспомощно глядя на то, как за окном колесника проносятся дома Верхнего города. С каждой секундой они уезжали все дальше и дальше от тюрьмы. – Он же… мы забыли его!…

– Нет-нет, все по плану, – сиплым голосом проговорил Есень, укладывая мешок ей в руки. – Переодевайся скорее… Я не смотрю, не бойся.

Дрожащими руками Аленика вынула из мешка вещи и стала стягивать с себя грубую тюремную одежду: длинную рубаху и штаны на завязках.

Есень тем временем отвернулся к другому окну. Он сидел, стиснув пальцами рот, его глаза были широко раскрыты и полны слез: бард бросал все силы на то, чтобы унять их, но не мог. Он надеялся, – вытягивал эту надежду клещами из потаенных уголков души, – что воин выбрался из тюрьмы и затаился в одном из переулков. Однако голос, который Есень всеми силами старался заглушить, все же нашептывал страшную правду.

Быстрым движением музыкант утер слезы пухлой рукой и взглянул на нелюдь.

Стройная фигура, покрытая расплывшимися лиловыми синяками, изгибалась, влезая в мужскую рубашку. Есень поспешил снова отвернуться.

– Тебя ждет Свист, он лесничий, – объяснил бард, когда Аленика переоделась. – Он отведет тебя в лес, укроет у себя на несколько месяцев. Акива подкопит денег и передаст тебе через него, ты сможешь уехать, куда захочешь.

– А Валдис? Он придет туда? – спросила Аленика, смотря на Есеня по-детски наивными глазами. У музыканта защемило сердце, он почувствовал, что вот-вот расплачется, но взял себя в руки.

– Ему нельзя будет видеться с тобой, ты ведь понимаешь. Он заляжет на дно и…

Но в этот раз дар красноречия отказал ему: голос все-таки дрогнул. Эта маленькая деталь не укрылось от нелюди, она медленно покачала головой, словно заставляя барда прекратить врать. Она вспомнила выстрелы.

– Нет… нет, боги, только не это! – простонала она, обхватывая руками оплывшее лицо. – Нет!…

Она закричала, и Есень поспешил обнять ее, успокаивая.

– Тише, ради всех богов!… Тише, девочка!…

– Я не верю… он не мог… он выбрался!…

– Я тоже надеюсь на это, – проговорил бард. – Он бывалый парень, в армии и не через такое проходил… он мог спастись. Точно мог.

Через полчаса колесник остановился у южных ворот столицы, в этом районе ни Аленика, ни Есень еще не были – здесь жили торговцы. Бард помог девушке выбраться из машины и вручил ей тяжелый мешок со всеми ее вещами, которые они с Акивой смогли собрать.

Уже стемнело, вокруг не было ни души, только оранжевый свет лился из окон домов: после рабочего дня люди ужинали в кругу семьи. Девушка скользнула по ним усталым взглядом и удивленно подумала о том, что еще очень нескоро окажется в подобном доме.

Есень осмотрелся, а затем уверенно повел Аленику к одному из глухих переулков.

Стоило им оказаться там, как из тени к ним вышел мужчина средних лет. Он был одет в потрепанную походную одежду, русые волосы с медовым отливом были убраны в неопрятный хвост. От мужчины пахло, как от лесного животного, этот запах тут же ударил в чуткие ноздри Аленики и она громко фыркнула.

Вслед за мужчиной из переулка вышла большая лесная волчица – должно быть, настоящий источник запаха.

– Откуда вы ее вытащили? – фыркнул лесник, разглядывая нелюдь. – Из подвалов инквизиции, не иначе!

– Уведи ее отсюда и как можно скорее, – велел Есень. – Оплата, как и договаривались. Половина сейчас, половина в конце зимы.

Он вручил Свисту увесистый мешок с деньгами.

– Надеюсь, ты добавил туда пять драконов, которые проиграл мне? – поинтересовался лесник, взвешивая мешок в руках.

– Да, пометил их красной краской, чтобы не затерялись, – раздраженно ответил Есень. – Скорее, стража может быть у нас на хвосте!

Аленика расправила уши и прислушалась: нигде поблизости не было ни одного колесника. Их тарахтение можно было услышать за километр.

Дернувшиеся уши нелюди здорово позабавили лесника, и он покачал головой, улыбаясь.

– Ну и ну, бывает же… Не переживай, как-тебя-там-с-мандолиной, со мной ваша крошка как у мамки в дупле, – усмехнулся Свист, ударив барда по плечу. – Бывай!

С этими словами он взял у Аленики из рук сумку, – обычно он не церемонился с девицами, но эта выглядела так, как будто вот-вот грохнется. Свисту не хотелось тащить на себе и сумку, и бесчувственное тело, потому он решил выбрать меньшее зло. Взвалив вещи на плечо, лесник повел девушку за ворота, которые в это время были еще открыты. Волчица послушно последовала за ними.

– Пока, Есень, – проговорила девушка, обернувшись.

– Еще увидимся, надеюсь, – ответил бард, поразившись тому, каким сиплым стал его голос.

– Да, и передай Акиве, что эль у него стал дерьмовый: во рту сплошная горечь! – велел Свист, обернувшись. – Приду через неделю, чтобы запасся нормальным пойлом, иначе шиш я ему еще буду с преступницами возиться!

Есень нахмурился, но ничего не ответил грубому леснику. Он стоял и глядел вслед удаляющимся в темноте фигурам, пока те совсем не скрылись.

Как только Аленика оказалась за воротами города, бард развернулся побрел обратно в «Мокрую Выдру», где Акива ждал его с новостями. Есень не знал, что сказать о Валдисе, потому быстро пересказал леннайю о том, что его названная племянница в безопасности, – если компанию Свиста действительно можно считать безопасной. У барда этот тип доверия не вызывал, но Акива был уверен, что надежнее им никого не найти.

На следующее утро с первых страниц всех газет наружу рвалась история о том, как полковник в отставке помог бежать виновнице пожара и погиб в перестрелке со стражей.

***

Свисту было тридцать два года и из них ни одного он не прожил с людьми. Сколько себя помнил, он всегда был в лесу: в детстве перебегал между поселениями леннайев и людскими деревнями возле леса. В заботе и еде он не нуждался: как и любой оборотень, Свист мог прокормиться охотой, а от холода его защищала теплая шкура.

Многие оборотни бежали от людей в леса с громкими заявлениями о том, что звери свободнее и честнее, чем люди, но только не Свист. Он любил быть человеком, любил человеческую еду, одежду, оружие и поговорить – особенно поговорить. Он разговаривал со всем, что видел, давно привыкнув к тому, что ни животные, ни деревья ему не отвечают. В городах эта его привычка доставляла некоторую неловкость окружающим.

Лесник подумывал о том, что можно было бы поселиться с людьми, но эти мысли всегда оставались только мыслями. Было кое-что, что оборотень не любил больше всего на свете, чему сопротивлялась вся его душа, от чего он бежал, как от огня, – это перемены. Он родился в лесу, вырос в лесу, работал и жил тоже в лесу – лес был для него целым миром, и всего в нем хватало. А за элем можно раз в месяц выбраться в город.

Когда Акива послал сигнал, – дунул в зачарованный свисток, – Свист сразу понял, что ничем хорошим это не кончится. Разве этот рыжий хоть раз звал его, чтобы угостить новым сортом выпивки? Или, может, чтобы поздравить с днем рождения? А ведь Акива знал, когда Свист родился, и даже немного участвовал в процессе!… Нет, этот сигнал мог означать только новые проблемы.

Как выяснилось, одному мужику нужна была помощь, требовалось укрыть в глуши темную девчонку-нелюдь на зиму. Деньги, которые Свисту обещали за сохранность этой девицы, были по его меркам просто огромны, и лесник охотно поклялся, что с головы темной, кем бы она ни была, не упадет ни волоска.

Знай он, куда его приведет это обещание, развернулся бы и ушел как можно глубже в лес, навсегда забыв даже имя однорукого воина. Но Свист не знал, а на деньги был падок, хотя они ему были и не нужны. Он дал согласие, и через сутки у южных ворот под его опеку передали маленькую нелюдь.

Темные маги, беглые политики из Нейвера и Лиазгана, церковники, преступники, стражники, охотники… не перечесть всех, кого Свист когда-либо прятал у себя. И это если не брать в расчет ворованное барахло, которое знакомые из обеих стран исправно притаскивали к леснику на передержку. Свист видел нищих перед тем, как они становились богачами, и видел правителей в дни, когда они становились нищими. Видел родителей, потерявших детей, и детей, потерявших родителей. Перед лесником-контрабандистом, словно в хороводе, представали все оттенки человеческого отчаяния, и оно уже давно не трогало его.

С первого взгляда на девицу Акиву Свист понял, что с девчонкой будут проблемы. Тихая, послушная, молчаливая, но ее взгляд… о, Свист знал этот взгляд.

Как только они добрались до его хижины, – небольшого деревянного домика, выстроенного на четырех тополях в самой чаще леса, – он осторожно попрятал все веревки и запер все оружие на замки в двух единственных сундуках. Даже вилки спрятал.

Днем Свист уходил осматривать свою территорию и охотиться, вечером возвращался с зайцем или птицей, готовил его на небольшой печи в хижине, потом они с нелюдью ели и ложились спать. Все происходило молча, казалось, что он не обращает на свою подопечную никакого внимания. Он говорил с ней лишь один раз, когда велел убираться с его кровати и сделать себе собственную. Кроватью Свист называл набитый сухой травой мешок, укрытый шкурами.

Однако на деле он не спускал с нелюди глаз, следил за каждым ее шагом, а когда уходил, велел своей кровной волчице, Равве, следить за девчонкой. Как и любой кровник, Равва понимала своего хозяина гораздо лучше, чем любой прирученный волк.

Прошла неделя, и за нее нелюдь ни единым шагом не оправдала подозрений оборотня. Но взгляд был по-прежнему пуст, как у покойника. Она ждала.

Уходя к Акиве с докладом, Свист больше всего боялся, что девчонка повесится, пока его не будет. Или прыгнет с дерева – леннайи просто обожают кончать жизнь самоубийством, бросаясь вниз с верхушек деревьев. Свист частенько бывал в лиазганском племени лесных леннайев и хорошо знал обычаи яркоглазой братии.

Но когда лесник вернулся из города, девушка была жива и здорова. Она ждала его в хижине и даже приготовила еду.

Свист вручил ей посылки от Акивы, это были какие-то вещи и письмо. Лесник надеялся, что весточка от друзей приведет девицу в чувства, и она перестанет выглядеть, как неприкаянный дух, так что он передал ей все тут же, как пришел.

Она долго читала это письмо. Бард писал коротко и честно. Они с Акивой занимались похоронами. Пришли многие военные, было несколько людей из знати. Все свои деньги Валдис завещал леннайю, чтобы тот выплатил долг церковникам, и, добавив к сумме все свои сбережения, Акива смог откупиться от ордена Белых Сов.

Потом Аленика осмотрела вещи в мешке: тонкая книга в гибком кожаном переплете, так обычно переплетали дневники. Потом – несколько свитков из новых листов бумаги, судя по продавленным в них линиям, все листы были исписаны крупным ровным почерком. Закрытая шкатулка. Кроме них предмет, размером с брошь, завернутый в тряпочку. Не зная, куда его деть, нелюдь рассеянно сунула его в карман, даже не развернув.

Свист внимательно следил за тем, как она распаковывает подарки, за ее лицом, но оно не выражало ничего особенного. Закончив осматривать посылку, нелюдь поужинала кроликом с овощами, а потом легла спать на свою настилку, как будто ничего особенного не случилось.

Все это время Аленика словно спала. Она ходила, ела, но ее сознание плавало в густом тумане, и она не помнила ни одного прожитого дня. После письма, – нелюдь перечла его несколько раз, – появилось странное ощущение, как перед пробуждением, но ничего не произошло. Девушка даже не заплакала – ни слезинки за все эти дни.

И только теперь, посреди ночи, когда в небе прогремел зимний нейверский гром, Аленика, наконец, проснулась и, глотая ртом воздух, рывком села на постели.

Туман ушел, словно его смыло дождем, и все события встали перед ней с кристальной ясностью.

Не в силах оставаться больше в постели, Аленика сажала искаженный рот рукой и выбралась из хижины. Доски под ее босыми ногами скрипели, но Свист так и не проснулся. Или сделал вид, что не проснулся.

Оказавшись на улице, посреди холодного лесного воздуха, девушка побрела вперед, не разбирая дороги. Она шла все дальше и дальше, пока ноги не подкосились, и она не упала на землю, зайдясь тяжелыми рыданиями.

Она плакала не от горя, не от того, что потеряла последнего человека, которого любила, – в душе она знала об этой потери с того момента, как опомнилась в колеснике. В этих слезах не было ни жалости к себе, ни обиды на жестокую судьбу, только глубокое отчаяние.

Сгибаясь пополам на устланной сухими листьями земле, Аленика готова была драть когтями собственную кожу. Ей не хотелось больше существовать.

Леннайские охотники вышли на ту полянку по следу, который она по глупости оставила. Родители, почувствовав страх дочери, мгновенно пришли на помощь, но к их приходу были готовы: леннайи, которые гостили в племени, знали, как убивать живых теней. Аленика стояла в стороне, когда на ее родителей лились потоки магического света, и смотрела. Ни один ее маленький пальчик не пошевелился, чтобы призвать магию. Ни одна мысль не потянулась к спасительной тени. Она видела, как упали на землю ее родители, как отец напоследок выпустил в охотников смертоносную стрелу. Стрела из чистой темной магии поразила всех троих, но Аленика так и не сбежала. Она осталась на поляне с пятью трупами, немая и безвольная, а когда пришли мужчины из племени, позволила им связать себя и увести в яму. Если бы в те дни Даглан, знаменитый путешественник, не гостил в племени, если бы он не был таким благородным глупцом и не решился выкрасть из ямы осужденную на смерть девочку, Аленика была бы мертва еще тогда.

Говорят, что время лечит, но прошло почти девять лет, а боль не утихла ни на день. Аленика до сих пор помнила мать так, словно видела ее только вчера, и каждый день, просыпаясь в чужих домах, теряла ее заново. Иногда эта боль тупела, появлялись вещи, которые могли отвлечь, но всегда ненадолго.

Обхватив руками плечи, девушка склонила голову к груди и зажмурилась. Теперь в картинах, навеянных кошмарными воспоминаниями, просвечивался новый образ.

Валдис.

Всюду, где могла бороться, она сдавалась. Везде, где от нее ждали храбрости, она трусила. Каждый раз, когда нужно было действовать, она ждала. Когда нужно было пересиливать себя и поступать правильно, она поддавалась чувствам.

«Ты ничтожество. Ты всех подвела. Они погибли из-за тебя. Их убили те, перед кем ты готова была стоять на коленях и клянчить пощаду от страха!»

Эти мысли жрали ее изнутри, переворачивали внутренности и тянули мышцы.

Зачем, зачем ей жить? Ради чего? Что она может принести в этот мир, кроме своей бестолковой никчемности?

Умереть.

Залезть на самую верхушку и прыгнуть.

Дерево совсем рядом, мягкая кора упирается в ладони.

Эти мысли заполнили все сознание, проникали в каждую щель, растворяя в себе ядовитую боль. Путь к желанному избавлению стал очевиден.

Аленика поднялась, цепляясь когтями за ближайший ствол дерева. Дождь капал с листвы на мокрое от слез лицо, устремленные в слепую тьму глаза были широко раскрыты. Пошатнувшись, она уперлась бедром в дерево и почувствовала в кармане штанов твердый предмет.

Сунув руку туда, она достала свернутую тряпочку и развернула ее. Внутри оказался небольшой скрюченный предмет, на ощупь – необожженная поделка из глины, перекрученные между собой полоски, словно работа ребенка.

Это был тот самый предмет, который Валдис нашел в трущобах после того, как белые совы разрушили жилище лекаря-слевита, но Аленика этого еще не знала.

Тут темный лес озарила яркая вспышка молнии. На секунду вокруг воцарился день, и нелюдь увидела, что глиняная фигурка вся в засохшей крови.

Когда осознала, что изображает этот предмет, Аленика отбросила его на землю – ее словно обожгло изнутри, когда она поняла, что перед ней.

Свет от молнии угас, но она отчетливо видела в темноте его форму.

Это была статуэтка, символ. Немногие знали его истинное значение, но девушка знала его слишком хорошо: он преследовал ее всю жизнь с самого рождения, не давая покоя ни днем, ни ночью. Так на древнем языке назывался ее народ – только одна буква. Скахтьярн. Повелитель теней. Первая раса Скаханна.

Неосязаемая, но прочная связь возникла между Аленикой и лежащим перед ней куском глины. Он словно ожил, его молчаливый возглас, состоящий из одной лишь буквы, звал ее.

Скахтьярн.

Я распускался на черных гербах и знаменах, меня вышивали серебром и золотом на одеждах, а теперь живу в конструкции из корявых полосок глины, а последняя, о ком я пел, готова сдаться и покинуть этот мир.

Скахтьярн.

С твоей смертью уйдет сама память обо мне. Повелители теней сгинут, словно прячущиеся в стенах крысы, последняя из которых, наконец, сожрала яд своих врагов.

Аленика смотрела невидящим взглядом в место, где лежал символ, и в те секунды она в самом деле слышала эти слова.

Скахтьярн.

Таким и должен быть наш конец?

Последняя из повелителей, побитая и уничтоженная своими врагами, стояла на мокрой земле перед символом, который долгие тысячелетия внушал ужас всему живому, и внимала каждому мигу этой сцены.

Аленика поняла, что должна умереть. Это было единственное, на что у нее осталось право, остальное будет плевком в лицо всему ее великому роду.

Да, она умрет сегодня! Но только прыгать с дерева она не станет.

Поднявшись на ноги, девушка выпрямилась и вызывающе взглянула в небо, ее переполняла решимость.

– Мое имя Альдирель Лелито Никади! – крикнула она, не позволяя себе щуриться от дождя и борясь со сведенным горлом. Голос извивался и не слушался, но она проталкивала звуки наружу, царапая глотку. Она говорила на своем родом языке. – Я, последняя дочь скахтьярдов, клянусь отомстить за себя и свой род! Я не сдамся и не отступлю, пока не перестанут дышать мои враги! Отныне и до самой моей смерти, да будет так!!!

Последнее она выкрикнула в грохочущее ночное небо. Яркая зеленая вспышка вылетела из пальцев нелюди и с треском рванула в воздух, словно итог всего сказанного, и в ту же секунду в место, где лежал глиняный символ, ударила белая небесная молния. Обе силы смешались воедино, и оглушающий взрыв поразил пространство.

Аленику отбросило на землю, все, что она успела чувствовать, это обжигающая боль на лице. Она закричала, но не услышала своего крика: взрыв оглушил и ослепил ее.

Лицо горело, левого глаза она не чувствовала. Воцарилась непроглядная тьма.

Однако первая же осознанная мысль заставила нелюдь забыть о боли.

Молния, ударившая в тот миг, когда она принесла свою клятву. Это не могло случиться само собой!

Девушка вновь взглянула наверх, подняла к небу обожженное лицо, подставив раны холодному дождю. Она улыбалась правым уголком рта тому, кто взирал на нее сверху, и кого она сама видеть не могла.

– О, если бы я только могла до тебя добраться! – выкрикнула она, безумно засмеявшись. Она все еще не слышала свои слов, но чувства переполняли ее, и она кричала, срываясь на хрип. Вода хлестала ее по растерзанному лицу. – Ты стал бы первым, о Клевор Громовержец!

В тот миг она была уверена в том, что ее слышат. Это знание шло из самого мира, витало вокруг, как незыблемая истина. Клевор слышал ее слова.

Больше в ту ночь молний не было.

Аленика наощупь вернулась в хижину, где ее уже ждал Свист.

Оборотень слышал крики из леса на древнем языке, и готов был к любому спектаклю, но вид девицы превзошел всего его ожидания.

– Ты что сделала!? Что с твоим лицом, сумасшедшая!?…

Аленика ничего не отвечала. Она спокойно сидела на кровати, позволяя ему обрабатывать раны, а с ее губ не сходила довольная улыбка – с той части лица, которую не разорвало молнией.

На вопросы лесника она не отвечала: попросту не слышала их и даже не видела, как шевелятся его губы, правый глаз, хоть и не пострадал, ослеп от яркого света. Неприятная особенность скахтьярнов.

Когда половина ее лица оказалась забинтованной, она улеглась на кровать, осторожно, чтобы не давить на рану, и быстро уснула.

Оборотень встревоженно обернулся к Равве, которая наблюдала за перевязкой издалека.

– Ох уж эти леннайи… – сказал он своей верной подруге. Та, как и всегда, молчала, но не сводила с хозяина понимающих глаз. Волчица поднялась и подошла к Свисту, ткнувшись лбом в его плечо. Лесник потрепал ее косматые уши. – В следующий раз будем брать к себе только ланков, они хоть и линяют, но зато спокойные, – решил он, зарывшись пальцами в густую шерсть волчицы.

На следующее утро Аленика встала первой. Боль в лице тут же напомнила ей о событиях прошлой ночи, и девушка села на кровати, смотря на мир вокруг так, будто впервые его видела.

Тесная хижина, небольшая печка, два сундука, в углу разобранный лук и свежие стрелы с зеленым оперением. В метре от ее постели храпит Свист.

Вчера она покончила с жизнью, убив себя неисполнимой клятвой. Дышать после этого, надо заметить, стало легче: мир вокруг не так плох, когда считаешь себя мертвой. То, что у нее остался только один глаз, по сравнению с этим было сущим пустяком.

Девушка улыбнулась – только правым уголком рта.

Она сменила одежду на чистую и отправилась в лес, насобирать на завтрак яиц: ей страшно хотелось есть. Она прикрепила к поясу корзинку и лазала по деревьям, пока не отыскала достаточно гнезд, а когда вернулась, оборотень уже проснулся и искал ее.

– Доброе утро! – сказала она, но вышло исковеркано: говорить, когда половина рта заклеена, не очень удобно.

Она приготовила яйца, покрошив в них овощей, которые оборотень принес из города, и добавив мяса от оставшегося с вечера кролика. Они ели все вместе – Равва, Свист и Аленика, – сидя у выхода из хижины. Двуногие сидели, свесив ступни вниз.

– Ну и кто они? – спросил оборотень.

– Кто?

– Те, кого ты поклялась убить, – уточнил Свист. Он знал: если леннай с пустым взглядом не прыгнул с дерева, значит, он поклялся «убить их всех». Это было так же верно, как то, что на холоде вода замерзает.

– Охотники на теней, – ответила Аленика, выдохнув это слово с легкой улыбкой. – Истэка Демонтин. Клевор, если получится.

– Клевор, значит? – Свист скривил рот и взглянул на Равву в поисках поддержки.

– Он бог, наверное, с ним не выйдет, – нелюдь пожала плечами. – Нужно будет это выяснить.

– Знаешь, посиди тут до весны, а потом уже берись за Клевора. Мне не заплатят, если ты умрешь до тех пор.

– Тот, кто должен был платить, мертв, – легко произнесла девушка. – Тебе и так не заплатят. Денег нет.

– Вот, значит, как? – Свист нахмурился.

– Я останусь тут на время, – продолжила Аленика. – Здесь надежно. За половину зимы тебе уплачено, так что это честно.

– Как скажешь, – вздохнул он, хотя не был уверен в том, что хочет жить рядом с ней еще полтора месяца. – Вы, леннайи, все сумасшедшие, – произнес он.

– Я не леннай, – вдруг заявила девчонка. – Они только воспитали меня.

– Да ладно? – Свист покосился на Равву, мол, ты это слышала? – А кто ты тогда?

– Я принадлежу древней расе повелителей теней, леннайи наши младшие братья, потому мы так похожи, – объяснила девушка, продолжая улыбаться. Ей нравилось, как звучала правда – Свист стал вторым после Валдиса, кто узнал ее. Теперь Аленика будет говорить правду всегда, и тогда перед тем, как она погибнет, о ее расе хотя бы вспомнят. Она заставит их вспомнить.

– Ого! – хмыкнул Свист. Он тоже невольно улыбнулся: разговаривать с поехавшей девчонкой становилось все интереснее. – У меня тут таких еще не было!

– Наслаждайся, потому что я скорее всего последняя, – усмехнулась Аленику, засовывая в рот ложку с искромсанной яичницей. – Кстати, что Акива сказал про эти вещи в мешке?

– О, я чуть не забыл про это, – кивнул оборотень, взглянув на мешок с дневником и свитками. – Это не от Акивы. То есть от него, но поручение, связанное с ними, не от него. Тот парень, Валдис, сказал, что я должен буду передать их одному человеку в Железном нагорье в случае его смерти. Теперь, раз уж они у тебя, а Валдис со своими деньгами мертв… – лесник прервался, чтобы всласть почесать шею. – Можешь делать с ними, что хочешь.

– А кому он просил их отнести? – спросила Аленика. Она уже пересидела на свою настилку и взяла в руки один из свитков, чтобы прочесть.

– Парню по имени Эмбер Дюшес. Он служит капитаном где-то в Железном нагорье.

– Валдис говорил еще что-нибудь?

Свист задумался, пытаясь вспомнить, но на ум ему так и не пришло ничего дельного, кроме одной детали.

– Кажется, церковникам это видеть нельзя. Советовал мне не попадаться им с этими вещами.

Нелюдь кивнула с таким видом, будто его слова все ей объяснили. Сам Свист не понимал ровным счетом ничего, но ему и не хотелось. Главное: он свалил этот головняк на нелюдь и теперь ему не придется тащиться в нагорье.

Больше Аленика не говорила и ничего не спрашивала, устроилась на лежанке и разложила вокруг себя все бумаги из мешка. Она внимательно рыскала по ним уцелевшим изумрудным глазом, полностью уйдя в чтение.

Оставив девчонку возиться с бумагами, Свист пошел на ежедневный обход своей территории, и на этот раз он взял Равву с собой.