Справочник существ община г. Тальска

Глава 2

Уезжали все в переполохе. Уже через полчаса Соня купила билет до Тальска, а через несколько часов, рано утром — сидела в самолете, заметно нервничая. В кармане лежала бумажка с адресом, а в голове проносились детские воспоминания. Ей было семь, когда они приезжали в Тальск последний раз. Соня плохо помнила конкретику — в основном сохранились только эмоции, густо насыщенные теплыми красками, да запах полыни, растущей за огородом. Ей было хорошо у бабушки, привольно — бабуля позволяла гулять где хочется, вокруг жило много детей и потому никогда не было скучно. Они носились по близкому лесу, рыбачили под обрывистым берегом и валялись в стогах сена на соседнем поле. Тальск хоть и считался городом, но бабушка жила на окраине, даже, можно сказать, в пригороде — частные дома, коровы, козы, куры и гуси, запах топившихся березой печей по вечерам.

Еще она помнила, как ругались мама и бабушка — суть ее детский разум не уловил, но Соня смутно чувствовала, что причиной была именно она, об этом говорило всколыхнувшееся чувство вины. После того раза они и перестали приезжать — хотя Нина Георгиевна бывала у них частенько, иногда без предупреждения и Соня никогда больше не ощущала между матерью и бабушкой напряжения.

Когда самолет начал садиться, стало понятно, что детские воспоминания это, конечно, хорошо, но ненадежно.

— … За бортом самолета пятнадцать градусов, спасибо, что выбрали нашу авиакомпанию…

Она оказалась в этих пятнадцати градусах в сандалиях, легких брюках и футболке. Дома уже неделю стояла жара за тридцать — привычное в конце мая явление — а здесь даже снег не везде растаял, его серые проплешины виднелись в тени под стенами домов, не собираясь сдаваться слабым солнечным лучам. Холодный, налетающий порывами ветер добавил и от себя — в такси Соня садилась стуча зубами под жалостливый взгляд сразу включившего печку водителя.

— Первый раз к нам?

— М-можно сказать и так, — простучала она, вытягивая ноги, чтобы воздух от печки чуть-чуть их согрел и судорожно вспоминая есть ли в небольшой сумке хоть одна теплая вещь.

Они въехали в город, пересекли разросшуюся новую часть — застроенную многоэтажками — и двинулись по старому городу. Дорога шла мимо каменных стен кремля, за которыми ступеньками возвышались здания губернаторского двора, собора и тюремного замка — все белоснежное, сияющее на фоне пронзительно-синего неба. Редкие облака бежали быстро и низко, гораздо ниже, чем она привыкла.

— Красота, а? — заметив куда она смотрит, таксист улыбнулся. — Все отремонтировали, раньше-то тут руины лежали, а теперь турист пошел, сходите обязательно, не пожалеете…

— Да, — не слишком понятно отозвалась Соня, вспоминая, что в ее детстве здесь и правда была разруха, может оттого бабушка и запрещала им в верхний город подниматься.

Дорога повела дальше — кремль находился на высоком, метров тридцать, обрывистом берегу реки. То есть когда-то, наверное, река здесь текла, а теперь от нее осталась едва половина и под берегом расположился нижний город. В ее детстве это была деревня, теперь почти ничего не изменилось — с высоты холма можно было видеть ряды частных домов, перемежающихся горящим на солнце золотом церковных куполов, а за ними — бескрайний горизонт. Зелеными пятнами темнели леса, черными — вспаханные участки земли. Берег уходил вправо, утянув за собой часть домов, а река — довольно широкая по современным меркам — змеилась слева. По весне она часто разливалась и топила Нижний город, но в этом году то ли половодье уже прошло, то ли такого разлива не было — в воде стоял только противоположный берег.

Дорога разрезала холм и нырнула вниз, следуя линии берега, а затем они и вовсе свернули в переулок, который уперся в уходившую ввысь земляную стену. Собственно, последним в ряду как раз и стоял дом бабушки. Соня слегка растерянно смотрела на него, пытаясь соотнести детские воспоминания и реальность. Она помнила все выше и больше — не то потому что сама была тогда небольшого роста, не то время так хорошо поработало. Высокий деревянный забор заканчивался резными воротами, на которых неподкупно висел здоровенный амбарный замок, а за ними виднелся сам дом — также деревянный, потемневший от времени, который украшали с любовью вырезанные и выкрашенные в красный и зеленый цвета наличники, ставни, вились вдоль крыши резные крылья. От этого дома веяло теплом и уютом — когда-то. Теперь ставни были закрыты, а сам он создавал впечатление брошенной собаки — маленький, одинокий, окруженный буйно цветущими яблонями. Сад со времени ее детства разросся, загустел и явно требовал ухода. Перед домом, прижимаясь к холму, стояли птичник и коровник — последний темный и, видимо, пустой, а вот куры голосили вовсю. Соня знала, что была еще и баня — но отсюда ее не видно, она находилась за садом, в самом конце. Вправа, на самой солнечной стороне, к дому прилепился небольшой огород, на котором уже пробивалось что-то зеленое.

— Поди нет никого, — прервал ее созерцательный ступор водитель. Соня с удивлением обнаружила, что он еще не уехал и, видимо, ждал пока странная клиентка наконец устроится. — Телефон-то у вас есть хозяев?

Прежде, чем она успела сообразить что же делать, в соседнем дворе хлопнула дверь, раздалось истошное кудахтанье и голос:

— Не надо телефонов! Не надо, сейчас я…

Дворы здесь были с высокими глухими заборами, так что какое-то время Соня только слышала шаги, но ничего не видела, пока калитка не открылась, выпуская на волю женщину. Передвигалась она как мячик, норовила все время подпрыгнуть и вся была какая-то округлая — словно обведенное циркулем лицо с выпирающими блестящими скулами (два маленьких мячика под кожей), над которыми полумесяцами поблескивали темные глаза, нос картошкой (круглый, естественно), покатые плечи, внушительная грудь размера эдак десятого, выпирающий из под халата не менее внушительный живот и даже ноги ее были слегка дугообразные, выдавая кочевое прошлое татарского народа.

— Дома-то нет никого, вот я и закрыла, — пояснила она нам, запыхавшись. И только тогда спросила: — А вы кто?

— Соня, — растерянно ответила девушка. Секунду они непонимающе смотрели друг на друга, а затем в глазах ее собеседницы мелькнул огонек узнавания:

— Софико! — уверенно выдала она, хлопнув себя по бокам. — Точно! Ну и выросла же ты… Не помнишь меня поди, я тетка Тома, ну это ничего, пойдем, открою, с бабушкой несчастье конечно случилось, жаль, так жаль… Но ты здесь, может, еще и обойдется, а? Нам-то уж точно полегче будет…

Непрестанно говоря и уже не обращая внимания на нее, Тома бодро запрыгала к воротам. Соня попрощалась с таксистом и кинулась ее догонять. Двор внутри тоже оказался меньше, чем она помнила, дорожка заросла спорышом, из него торчали деревянные доски, призванные слегка укротить грязь и сорняки. Она поднялась на крыльцо и со смешанными чувствами открыла скрипучую деревянную дверь. Краска уже облупилась, косяк слегка перекосило после зимы а в сенях доски пола ходили ходуном, но в самом доме было чисто и уютно, только очень уж тихо.

Она с попеременным узнаванием рассматривала обстановку: две комнаты, кухня. Центральное место в доме занимала большая русская печь, хотя новшеством была газовая плита у дальней стены и трубы, тянущиеся вдоль пола — очевидно, за то время, что она здесь не появлялась, бабуля успела обзавестись водопроводом. Но на полу все те же цветастые полосатые коврики из полосок старых футболок, а на окнах — короткие занавески.

— Ты к Нине сейчас пойдешь или сначала перекусишь? — Тома зашла следом и в кухне сразу стало меньше места. Чувствовала она себя уверенно, наверное, они с бабушкой дружили. — У меня борщ наварен…

— Куртку возьму и поеду, — решила Соня. Чувство тревоги ее не отпускало и хотелось, чтобы бабушка поскорее вернулась. Без нее дом выглядел словно нежилой и оставаться одной здесь было страшно. Это чувство пришло откуда-то из детства и противиться ему было сложно. — Такси только вызову…

— Вот еще! — отмахнулась соседка и целенаправленно, привычно не обращая внимания на возражения, устремилась на улицу, голося во все горло: — Петрович! Петрович!!! Чтоб тебя, неужели на рыбалку умотал? Петро… А! Вот ты где! — последнее относилось к выглянувшей из-за забора напротив седой макушке, которая целеустремленно двинулась к калитке под лай собак и Соня увидела невысокого, но крепкого старика, худого как щепка и жилистого, словно гончая. — Свези Софико к Нине? Такси, вот еще, деньги транжирить…

В общем, через полчаса Соня сидела в ржавой зеленой оке. Переднее пассажирское сиденье отсутствовало, пришлось размещаться на заднем, с прекрасным видом на заляпанное грязью лобовое стекло. Шустрый Петрович рванул с места в карьер и ока запрыгала на ухабах. На робкое Сонино «а ремень…?» дед только отмахнулся:

— Чего? Зачем? Тут близко!

Пришлось раскорячиться, как пауку, которого пытаются вытряхнуть из банки. Из машины она вылезала зеленая и категорически запретила старику ее ждать, заявив, что планирует провести с бабушкой весь день.

Так примерно и получилось. В приемном отделении никого не было, пришлось пройти по всем палатам, чтобы найти нужную. По большей части встречались старики и она с чувством вины вглядывалась в каждую старушку, очень боясь, что не узнает. Последний раз бабушка была у них лет пять назад.

— Вы кого-то ищете? — навстречу ей из последней палаты вышел мальчик, по виду — школьник, класс девятый (хотя Соня плохо разбиралась в современных школьниках), бледный едва не до синевы, тощий, с чуть длинноватым тонким носом и узкими губами. На лице ярко выделялись только глаза — темные, непонятного черно-карего цвета. В тени они блеснули красным, но это, видимо, показалось из-за толстых стекол очков. Взгляд был умным и серьезным.

— Нину Георгиевну Светлую, — за неимением лучшего, Соня решила воспользоваться помощью этого странного мальчика. Может, он, бабушку и не знал, но…

— Софико? — раздалось слабое и удивленное из палаты и она, уже не обращая внимания на парня, бросилась туда.

Бабушка лежала у окна. На казенной кровати она словно терялась — маленькая, похудевшая, морщинистая… У Сони царапнуло по сердцу. Она не привыкла видеть старушку такой беспомощной. Нина Георгиевна всегда была особой деятельной, ни минуты не сидела без дела, да и вокруг нее постоянно что-то происходило, приходили гости, носились дети, собаки, куры… А теперь на кровати лежала слабое подобие ее бабушки. Замотанная бинтами голова сливалась с белоснежной наволочкой, глаза запали, смотрели тревожно и с надеждой, а протянутая к ней рука дрожала. Соня ухватилась за нее, прижимаясь щекой, слезы побежали по щекам:

— Я, бабушка. Это я.

— Успела, — с облегчением выдохнула старушка, откидываясь на подушку и прикрывая глаза.

Через час Соня уже успела поругаться с медсестрами, получить на руки все врачебные назначения, сходить в аптеку за лекарствами и теперь воинственно смотрела на явившегося наконец доктора. Того, казалось, совсем ее настроение не волнует:

— Не могу я ее в таком виде отпустить, сами подумайте, — устало, но твердо настаивал он. — Ей только сегодня перевязку делали, заживает плохо, кровит, свертываемость ни к черту. Анализы мы взяли, но готовы они будут только в среду. Вот в среду мы посмотрим, убедимся, что все в порядке… Или вы хотите, чтобы у нее тромб образовался? Возраст все же.

В другое время она бы согласилась. В другое время Соня бы даже спорить не подумала — докторам она верила, как себе, тем более, что этот ей понравился с первого взгляда — и как специалист и как мужчина. К сожалению, в палате лежала ее бабушка, которая категорически не желала больше ни дня оставаться в больнице, поражая здравостью суждений и твердостью воли. За слабым и больным человеком снова проглядывала та Нина Георгиевна, которую она помнила и Соня отдала и сделала бы что угодно, лишь бы так было и дальше, а мужчины вообще в последнее время вызывали лишь подозрения. Причем чем лучше они казались, тем сильнее в ней зрело недоверие. Андрей вон тоже был со всех сторон положительный. Папе он, конечно, никогда не нравился, но когда это отцам нравился выбор их дочерей⁈

— Я договорюсь с медсестрами, чтобы они приходили домой, делали ей все процедуры.

— Да вы ее даже до дома не довезете, первая кочка на дороге и рана откроется! — потерял терпение доктор. Звали его Саид Магомедович, он был выше Сони на целую голову (а она, на минуточку, метр восемьдесят!), имел жгучие черные очи, орлиный нос и вспыльчивый темперамент, с которым явно пытался бороться, потому что тут же потянулся к цветной резинке на запястье. Она видела, что медсестры смотрят на него влюбленными глазами, как кошки, а на нее — с изумлением и неприязнью. Еще бы, пришла не пойми откуда (кто ее впустил?), требует не пойми чего…

— Как откроется так и закроется, — донеслось из палаты упрямое. — Домой, я сказала! Софико, что ты его слушаешь, я еще из ума не выжила и решать за себя не позволю…

— А вот в этом я уже не уверен, — проговорил вполголоса Саид, наклоняясь к ней. Соня почувствовала слабый отзвук одеколона — едва намек на что-то пряное, отчего захотелось непременно вдохнуть поглубже — и поспешно отступила подальше. Нет уж. Хватит с нее. — Вы вообще знаете, как ее нашли? В лесу, в десяти километрах от города. И она не помнит как там оказалась! На вашем месте я бы показал ее психиатру. Возраст все-таки.

Ее словно окунули в холодную воду.

— Сами разберемся, — с неприязнью пробормотала Соня и на этом разговор закончился. Им выдали документы, она подписала отказ от медицинской помощи, снимая с больницы всю ответственность, вызвала такси и, кое-как усадив в него Нину Георгиевну («в коляске⁈ Ни за что!»), устало упала на переднее сиденье и закрыла глаза. Было тревожно — может, доктор был прав и бабушка уже не понимает, что делает? Как ребенок, отказалась долечиваться, едва не истерику устроила, не оставлять же ее в таком состоянии!

Поэтому первым делом по приезду Соня снова уложила бабушку в кровать и проверила повязку, слабо представляя на что вообще смотреть. Но крови, вроде бы, не было — это успокаивало.

— Ну слава богу, — Нина Георгиевна, очутившись дома, тут же успокоилась. Видно было, что поездка далась ей нелегко и она обессиленно откинулась на подушки, но рука, сжавшая ладонь Сони, была сухой и твердой. — Сядь, Софико. Все уже закончилось…

По мнению Сони все только начиналось. Нужно было сделать сотню дел сразу — кур накормить, суп сварить, неплохо было бы за продуктами в магазин дойти, печку протопить — хоть в доме и появилось газовое отопление (котел поблескивал металлом в сенях), но ей хотелось как раньше, услышать живое гудение пламени в печи, а еще поесть, помыться, накормить старушку, созвониться с матерью…

Вместо этого она покорно опустилась на край кровати и начала рассказывать — о том, как жила все эти годы, о матери с отцом, о его болезни…

— Мама тебя во сне видела, — вырвалось у нее. Бабушка слушала внимательно, несмотря на усталость, все так же держа ее за руку и теперь приподняла брови. — Перед тем, как отец заболел. Ты — во сне — сказала «Беда пришла».

— Беда… — повторила задумчиво Нина Георгиевна. — Беда, Софико, не приходит одна. Ну да не будем об этом. Справимся. Ты устала поди? Ну иди, иди, я посплю пока… Сон в своей кровати он, знаешь, лучше любых лекарств будет.

Соня осторожно высвободила руку и крадучись направилась к кухне. Последнее, что она слышала — как бабушка, словно уже во сне, сказала:

— Ты только не позволяй меня забрать. Только не в больницу.

Пока старушка спала Соня, наконец, добралась до плиты и первым делом поставила чайник. В холодильнике — старой бирюсе в сенях — лежал хлеб и масло, а остальное бабушка обычно хранила в подполе. Ребенком она боялась туда заглядывать — темно, холодно… Теперь Соня прихватила с вешалки у двери фонарик и решительно дернула на себя дверцу люка. Желтый луч разрезал плотную темноту, выхватывая ступени. Пахнуло землей и холодом, а еще — лежалой картошкой. Ее остатки обнаружились в первом же ящике, на полках вдоль обложенной кирпичом стены стояли банки с соленьями, в дальнем углу — с компотом. Вишневым — и Соня тут же полезла глубже, доставая любимое с детства лакомство. Уж сколько мама пыталась варить вишневый компот, у нее никогда так не получалось.

Вылезая из погреба, она прихватила бутылку с непонятной зеленой жижей — рассмотреть при свете что это вообще такое — но не успела. В дверях, настороженно глядя на нее, стоял парень. Высокий, с нее ростом, он напоминал елку в доме у помешанного рокера — на которую в порыве вдохновения нацепили весь металл, который в доме нашелся. Мешковатая, а то и просто большая одежда, поверх которой свисали цепи, цепочки, ремни и даже кусок панцирной сетки, призванный закрыть явно специально сделанную дыру в толстовке грязно-бурого цвета. Она слышала, что поношенные вещи нынче были в тренде у молодежи и наверное вся эта амуниция стоила немалых денег, как и окраска в жгучий зеленый длинных волос, небрежно собранных в низкий хвост. У корней проглядывала светлая полоска, так что, наверное, если снять все эти побрякушки и смыть краску с волос, под ними окажется вполне симпатичный мальчик лет… шестнадцати?

Пока же он выглядел как бомж с помойки у пункта металлоприемника. И смотрел недоверчиво и враждебно — так, что Соня невольно перехватила поудобнее бутылку — единственное оружие.

— Ты кто? — спросил он, рассматривая ее.

Ох уж этот вопрос.

— Это ведь ты зашел в чужой дом без разрешения, — заметила она, осторожно выбираясь из подпола и прикидывая, удастся ли его выгнать без скандала. Может, какой-нибудь наркоман? Думал, что старушки все еще нет, калитка открыта…

— Меня отец послал, — словно это должно было что-то объяснять, недовольно ответил парень и шагнул к ней: — Ну, так я возьму или как?

— Возьму что? — она отскочила подальше, жалея, что не заперла дверь. Не до того было, да и не запиралась бабушка никогда… Ага, двадцать лет назад. — Кто ты такой⁈ Стой на месте или я вызову полицию!

Видно, услышав испуг в ее голосе, парень неуверенно остановился. Теперь их разделял только открытый погреб и стоявшая торчком крышка.

— Чего вы сразу резьбу срываете? — проворчал мальчишка, переходя на «вы» и потирая исколотое пирсингом ухо. — Говорю же, от папы я. Мне сказали, баба Нина домой вернулась, вот и отправили… Да вы у нее спросите!

— Тихо ты! — шикнула Соня, слегка успокаиваясь. — Спит она… Чего хотел-то? Я внучка ее, может, помогу…

— Настойку отдайте и я пойду, — явно обрадовавшись, тот снова шагнул вперед и выхватил из рук девушки бутылку с зеленой дрянью. Следующие его слова раздались уже из сеней: — Скажите, папа завтра расплатится, как третий день пройдет!

Хлопнула дверь. Соня смотрела, как парень, широко шагая, идет к калитке, похожий на длинноногую тощую ворону. Ну и что это было?

Едва она успела открыть компот, пожаловали новые гости — тетку Тому было слышно от ворот, так что ее появлению она не удивилась и первым делом нервно спросила:

— Вы мальчика видели? Зеленые волосы, длинный как жердь…

— А, Мотя что-ль? — тут же опознала соседка. — Ишь, примчался… Туго поди было, так-то они сейчас отсыпаться должны.

— ⁈

— Не обращай внимания, — отмахнулась Тома. — Он безвредный, хоть и пытается вид делать… Все эти серебряные кресты и ошейники с шипами… Вырастет — все равно по отцовским стопам пойдет, куда тут денешься?

— А кто у него отец? — Соня разлила компот по кружкам и наконец попробовала. Идеально.

— Фермер, — размыто ответила соседка. — Выкупили землю за городом, коров разводят, пшеницу садят… Не бедствуют в общем. А мальчишка, вишь, в город подался, все хочет в рок-группе играть.

— И как? Получается?

— Играют помаленьку в местных пивнушках, — отмахнулась Тома и, понизив голос, спросила: — Ну как там старушка? Поправляется?

Соня коротко рассказала о событиях в больнице и свою очередь покосившись на приоткрытые двери спальни, откуда не доносилось ни звука, поинтересовалась:

— Как она здесь одна? Я имею в виду, справляется?

— Что сама не может, так мы поможем, — соседка пожала плечами. — Старость не радость, но лучше уж на своем огороде ее встретить, чем больнице. Тем более нам без Нины никак. Считай, вторые сутки пошли, а у меня уже молоко скисло.

Соня растерялась, пытаясь найти связь.

— Хорошо, что ты приехала, — Тома очевидно даже не пыталась найти нить разговора, перескакивая с одного на другое. — Все полегче будет, а там, может, и останешься…

— Здесь⁈ — вырвалось у девушки. Она недоверчиво помотала головой. — Нет… Я только пока бабушка не поправится.

— Ну, поглядим, поглядим, — потрепали ее по руке.

Когда соседка ушла, Соня еще пару минут пыталась обдумать все странности, но потом махнула рукой. Вникать в это смысла не было, она надолго задерживаться не планировала.

До вечера она успела сходить в магазин, сварить куриного бульона и сделать большую часть запланированных дел. Если бы ее периодически не отвлекали успела бы больше, но и без того за ужином клевала носом. Быстро холодало — солнце еще не успело опуститься за край горизонта, а на улицу уже не выйти без куртки, при дыхании изо рта вырывались облачка пара. Закат был красивый, но уж очень зловещий: ломаная черная линия соснового леса на западе, за которую тонуло багровое солнце, отражаясь алым и грязно-оранжевым в низких облаках. Соня обосновалась в парадной — бабушка всегда называла зал именно так. Окна в нем выходили на две стороны: с одной метров через десять взгляд упирался в высокий обрыв, уходивший ввысь, с другой — подступал к самому дому яблоневый сад. Деревья давно никто не обрезал и они раскинули ветки так далеко, что иногда царапали стекло. Первый раз она услышала этот звук еще днем и успела перепугаться, пока не поняла что к чему. Впрочем, в темноте, даже зная в чем дело, было все равно неуютно — при лунном свете ветки отбрасывали на противоположную стену корявые, беспрестанно двигающиеся тени и она пообещала себе завтра же все обрезать. Бабушка, наверное, уже не могла сама, вот и запустила. Почему они раньше не приезжали?

Соня знала почему — потому что Нина Георгиевна никогда не рассказывала о своих проблемах. Наоборот, к ней всегда приходили просить совета и помощи.

Поужинали они вдвоем — тихонько посидели на кухне. Бабушке было сложно встать, но принимать пищу в постели она наотрез отказалась и теперь сидела, маленькая и слабая, привалившись к подоконнику и потягивая из пиалы куриный бульон.

Соня, уже немного придя в себя после дневной суеты, рассматривала ее внимательней и примечала тревожные признаки — худобу, которая не появляется от пары дней в больнице, абсолютно белые волосы (уже, правда, расчесанные и сколотые гребнем на макушке), безобразные отметины от уколов на запястье — два багрово-синих следа, особенно выделявшиеся на бледной коже. Она недобрым словом помянула Тальскую больницу. Живодеры.

Она не заметила, но в свою очередь так же внимательно рассматривали и ее.

— Красавица стала, — чуть улыбнулась Нина Георгиевна, хотя в ее голосе непонятного сожаления было больше, чем радости. И добавила, еще помрачнев: — Прямо как я в молодости…

Соня затихла, ожидая, что за этим последует хоть какой-нибудь рассказ — о своей жизни до Тальска бабуля не говорила никогда. Она не была уверена, что даже мама знала. Все рассказы начинались с момента, как она встретила деда (Петр Иваныч умер лет тридцать назад, Соня не помнила от чего именно — она тогда еще не родилась, а дома о нем почти не говорили).

Но старушка больше не сказала о прошлом ни слова.

— М… бабушка… — Соня чувствовала себя, слово идет по минному полю. Ей очень хотелось узнать помнит ли Нина Георгиевна о том, как получила эту рану на голове, но спросить означало показать свои сомнения в адекватности старого человека. — Когда тебя нашли…

Острый и понимающий бабулин взгляд заставил ее беспомощно замолчать.

— Спросила бы уж прямо — не чокнулась ли ты часом, старушка? — иронично предложила она. Соня побурела, как свекла. — Отвечаю… Не чокнулась. Силы меня, может, и подводят, но голова еще работает.

— Но как тогда ты оказалась посреди леса с пробитой головой?

— Упала, наверное, — пожала плечами Нина Георгиевна. Слишком беспечно и слишком спокойно, так что даже доверчивая Соня ни капли в этот ответ не поверила. Только сомнения высказывать не стала — и так было понятно, что старушка упрямится и выудить из нее правду (какую⁈) сегодня не получится. О переезде заговаривать тем более не стала — если уж бабуля так остро реагирует на сомнения в своем здоровье, предложение переехать к дочери она вообще расценит как предательство. Ладно. Она еще неделю здесь, как минимум, поживет, а там, глядишь, сумеет достучаться до упрямицы.

Уже лежа в постели, чутко прислушиваясь к сонному дому, Соня вспомнила, что за целый день не получила ни единого звонка и потянулась к рюкзаку, выуживая мобильник. На панели горела иконка «режим полета».

— Вот черт, — тихо выругалась девушка, осознав, что так и не включила мобильную связь — выйдя из самолета, она была слишком занята переживаниями и попытками согреться, а затем и вовсе забыла. И теперь на телефон пачками приходили сообщения о пропущенных звонках — в основном от матери, но был и еще один — от Андрея. Этот вызов она мстительно проигнорировала.

Наталья Петровна взяла трубку, едва прошел первый гудок.

— Ну наконец-то! Софья, я уже испереживалась вся, что там у вас происходит⁈

Соня открыла рот и на пару секунд замерла, не зная с чего начать и что рассказать первым. За этот день случилось столько всего, столько изменилось, что она чувствовала себя переполненной кастрюлей с кашей, которая вот-вот полезет из-под крышки. Впрочем, вряд ли маму интересовали странные соседи или чудаковатый Мотя, поэтому она ограничилась сухими фактами, описывая состояние бабушки.

С другой стороны стены глухо постучали и из спальни донеслось ворчливое:

— Хватит глупости говорить, все со мной в порядке! Пусть за мужем лучше ходит, а я и сама справлюсь…

Соня с улыбкой прижала телефон к уху и опустила голову на подушку. Мама еще что-то говорила, но у нее уже слипались глаза и отвечала она вяло и коротко. И понятия не имела в какой момент окончательно отключилась.

Ей снилось поле. Высокие серые стебли полыни, нагретые августовским солнцем, качались на уровне груди. Она бежала сквозь них, впереди мелькала чья-то спина в красной футболке, позади тоже кто-то шумно ломился через заросли. Со всех сторон кричали и смеялись.

— Ну, догони меня, догони… — она старалась, но красная футболка ближе не становилась и девочка обиженно закусила губу, сдерживая слезы обиды. По лицу больно хлестнула ветка — она выскочила на проселочную дорогу, быстро перепрыгнула через затянутую пленкой лужу и вломилась в осиновый подлесок, ухнула в противопожарный ров, едва не переломав ноги.

— Не догонишь, не догонишь… — донеслось издевательское. Тише и дальше, чем раньше. Остальных тоже было слышно все хуже — они убежали дальше по полю, не заметив, что двое друзей слегка отклонились от курса. В лесу установилась тишина. Соня с трудом выбралась из оврага, ободрав коленки о вывороченные из земли камни, и огляделась. Ей казалось, что прошла всего пара минут, но за это время успело потемнеть. Не так, как бывает вечером — с длинными тенями и теплыми лучами заходящего солнца, а будто перед грозой — резко, съедая даже тени, заполняя все серой хмарью. Она растерянно и уже с испугом огляделась, но поля видно не было — со всех сторон, куда ни глянь, везде была темнота и деревья. Они качали ветвями, шумели и, казалось, смеялись над ней, сдвигаясь все ближе и ближе и ближе…

— Я только попробую и все. — смешок раздался за спиной. Она резко обернулась, но никого не увидела. Сердце колотилось где-то в горле, слезы все-таки пролились по щекам, закапали горошинами на футболку с единорогом.

— Вдруг ты такая же?

Снова за спиной. Соня испуганно отпрыгнула, оступилась и полетела в ров.

И резко, как от толчка проснулась.

Несколько секунд она не могла понять, где находится — очертания комнаты были незнакомы, в темноте все казалось чужим, сон переплетался с явью. А затем из плотного клубка темноты в углу кровати соткались зеленые светящиеся глаза.

Пожалуй, это уже было перебором. Завизжав, Соня соскочила с кровати, едва не упала, запутавшись в одеяле и только на кухне сообразила включить свет.

— Мау?

Огромный черный котяра лениво и достоинством вышел из спальни и с осуждением уставился на нее зеленющими глазами.

— Ах ты ж… — выдохнула она, падая на стул и прижимая руку к сердцу. Оно колотилось так, что грозило выпрыгнуть. — Ты откуда взялся?

Судя по кошачьей морде, он мог бы задать тот же вопрос. Очевидно, он прыгнул на нее — отсюда и мерзкий сон.

Соня дотянулась до банки с компотом, дальновидно оставленной на столе, и сделала несколько нервных глотков. Кошмар все не шел из головы — при всей сюрреалистичности он ощущался слишком реальным, как и сопровождавшие его эмоции. Ей понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя и всерьез задаться вопросом кошачьего появления.

Дверь в сени была слегка приоткрыта, оттуда сквозило стылым предутренним воздухом. Входная дверь тоже была открыта — хотя она точно помнила, что закрылась на все замки.

Нехорошее предчувствие заставило заглянуть в комнату к бабуле и не обмануло — кровать была пуста, одеяло валялось на полу.

Голова работает, говорите⁈ Подхватив с вешалки старую куртку, Соня как была в пижаме, так и выскочила на улицу. Светать еще не начало, но в темноте уже угадывались очертания построек и главное — калитка. Она брякнула запертым замком, ключ от которого так и остался висеть на косяке у входной двери — чтобы проверить это понадобилась пара минут и Соня опять выскочила на улицу, растерянно озираясь. Кричать? Соседей перебудит, бабуля ей не простит такого позора. Вдруг она в туалет решила выйти?

Но туалет — новенький, с проведенным водопроводом — находился в пристройке, в которую можно было пройти через сени — Соня еще вчера радовалась благам цивилизации. Если только у старушки не стало плохо с памятью и она по привычке не пошла искать деревянную будку за огородом. Высоко подкидывая длинные ноги над мокрой от росы травой, девушка бросилась по тропинке вокруг дома и практически сразу остановилась — впереди мелькнуло желтое пятно света. Она пробралась через загораживающие тропинку ветки яблонь. Светило окно в старой бане — Тома говорила, что та совсем обветшала, в связи с чем и был проведен водопровод — хлопот меньше. Точно, это деменция — уверилась Соня и, старательно давя в себе раздражение решительно направилась туда. Рассохшаяся дверь с трудом поддалась и заскрипела так, что все соседи должны были проснуться как по команде. Изнутри пахнуло теплым сухим воздухом. Он так густо пах травами, что она даже отшатнулась в первую секунду, но потом вдохнула поглубже и нырнула внутрь.

На подоконнике стояла свеча. От порыва воздуха из открытой двери пламя затрепетало, тени заплясали вместе с ним — по потолку, с которого на веревках свисали пучки всевозможных трав, по полатям, на которых стояли какие-то бутылки, банки и махонькие, поблескивающие в свете свечи, флакончики, а кроме того, лежала большая разделочная доска и нож.

И посреди всего этого, невесть как вписавшись между остывающей печкой — ее теплый бок Соня ощущала локтем — полатями и выставленными вдоль маленького окошка ведрами с водой лежала бабушка. Неподвижное лицо походило на восковую маску и Соня со страхом подумала — всё. Но пульс, хоть и слабый, бился, а пол был холодным, поэтому она с неизвестно откуда взявшимися силами подхватила старушку (легкую то легкую, но оторвать ее от земли оказалось непросто) и торопливо понесла в дом.

Понадобилось полчаса — жуткие, страшные полчаса — чтобы привести бабушку в чувство. Рана снова кровила, а следы уколов на худеньком прозрачном запястье выглядели еще больше и уродливей, чем она помнила, посинев по краю и багровея к центру. Молясь про себя, чтобы это не было инфекцией, Соня промыла и обработала обе раны, аккуратно перевязала запястье. Затопила печь — ей казалось, что живое тепло поможет лучше, чем газовое отопление, хоть это, наверное, было глупостью. Руки помнили, что нужно делать — а ведь в последний раз бабуля ее учила еще в детстве! Когда она открыла глаза в них сперва не было ни проблеска узнавания — Соня с замирающим сердцем прошептала:

— Бабушка… Это я, Софико. Помнишь? — она даже назвалась так, как звала ее только Нина Георгиевна. Соседка вон тоже вспомнила, хотя мать и злилась, для матери она всегда была Софьей.

В голубых выцветших глазах мелькнул проблеск узнавания, а на сухих тонких губах — намек на улыбку. Затем глаза снова закрылись, но теперь уже старушка спала — дыхание стало ровным, пульс тоже, только бледность никуда не ушла, давая понять, что самое страшное ходит где-то рядом, не отступило еще окончательно.

Соня мстительно закрыла двери на все замки и села на стул возле бабушкиной кровати, готовая защищать ее от чего угодно, будь то хоть деменция, хоть ночные кошмары. Светало.