Справочник существ община г. Тальска

Глава 3

Утром Соня проснулась от солнечного зайчика, обосновавшегося на ее лице. Звонко чихнув, она подняла голову, привычно в первые секунды не понимая где находится, а затем вспомнилось все разом — и приезд, и больница, и ночные приключения. Сердце упало.

Но вот на кухне что-то зашуршало, грохнуло и раздалось громкое гнусавое мяуканье, а затем шепот:

— Ну что ты, Барсюша, не буди мне девочку… На, на, иди ешь…

Успокоив скакнувшее к горлу сердце, Соня выдохнула и направилась на кухню. Видимо, Нина Георгиевна проснулась давно, потому что на столе в миске, прикрытой полотенцем, уже расстаивалось тесто, сам стол и все вокруг было усеяно белым мучным налетом. На подоконнике стоял свежий букетик первых ромашек с еще поблескивающими каплями росы на лепестках, а сама Нина Георгиевна стояла у газовой плиты, помешивая что-то в кастрюле и держа руку над сковородкой. В воздухе терпко пахло простоквашей и дрожжами — бабуля всегда заводила тесто на кислом молоке и этот запах мгновенно окунул Соню в детские воспоминания, вызвав на губах улыбку. Все, что случилось ночью, вдруг показалось сном — страшным, но не реальным.

Сковородку сочли достаточно прогревшейся и на нее, зашипев, полилась первая порция жидкого теста. Блины!

«Барсюша» с утробным урчанием маленького трактора жевал что-то в углу возле печки.

— Проснулась? — заметив ее, Нина Георгиевна ловко перевернула блин, а затем перебросила его на тарелку и гусиным пером обильно смазала растопленным сливочным маслом. — Садись, завтракать будем.

Левую, перебинтованную руку она тем не менее берегла и это напомнило Соне, что болезнь никуда не ушла. Может быть отступила, но когда теперь вернется?

Тем не менее она не стала портить утро и, умывшись, вернулась за стол. Вдвоем они быстро убрали муку, переставили тесто для пирожков в теплую печь (еще одно напоминание о том, что случилось ночью) и разлили по большим кружкам молоко.

— Тома с утречка принесла, — пояснила бабушка, садясь напротив и с улыбкой наблюдая, как Соня, блаженно щурясь, откусывает от истекающего маслом блина и запивает все это теплым деревенским молоком. Не эти ваши «пастеризованное, в пакетах, 900 мл»!

Три блина вошли как по маслу, четвертый утрамбовался с трудом, на пятом Соня вспомнила о фигуре, со вздохом отложила и серьезно посмотрела на старушку.

— Ты помнишь, что случилось ночью?

В светлой солнечной кухне стало как будто темнее. В глазах у бабули появилось странное выражение из смеси упрямства и испуга.

— Ну, чай, из ума еще не выжила, — нарочито ворчливо ответила она.

«Партизан» — вздохнула Соня. И сделала еще одну попытку:

— Что ты там делала, в бане? Посреди ночи?

Но звезды, видимо, сошлись сегодня не в тот знак, потому что в этот момент на улице послышался рокот мотора и к дому подъехала старая «буханка», отчего окрестные собаки зашлись лаем. Соня вспомнила, что калитку с утра так и не открыла и поспешно схватила с гвоздика ключи. Это приехала медсестра, с которой она вчера (только вчера? Было ощущение, что прошла неделя) договаривалась на осмотр и уколы, так что следующие полчаса прошли в некоторой суматохе. Хорошо хоть, старушка вела себя примерно, не капризничая и покорно позволив себя и осмотреть и уколоть. Правда, с рукой вышла несуразица — когда Соня возмущенно размотала бинт, чтобы предъявить раны, на их месте оказались почти затянувшиеся, уже даже не страшно багровые, ранки.

— Я, конечно, вчера все обработала, но не могли же они так быстро зарасти… — потрясенная и растерянная, она сказала это сама себе, но медсестра ее услышала:

— Мало ли что могло ночью-то привидеться, — пожала она плечами. — Тусклый свет, испуг — вот вам и нагнало жути.

По крайней мере, это было логичным объяснением. С раной на голове все тоже было неплохо — она не кровила, затягивалась, швы не разошлись (хотя могли бы, после вчерашнего!). Успокоенная, Соня на радостях вызвала женщине такси — буханка, которая ее привезла, почти сразу уехала.

К этому моменту гвалт в курятнике достиг апогея, заглушив даже соседских собак — пока она занималась курами, пришла Тома, махнула ей и скрылась в доме, а вышла оттуда уже с тарелкой пирожков.

— С луком и яйцами, — аппетитно откусывая от одного, сообщила она. — Вот теперь вижу, что старушка поправляется. Хорошо, что ты приехала, Софико.

Соня только вздохнула — шансов, что в Тальске ее назовут нормальным именем, не было. А пирожки и правда были выше всяческих похвал, мысли о фигуре даже не мелькнули. Продолжать расспросы о ночном вояже она не стала, смущенная результатами утреннего осмотра — впору думать, что и впрямь привиделось! Бабушка тоже не напоминала и день прошел в мелких хлопотах по дому. Нина Георгиевна хоть и хорохорилась, но все еще была слаба и часов в двенадцать ушла к себе — когда Соня заглянула, она спала. Тихонько прикрыв двери, девушка осмотрелась в поисках работы и решила начать с малого — зелень на огороде уже взошла, как и сорняки, так что остаток дня она старательно складывала их в дырявое жестяное ведро, а затем выбросила курам. Солнце наконец вспомнило, что на дворе конец весны, и ощутимо припекало, впрочем, холодный порывистый ветер с реки заставлял то и дело тянуться к кофте. Местные ходили в футболках, а вот она, привыкшая к стабильным тридцати в это время, мерзла.

— Извините? — когда солнце начало клониться к закату, Соня, наконец, разогнулась — и в глазах потемнело. Наверное, надо было панамку надеть… Может, поэтому появление очередного гостя (что им здесь, медом намазано?) поначалу заставило ее сомневаться в собственном зрении. Незнакомец выглядел в деревенском антураже до того странно, словно его вырезали из журнала мод и приклеили в «сельскую жизнь»: высокий, поджарый, с четко видными бицепсами под футболкой, забранными в хвост светло-пшеничными волосами и легкой, чуть более темной щетиной, глядя на которую становилось понятно, что ее создавали в барбершопе, а не дома перед зеркалом. Зеленые глаза спокойно и с уверенностью человека, привыкшего руководить, смотрели на онемевшую от удивления девушку. — Вы Софико? Я к Нино зайду ненадолго?

Вопрос был задан, но не предполагал отрицательного ответа и гость, не дожидаясь вообще какого-либо, направился к дверям. Такая бесцеремонность быстро привела ее в чувство — Соня встряхнулась и решительно направилась следом, но когда вошла в дом, дверь в спальню была закрыта и за ней слышался негромкий разговор — не настолько громкий, чтобы она сумела хоть что-нибудь услышать, поэтому пришлось заняться готовкой.

— М-р-ра? — кот вместе с незнакомцем и теперь недовольно и оценивающе сидел посреди кухни (Соня обходила его по широкой дуге, потому морда у животного была откровенно зверская) и смотрел на нее.

— На, подавись, — лишь бы замолчал, она отжалела ему вареную куриную ногу. Послышался хруст костей.

Картошка уже почти сварилась, Соня как раз доставала из подпола молоко и яйца, когда бабуля наговорилась с незнакомцем. Скрипнула дверь, заставив обернуться.

— Уже уходите? — получилось ядовито и это явно заметили. Красивые брови чуть приподнялись и хотя выражение лица не изменилось, создалось впечатление, что на нее смотрят, как на нашкодившего щенка. Впрочем, до показательной трепки дело не дошло. Чуть виновато улыбнувшись, незнакомец на секунду прикрыл глаза, а когда снова посмотрел на нее, на лице осталось только выражение вежливого любопытства и легкой вины. Ему было около сорока — вряд ли больше, седина только начала серебриться на висках. О возрасте говорила и манера общаться — чуть снисходительная, но не панибратская.

— Извините, — мужчина примиряюще выставил ладони вперед. — Я слишком беспокоился о вашей бабушке, даже не подумал… Я Марк.

— София, — его имя ей ни о чем не говорило, но он ее явно знал и называясь, ждал какой-то реакции. Не дождался. — Очень… приятно.

Невольно получившаяся заминка показывала, что она лукавит, но мужчина сделал вид, что ничего не заметил. Шаркая ногами в теплых домашних валенках, к ним вышла бабуля, держа в руках утреннюю газету, и гость почти сразу ушел, тепло с ней попрощавшись и коротко кивнув Соне.

Хлопнула калитка. Соня молча продолжила возиться с ужином, посматривая на старушку. Та, добравшись до стула, устроилась у окошка и теперь наблюдала за внучкой с чуть грустной полуулыбкой. Наконец, толченая картошка была готова, прошлогодние соленые грузди извлечены из банки, рядом устроилась миска с кабачковой икрой и Соня опустилась на стул напротив.

— Что? Кушай, — немного неловко сказала она, накладывая бабушке полную тарелку.

Нина Георгиевна повозила вилкой по тарелке, но больше размазала, чем съела.

— Невкусно?

— Вкусно, вкусно… — утешающе закивала старушка и вздохнула, отодвигая еду. — Только… Поговорить нам надо, Софико.

Соня насторожилась. Слишком много было многозначительного в голосе бабули, чтобы это могло закончиться хорошо.

— Ну… Давай, поговорим, — осторожно согласилась она, тоже отодвигая тарелку. Есть расхотелось.

— Уезжать тебе надо.

Последовала немая сцена. Соня пыталась переварить это заявление и как-то… осмыслить, что ли.

— С чего это вдруг? — так и не найдя причин, она непонимающе посмотрела на бабушку. Та нервно сжала сухонькие кулачки на краю стола. — Я тебя чем-то обидела?

Настала очередь бабули смотреть на нее удивленно. Диалог немого со слепым, честное слово!

— Что ты, Софико! — Нина Георгиевна даже руками всплеснула. — Внучка… Только что тебе здесь сидеть со старухой? Своя жизнь поди.

— Ты тоже — моя жизнь, — напомнила Соня суховато. — Так что не беспокойся, я здесь пробуду столько, сколько нужно.

— Так ведь недолго мне осталось, — внезапно припечатала Нина Георгиевна, выбив почву у внучки из-под ног.

Соня хватанула ртом воздух, напоминая выброшенную на берег рыбу, потом возмущенно подскочила:

— Ну знаешь! Чтобы я больше этих глупостей не слышала! Ты вон поправляешься, столько с утра всего наготовила, скоро повязки снимут. А если ночами по улице не слоняться, то и вовсе бегать через недельку будешь…

Нина Георгиевна спорить не стала, но у Сони было ощущение, что от ее слов ничего не поменялась. Настроение было испорчено. Расстроенная и рассерженная, она убрала со стола и переместилась в зал, размышляя, нужно ли звонить матери. Слова бабушки сильно обеспокоили ее — конечно, можно списать на стариковское кряхтение в духе «ну, вот и смерть моя пришла!», но Нина Георгиевна никогда до такого не опускалась. Раньше. Может быть, она давно ее не видела, может…

Ночь прошла спокойно. Что и говорить, Соня подспудно ожидала повторения предыдущего вояжа, поэтому перед тем, как лечь спать, еще раз проверила все замки, а ключи на всякий случай положила на стул возле кровати. Зашла к бабушке — та уже дремала и при виде внучки виновато улыбнулась. Соня присела рядом, взяла ее за руку — теплую и сухую, такую родную, что сердце защемило.

— Не говори больше так, — попросила она. — Я здесь, я тебе помогу. Все будет хорошо.

Следующий день выдался ясным и почти летним. Солнце припекало, вся зелень тянулась вверх, словно стараясь уловить его редкие лучи. В Сибири оно было другим — Соня привыкла к нежному теплу, даже во время полуденного зноя, здесь же, вторя холодным арктическим ветрам, солнечные лучи были жгучими и колючими, как крапива. И оставляли примерно такие же следы. Как и вчера, бабушка хорошо себя чувствовала утром и сильно сдала к вечеру. Настолько, что Соня даже подумала, а не вызвать ли ей скорую? Нина Георгиевна без сил лежала на кровати, руки были горячими, словно у нее вдруг началась лихорадка — хотя градусник показывал стабильные тридцать семь — не так уж много. Пару раз Соня заставала старушку за попыткой выйти из дома и возвращала обратно, даже не уверенная, что та поняла кто именно ее удерживал. Заходила Тома, но помочь ничем не смогла, только посочувствовала, а медсестра утром давала такие хорошие прогнозы! Ближе к полуночи Соня, измотанная и сонная, начала было набирать скорую, что так перепугало бабулю, будто она уже в морг звонила.

— Только не больницу, Софико… Ты обещала, ты обещала не в больницу, — бормотала она, хватая ее за руки, и хныкала, как ребенок: — Я буду тихо, мне уже лучше…

Ближе к утру и впрямь стало лучше — когда луна начала бледнеть, бабушка, наконец, забылась сном.

Третий день начался вроде бы так же, как предыдущий — бабушку словно подменили. Она была бодра и полна сил, суетилась на кухне, на столе горкой высилась очередная партия блинчиков, только вот теперь Соня была внимательнее, видела за показной энергичностью болезненный страх показаться слабой и это ее не обмануло. Хотя повязки сегодня сняли — и на руке и на голове рана практически затянулась. Медсестра на ее рассказ только пожала плечами — а что вы хотите? Возраст! Но если вдруг повторится, то срочно вызывайте бригаду, не слушайте старушку. Соня и так жалела, что не сделала этого ночью.

Мало ей было проблем, так Тома, видимо, разнесла весть о том, что Нина Георгиевна чуть ли не при смерти и в дом началось паломничество друзей и просто знакомых, которые желали обязательно засвидетельствовать свое почтение перед тем, как старушка преставится. Хотелось выгнать этих доброхотов за шиворот, но она только скрипела зубами и терпела. Ближе к вечеру, когда солнце стало уже не таким жгучим и добросовестно окрасило в оранжевый дороги и дома, при этом затенив зелень деревьев едва не до черноты, поток посетителей иссяк — отовсюду слышались скрип тележных колес, на которых возили от колонки воду, мычание возвращающихся с пастбища коров, по городу поплыл запах растопленных печей и девушка с удивлением сообразила, что наступила суббота — все спешили закончить дневные дела, чтобы успеть помыться в бане и насладиться заслуженными выходными. Подумать только, а она ведь не то, что день недели, число не помнила — или точнее, перестала следить едва очутилась в Тальске. Словно в омут с головой, местная жизнь обступила ее, едва Соня вышла из самолета. А может, она старалась не замечать, намеренно заталкивая поглубже в память все, что случилось за последние месяцы. В каком-то смысле Тальск ее спас.

Она до того задумалась, что очередного посетителя заметила не сразу. Он не входил во двор, топтался у калитки, соседние собаки готовы были разорвать его на мелкие кусочки, достать из-за заборов не могли, но очень хотели. Собственно, на собачий лай, поднявшийся в начале переулка и волнообразно докатившийся до них, она и вышла.

Возле ворот стояло что-то черное и длинное.

«Лимузин⁈» — удивилась Соня и, движимая любопытством, открыла калитку. Бабулю она, конечно, давно не навещала, но в друзьях у нее были все больше местные, а лимузины по таким дорогам не ездят.

Голливудские фильмы сыграли с ней злую шутку. Посреди их узкого, заросшего со всех сторон кустами переулка, словно кит, неуклюже пытающийся спрятаться за водорослями, стоял… катафалк. Длинный, с непропорционально раздутой задней частью, глянцевито поблескивающий натертыми боками. Соня так опешила от этой картины, что не сразу заметила тихо стоявшего у калитки мужчину. Стариком его было назвать сложно, но не потому, что не дорос, а потому, что по всем признакам этот возраст он уже давно прошел — выглядел странный человек как залитая воском мумия банкира из девяностых: в дорогом шелковом костюме с иголочки помещалось тщедушное тельце с выпирающим животом и худыми ногами, гладкая лысина матово блестела в заходящем солнце, землистого, изжелта оттенка кожа пылала нездоровьем, а длинный тонкий нос словно пытался заглянуть в рот незнакомцу. Соня тут же решила, что руки у него должно быть очень холодные.

Пока она осматривала его, он в свою очередь внимательно разглядывал ее. Глаза у него, несмотря на то что слегка навыкате и слезились, были темными, цепкими, как паучьи лапки, и напоминали два буравчика. Что-то ей эти глаза напомнили, но воспоминание это мелькнуло на горизонте сознания и исчезло, оттесненное насущными проблемами.

— Добрый вечер милейшая, — растянул губы в улыбке старикан. Зубы у него, в отличие от всего остального, были белоснежные, ровные и очень острые. Как у молодого.

— Д-добрый, — слегка заикаясь (от шока, а не от испуга) ответила Соня и попятилась, потому что он тут же шагнул к ней, словно дождавшись сигнала.

— Мирча Владович Дракулешти, — протянутую руку она пожала, на собственном опыте убедившись в правильности догадок, и отступила еще дальше, за ограду. Впрочем, Мирче Владовичу это не помешало, он с настойчивостью отвергнутого кавалера продолжал удерживать ее руку и многозначительно сказал: — Агентство ритуальных услуг «Дракулешти», полагаю, вы о нас… слышали?

— Нет! — Соня резко выдернула руку. Словно вынутая из сугроба, та начала мгновенно гореть огнем.

— Ну, еще услышите, — ничуть не смутился старик и достал визитку. Она от неожиданности ее приняла. — Как там поживает ваша бабушка?

Тут, наконец, ступор с Сони спал и она с негодованием поняла что это такое. Услуги предлагает, старый хрыч!

— Рассчитывает дожить до ста, — огрызнулась она, отбрасывая визитку как ядовитого паука. — А вам предлагаю немедленно отсюда убраться, пока я не вызвала полицию! Совсем с ума сошли…

Ничуть не смутившись, Мирча Владович легко пожал плечами, но глаза у него опасно сузились и дальнейшие слова она надолго запомнила:

— Не стоит разбрасываться хорошими знакомствами, душа моя. Вы ведь не знаете, когда они могут пригодиться в следующий раз? Бабушка ваша, к нашему прискорбию, не вечна, а конкурентов здесь у меня нет. Все равно ведь придете, никуда не денетесь.

— Чтобы я вас близко отсюда не видела! — гаркнула Соня, с грохотом захлопывая калитку и задвигая засов.

Ее все еще трясло — от испуга и гнева — когда она вернулась в дом.

— Кто там, Софико? — Нина Георгиевна сидела на коленях у огромного старинного сундука — сколько себя помнила, он всегда стоял у нее в комнате и открывать его строго запрещалось. Теперь крышка была распахнута настежь и Соня невольно вытянула шею, по-детски пытаясь заглянуть внутрь. Интересного ничего не было — только бумаги и старые альбомы, да несколько сложенных вещей.

— Э… Подростки шалят, — она не стала говорить правду и опустилась рядом, переводя тему: — Что-то ищешь?

— Нашла уже… — вздохнула бабушка и протянула к ней руку. — Ну ка, помоги подняться.

Соня помогла ей переместиться на кровать и присела на соседний стул.

— Вот, — Нина Георгиевна похлопала по толстой картонной папке (картон от времени порыжел и стал шершавым, как наждачка) на коленях. — Здесь все.

— Что — все? — недоуменно переспросила Соня, за что получила недовольный взгляд:

— Документы, — пояснила Нина Георгиевна. — На дом.

— Ба…

— Нет, послушай! — с неожиданной силой она вцепилась Соне в запястье железной хваткой. Выцветшие глаза смотрели настойчиво и твердо. — Послушай внимательно, Софико! Здесь документы на дом. Я все оставила тебе, дом давно на тебя переписан, поэтому…

— Да что же это такое? — Соня подскочила на стуле от громкого стука. В отличие от предыдущего «посетителя» этот пришел пешком и она еще издали его узнала. Хотя не сказать, чтобы сильно обрадовалась.

— Ночь на дворе, — вместо приветствия напомнила она, встав на пороге и не собираясь пропускать кого бы то ни было внутрь.

— Только смена закончилась, — Саид Магометович выглядел уставшим и обеспокоенным и Соня невольно смягчилась, отступая. Человек пришел после рабочего дня, хотя совсем не обязан был. Утром она просила у медсестры совета, наверное, она ему и рассказала, что капризная пациентка никак не хочет идти на поправку. — Ну, как она?

— Сами посмотрите, — предложила девушка.

Вдвоем они поднялись по ступеням и вошли в дом, но едва завидев гостя, бабушка резво вскочила с кровати и захлопнула дверь. Соня мучительно покраснела.

— Простите, — промямлила она, — Она вообще-то хорошая… И спокойная… Просто врачей не любит.

— Заметно, — прохладно ответил Саид Магометович и вздохнул, взъерошив черные волосы: — Ладно, рассказывайте так. Может, дама покапризничает и перестанет? — сказано было достаточно громко, чтобы было слышно и в спальне.

Соня коротко описала все, что происходило в последние пару дней и с надеждой посмотрела на врача.

— Вы правду хотите или успокоения?

— Когда так отвечают, это значит, что надежды уже нет? — вопросом на вопрос ответила она, понимая, что бабулю все же придется забирать с собой. Соня не могла остаться здесь и не могла оставить ее. Выход только один и он был очевиден с самого начала.

— Деменция, — Саид Магометович слегка пожал плечами, словно говоря: да вы и так все знаете. — Есть препараты… Они могут замедлить процесс. Могут снять агрессию, — и не смотрите, такие пациенты часто агрессивны — но не вылечить. Рана на голове, конечно, добавила проблем…

Они помолчали и Соня с неловкостью поняла, что даже не предложила ему сесть.

— Хотите чаю? — она кивнула на стол, где горкой высились пирожки. — Утром пекли, вы, наверное, не ели ничего…

Дверь спальни неожиданно открылась и в дверях возникла бабушка. Вид у нее был грозный и суровый, словно она собиралась деревню от немцев защищать.

— Можете меня осмотреть, — нехотя процедила она.

Ну вот что с ней будешь делать?

Осмотр правда, длился недолго и Соню на него не пустили, а после мужчина сразу ушел, отказавшись от чая:

— Поздно уже, — пояснил он. — А мне завтра на дежурство заступать.

Она не стала настаивать, намереваясь сделать выговор одной капризной старушке, но когда вернулась, окончательно заперев калитку («Надеюсь, сегодня больше никто не появится!»), то двери спальни были закрыты, а на кухонном столе лежали документы на дом. Неодобрительно поджав губы, Соня унесла их в зал. Остаток вечера прошел спокойно и она довольно быстро заснула, даже не позвонив матери.

Напрасно она надеялась, что со временем все выправится. Рана, может, и заживала, но Нина Георгиевна не поправлялась. Нет, она, вроде бы хорошо себя чувствовала, но была несвойственно для нее задумчива и временами даже мрачна, отвечала на вопросы внучки невпопад и словно находилась далеко отсюда. Соня даже не заикалась о вчерашнем инциденте — не до того. А к обеду снова старушку потеряла. Уже зная, где искать, она направилась прямиком в старую баню.

— Ба… Ну что ты тут делаешь? — устало спросила она, встав на пороге. Тяжелый травяной дух ударил в нос и Соня звонко чихнула.

— Лекарство, — коротко ответила Нина Георгиевна, быстро и точно отмеряя что-то из мешочков, отламывая сухие веточки из висевших под потолком пучков травы.

— А таблетки тебя чем не устраивают? — проворчала Соня, но спорить не стала — бабушка и раньше травами увлекалась, вечно делала настойки и отвары. — Что у тебя болит?

— У меня — ничего, — глянув на внучку, Нина Георгиевна смягчилась и сделала приглашающий жест рукой. Соня примостилась на лавке, наблюдая. — Марине отнесешь. У нее вечно мальчишки болеют.

— Какой еще…

— Да ты помнишь ее! Вы в детстве играли вместе… Толстенькая такая была.

От толстенькой Марины прежними остались только щеки. Нагруженная двумя мешочками с травами и склянкой с пахнущей мятой мазью, Соня отправилась на ее поиски уже после обеда. Солнце ощутимо пригревало, да и вообще на улице, похоже, установилось лето — бабочки, шмели, мухи — все словно с ума сошли, воздух был наполнен густыми запахами свежей травы, одуванчиков и стрекотанием кузнечиков. Она топала по пустой дороге, взбивая сандалиями облачка пыли, щурилась от солнца и, наверное, пропустила бы здание музея, если бы не споткнулась как раз напротив — настолько оно было похоже на все остальные деревянные дома в ряду. Только небольшая табличка, почти незаметная в тени козырька крыльца, говорила, что здесь находится дом-музей декабристов. Соня поднялась по высоким ступеням, провела ладонью по теплому дереву перил и открыла скрипучую дверь. Внутри было темно, прохладно и слегка пахло сыростью. Она почти наощупь нашла какую-то дверь и теперь смотрела на сидевшую за старым письменным столом женщину. В очередной раз воспоминания детства вошли в противоречие с тем, что она видела перед собой. Девочка была толстенькой, крепкой и смешливой, но наивной, отчего соседские дети над ней частенько подшучивали. Марина из сегодняшнего дня растеряла всю свою умильную пухлость, остались только круглые, выпирающие за очки щеки, хотя сочный каштановый цвет волос не изменился — и Соня позавидовала ему что тогда, что сейчас. Словно соболиная шкурка.

— Здравствуйте, — она поняла, что Марина ее не узнала и поспешила объясниться: — Я от Нины Георгиевны, она просила передать.

На свет божий явились мешочки и склянка.

Марина им так обрадовалась, что даже не спросила имя своей гостьи. Горячо ее поблагодарив, она подхватилась со стула и схватила Соню за руки, умоляюще глядя карими глазами:

— Девушка, милая, подождите здесь пять минут! Я мигом — в соседнем доме живу!

И убежала, подхватив гостинцы. Соня ошарашенно осталась стоять посреди маленького кабинета. Ну и нравы у них в Тальске…. А если бы она воровкой оказалась?

Вправду говоря, воровать здесь особо нечего: вся мебель в кабинете была покосившейся и старой (не путать со старинной), уместившиеся вдоль стен шкафы заполнены книгами и разными предметами, на Сонин взгляд не имевшими никакой ценности — таких у каждого советского человека по сараям и гаражам пруд пруди валялось. Посуда перемежалась с ручными счетами, самовары стояли рядом со стопкой пионерских галстуков, в углу, между письменным столом и стеной, уместилась прялка, а на столе царствовала пишущая машинка. Рядом, почти свисая с края, разместился поднос с гранеными стаканами и графином с водой.

Снова хлопнула дверь, по ногам прошелся поток теплого воздуха.

— Ну, теперь пусть только попробуют у меня разболеться! — Марина, улыбаясь, подошла к ней. Улыбка у нее была красивая — широкая, открывающая белые крупные зубы. — Передайте Нине Георгиевне огромное спасибо… Как она?

Этот вопрос успел надоесть Соне до икоты, но она терпеливо просветила еще одного любопытствующего. Впрочем, как оказалось, Марина спрашивала не просто так:

— Значит, к следующей неделе точно не поправится, — огорчилась она. — Жаль, я-то уже в отпуск собралась…

Оказалось, что у Нины Георгиевны было и еще одно занятие, помимо снабжения народными средствами доброй половины Тальска.

— Пойдем, покажу, — они быстро вышли из комнаты, прошли до конца длинного коридора и вышли на заднем дворе, где, как оказалось, было еще одно строение — маленькая четырехстенная избушка, правда, довольно высокая — в два этажа и с высоким крыльцом.

— Так раньше строили, — пояснила Марина. — Первый этаж поднимали, чтобы холод не шел, да при необходимости живность можно было укрыть или утварь всякую хозяйственную хранили… Проходи вперед, тут мало места…

Соня протиснулась мимо нее в небольшую клетушку два на два метра, из которой одна дверь вела на кухню, а вторая — в подпол. Узкая лестница круто уходила вверх. На кухне обреталась русская печь, вдоль стен располагались лавки, стоял старинный ларь и кое-какая посуда, а на втором этаже — маленькая спальня, куда едва уместилась железная узкая кровать, сервант и стол с настольной лампой. Смотреть было особо не на что — по стенам развешаны черно-белые фотографии, на стуле лежал овчиный тулуп.

— Здесь Муравьев-Апостол жил, пока в Тальске находился, — пояснила Марина, когда они вернулись спустились вниз. — Мы постарались воссоздать все как раньше было, домик-то уже древний. Пришлось, конечно, реставрацию делать, кое-какие бревна заменили, но в целом… А там, за занавеской, Нина Георгиевна себе место обустроила. Экскурсии тут водила, ну и в целом приглядывала — зимой печь протапливала, опять же. Электричество мы провели, но центрального отопления нет.

За печью, в закутке, прикрытом цветастой занавеской, и правда обнаружился стол, стул и шкаф — все заполнено старыми фото, какими-то документами, даже компьютер стоял — древний, как бы не третий пентиум. Соня смотрела на него, как археолог на кость динозавра. И как бабушка на этом работала?

— Я думала, она за музеем присмотрит, пока я мальчишек к морю свожу, — посетовала Марина, когда они вернулись в основное здание музея. — Тут дел-то немного, основные экспозиции у нас в одном зале, второй пришлось закрыть — там потолок на ладан дышит… Лето, опять же, — каникулы начнутся и ни одного ребенка мы тут не увидим до самой осени, а местные давно уж не ходят. Так только, книжный клуб по субботам собирается.

— Вряд ли бабушка вообще на работу выйдет, — нехотя, словно извиняясь, призналась Соня. Марина помрачнела еще больше, но видно было, что эта новость ее не удивила. Она щелкнула чайником (тот нашелся под столом) и разлила по покрытым темным налетом чашкам кипяток, бросила по пакетику «Липтона».

— Трудно нам без нее придется, — призналась она. — Я не про музей даже…

Про что — Соня так и не поняла, потому что неожиданно нагрянули посетители и один из них даже был ей знаком — тот самый паренек, которого она видела в больнице. Видно, он был частым гостем, потому что Марина его появлению даже не удивилась и только махнула рукой, когда он прошел в выставочный зал.

— У нас тут еще библиотека небольшая… Ну, стихийная, один из ветеранов передал — там в основном про войну все, плюс он долгое время военным врачом проработал — литература специфическая, но Боре нравится.

— Школьник?

— В медколледже учится, думаю, и в институт пойдет — если папа отпустит, — пояснила Марина. — В общем, способный мальчик, заинтересованный. И крови не боится — я как-то в больнице была на перевязке — нож с тыквы соскользнул — так он так все сделал, я даже и не заметила! Моргнула — а рука уже в чистых бинтах. Далеко пойдет.

Вот значит, почему она его в палате видела. Соня невольно прониклась к мальчику уважением. Не каждый подросток обладает такой целеустремленностью. И талантами, что уж.

С Мариной они проболтали до самого вечера — она оказалась ценным источником информации, даже той, о которой ее никто не спрашивал. Видимо, очень соскучилась по нормальному общению без Нины Георгиевны, потому что вывалила на Соню все местные сплетни. Так, она, наконец, узнала кто такой Марк — Марк Левин, если быть точнее, местный фермер и меценат — не раз помогал школе с транспортом, организовал ледовую переправу зимой, чтобы из деревень на том берегу было проще и короче добираться до Тальска. И отец Моти — вот здесь у Сони наконец сложилась картинка и она поняла почему Марк казался ей таким знакомым. Мотя был на него похож — телосложением, чертами лица, взглядом, хотя, конечно, все это изрядно прикрывал панкушный прикид парня. Как ни странно, она испытывала больше симпатии к мальчику, чем к его отцу, который показался ей высокомерным.

В шестом часу Марина закрыла музей, заодно выпроводив Бориса — тот явно не хотел уходить, но спорить не стал, а ее тут же узнал:

— Здравствуйте, Софья Алексеевна! — вежливо поздоровался он. Внимательные глаза на свету оказались бархатистого темно-карего цвета и ярко выделялись на бледном лице. — Как Нина Георгиевна?

— По-разному, — пожала плечами Соня. Соврать не получилось. Видно было, что мальчик знал ее бабушку не понаслышке и спрашивал не из простого любопытства. — Но в целом, наверное, лучше… Рана почти затянулась.

— И чего ее на ночь глядя в лес понесло? — проворчала Марина. Втроем они вышли на дорогу и пошли вдоль обочины. Смеркалось — солнце еще только клонилось к закату, но холодало быстро и ветер усиливался. Соня поежилась, пожалела, что не набросила хотя бы бабушкину кофту. — Ягода еще не поспела, грибы тоже… Она не говорила?

Не говорила. Соня тоже считала, что это странно, но в последнее время этот вопрос отошел на последнее место в списке срочных дел.

— Может, на хутор ходила? — неуверенно предположил Борис. Он так и шел рядом с ними, незаметно перестроившись по правую руку от Сони — ближе к обочине. Мимо как раз шла компания подростков — шумная и смешливая, но в целом, вроде бы, безопасная. Парень же смотрел на них настороженно. Точнее, косился — не открыто, а так, чтобы они не заметили. И разговор, видимо, поддерживал с этими же целями.

— Хутор-то в другой стороне, — Марина остановилась на перекрестке. Соне нужно было прямо, а ей — левее, к магазину. Парень бросил тревожный взгляд на подростков и, убедившись, что они уже далеко, тоже остановился. — А там только лес да болота. Ну, пастбища еще. Вы, кстати, слышали, пару дней назад у Левина снова волки овец покрали? Четырех уволокли, говорят. А пятую на месте порвали.

Местные новости Соню интересовали мало и она, попрощавшись, двинулась в сторону дома. Бабуля ее ждала — стол был накрыт, вареная картошка посыпана первой зеленью, в сметане плавали соленые грузди, а на коленях у старушки лежал старый альбом с фотографиями, который Соня помнила еще с детства. Брать альбом разрешалось только чистыми руками, а фотографии в нем были очень старыми — на взгляд девочки. Все черно-белые, выцветшие, с затейливой окантовкой и фамилией фотографа, а люди на них казались неживыми и суровыми — почти никто не улыбался. Ребенком она их даже побаивалась. Бабушка никогда об этих людях не рассказывала — или она просто не спрашивала?

При виде внучки Нина Георгиевна быстро альбом закрыла и убрала в сундук. Соня сделала вид, что ничего не видела — ясно же, что старушку замучили воспоминания. О молодости, о здоровом теле и живых еще друзьях. Может быть, она в старости тоже будет так разглядывать фотографии. Хотя куда уж ей в эпоху смартфонов, хорошо если вспомнит как он включается. Все-таки было что-то в обычных альбомах, в напечатанных фотографиях. Ну сколько из больше двух тысяч фото на телефоне она решила бы туда поместить? Десять? Двадцать? А остальное — кому?

Тем же вечером позвонила мама — Соня долго разговаривала с ней, стараясь, чтобы рассказ не звучал как жалоба. Она любила бабушку и ей было грустно от того, что ничем толком не могла помочь. Вновь, уже более четко, зашла речь о переезде. Странно как за пару дней они прошли от витавшей в воздухе идеи к осознанной необходимости и теперь обсуждали уже не возможность — детали.

После тяжелого разговора Соня заглянула к бабушке. Та дремала. Она потянулась к выключателю, но Нина Георгиевна тут же открыла глаза и Соня вздрогнула, заметив в них испуг.

— Оставь, Софико, — попросила старушка и слабо улыбнулась. Протянула руку и девушка послушно присела на стул возле кровати. Рука у бабушки снова была холодной.

— Тебе холодно? Дать второе одеяло?

Та лишь отмахнулась. Смотрела на Соню так, словно старалась запомнить. Или заново узнать.

— Обещай мне, что уедешь сразу после похорон, — неожиданно сказала Нина Георгиевна.

Соня вздрогнула, по спине и рукам побежали мурашки от неожиданного холода, но привычно отмахнуться не посмела — бабушка смотрела на нее твердо, внимательно, очень… разумно. Не как человек, жалеющий себя, а так, словно все уже решено и выбор сделан, а значит — осталось решить последние дела.

Возражения застряли в горле и она молча кивнула.

Словно потратив на короткий вопрос все оставшиеся силы, бабушка тихонько пожала ее руку и вздохнула. Глаза у нее закрылись и дыхание вскоре выровнялось.

Через полчаса, когда старушка заснула, Соня тихонько поднялась и ушла к себе. На душе было тревожно, хотя ничего не случилось. Кот сидел на ее кровати, всем своим видом намекая, что двоим здесь будет тесно.

— Брысь, — неуверенно сказала девушка.

Кот сверкнул глазами, смерил ее взглядом и царственно спрыгнул на пол, не столько уступая, сколько просто отправившись по своим делам. Было стойкое ощущение, что если бы этих дел не оказалось — ей пришлось бы спать на коврике у порога.

В середине ночи он вернулся — Соне вновь снился давешний сон, тревожный, вязкий и непонятный, поэтому она даже обрадовалась, заметив в темноте фосфоресцирующие зеленым глаза. И попыталась заснуть, но теперь уже мешали ветки яблони, скребущие по стеклу. Убывающая луна заглядывала в окно, выбелив синеватый прямоугольник на полу, на котором черными когтями шевелились тени от деревьев. Ветер поднялся. Яблони шумели. Где-то далеко лаяли собаки. Хлопала незапертая калитка.

Уже проваливаясь в сон, Соню словно кипятком окатило — калитка!

Она мгновенно подскочила на кровати. По ногам стегнуло сквозняком из открытой нараспашку входной двери. Бабушкина кровать была пуста.

Полчаса она бегала по двору, тщетно надеясь ее найти. Звала, подняла на уши всех соседских собак. Потом кинулась к тетке Томе. Та встретила ее на пороге — видно, и без того уже проснулась от лая. Собаки словно с ума посходили, захлебываясь, рыча и подвывая. Хорошо хоть, долго объяснять не понадобилось и вдвоем они пробежались по переулку, выбежали на улицу, но ни следов старушки так и не нашли. Соня чувствовала, как тщательно удерживаемая истерика начинает подкрадываться ближе. До сих пор все происходило словно не с ней, словно со стороны, но шок, испуг, ступор — проходили и ее начинало трясти. Погода портилась — ветер усилился еще больше, нагоняя белые на фоне ночного неба тучи. Они рваными клоками летели над головой, сбиваясь в кучу и целенаправленно закрывая луну. Спустя буквально несколько минут находиться на улице стало не только бессмысленно, но и глупо — больше не было видно ни зги, даже фонари не помогали, да и горели они только на главной улице, а здесь, в переулке, под обрывом, можно и собственную руку не увидеть.

— Дождь будет, — Тома привела ее обратно в дом, усадила за стол и сунула в руки телефон. — Звони.

— К-куда? — Соня клацнула зубами, мыслей в голове не было ни одной. Взгляд притягивала пустая бабушкина кровать.

— Для начала — в полицию, — пожала плечами Тома. — А потом может и в скорую… И куда ее понесло?..

В полиции с ней поначалу даже и разговаривать не захотели — пока трубку не перехватила Тома и, быстро разобравшись в ситуации, не потребовала к телефону какого-то Илью. На том конце провода оказался уставший мужской голос и Соня повторила все еще раз.

— Ладно, я отправлю патруль, проедутся по улицам, — Илья, которого она ни разу в жизни не видела, представлялся Соне мужчиной лет сорока, уставшим и задерганным. — Не могла же она далеко уйти. А вы сидите дома — вдруг вернется? Или добрые люди приведут. И начинайте уже двери запирать, с ними вечно проблемы.

— С кем — с ними? — пересохшим горлом еле выдавила девушка.

— С бегунками, — сухо пояснил Илья. — Крыша у старушки поехала, ясно? От старости. У меня бабка такая была, мы ее всей деревней ловили. Уйдет на трассу в одной ночнушке… Хорошо хоть, лето на дворе.

Соня положила трубку и испуганно уставилась на соседку. Та фыркнула возмущенно:

— Да что он понимает? Не стала б она вот так… Я же с ней сколько времени рядом живу, всегда в своем уме была. Пока…

— Пока — что?

— Пока в лесу не оказалась, — неохотно выдавила Тома и они обе посмотрели в окно, где начинал накрапывать дождь. Нечего и думать соваться сейчас в лес, тем более Соня поняла, что даже не знает, где Нину Георгиевну нашли в прошлый раз.

Время до рассвета показалось вечностью. Тома осталась с ней, но они мало говорили: зажгли свет во всех комнатах, еще раз, уже под проливным дождем, обошли двор, Соня заглянула в баню, но сама понимала, что без толку. Она просто пыталась хоть чем-то себя оправдать — свое бездействие, свою глупость. Знала ведь, неспроста эти разговоры!

Тома, бессмысленно послонявшись по кухне, нашла у бабушки в спальне позавчерашнюю газету и погрузилась в чтение, но спустя пару минут посмотрела на нее поверх страниц:

— А кто газету принес?

Соня, вся на нервах, потирая слипающиеся глаза, безразлично пожала плечами, размышляя, когда звонить матери. И что она скажет⁈

— Почтальон, наверное…

— Нина Георгиевна газет не читала и телевизора не смотрела, — отрезала соседка. — Всегда говорила, что это для тех, кому заняться нечем. Если что серьезное случится — она и без газет все узнает, а глупости читать только голову забивать.

— Не знаю, — Соня с досадой поняла, что совсем об этом забыла. А ведь знала — бабушка своим привычкам не изменяла. — Нет, погоди, Левин приходил, старший. После него я у бабушки газету и видела. Это важно? Может, решил развлечь больную.

— Хорошее развлечение, — пожевала губами Тома и передала ей разворот. Там крупным заголовком на полстраницы красовалось сообщение о нападениях волков.

— Только волков мне не хватало, — в сердцах сказала Соня, закрывая глаза руками.